Англійская культура въ XVI столѣтіи.-- Города, провинціи, замки, монастыри.-- Кенильвортъ.-- Стратфордъ-на-Эвонѣ въ наше время.-- Характеръ города.-- Церковь Holy Trinity.-- Домъ, гдѣ родился Шекспиръ.-- Исторія этого дома.-- Предки Шекспира со стороны отца и матери.-- Мэри Арденъ.-- Орѳографіи имени Шекспира.-- Джонъ Шекспиръ.-- Когда именно родился Шекспиръ? -- Его дѣтство.-- Грамматическая школа и преподаваніе.-- Познанія Шекспира въ латинскомъ и греческомъ языкахъ.
Во всей англійской исторіи не найдется, можетъ быть, такой блестящей эпохи, какою была эпоха царствованія королевы Елисаветы. Рѣшившись водворить миръ и спокойствіе въ растерзанной религіозными распрями Англіи, она цѣлымъ рядомъ жестокихъ, но энергическихъ мѣръ упрочила преобладаніе протестантизма и, благодаря ея находчивости и энергіи, Англія вскорѣ стала во главѣ континентальныхъ государствъ, примкнувшихъ къ реформѣ. Она сдѣлалась какъ бы естественной покровительницей враговъ католицизма во всей Европѣ,-- въ Шотландіи, во Франціи, въ Швеціи, въ Нидерландахъ, въ Германіи, въ Даніи, въ Швейцаріи. Въ этомъ заключается главная причина величія Англіи того времени: протестантскій фанатизмъ, соединенный съ національной гордостію,-- вотъ двигательная пружина того упорнаго англійскаго патріотизма, съ помощью котораго можно было, безъ особенныхъ усилій, поработить Шотландію и Ирландію и занять въ Европѣ такое первенствующее мѣсто.
Заслуга эта тѣмъ болѣе значительна, что королева Елисавета въ своей дѣятельности мало руководствовалась личнымъ религіознымъ чувствомъ и всегда подчиняла это чувство соображеніямъ спеціально политическаго характера. Дѣйствуя въ духѣ своего времени, она жестоко преслѣдовала католиковъ, мѣшавшихъ упроченію протестантизма въ Англіи, но не давала поблажки и протестантамъ, диссидентамъ, пуританамъ, индепендентамъ, переступавшимъ, изъ излишняго усердія, за предѣлы, на которыхъ королева хотѣла остановиться, и не признававшимъ епископства, юрисдикціи духовныхъ судовъ, обрядности. Какъ противъ однихъ, такъ и противъ другихъ Елисавета обнародовала цѣлый рядъ законоположеній, которыя, несмотря на ихъ жестокость, оправдываются обыкновенно услужливыми историками политической необходимостью. Какъ подобныя мѣры могли отразиться въ будущемъ на государственной жизни націи? На этотъ вопросъ Галламъ, въ своей "Constitutional History", даетъ слѣдующій отвѣтъ: "Послѣ себя Елисавета оставила церковь въ такомъ положеніи, которое не говоритъ въ пользу государственной мудрости ея руководителей. Сорокъ лѣтъ постоянныхъ преслѣдованій диссидентовъ увеличили ихъ число, ихъ популярность окрѣпла, ихъ вражда противъ власти сдѣлалась еще болѣе непримиримой". Въ такомъ порядкѣ вещей заключался зародышъ будущей грозной революціи, которая и вспыхнула съ такой страшной силой при второмъ королѣ изъ дома Стюартовъ.
Эта религіозная тиранія была на руку деспотизму политическому, потому что занятыя преслѣдованіемъ католиковъ, обѣ протестантскія партіи -- англиканская и пуританская,-- предоставили полную свободу дѣйствія деспотической власти. Благодаря такъ называемой Звѣздной Палатѣ, оправдывавшей обвиненнаго, когда это было угодно двору, или присуждавшей его къ огромнымъ штрафамъ или къ заключенію въ тюрьму на неопредѣленное время, драгоцѣннѣйшая изъ англійскихъ политическихъ гарантій, институтъ джюри въ дѣйствительности не существовалъ, такъ что Галламъ имѣлъ полное право сказать, что "въ дѣлахъ политическихъ нашъ судъ мало отличался отъ настоящей разбойничей шайки".
Елисавета болѣе заботилась о кошелькѣ своихъ подданныхъ, чѣмъ о ихъ свободѣ. Ея чрезвычайная экономность позволяла ей покрывать всѣ расходы обыкновенными доходами короны, и она рѣдко прибѣгала,-- если не считать войны съ Испаніей въ концѣ ея царствованія,-- къ чрезвычайному кредиту парламента, а это, въ свою очередь, позволяло ей не созывать парламента, не совсѣмъ благопріятнаго ей. По нѣкоторымъ признакамъ можно было, однакоже, заключить, что англичане не совсѣмъ еще потеряли воспоминаніе о своихъ древнихъ привилегіяхъ, и, несомнѣнно, вступились бы за нихъ, еслибы не религіозный кризисъ.
Тѣмъ не менѣе, хотя царствованіе Елисаветы есть время деспотизма, мѣсто, занятое Англіей въ Европѣ, было для англичанъ достаточнымъ вознагражденіемъ за потерю общественной и политической свободы. Невольно забываешь парламентъ и его права, когда видишь Королеву, сопровождаемую такими писателями какъ Шекспиръ и Бэконъ, окруженную такими государственными людьми какъ Борлей, такими моряками какъ Дрэкъ, Гаукинсъ, Форбейтеръ, Ралей, Дэвисъ.
Промышленность въ царствованіе Елисаветы также значительно расширилась. Фландрскіе эмигранты, уходя отъ ига испанцевъ, поселились въ Англіи и значительно расширили фабричную дѣятельность. Въ Лондонѣ они замѣнили жалкія лавчонки съ разнымъ хламомъ, богатыми магазинами, наполненными произведеніями всѣхъ странъ свѣта. Нельзя также забыть и того, что сама Елисавета открыла 25-го января 1571 года, подъ именемъ Royal Exchange, лондонскую биржу, основанную банкиромъ Томасомъ Грешемомъ.
И однако, еслибы современный читатель могъ перенестись въ эпоху Елисаветы, то всѣ эти признаки величія были бы для него мало замѣтны. За исключеніемъ Ирландіи и Шотландіи, населеніе страны не превышало населенія теперешняго Лондона. Страна была плодородна, но сельское хозяйство находилось въ самомъ первобытномъ состояніи. Большихъ городовъ почти совсѣмъ не было. Лондонъ и Бристоль, Норвичъ и Іоркъ, Плимутъ и Ковентри были отдѣлены другъ отъ друга большими пространствами совершенно дикой страны; необработанныя поля, болота, дремучіе лѣса,-- вотъ въ общихъ чертахъ видъ, представляемый тогдашней Англіей. Постройка одного изъ теперешнихъ броненосцевъ поглотила бы весь годовой государственный доходъ того времени.
Дворянство, тѣмъ мы менѣе, было богато и могущественно, средній классъ начиналъ пріобрѣтать значеніе, народъ былъ бѣденъ и невѣжественъ. Внутренность страны не представляла никакого интереса для путешественника. Города были опоясаны стѣнами и башнями, славились своими церквами, были богаты древностями и образовывали значительные торговые центры. Старые города, въ родѣ Іорка или Бристоля, имѣли цѣлыя предмѣстія монастырей и аббатствъ, съ тѣнистыми, громадными садами; зданія и сады продолжали существовать, но первыя были необитаемы, а вторые -- запущены. Дома, вообще были деревянные, съ выступавшими впередъ верхними этажами, старые -- съ рѣшетками въ окнахъ, новые -- со стеклами. Однако, кирпичъ и камень, уже и тогда начали входить въ общее употребленіе, и для постройки каменныхъ домовъ употреблялись въ большинствѣ случаевъ иностранные рабочіе, потому что они были дешевы. Въ провинціальныхъ городахъ дома имѣли очень скромный видъ и, по большей части, были покрыты соломой. Дома мѣстныхъ джентри были обнесены стѣной и украшены балконами и башенками. Фасадъ чаще всего разукрашивали юмористическими надписями и рѣзьбой изъ дуба, или же просто онъ былъ выбѣленъ. Улицы были узки, извилисты, грязны, безъ мостовой; по нимъ на свободѣ прохаживались свиньи, всякая домашняя птица, собаки. Нѣкоторые города старались о большей опрятности, но не всегда достигали этого. Вода для домашняго употребленія добывалась изъ колодцевъ, или же была проведена по открытымъ стокамъ или деревяннымъ трубамъ къ базарной площадки или къ публичному фонтану. Свинцовыя трубы были изобрѣтены только въ 1538 году и вскорѣ вошли въ общее употребленіе.
