Однажды, после пьяной и нелепой ночи, князь Игорь Алексеевич, вернувшись на рассвете домой на Сергиевскую, нашел у себя письмо от Татьяны Александровны Поляновой.
Танечка назначала князю свидание в час дня в Казанском соборе.
Князь представил себе ее милые чуть косящие глаза под пушистыми ресницами, строгие брови и свежий, крепкий рот, ее нежные руки с продолговатыми пальцами, ее мягкий и певучий говор, и тихо засмеялся, вдруг почувствовав, что любит Танечку и что теперь уж не спутает никогда этого чувства ни с чем иным.
А между тем у князя голова была как в угаре, и во рту все еще чувствовался терпкий вкус вина.
Едва он опустил голову на подушку, как ширмы и ночной столик с свечою пошатнулись и поплыли куда-то. Князь поднял глаза кверху, но и потолок опрокинулся и быстро стал опускаться вниз.
И в это время он вспомнил несвязные разговоры, похожие на бред, ресторанную музыку и там, за кулисами, негра в цилиндре, целовавшего на его глазах мисс Кет, которую князь недавно увозил на три дня в Финляндию, на Иматру.
И странная, еще небывалая в душе князя тоска, вдруг охватила его всего. Он вспомнил почему-то свое детство, когда еще он не был развращен и порочен, и то, что этого не вернешь никогда, показалось ему ужасным и страшным.
Он приподнялся, сел на кровать, обхватил голову руками и заплакал.
Заснул князь утром, в девятом часу. И ему все снился зеленый луг и молодая березовая роща, пахнущая медом, вся в солнце. И чудился голос Танечки. И князь все ходил по опушке и звал Танечку. И она откликалась то справа, то слева, но увидеть ее так и не удалось князю. И было больно, что где-то она близко, но увидеть ее и коснуться ее руки нельзя.
Этот сон был так похож на правду, что когда, князь проснулся, ему казалось, что в самом деле он видел сейчас живую отдающуюся солнцу березовую рощу и светло-зеленый луг и слышал голос Танечки. Этот мягкий, певучий девичий голос звучал у князя в душе, как свирель.
Огромное солнце, на этот раз не облеченное траурною пеленою туманов, сияло над снежным городом и весело, и призывно. Даже не верилось, что такой свет в Петербурге. Это был тот самый солнечный день, когда старый князь Нерадов ездил в Новую Деревню и стоял в снегу с кислою гримасою, дожидаясь покорно пистолетного выстрела своего непонятного противника.
Но князь Игорь не знал этого. В двенадцать часов он был уже на Невском около Казанского собора. Он дважды прошелся по садику, присел на скамейку, ослепленный солнцем и снегом. И зрение, и слух у него стали чувствительнее и тоньше. Он оглушен был звуками улицы -- звонками трамваев, ревом автомобилей, криками извозчиков, как будто он в первый раз попал в большой город. Он все видел, как что-то новое. Это чувство новизны было так поразительно, что князю пришло в голову, не сходит ли он с ума. И люди -- нянька с мальчиком в полушубке; подросток газетчик, курносый и губастый; голубоглазый студент-техник -- все, случайно промелькнувшие перед князем были необыкновенно веселые, милые, светлые и простые сердцем люди и, главное, такие, каких он никогда раньше не видал.
-- Но они не подозревают, -- думал князь, -- что в сущности вся жизнь исполнена любви и благости.
Князь даже хотел догнать голубоглазого техника и объяснить ему это.
-- Как я нехорошо жил до сих пор, -- шептал князь. -- И как неразумно! Господи! А тайна -- в простоте. Когда я слышал о том, что все люди братья, эта идея казалась мне бессодержательной и пресной. Но это не так. Теперь я знаю, что в этом и есть радость. Ванечка Скарбин -- мой брат. Я разыщу его непременно и мы будем с ним на ты. Но почему все стало таким неожиданным и новым? Новая жизнь! Теперь я знаю, что это значит. Марго и мисс Кет -- это гадость и позор, то есть не они дурны, а я дурен. Надо бы им тоже объяснить поскорее, в чем радость.
