Агашке и Варюшке стыдно ходить на посиделки: в деревне столько смеха и разговора о часах и бороде. К колодцу за водой и то нельзя выйти. Одна Марья ничего не боялась. Она сама смеялась вместе со всеми.
-- Ловко я поддела мельников. С меня, старухи, шиш возьми,-- хвасталась она бабам, показывая по направлению к мельнице кукиш: -- получите за мужнину бороду,-- вот вам,-- смеялась она.
Но ведь дочки-то плакали, вот в чем дело; невозможно глядеть,-- так ревели эти дуры. Она хорошо отплатила мельникам за издевательство над мужем, но каково-то ее дочкам. Им стыдно не за себя. Они ревели от обиды за отца и мать. Вот у них какие потешные родители -- можно подохнуть с горя! Раньше никто над ними не смеялся, они жили серьезно, тихо и в почете, а сейчас только и слышно, как хохочут над ними в каждой избе. И угораздил же дьявол связаться с этой мельницей, чтобы она провалилась,-- злились они, утирая глаза платочком.
Марья не знала, как их утешить, сердце ее страдало и надрывалось.
Виктору было не легче. Он ходил взволнованно по избе, выходил на улицу. Ходил в соседние деревни навещать солдат, узнавать, как живется на службе и что делается в городах. Солдат появлялось все больше, они приходили домой с винтовками, приезжали в отпуск и не хотели возвращаться в армию. Всякие тут были -- и холостые и женатые, пожилые и совсем зеленые. У многих из них нехватало дома хлеба, были и такие, у которых крошки не осталось. Они собирались кучками, ходили в волость, требовали от мельника хлеба и угрожали ему. Но мельник хлеба не давал, он только уговаривал их ехать воевать и издевался над их женами. Солдаты иногда, собираясь, толковали, как быть и, когда их собиралось много, они чувствовали себя бодрей, начинали поговаривать, что не худо бы, например, обложить богатеньких налогом. Кто же иначе вознаградит их за войну, за раны, за потерянное время, за раззор? Виктор прислушивался к их речам и начинал горячиться; он ненавидел мельника и его сыновей, а потому говорил:
-- В городе трясут богачей почем зря, а мы чего глядим? Надо начать с мельника, в нем вся сила. Давайте крыть по всем крашеным домам, вытряхивать муку! У меня три сына служат, а я за это умирай с голоду? На кой леший вы везли с собой винтовки?
-- Вот как бы приехал кто из города, да научил, а то ведь как-то страшно. Не знаем, с чего начать, голова кругом идет... Надо бы собраться вместе,-- и солдаты скребли затылки.
Виктор вспомнил, что он не успел продать часы,-- было как-то неловко ехать с ними в город, но теперь он решился:
-- Я поеду в город и привезу оттуда делегата -- сказал он.
-- Вот ты какой ходовый,-- удивились солдаты.
-- Будешь ходовый, как хвост прижат,-- сказал Виктор. И солдаты подумали, что сказал он верно. Им стало немножко даже не по себе. Этот рыжий, пожилой мужик был как будто решительнее, чем они, хотя и не сидел в окопах. Короткая шубейка с подростка сына была не по нем, рукава до локтей, борода короткая, шершавая. Взъерошенный, он выглядел сурово, но внушительно.
Платоха вновь появился с его бородой. Он стянул ее в избе во время обыска, брал ее с собой на посиделки и ходил по деревням смешить народ. Но редко кого веселили проделки Платохи., Теперь гораздо чаще смеялись над ним самим -- история с часами была у всех в памяти.
Увидя бороду Виктора, мужики и парни вспоминали тут же и о часах и поднимали Платоху на-смех.
Однако Платоха не унимался. В морозный день он соорудил из тряпья и соломы куклу, приморозил к ней бороду Виктора и поставил это чучело на крышу мельницы. С высокой крыши всем бросалась в глаза развевающаяся от ветра огромная борода. Стараясь уязвить Виктора побольше, Платоха назвал куклу Распутиным. Все, кто бывал на мельнице, возвращались домой со смехом, рассказывали о чучеле. Виктор, до которого доходили эти рассказы, темнел в лице, браня себя, что вовремя не сжег бороду. Однажды, проходя мимо мельницы, он увидал эту куклу. Борода покрылась снегом и мучной пылью, снег таял на солнце, борода шевелилась и блестела каплями.