Внѣ городовъ страна представляла открытую, ничѣмъ не защищенную, необработанную мѣстность, заселенную рѣдкими "бѣдными деревушками, овчарнями и мельницами" ("poor pelting villages, sheep cotes and mills",-- какъ говоритъ Шекспиръ). Деревенскіе дома обыкновенно строились въ безпорядкѣ, безъ опредѣленнаго плана, вокругъ широкаго луга съ прудомъ. Кромѣ деревень и поселковъ, въ близьприлежащихъ имѣніяхъ виднѣлись барскіе дома и усадьбы мѣстныхъ сквайровъ, крѣпко построенныя резиденціи съ множествомъ фруктовыхъ деревьевъ позади ихъ, со всяческимъ комфортомъ внутри. Красивыя тисовыя деревья, образуя густую тѣнь вокругъ дома и въ садахъ, были драгоцѣнны лѣтомъ. Старинныя деревенскія церкви норманскаго или готическаго стиля, съ хорошо содержимыми могилами и древними памятниками, придавали пріятный видъ ландшафту. Церкви эти зачастую служили убѣжищемъ для бѣглыхъ преступниковъ, которые имѣли право скрываться въ нихъ втеченіе сорока дней, а потомъ, если они были убійцы, могли отправляться въ какую угодно чужую страну. Въ 1575 году было всего 8,911 приходскихъ церквей во всей Англіи, не считая часовенъ и церквей въ оксфордской и бристольской епархіяхъ.
Между главными городами существовали или считались существовавшими большія дороги; они содержались на счетъ короны, но рѣдко исправлялись, и современники Шекспира, вѣроятно, находили совершенно справедливымъ разсужденіе Граціано въ "Венеціанскомъ купцѣ":
Why, this is like the mending of high ways
In summer, where the ways are fair enongh. V, 1, (264).
т. е. "стоитъ ли лѣтомъ починять большія дороги, когда онѣ и безъ того достаточно прекрасны?"
Выбоины, впадины, ямы вошли въ общую поговорку. Когда Марія Стюартъ была переведена изъ Больтонъ-Кэстля въ Рипонъ, то на дорогу въ какихъ-нибудь шестьдесятъ миль потребовалось времени отъ ранняго утра до поздняго вечера въ январскій день, вслѣдствіе "грязной и тяжелой дороги." Такимъ образомъ, удобно путешествовать могли только богатые, и всякое, болѣе или менѣе длинное путешествіе было своего рода подвигомъ.
На нѣкоторыхъ дорогахъ существовали мосты, построенные благочестивыми людьми стараго времени; были и такіе, о происхожденіи которыхъ ходили легенды, какъ напримѣръ, легенда о мостѣ черезъ рѣку Лонъ, въ Вестморландѣ, построенномъ будто бы діаволомъ. Каменные мосты были узки и круты, за исключеніемъ мостовъ черезъ мелкія рѣчки,-- съ арками, домами и часовнями. Въ большихъ центрахъ существовали просторные и хорошо устроенные постоялые дворы, гдѣ легко могли помѣститься триста человѣкъ проѣзжихъ съ ихъ слугами и лошадьми. Въ этихъ постоялыхъ дворахъ, съ ихъ широковѣщательными вывѣсками, можно было встрѣтить людей всякаго рода, званій и положеній. Здѣсь останавливался джентельменъ съ небольшимъ количествомъ слугъ, таскавшій съ собой половину своего имущества; рыцарь сосѣдняго графства или мѣщанинъ по пути въ Лондонъ, истрачивающій два шиллинга въ день; бѣдный студентъ съ тощей лошаденкой, отправляющійся въ Оксфордъ или Тэмиль,-- захудалый и заучившійся; епископъ, объѣзжающій свою епархію, ожидаемый подчиненными съ ястребами и гончими собаками для развлеченія въ дорогѣ; свѣтскій франтъ, попавшій невзначай въ провинцію; проситель, поспѣшающій въ Вестминстеръ или въ Іоркъ; раненые солдаты, уличные пѣвцы, музыканты, странствующіе актеры или утомленные пѣшеходы, платящіе по одному пени за ночлегъ. Многихъ сценъ подобнаго рода могъ быть свидѣтелемъ Шекспиръ въ самомъ Стратфордѣ,-- небольшомъ торговомъ центрѣ между Оксфордомъ и Бирмингэмомъ. Одну изъ такихъ дорожныхъ сценъ старой Англіи онъ воспроизвелъ съ характерными подробностями въ такъ называемомъ "Введеніи" (induction) въ комедіи "The taming of the shrew" ("Усмиреніе строптивой"); нѣкоторыя сцены этой жизни живо схвачены съ натуры въ "Merry wifes of Windsor" (Веселыя виндзорскія кумушки). Вообще эта жизнь старой Англіи отразилась съ необыкновенной яркостью въ тысячѣ подробностей въ его произведеніяхъ.
Въ первые годы царствованія Елисаветы почтовыя сообщенія находились въ самомъ первобытномъ состояніи. Королева Марія Тюдоръ (прозванная bloody -- кровавая) первая устроила правильное почтовое сообщеніе между Лондономъ и Бервикомъ. Второе сообщеніе было устроено между Лондономъ и Дувромъ. Въ большинствѣ случаевъ отправители писемъ посылали ихъ съ своими слугами или съ дилижансами, похожими на фургоны для перевозки мебели, ходившими до Эксетера на западъ и до Іорка -- на сѣверъ. Послѣ Армады была устроена лошадиная почта въ каждомъ городѣ и пѣшая въ каждомъ приходѣ для тѣхъ, кто жилъ "поблизости церкви". Болѣе или менѣе правильное почтовое сообщеніе было устроено, однако, только при Яковѣ I.
Не болѣе одной четверти пространства земли было обработано; остальная часть земли была занята лѣсами, болотами и пастбищами. Шекспиръ, устами Цереры въ "Бурѣ" говоритъ о "bosky acres and unshrubb'd downs" (o десятинахъ, покрытыхъ лѣсомъ и голыхъ, песчаныхъ холмахъ). Въ Англіи въ эпоху Елисаветы считалось до восьмидесяти шести громадныхъ лѣсовъ. Нѣкоторые изъ нихъ тянулись на необозримыя пространства. Арденскій лѣсъ, напримѣръ, тянулся отъ Северна вплоть до Трента; Шервудскій занималъ чуть-ли не весь Іоркшайръ.