Князь встал со скамейки и пошел в собор. На паперти какая-то темненькая старушка, похожая на цыганку, протянула князю руку за подаянием, бормоча.
-- Спаси тебя Богородица...
Князь давно не был в церкви, и ему приятно было войти в торжественный собор. Было в нем пустынно и только в правом приделе шла какая-то служба и стояло несколько молящихся.
Князь перекрестился, чувствуя в душе то новое и неожиданное, что ему открылось теперь.
-- Как давно я не молился, -- подумал князь и стал почему-то припоминать тропарь на Сретение: -- Радуйся благодатная, Богородица Дево... Как дальше? Из Тебе бо возсия солнце правды, Христос...
В это время кто-то коснулся его руки. Это была Танечка.
-- Сюда, сюда, -- сказал князь, уводя ее за колонны. -- Я знал, я верил, что вы придете. Так надо. Ах как чудесно!
-- Что чудесно?
-- Жизнь чудесна. Я многое должен вам сказать.
-- И я... Я должна вам сказать всю правду.
-- Говорите! -- прошептал князь, с восхищением и новою нежностью рассматривая лицо Танечки.
-- Нет, вы сначала.
Но оба молчали, улыбаясь. Мысли куда-то исчезли и не было вовсе слов.
-- Хорошо -- сказал князь, сжимая руки Танечки. -- Я скажу. Простите меня. Мы ссорились с вами так часто, потому что я всегда был в дурмане. Но так нельзя. Хотите, я разыщу Ванечку Скарбина и обниму его и мы выпьем с ним на ты? Но все это вздор. Главное, мы должны повенчаться как можно скорее.
-- Что вы! Что вы! -- испугалась Танечка. -- Зачем венчаться? А я хотела вам сказать совсем другое.
-- Что?
-- Я, кажется, поняла, почему у нас с вами так все не ладилось. Я кажется, догадалась отчасти. Хотите, я вам скажу, что мне пришло в голову?
-- Хочу. Господи! Какая вы дивная! Какая чудесная!
-- Мы с вами чудаки, но это не худо, что мы такие. Даже, может быть, прекрасно, что мы не как все. Мы с вами мучились, потому что мы не могли понять того, что теперь начинается новая жизнь. Не для всех пока, а для чудаков. А потом будет для всех. Вот мы все понять не могли, любовь или не любовь -- то, что мы чувствуем. Теперь я знаю что это не любовь, то есть не такая любовь, как у Толстого, например, в "Анне Карениной". Мы не так любим, как Анна любила Вронского. Понимаете? Вот я и решила сказать вам, что мы не любовниками должны с вами быть, а друзьями. Тогда все будет легко, легко, совсем легко...
Князь вздрогнул и закрыл лицо руками.
-- Ах, какая я глупая, -- воскликнула Танечка, заметив смущение князя. -- Я ничего не сумела объяснить. У нас, ведь, не простая дружба. Наша дружба на влюбленность похожа. Вот вы коснулись меня рукою и я волнуюсь Бог знает как. Но мы никогда не будем как муж и жена. Никогда.
-- О, это я понимаю, -- сказал князь в чрезвычайном волнении. -- Но мы все-таки повенчаемся, непременно повенчаемся. Я хочу, чтобы вы были всегда со мною и чтобы это было благодатно... Понимаете? Но и повенчавшись, мы будем как брат с сестрою или лучше как жених с невестою... Да, да! О, это я понимаю... Это мне снилось не раз...
-- Милый! Милый! -- прошептала Танечка. -- Но разве надо венчаться?
-- Надо, надо, -- убежденно подтвердил князь. -- Я все обдумал. Нас обвенчает отец Петр. Это мой друг. Я потом вам расскажу о нем. Это замечательный человек. Мы поедем в Тимофеево. Он там.