Если болота и лѣса напоминали современникамъ Елисаветы давнишнее, не особенно блестящее прошлое, то монастыри и аббатства, упраздненные еще Генрихомъ VIII, наводили ихъ на грустныя мысли о сравнительно недавнихъ церковныхъ раздорахъ, между тѣмъ какъ украшенные зубцами стѣны замковъ были единственными свидѣтелями прежняго могущества гордой аристократіи и теперешней силы государственной власти. Сотни монастырскихъ зданій были разсѣяны по Англіи, окопанныя рвами, окруженныя прудами, садами и лѣсами. Украшенныя башнями и рѣзными окнами, они разнообразили печальный видъ окружающей ихъ дикой мѣстности, или придавали особенную прелесть цвѣтущимъ равнинамъ. Плодородныя земли, обработанныя трудолюбивыми монахами, перешли въ другія руки. Прекрасныя окна аббатствъ были разбиты, крыши сняты, камни разтасканы на починку дорогъ или постройку домовъ; больницы превращены въ житницы. Старинные замки точно также встрѣчались тысячами, но и для нихъ прошло цвѣтущее время. Нѣкоторые представляли просто груды развалинъ; другіе еще существовали, но въ нихъ не было обитателей, они были покинуты собственниками для новыхъ резиденцій, съ граціозными башенками, съ видами на озеро, или близь рѣки, съ просѣками въ окружающихъ лѣсахъ, окруженныя садами и парками. Это были настоящія царскія резиденціи со всѣми удобствами и роскошью жизни тогдашняго времени. На громадныя пространства тянулись ихъ парки, съ первобытными столѣтними дубами, подъ сѣнію которыхъ могли найти пріютъ сотни всадниковъ,-- парки, заполненные краснымъ звѣремъ и рыбными прудами, съ заведеніями для цапель и соколовъ, съ роскошными лугами, на которыхъ паслись цѣлыя стада породистаго скота, съ безконечными аллеями и дорогами, съ красивыми домиками и чудесными итальянскими садами. Таковъ былъ, между прочимъ, Виндзорскій паркъ, прославленный Шекспиромъ, Шенъ, Болье; таковы же были и нѣкоторые парки въ самомъ Лондонѣ. Фальброкскій паркъ, или Чарлькотъ тѣсно связанъ съ юношескою порою жизни Шекспира. Его владѣлецъ, сэръ Томасъ Люси, "a parliament man, a justice of peace", былъ, какъ предполагаютъ, прототипомъ Шало въ "Merry wifes of Windsor". Джонъ Торпъ, Бернаръ Адамсъ, Лоуренсъ, Бредшо, Смитсонъ были лучшими архитекторами того времени. Домашній комфортъ и новыя условія жизни упразднили прежніе феодальные порядки, и новая жизнь водворилась въ замкахъ, съ блестящими представленіями, съ постоянными охотами и всякаго рода увеселеніями. У открытаго окна старый риѳмоплетъ сочинялъ пастораль или красиво разодѣтая леди читала Платона въ греческомъ подлинникѣ; на террасѣ, вечеромъ, при лунномъ освѣщеніи, молодой пажъ и влюбленная дѣвушка нашептывали другъ другу свои клятвы; въ столовой, съ потолкомъ изъ рѣзного дуба, украшенной по стѣнамъ всякаго рода оружьемъ, старый солдатъ разсказывалъ свои похожденія въ ирландскихъ войнахъ... Лордъ Бэконъ, вспоминая Кенильвортъ, принадлежавшій лорду Лейстеру, одному изъ самыхъ богатыхъ вельможъ того времени и любимцу Елисаветы, говорилъ, что "конечно, Кенильвортъ не можетъ сравниться по красотѣ съ раемъ, въ особенности потому, что въ Кенильвортскомъ паркѣ нѣтъ прекрасныхъ рѣкъ; однако,-- прибавлялъ онъ,-- "Кенильвортъ, съ другой стороны, во многомъ превосходнѣе рая, такъ какъ въ немъ нѣтъ также и злополучнаго Древа познанія добра и зла".
Неподалеку отъ Кенильворта, въ самомъ центрѣ "веселой" Англіи, въ Варвикшайрѣ, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Бирмингэма, находится маленькій городокъ Стратфордѣ-на-Эвонѣ, которому, милостію судебъ, суждено было быть родиной величайшаго изъ поэтовъ новаго времени. Теперь городокъ этотъ имѣетъ около шести тысячъ жителей и, подобно всѣмъ провинціальнымъ городамъ Англіи, отличается необыкновенной чистотой и опрятностію; по окраинамъ красивые коттеджи, въ которыхъ живутъ зажиточные фабриканты, промышленники и коммерсанты; съ восточной стороны, огибая городъ, вьется лентой красивый Эвонъ, утопая въ зелени и вырываясь на просторъ роскошныхъ луговъ; двѣ-три фабрики съ громадными трубами, находящіяся поблизости станціи желѣзной дороги, нѣсколько портятъ поэтическій характеръ города, въ особенности для путешественника, который, выходя изъ станціи желѣзной дороги, непріятно пораженъ современнымъ видомъ мѣста, украшеннаго его воображеніемъ поэтическими красками прошлаго. Въ топографическомъ отношеніи Стратфордъ напоминаетъ крестъ, составленный изъ двухъ улицъ,-- High-street, соединяющей сѣверъ съ югомъ,-- и Bridge-street, соединяющей востокъ съ западомъ. Между этими двумя артеріями, раздѣляющими городъ крестъ-накрестъ, находятся крошечныя улицы, раскинутыя въ безпорядкѣ по всѣмъ направленіямъ. Обѣ главныя улицы пересѣкаютъ другъ друга почти въ центрѣ города близь дома, называющагося Market-house, съ большой средневѣковой башней, на которой находятся часы, освѣщаемые вечеромъ; фасадъ этого дома выходитъ на старый каменный мостъ, построенный сэромъ Гугомъ Клоптономъ черезъ Эвонъ, въ царствованіе ГенрихаѴІІ. Въ южномъ концѣ улицы High-street, нѣсколько въ сторонѣ, на самомъ берегу Эвона находится церковь Holy Trinity (Св. Троицы). Рѣка, журча, протекаетъ у самаго кладбища, окружающаго церковь; вязы, ростущіе на берегу, опускаютъ свои вѣтви въ ея прозрачныя воды. Аллея изъ липъ, сучья которыхъ такъ оригинально сплелись, что лѣтомъ образуютъ лиственный сводъ, идетъ отъ воротъ кладбища прямо къ церковной паперти. Могилы заросли травою, и сѣрые памятники, изъ которыхъ многіе уже вросли въ землю, покрыты мхомъ, который облѣпилъ и самую церковь. Птички свили себѣ гнѣзда въ карнизахъ и трещинахъ ея стѣнъ и весело щебечутъ, а грачи каркаютъ и вьются надъ нею... Не безъ внутренняго волненія входимъ въ эту церковь, гдѣ покоится прахъ величайшаго изъ поэтовъ и, вѣроятно, величайшаго изъ людей.
Стратфордская церковь или, вѣрнѣе, главный ея корпусъ принадлежитъ эпохѣ Вильгельма Завоевателя и представляетъ оригинальную смѣсь архитектурныхъ стилей, въ особенности древне-саксонскаго и норманскаго. Нѣкоторыя части зданія относятся къ болѣе близкимъ временамъ. Церковь имѣетъ крестообразную форму съ четырехъугольной башней, на которой высится шестисторонній шпицъ. Окна -- готическаго стиля. Шекспиръ, какъ извѣстно, похороненъ у самаго алтаря вмѣстѣ со многими членами своего семейства. Эта линія надгробныхъ плитъ идетъ отъ сѣверной стѣны до южной. Первая плита принадлежитъ женѣ Шекспира,-- она похоронена у самой сѣверной стѣны. Слѣдующая могила -- самого Шекспира. Далѣе идутъ могилы Томаса Нэша, мужа Елисаветы Голь, внучки поэта; доктора Джона Голь, мужа его дочери Сюсанны и наконецъ самой Сюсанны. Всѣ плиты, за исключеніемъ одной, имѣютъ надписи и прекрасно сохранились. Одна могила у южной стѣны принадлежитъ Юдиѳи, младшей дочери поэта, пережившей всѣхъ своихъ дѣтей и умершей въ 1662 году. Нѣкоторые изъ ученыхъ предполагаютъ, что и другіе родственники Шекспира похоронены въ этой церкви. Отецъ Шекспира и его мать были, безъ всякаго сомнѣнія, похоронены здѣсь, но ихъ надгробныхъ памятниковъ отыскать теперь невозможно. Его сестры, умершія въ дѣтствѣ,-- Джоанна, Маргарита, Анна,-- а также его братъ Ричардъ покоятся, вѣроятно, тутъ-же. Гдѣ похороненъ другой его братъ Джильбертъ -- неизвѣстно. Его братъ Эдмондъ похороненъ въ Лондонѣ, въ церкви Спасителя, что въ Соотваркѣ. Единственный сынъ поэта, Гамнетъ, умершій мальчикомъ, точно также, нѣтъ сомнѣнія, похороненъ въ Holy Trinity. Вообще нужно замѣтить, весь родъ Шекспировъ не отличался долговѣчностію, и этимъ обстоятельствомъ можно объяснить, что родъ этотъ такъ быстро пресѣкся. Самъ поэтъ умеръ пятидесяти двухъ лѣтъ отъ роду. У Сюсанны была дочь Елисавета, умершая въ Абингтонѣ. Она не оставила потомства и ею превратился родъ Шекспировъ. Что-же касается рода Анни Гэсвей, жены поэта, то онъ удержался до нашего времени. Нынѣшняя собственница коттеджа въ деревушкѣ Шотери, миссисъ Тайлоръ,-- происходитъ по прямой линіи отъ Гэсвеевъ.
Почти рядокъ съ церковью раскинутъ великолѣпный садъ, окружающій такъ называемый Монументъ Шекспира (театръ, музей, библіотека); на голубомъ небѣ, между деревьями, рисуется граціозный шпицъ церкви Holy Trinity. Громадныя готическія окна сѣрой церкви мелькаютъ черезъ улицу; легкій и пріятный шумъ деревьевъ кажется какою-то таинственною симфоніей. На этомъ крошечномъ пятнышкѣ земли впервые волновался волшебный жезлъ Просперо; здѣсь Аріель воспѣвалъ "человѣческія кости, превращенныя въ жемчуги, и кораллы въ глубокихъ пещерахъ озера"; здѣсь возстала изъ предвѣчнаго сна Герміона,-- "нѣжная, дѣвственная, граціозная"; здѣсь были созданы Миранда и Пердита.-- Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ этого сада, на другомъ углу улицы, находится старинное зданіе Грамматической школы, гдѣ по преданію Шекспиръ получилъ свое первоначальное образованіе, гдѣ онъ выучился "немного по-латыни и еще меньше по-гречески". Зданіе школы замѣчательно по красотѣ и древности. Капелла была построена въ половинѣ XIII вѣка. Это католическое учрежденіе, основанное въ 1269 году епископомъ ворчестерскимъ. Почти по сосѣдству со школой, въ той-же High-Street, находится знаменитая гостинница "Краснаго Коня". Зданіе было построено, вѣроятно, около 1596 года. Оно до сихъ поръ отлично сохранилось въ своемъ первоначальномъ видѣ и представляетъ превосходный обращикъ архитектурнаго стиля эпохи Тюдоровъ. Это трехъ-этажный, очень прочно построенный домъ, весь почернѣвшій отъ времени и состоящій изъ пріемной (она-же и столовая,-- Parlour), гостиной (Sitting-room), кухни и нѣсколькихъ нумеровъ для пріѣзжающихъ и коморокъ. Въ городѣ можно найти и болѣе древнія постройки, но, къ сожалѣнію, большинство ихъ заново отдѣланы на современный ладъ и потеряли свои характерныя особенности. Юліусъ Шау, одинъ изъ пяти свидѣтелей, подписавшихся на завѣщаніи Шекспира, жилъ въ этомъ домѣ, и естественно предполагать, что Шекспиръ не разъ бывалъ здѣсь, желая поговорить съ своимъ другомъ и сосѣдомъ. Вообще необходимо замѣтить, что воспоминаніе о великимъ поэтѣ невольно является въ умѣ, когда вы проходите по маленькимъ улицамъ и переулкамъ, выходящимъ на Эвонъ. Такъ, въ Dead-Lane (нынѣ Chapel-Lane) поэтъ владѣлъ маленькимъ, низенькимъ коттэджемъ, который былъ купленъ въ 1602 году нѣкіимъ Вальтеромъ Греемъ и уничтоженъ въ началѣ нынѣшняго столѣтія. Все это,-- если можно такъ выразиться,-- одни лишь клочки фактовъ, собранные и пополненные современными учеными; они, однако, представляютъ намъ поэта какъ живого человѣка и, сближая его съ нами, придаютъ особенный характеръ впечатлѣніямъ путешественника въ Стратфордѣ. Нѣтъ сомнѣнія, напримѣръ, что Шекспиръ очень часто посѣщалъ таверну "Краснаго Коня" и проводилъ здѣсь часы досуга съ друзьями и знакомыми. Тутъ-же, по сосѣдству, находятся и другія таверны: "Шекспировская", "Сокола", "Бѣлого оленя", "Розы и Короны", "Стараго краснаго Льва" и другія; но таверна "Краснаго Коня" имѣетъ особенный интересъ, благодаря своей древности. Кромѣ того, въ этой тавернѣ жилъ Вашингтонъ Ирвингъ,-- одинъ изъ первыхъ американцевъ, посѣтившихъ Стратфордъ въ началѣ нынѣшняго столѣтія. Въ гостинницу вы входите черезъ большія ворота прямо на узкій дворъ; на одной сторонѣ двора расположена курильная комната и кофейная (bar), на другой -- кофейная и нѣсколько пріемныхъ комнатъ и комнатъ для пріѣзжающихъ. Вообще, "Краснаго Коня" можно разсматривать какъ гостинницу перваго разряда стараго времени, напоминающую напримѣръ знаменитую "Board's Head Tavern" принца Гарри (въ шекспировскомъ "Генрихѣ IV"). Комнаты удобны и хорошо меблированы, но ихъ интересъ, главнымъ образомъ, заключается въ тѣхъ историческихъ воспоминаніяхъ, которыя онѣ вызываютъ. Когда Драйтонъ и Джонсонъ посѣтили въ Стратфордѣ Шекспира, то уже, конечно, они не забыли попробовать съ нимъ знаменитаго варвикшайрскаго элю въ этой тавернѣ. Когда королева Генріетта-Марія была въ Стратфордѣ и жила въ шекспировскомъ донѣ Нью-Плэсъ, то начальникъ военнаго отряда, сопровождавшаго ее, жилъ въ гостинницѣ "Краснаго Коня". Въ 1742 году знаменитый Гаррикъ и Маклинъ жили тутъ же; здѣсь же остановился и вторично Гаррикъ, въ 1769 году, когда пріѣхалъ устроить извѣстный шекспировскій юбилей. Точно также и Беттертонъ, извѣстный актеръ, жилъ здѣсь. Посѣщеніе Ирвинга окончательно установило репутацію гостинницы, которая съ тѣхъ поръ процвѣтаетъ, благодаря наплыву путешественниковъ. "Для бездомнаго человѣка,-- говоритъ между прочимъ Ирвингъ,-- не имѣющаго во всемъ обширномъ мірѣ мѣста, которое онъ могъ бы назвать своимъ, бываютъ минуты, когда онъ какъ будто сознаетъ свою независимость и вѣритъ, что и у него есть своя собственная территорія. Эти минуты случаются въ то время, когда, послѣ утомительнаго путешествія, онъ доберется до гостинницы, стащитъ съ себя сапоги, всунетъ свои ноги въ туфли и расположится у пылающаго камина. Пусть міръ идетъ своимъ порядкомъ, пусть возстаютъ и рушатся царства,-- онъ, когда у него есть деньги на неизбѣжные расходы, считаетъ себя царемъ. Кресло -- его тронъ, кочерга -- скипетръ, а небольшая уютная комната -- его неотъемлемое царство. Этотъ надежный клочекъ, вырванный изъ ненадежной жизни -- солнечный лучъ, прорвавшійся сквозь облачное небо, а тотъ, кто уже совершилъ порядочный жизненный путь, знаетъ по опыту всю важность этихъ минутныхъ радостей. "Развѣ я не могу отдохнуть въ своей гостинницѣ?" (Шекспиръ -- "Генрихъ IV"),-- подумалъ я, пошевеливъ кочергой въ каминѣ, откинувшись на спинку кресла и съ удовольствіемъ оглянувъ комнату въ гостинницѣ "Краснаго Коня" въ Стратфордѣ-на-Эвонѣ. Слова Шекспира вспомнились мнѣ въ ту самую минуту, когда на башнѣ церкви, гдѣ онъ похороненъ, пробило полночь, а затѣмъ въ мою дверь послышался легкій стукъ. Смазливая служанка, просунувъ свое улыбающееся личико, спросила: "не звонилъ ли я?" Я понялъ, что это былъ скромный намекъ на то, что надо отправляться спать. Мои мечты объ абсолютномъ владычествѣ кончились и я, какъ разумный властелинъ, чтобъ не быть свергнутымъ съ престола,-- самъ отказался отъ него: взялъ подъ мышку "Путеводитель по Стратфорду", отправился въ постель, и цѣлую ночь видѣлъ во снѣ Шекспира и Давида Гаррика". На сѣверной сторонѣ Стратфорда, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Market-house, въ улицѣ Henley-street, находится домъ, гдѣ по преданію родился Шекспиръ. Это -- небольшой, двухъ-этажный, деревянный домикъ съ отштукатуренными стѣнами. Первоначально онъ, должно быть, былъ значительно меньше сосѣднихъ домовъ. Домъ этотъ былъ купленъ отцомъ Шекспира въ 1556 году; онъ жилъ въ немъ до самой своей смерти, наступившей въ 1601 году, послѣ чего домъ перешелъ въ собственность поэта; а такъ какъ поэтъ родился въ 1564 году, то изъ сопоставленія этихъ двухъ датъ заключаютъ, что здѣсь онъ родился. Другихъ доказательствъ этого предположенія у насъ нѣтъ; во всякомъ случаѣ, преданіе это не имѣетъ большой доказательности, тѣхъ болѣе, что Джонъ Шекспиръ, отецъ поэта, въ 1564 году владѣлъ, кромѣ этого дома, еще домики въ Greenhill-street и въ Ingon -- маленькой деревушкѣ, отстоящей отъ Стратфорда на полторы мили по варвикской дорогѣ. Такъ что поэтъ съ одинаковыхъ вѣроятіемъ могъ родиться въ одномъ изъ этихъ домовъ, но въ которыхъ именно -- мы не знаемъ. Тѣмъ не менѣе, преданіе настойчиво указываетъ на донъ въ Henley-street.