-- Зачем Тимофеево? Что? -- улыбнулась Танечка.
В соборе началась по ком-то панихида.
-- Упокой Боже раба Твоего -- звучало торжественно из голубоватого сумрака.
Князь и Танечка выходили в это время из собора.
И когда князь взялся за ручку двери, пропуская вперед Танечку, до них долетели слова тропаря:
-- Радуйся, чистая... Тобою да обрящем рай...
Они вышли на паперть и золотой день снова ослепил их.
-- Таких дней в Петербурге никогда не бывало. Солнце! Какое солнце!
И когда Танечка, кивнув ему ласково, смешалась с толпою, князь все еще стоял недвижно, как очарованный. Ему не хотелось идти домой. Он пошел по Невскому и ему было досадно, что некому сейчас рассказать о нечаянной радости, которая посетила его сегодня.
-- Князь! Князь -- раздался позади его веселый чуть заискивающий голос.
Это был Сандгрен.
-- Какое солнце! Как в Ницце, -- шутил Сандгрен, идя рядом с князем и стараясь попадать в ногу с ним.
Князь не очень любил этого юного сомнительного поэта, но сейчас ему было все равно, кто с ним. Он был готов обнять весь мир.
-- Дивно! Дивно! -- сказал он, удивляя Сандгрена своей восторженностью.
Ободренный веселым и дружелюбным тоном князя, юноша тотчас же начал развязно болтать все, что приходило ему тогда на ум.
-- Вы знаете Клотильду из Аквариума? Нет? Ну та самая, которая жила с Митькою Эпштейном... Она беременна и не хочет делать fausse-couche. Мы ее вчера вчетвером уговаривали. Ни за что не хочет! Рожу -- говорит -- черноглазенького! Такая потеха.
И он громко засмеялся.
В другое время князь наверное огорчил бы Сандгрена каким-нибудь злым замечанием по поводу его веселости, но сегодня все было по-иному.
-- И напрасно вы так смеялись над этой Клотильдой, -- сказал князь мягко, стараясь не обидеть Сандгрена, который был всегда ему противен и которого он теперь старался оправдать чем-то, как он оправдывал сейчас решительно все. -- В конце концов fausse-couche и этот Эпштейн явления одного порядка, а несчастная блудница не так уж виновата, чтобы издеваться над ее материнским инстинктом... Впрочем, и банкир Эпштейн... Чужая душа потемки... Никто не виноват, Сандгрен, и ни в чем не виноват. Тут очевидно недоразумение. Откуда бы такое солнце, если бы нельзя было все понять и всех простить.
Сандгрен с изумлением слушал сантиментальные рассуждения князя.
-- Надо любить мир, Сандгрен. Вот что я вам скажу, -- продолжал князь, не замечая того, что он все более и боле удивляет своего спутника. -- И человека надо любить.
-- Человека? Что это вы, князь, какой сегодня особенный...
-- Разве?
-- Ну, да! -- совсем осмелел юноша. -- Необыкновенный! Проповедуете как-то восторженно. И вообще всему радуетесь, как влюбленный... Как жених какой...
-- Жених! Да, да! У меня невеста... Невеста! О, какое солнце! И голубизна какая вокруг... Это новая жизнь...
Сандгрен так и затрепетал от радости. Теперь он поедет к князю "расторопно" и все расскажет.
-- Когда же свадьба, князь? -- так и прильнул к его локтю назойливый бесстыдник.
-- Скоро. На днях, -- сиял Игорь Алексеевич, худо соображая с кем он говорит сейчас.
-- И можно узнать, кто... То есть я хочу узнать, с кем... Впрочем, я догадываюсь...
-- Солнце! Солнце! -- бормотал князь.
И вдруг, заметив свободный автомобиль, он сделал знак шоферу.
-- В Царское Село!
Сандгрен обиделся, и даже очень, когда князь, забыв с ним проститься, сел торопливо в автомобиль и захлопнул дверцу.