Исторія этого дома, раскрытая продолжительными археологическими изысканіями англійскихъ ученыхъ, довольно любопытна. По завѣщанію Шекспира, домъ этотъ перешелъ послѣ его смерти въ собственность сестры его Джоанны,-- миссисъ Вильямъ Гартъ,-- съ условіемъ выплачивать пожизненную ренту въ двѣнадцать пенсовъ его дочери Сюсаннѣ и ея потомкамъ. По всему видно, что Джоанна прожила въ этомъ донѣ до самой своей смерти въ 1646 году. Тогда домъ перешелъ къ Сюсаннѣ,-- миссисъ Джонъ Голь,-- отъ которой въ 1649 году перешелъ къ ея внучкѣ, леди Барнаръ, оставившей его Томасу и Джорджу Гартъ, внукамъ Джоанны. По этой линіи потомковъ стратфордскій домъ переходилъ изъ рукъ въ руки до 1806 года, когда сэръ Вильямъ-Шекспиръ Гартъ, седьмой побочный потомокъ поэта, продалъ его нѣкоему Томасу Курту, отъ котораго домъ, въ концѣ концовъ былъ пріобрѣтенъ англійскимъ народомъ. Въ этотъ промежутокъ времени домъ состоялъ изъ двухъ помѣщеній, съ значительными участками смежной земли, которые съ тѣхъ поръ много уменьшились, вслѣдствіе послѣдовательныхъ продажъ. Одна часть дома была превращена въ таверну, первоначально называвшуюся "The Maiden-head" (Непорочность), затѣмъ "Svan" (Лебедь) и наконецъ "The Svan and Maiden-head". Въ другой части зданія помѣщалась мясная лавка. Старыя слуховыя окна и полки исчезли. Надъ мясной лавкой находилась надпись: "Здѣсь родился Вильямъ Шекспиръ.-- NB. Можно нанимать лошадей и повозки". Нѣсколько позднѣе явилась новая надпись, свидѣтельствующая, что "Безсмертный Шекспиръ родился въ этомъ домѣ". Съ 1793 по 1820 г. жили въ Шекспировскомъ донѣ Томасъ и Мэри Горнби, находившіеся въ дальнемъ родствѣ съ Гартами, значитъ -- и съ Шекспиромъ. Мэри Горнби, бывшая сама поэтессой, писавшая трагедіи, комедіи и философскіе трактаты, съ удовольствіемъ показывала туристамъ комнаты. Во время царствованія этой эксцентрической привратницы низенькія стѣны дома покрылись милліонами надписей посѣтителей. Въ 1820 году миссисъ Мэри Горнби принуждена была оставить это помѣщеніе, вслѣдствіе увеличенія платы за квартиру. Она не могла перенести мысли, что ея мѣсто будетъ занято другими, но принужденная сдаться, она сказала себѣ, подобно Людовику XIV: "après moi le déluge", забрала съ собой всѣ вещи, принадлежавшія Шекспиру или его потомкамъ, замарала надписи и открыла лавочку напротивъ. Къ счастію, надписи могли быть возстановлены впослѣдствіи. Тутъ между прочими находится надпись отъ 2 іюня 1809 г. Дори Джорджъ, извѣстной актрисы; еще и теперь видны надписи Байрона, Вальтеръ-Скотта, Теккерея, Кина, Теннисона, Диккенса. Наслѣдники Мэри Горнби оберегали коттеджъ съ особенной заботливостью; англійскій народъ все больше и больше интересовался шекспировскимъ домикомъ; въ сороковыхъ годахъ извѣстный Барнумъ хотѣлъ купить этотъ домъ, перенести его въ Америку и показывать въ разныхъ городахъ за деньги. Въ 1847 году домъ перешелъ въ собственность англійскаго народа и окончательно былъ реставрированъ въ томъ видѣ, въ какомъ находился при жизни поэта. Сосѣдній деревянный домъ былъ уничтоженъ, чтобы предохранить англійскую святыню отъ огня.
Вотъ какъ Ирвингъ, въ началѣ нынѣшняго столѣтія, описывалъ этотъ домикъ: "Это -- небольшой деревянный, отштукатуренный домъ, истинный пріютъ генія. Стѣны довольно неопрятной комнаты покрыты надписями на всѣхъ языкахъ, именами путешественниковъ всѣхъ странъ и всѣхъ сословій, начиная отъ принца и кончая мужикомъ, и ярко говорятъ о всеобщемъ уваженіи человѣчества къ величайшему поэту на землѣ. Домикъ показываетъ словоохотливая старушка (Мэри Горнби) съ краснымъ лицомъ, голубыми, безпокойными глазками и фальшивыми бѣлокурыми локонами, выбивающимися изъ подъ грязнаго чепчика. Она съ большой охотой выкладываетъ передъ вами всѣ вещи, хранящіяся въ этомъ знаменитомъ домѣ, такъ что вы вдоволь можете налюбоваться изломаннымъ ложемъ ружья, которымъ Шекспиръ убилъ лань въ чужомъ паркѣ; табачницею, доказывающей, что онъ былъ достойнымъ потребителемъ продукта, завезеннаго въ Англію сэромъ Вальтеромъ Ралеемъ; мечемъ, съ которымъ онъ игралъ Гамлета, и наконецъ фонаремъ, съ помощью котораго отецъ Лаврентій отыскалъ въ гробницѣ Ромео и Джульету! Но самый любопытный предметъ для посѣтителя -- это кресло Шекспира. Оно помѣщается въ углу небольшой темной комнаты, позади которой находилась лавка его отца. Здѣсь вѣроятно, поэтъ сиживалъ еще ребенкомъ, прислушиваясь по вечерамъ съ разсказамъ разныхъ стратфордскихъ кумушекъ объ ужасныхъ привидѣніяхъ и смутныхъ временахъ Англіи. Существуетъ обыкновеніе, что каждый посѣтитель считаетъ своею непремѣнною обязанностію посидѣть на этомъ креслѣ. Дѣлается ли это съ намѣреніемъ напитаться вдохновеніемъ барда -- я не умѣю сказать, но считаю нужнымъ упомянуть объ этомъ фактѣ. Старушка увѣряетъ меня, что это кресло несмотря на то, что сдѣлано изъ прочнаго дуба, чинится и подновляется по крайней мѣрѣ одинъ разъ въ три года. Кромѣ того оно, повидимому, раздѣляетъ одинаковую участь съ пресловутымъ ковромъ-самолетомъ, потому что будучи нѣсколько лѣтъ тому назадъ продано какой-то сѣверной монархинѣ, оно -- странно сказать -- вновь вернулось изъ отдаленной страны и по прежнему заняло свое мѣсто въ углу комнаты. Я, впрочемъ, вѣрю во всѣ эти разсказы и даже люблю быть обманутымъ; потому что обманъ тутъ пріятенъ и ничего не стоитъ. На этомъ основаніи я питаю непреложную вѣру во всѣ другія вещи и мѣстныя преданія о привидѣніяхъ, о великихъ людяхъ, и совѣтую всѣмъ туристамъ, путешествующимъ для собственнаго удовольствія, слѣдовать моему примѣру. Какое намъ дѣло до того, справедливы или ложны эти преданія, если мы можемъ убѣдить себя вѣрить въ нихъ и смотрѣть на нихъ, какъ на дѣйствительныя событія? Въ подобныхъ обстоятельствахъ, единственное спасеніе -- вѣра, и въ этомъ отношеніи я уже зашелъ такъ далеко, что готовъ былъ даже повѣрить старушкѣ, что будто бы она по прямой линіи происходитъ отъ Шекспира, но къ несчастію, она всунула мнѣ въ руку пьесу своего собственнаго сочиненія, и это разрушило всю мою вѣру въ ея родство съ знаменитымъ бардомъ".
Зданіе, должно быть, было построено чрезвычайно прочно и матеріалъ былъ превосходный, если послѣ столькихъ лѣтъ, при скверномъ уходѣ, при безпорядочности жителей, дерево не сгнило, стѣны остались, трубы не провалились и одна лишь постилка половъ перемѣнялась нѣсколько разъ въ теченіе болѣе, чѣмъ трехсотлѣтняго промежутка времени. Домъ запирается со стороны улицы. Войдя черезъ портикъ, путешественникъ входитъ въ маленькую комнату съ каменнымъ поломъ и огромнымъ каминомъ. Здѣсь была въ началѣ нынѣшняго столѣтія мясная лавка. Ничто другое въ этой комнатѣ не останавливаетъ вниманія. Узкая лѣстница ведетъ во второй этажъ, въ комнату, гдѣ, по преданію, родился Шекспиръ. Старое кресло XVI столѣтія стоитъ въ правомъ углу. По лѣвую сторону находится небольшой каминъ, въ видѣ прямоугольника съ дубовой балкой вмѣсто каменной доски. Эта маленькая, низенькая комнатка освѣщается широкимъ большимъ окномъ, выходящимъ на дворъ, со множествомъ маленькихъ переплетовъ и стеколъ. Рама этого окна, стекла, стѣны, потолокъ покрыты безчисленными надписями. На печной трубѣ, по правую сторону отъ камина, названной "Actors Pillar", множество актеровъ и актрисъ оставили свои имена,-- между ними находятся имена Эдмонда Кина и Джона Кембля. Имя сэра Вальтеръ-Скотта виднѣется на самомъ стеклѣ, написанное алмазомъ: W. Scott. На потолкѣ мы встрѣчаемъ надпись Теккерея. Вестрисъ подписалась у камина. Имена Марка Лемока и Диккенса находятся рядомъ на противоположной стѣнѣ.
Другая комната Шекспировскаго коттэджа имѣетъ въ нѣкоторомъ родѣ спеціальный интересъ. Это -- маленькая комнатка, выходящая окномъ въ садъ; въ ней находится такъ называемый Стратфордскій портретъ. Онъ хранится въ желѣзномъ ящикѣ, который запирается на ключъ. Другое отдѣленіе коттэджа превращено теперь въ музей и библіотеку; до входа сюда необходимо помнить поговорку, гласящую, что "желаніе есть мать мысли", такъ какъ множество собранныхъ здѣсь предметовъ возбуждаютъ сомнѣнія въ ихъ подлинности. Тѣмъ не менѣе, въ музеѣ находятся вещи, имѣющія несомнѣнный историческій интересъ; напримѣръ, документы, относящіеся къ жизни и біографіи Шекспира. Въ музеѣ, между прочимъ, хранится и еще болѣе любопытный предметъ: золотое печать-кольцо, найденное нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ землѣ около стратфордской церкви; на кольцѣ вырѣзаны буквы: W. S. Предполагается, впрочемъ безъ всякихъ основаній, что кольцо принадлежало Шекспиру. Въ музеѣ хранится, наконецъ, и знаменитая классная скамья, перенесенная изъ зданія Грамматической школы. Предполагается, что на этой скамьѣ сиживалъ въ школѣ мальчикомъ будущій поэтъ... Уходя, каждый посѣтитель, вручивъ привратнику шиллингъ, взымаемый на поддержку библіотеки, обязанъ написать свое имя въ книгѣ, и тогда онъ можетъ отправиться осматривать садъ, находящійся позади дома, гдѣ между дорожками ростутъ небольшіе англійскіе вязы. Вы съ удовольствіемъ гуляете по саду, разсматривая ростущіе вокругъ васъ розмарины, веселые глазки, укропъ, голубки, руту, маргаритки и фіалки, изъ которыхъ былъ сдѣланъ вѣнокъ на гробѣ Офеліи, и запахъ которыхъ долго преслѣдуетъ васъ послѣ того, какъ вы вышли изъ сада... Въ библіотекѣ собраны всевозможныя изданія произведеній Шекспира, отъ самыхъ древнихъ до новѣйшихъ; тутъ вы имѣете и знаменитыя in-quarto восемнадцати пьесъ Шекспира, изданныя при его жизни; и еще болѣе знаменитое изданіе in-folio Геминджа и Конделя 1623 г.; и переводы его сочиненій на разные языки; и комментаріи англійскихъ и иностранныхъ писателей; словомъ -- книги, рукописи и художественныя произведенія, имѣющія предметомъ Шекспира и Стратфордъ.
Фамилія Шекспира появилась, по всей вѣроятности, еще въ XIII столѣтіи, когда названія давались вслѣдствіе тѣхъ или другихъ занятій человѣка,. а затѣмъ, уже по привычкѣ, укрѣплялись за цѣлымъ родомъ. Нѣкоторые получали названія отъ такихъ предметовъ, которые обыкновенно носили. Такъ, напримѣръ, возникла фамилія Palmer, обозначавшая собою пилигрима, носившаго при себѣ пальму послѣ своего возвращенія изъ Іерусалима; точно также возникли прозвища Long-Sword (Длинный-мечъ), Broad-speare (Широкое-копье), Fortescu (Крѣпкій-щитъ); подобнымъ же образомъ появились: Break-speare (Ломай-копье), Shake-speare (Потрясай-копье) и пр., даваемыя за храбрость. Въ первый разъ имя нашего поэта встрѣчается въ 1279 году, когда, вѣроятно въ Кентѣ, жилъ нѣкто Джонъ Шекспиръ; съ тѣхъ поръ прозвище Шекспировъ все чаще и чаще появляется въ архивныхъ документахъ, а въ шестнадцатомъ и семнадцатомъ столѣтіяхъ мы его видимъ уже въ разныхъ частяхъ Англіи, какъ фамилію довольно обыкновенную {Въ послѣднее время сдѣлано было предположеніе, что названіе Shakespeare произошло отъ французскаго Jacques Pierre, которое вслѣдствіе англійскаго произношенія съ теченіемъ времени перешло въ Шекспиръ (Shake-Speare). Если допустить эту теорію, то Шекспиръ окажется нормандскаго происхожденія. Но предположеніе это ни на чемъ не основано. Нѣкто Thomas Jakesof Wonesh упомянутъ въ одномъ спискѣ времени Генриха IV. Въ началѣ царствованія Генриха VII настоятелемъ Кенильвортскаго аббатства былъ нѣкто Simon Jakes (Wilkes' "Shakespeare from an American Point of View". New York, 1877, стр. 464).}.
Орѳографія названія Шекспиръ пишется различно: Shakspere, Shakespere, Shacskespeyre, Chacsper и проч. Въ 1779 г. встрѣчается фамилія нѣкоего Gulielmus Sexpere, утонувшаго въ рѣкѣ Эвонѣ. Замѣчательно, что во всѣхъ стратфордскихъ и вообще мѣстныхъ документахъ имя это встрѣчается болѣе, чѣмъ въ четырнадцати различныхъ формахъ, но съ одной особенностью: первый слогъ пишется то Shack, то Shak, весьма рѣдко съ буквою е на концѣ (Shake); второй слогъ -- всегда или sper, или spere. Не менѣе разнообразная орѳографія встрѣчается и въ подписяхъ самого поэта. Собственноручныхъ подписей Шекспира, относительно которыхъ не существуетъ ни малѣйшихъ сомнѣній, мы имѣемъ всего пять (одна -- подъ купчею крѣпостью, относящеюся къ дому въ Блекфрайерсѣ, и четыре подписи на трехъ листахъ его духовнаго завѣщанія. Шестая подпись,-- на экземплярѣ "Опытовъ" Монтеня въ англійскомъ переводѣ Флоріо,-- признана апокрифною). Разобрать эти подписи чрезвычайно трудно; несомнѣнно только одно: въ первомъ слогѣ нѣтъ е, а потому онъ выговаривается коротко (Skak); во второмъ слогѣ нѣтъ а, значитъ онъ звучитъ какъ spere. Поэтому можно заключить, что самъ поэтъ писалъ, свою фамилію Shаkspere. Эта же орѳографія встрѣчается въ стратфордскихъ метрикахъ. Съ другой стороны, во всѣхъ изданіяхъ in-quarto (съ рѣдкими исключеніями), въ знаменитомъ in-folio, у всѣхъ современныхъ писателей, упоминавшихъ о Шекспирѣ, сохранилась орѳографія Shakespeare. Отсюда вопросъ: какъ слѣдуетъ писать фамилію поэта? Вопросъ этотъ подалъ поводъ оживленной и во многихъ отношеніяхъ интересной полемикѣ между Мэлономъ и Стивенсомъ. И теперь еще вопросъ этотъ окончательно не разрѣшенъ. Новое Шекспировское общество приняло орѳографію собственноручныхъ подписей поэта (Shakspere); напротивъ того, лондонская орѳографія была принята Кольеромъ, нѣмецкимъ Шекспировскимъ обществомъ, проф. Деліусомъ, Форнесомъ и большинствомъ ученыхъ, послѣдовавшихъ въ этомъ отношеніи древнѣйшей традиціи. И дѣйствительно, едва ли представляется необходимымъ реформа, предложенная новымъ Шекспировскимъ обществомъ. Дѣло не въ томъ, умѣлъ ли правильно писать свою фамилію великій поэтъ или нѣтъ; конечно, умѣлъ. Но въ правописаніи своего имени онъ слѣдовалъ провинціализму, сдѣлавшемуся привычкой съ дѣтства; этотъ провинціализмъ не оправдывается ни этимологически, ни грамматически, такъ что намъ во всякомъ случаѣ приходится слѣдовать лондонской орѳографіи (Shakespeare), вполнѣ правильной и имѣющей, кромѣ того, преимущество всеобщаго употребленія.
Въ царствованіе короля Эдуарда VI жилъ въ Варвикшайрѣ фермеръ по имени Ричардъ Шекспиръ. Онъ арендовалъ коттэджъ и маленькій клочокъ земли у нѣкоего Роберта Ардена въ деревушкѣ Снитерфильдъ. Этотъ Ричардъ Шекспиръ есть предполагаемый дѣдъ поэта; раньше этой эпохи мы ничего не знаемъ о родѣ, изъ котораго вышелъ поэтъ. У Ричарда Шекспира было два сына: одинъ изъ нихъ, Генрихъ, продолжалъ занятія отца и остался жить въ томъ же приходѣ; -- Джонъ оставилъ домъ отца приблизительно въ 1551 году и поселился по сосѣдству въ сравнительно многолюдномъ мѣстечкѣ (borough) Стратфордѣ-на-Эвонѣ, имѣвшемъ тогда около двухъ тысячъ жителей. Онъ жилъ въ Henley-street, мѣстности извѣстной еще въ среднихъ вѣкахъ и получившей свое названіе вслѣдствіе того, что эта улица была окончаніемъ дороги, ведущей изъ Henleyin-Arden, базарной деревни, отстоявшей отъ Стратфорда на восемь миль.
Санитарныя (какъ говорятъ нынѣ) условія Стратфорда были въ XVI столѣтіи просто ужасны по нашимъ современнымъ понятіямъ. Никакіе дренажи въ то время не были извѣстны. Болотистая мѣстность и ежегодные весенніе разливы Эвона оказывали свое вредное вліяніе и на городъ. Ни о какой мостовой, разумѣется, не могло быть и рѣчи; по улицамъ текли цѣлые потоки или стояли цѣлыя лужи, на подобіе озеръ, въ которыхъ купались гуси и валялись свиньи. Однимъ словомъ, Стратфордъ въ XVI вѣкѣ представлялъ нѣчто въ родѣ того, что представляютъ теперь нѣкоторыя южно-русскія мѣстечки, съ ихъ непролазной грязью. Нечистоты изъ домовъ выбрасывались прямо на улицу, въ отвратительные ручьи, существовавшіе по обѣимъ сторонамъ дороги. Эти нечистоты мало-по-малу скоплялись и подъ конецъ образовывали цѣлыя зловонныя кучи всякой мерзости. Высшая степень заботливости въ этомъ отношеніи городскихъ властей заключалась въ томъ, что когда эти кучи достигали уже совершенно невѣроятныхъ размѣровъ и превращались въ настоящіе холмы, то жителей заставляли вывозить ихъ за городъ и сваливать въ извѣстныя мѣста, заранѣе для того приготовленныя. Отъ времени до времени, когда зловоніе слишкомъ заставляло себя чувствовать и становилось просто нестерпимымъ, то жители, допускавшіе у своихъ домовъ такое скопленіе нечистотъ, подвергались наказаніямъ. Такимъ образомъ, однажды въ апрѣлѣ 1552 года на Джона Шекспира былъ наложенъ штрафъ въ размѣрѣ двѣнадцати пенсовъ за то, что онъ допустилъ передъ своимъ домомъ въ Henley-sreet образоваться цѣлой громадной кучѣ нечистотъ. Этимъ не особенно благовоннымъ событіемъ начинается исторія отца нашего поэта по архивнымъ документамъ. Въ его оправданіе можно однако сказать, что въ этомъ отношеніи онъ нисколько не выдѣлялся отъ своихъ сосѣдей, изъ которыхъ двое, подобно ему, поплатились штрафомъ за тотъ же проступокъ.
Въ теченіе первыхъ годовъ своего поселенія въ Стратфордѣ, Джонъ Шекспиръ былъ мелкимъ торговцемъ, безъ опредѣленнаго положенія въ мѣстечкѣ. Тѣмъ не менѣе, дѣла его, должно быть, были не дурны, если уже въ октябрѣ 1556 года онъ купилъ домъ въ Henley-street, считающійся мѣсторожденіемъ поэта, и другой домъ въ Greenhill-street. Въ 1557 году его положеніе еще болѣе улучшилось вслѣдствіе его брака съ Мэри Арденъ, младшей и нѣжно-любимой дочерью Роберта Ардена, богатаго фермера въ деревнѣ Вильмкотъ, тоже въ окрестностяхъ Стратфорда, умершаго за нѣсколько мѣсяцевъ передъ тѣмъ. Для своего времени Робертъ Арденъ былъ, дѣйствительно, богатый человѣкъ: у него были двѣ фермы съ сотней или больше акровъ земли въ Снитерфильдѣ, и одна ферма съ пятьюдесятью акрами въ Вильмкотѣ. Снитерфильдскія фермы онъ отдавалъ въ аренду, а въ вильмкотской жилъ самъ.
Фамилія Арденовъ считается одною изъ древнѣйшихъ въ Варвикшайрѣ. Догдаль ведетъ генеалогію этой семьи безъ перерыва отъ временъ Эдуарда Исповѣдника, но болѣе или менѣе опредѣленныя свѣдѣнія мы имѣемъ только о Робертѣ Арденѣ; это былъ третій сынъ Вальтера Ардена, женатаго на Элеонорѣ, дочери Джона Гэмпдена; онъ былъ братомъ сэръ Джона Ардена, спальника короля Генриха VII. Сынъ этого Роберта, точно также Робертъ, женился и имѣлъ сына, опятъ-таки Роберта. Младшая дочь этого послѣдняго была матерью Вильяма Шекспира. Не смотря на это древнее происхожденіе, несмотря даже на сравнительную зажиточность отца Мэри, Ардены жили довольно скромно, подобно всѣмъ другимъ тогдашнимъ фермерамъ. Бѣглая опись имущества Роберта Ардена, сдѣланная вскорѣ послѣ его смерти въ 1556 году, позволяетъ намъ познакомиться въ общихъ чертахъ съ родомъ жизни матери поэта въ то время, когда она была еще дѣвушкой. При полномъ отсутствіи книгъ и какой бы то ни было умственной культуры, ея свѣдѣнія по необходимости должны были ограничиваться сферой фермы и дома. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что дѣвушка, которую впослѣдствіи столько разъ изображали въ видѣ лѣсной нимфы, вся была поглощена сельскими и домашними работами; подобно всѣмъ другимъ дочерямъ фермеровъ, она не разъ, конечно, присутствовала и принимала дѣятельное участіе въ тяжкихъ сельскихъ работахъ. "Трудно предположить,-- замѣчаетъ Галіуэль Филлипсъ,-- чтобы женщина, не надѣленная крѣпкимъ и здоровымъ тѣлосложеніемъ, могла быть матерью Шекспира". Мы однако ничего не знаемъ ни о ея характерѣ, ни о ея умѣ, ни о ея способностяхъ. Было бы тѣмъ не менѣе большою ошибкою предполагать, что тяжелая, трудная жизнь ея молодыхъ годовъ была несовмѣстна съ поэтическимъ, даже мечтательнымъ темпераментомъ. А жизнь эта, на современный взглядъ, дѣйствительно, можетъ показаться болѣе животною, чѣмъ человѣческою. Въ домѣ ея отца не было даже такихъ предметовъ, какіе теперь составляютъ абсолютную необходимость самаго скромнаго англійскаго коттэджа; не было ни столовыхъ ножей, ни вилокъ, ни фаянсовой посуды. Пища приготовлялась и подавалась въ плоскихъ посудинахъ изъ толстаго дерева; чашки и ложки, разумѣется, были изъ того же матеріала. Другіе домашніе предметы, какъ напримѣръ, кострюли, дѣлались изъ олова или жести. Всѣ приспособленія къ умыванію ограничивались ведромъ воды; утирались грязными тряпками; никакого, даже самаго первобытнаго умывальника не было въ цѣломъ домѣ. Работники очень рѣдко мыли руки и чесали голову. Все это, однако, не заставляетъ насъ предполагать, чтобъ дѣвушка, не умѣвшая ни читать, ни писать, не увлекалась народными пѣснями и сказками о феяхъ, рыцаряхъ, великанахъ, и чтобы эти пѣсни и эти сказки впослѣдствіи она не пересказывала своему великану-сыну, когда онъ былъ еще ребенкомъ. Глубокій народный элементъ, замѣчаемый въ произведеніяхъ Шекспира, основательное знакомство его съ народными обычаями, повѣріями, суевѣріями, съ народнымъ міровоззрѣніемъ, неизбѣжно приводятъ насъ къ мысли, что великій поэтъ вмѣстѣ съ молокомъ матери питался народною жизнію и что онъ, дѣйствительно, и въ переносномъ, и въ прямомъ смыслѣ -- сынъ народа.
Дѣвическое имя жены Роберта Ардена намъ неизвѣстно; достовѣрно, однако, что послѣ смерти первой жены онъ женился вторично на Агнесѣ Гиль, дочери одного зажиточнаго фермера, и что, вслѣдствіе распоряженія, сдѣланнаго имъ при этомъ, Мэри унаслѣдовала отъ отца значительную часть земли въ Снитерфильдѣ, съ условіемъ, что мачиха будетъ пользоваться пожизненно доходами съ имѣнія. Нѣкоторыя части этой земли были въ арендѣ у дѣда поэта, Ричарда Шекспира, и это обстоятельство было, вѣроятно, причиною того, что обѣ семьи сблизились и подружились. Въ дополненіе къ этому приданому, Мэри Арденъ, по завѣщанію отца, получила, кромѣ того, извѣстную сумму денегъ и ферму въ Вильмкотѣ, извѣстную подъ названіемъ Ашбайсъ, и состоящую изъ дома съ шестидесятью акрами земли. Такимъ образомъ, бракъ сдѣлалъ Джона Шекспира почти богатымъ человѣкомъ и доставилъ ему значеніе въ городкѣ. Его оффиціальная карьера началась съ того, что онъ былъ сдѣланъ ale-taster'омъ, т. е. надзирателемъ, обязаннымъ смотрѣть за доброкачественностію продаваемаго пива. Вскорѣ послѣ этого онъ былъ выбранъ членомъ городской корпораціи и въ теченіе послѣдующихъ двѣнадцати лѣтъ успѣлъ пройти всю лѣстницу городскихъ должностей, начиная съ бургомистра и констебля, и кончая бальифомъ.
Джонъ Шекспиръ, по увѣреніямъ Обри, былъ мясникомъ; по увѣреніямъ Роу -- торговцемъ шерсти; другіе называютъ его скотоводомъ и сельскимъ хозяиномъ. Обри въ біографическихъ замѣткахъ о поэтѣ разсказываетъ, между прочимъ, что когда Вильямъ, который долженъ былъ помогать отцу въ его ремеслѣ, убивалъ теленка, онъ дѣлалъ это въ высокомъ стилѣ (in a high stile) и произносилъ при этомъ спичъ. Никакимъ другимъ документомъ это извѣстіе не подтверждается; однако, нѣкоторые ученые указываютъ на нѣсколько строкъ во второй части "Генрихъ VI", косвенно какъ будто подтверждающихъ разсказъ Обри:
And as tbe butcher takes away the calf,
And binds the wretch, and beats it when it strays,
Bearing it to the bloody sloughterhouse;
Even so, remorseless, bave tbey borne him hence;
And as the dam runs lowing up and down,
Looking the way ber harmless young one went,
And can do nougbt but wail ber dearling's loss;
Even so myself bewalls good Gloster's case,
Witb sad unhelpful tears; and with dimm'd eyes
Look after him, and cannot do him good...
(King Henry VI, Part II, III, I, 210219).
("...и какъ мясники схватываютъ теленка, связываютъ его и, увлекая на кровавую бойню, бьютъ бѣднаго, если онъ противится,-- такъ же безъ всякаго зазрѣнія увлекли они и тебя отсюда; и какъ мать его съ ревомъ бѣгаетъ взадъ и впередъ, поглядывая на дорогу, по которой шло бѣдное ея дѣтище, и только что стенаетъ о потерѣ своего любимца,-- такъ и я оплакиваю только судьбу добраго Глостера горькими, безполезными слезами, смотрю омраченными глазами, и не могу помочь..." -- Кетчеръ). Въ самомъ дѣлѣ, все это схвачено необыкновенно-живо, съ натуры, cela a été vu et senti, какъ сказалъ бы французъ; но говоритъ ли подобное свидѣтельство въ пользу слуха, сообщаемаго Обри? Шекспиръ мальчикомъ и молодымъ человѣкомъ могъ и, навѣрное, не разъ присутствовать при такихъ сценахъ въ своемъ родномъ городишкѣ, не будучи самъ ни сыномъ мясника, ни мясникомъ. Вѣроятнѣе всего, что Джонъ Шекспиръ былъ просто перчаточникъ, какъ это мы положительно знаемъ не только изъ городскихъ книгъ 1556 года, но и изъ другихъ оффиціальныхъ документовъ, свидѣтельствующихъ, что Джонъ Шекспиръ былъ извѣстенъ въ Стратфордѣ какъ перчаточникъ. Однако, послѣ своего брака, располагая болѣе значительными средствами, онъ сталъ торговать шерстью, скупая ее у сосѣднихъ фермеровъ, а при случаѣ торговалъ также хлѣбомъ и другими предметами. Разсказъ Обри, очевидно, сочиненъ; если Джонъ Шекспиръ, въ качествѣ скотовода и торговалъ мясомъ, то только случайно; вѣроятнѣе всего, что онъ никогда не былъ мясникомъ. Въ XVI столѣтіи и въ особенности въ небольшихъ провинціальныхъ городахъ Англіи различнаго рода занятія сосредоточивались въ однѣхъ рукахъ; это было самымъ обыкновеннымъ явленіемъ; производитель былъ въ тоже время и фабрикантомъ. Такимъ образомъ, перчаточникъ часто разводилъ барановъ; доставлявшихъ ему мясо, кожу, шерсть. Дѣйствительно-ли Джонъ Шекспиръ былъ такого рода промышленникомъ -- мы не знаемъ, но несомнѣнно, что вмѣстѣ съ производствомъ перчатокъ, которое включало также торговлю и другими предметами, выдѣлываемыми изъ кожи, онъ принималъ участіе и въ другихъ предпріятіяхъ.
Въ метрикахъ стратфордской церкви значится, что 15-го сентября 1558 года у Джона Шекспира и Мэри Арденъ родилась дочь Джоанна; а затѣмъ 2-го декабря 1562 года родилась вторая дочь -- Маргарита, умершая въ слѣдующемъ году, проживъ не болѣе пяти мѣсяцевъ. Наконецъ, 26-го апрѣля 1564 года въ стратфордской церкви былъ крещенъ старшій сынъ ихъ Вильямъ. Но когда онъ родился? На этотъ вопросъ мы можемъ отвѣчать только предположительно. Сравнительно довольно поздно установилось мнѣніе, что великій поэтъ родился 23-го апрѣля; установилось оно на томъ основаніи, что по тогдашнему обычаю, какъ полагаютъ, крещеніе обыкновенно совершалось черезъ три дня послѣ рожденія ребенка, а также и по преданію, гласящему, что онъ родился въ самый день своей смерти, а умеръ онъ, несомнѣнно, 23-го апрѣля 1616 года. Однако это -- не болѣе, какъ догадка, которая къ тому же противорѣчить надписи надъ могилой Шекспира: на памятникѣ, послѣ указанія дня его смерти,-- 23 апрѣля 1616 года,-- прибавлено: "на 53 году жизни." Но этотъ годъ не наступилъ бы еще для него, если бы день его смерти совпалъ съ днемъ его рожденія. Въ этому слѣдуетъ прибавить, что Больтонъ Корней утверждаетъ (ссылаясь на "The Booke of Common Praier", Anno 1569), что крещеніе на третій день послѣ рожденія совершалось далеко не всегда; обычай или, вѣрнѣе, правило, напротивъ-того, требовало крестить ребенка въ воскресный или праздничный день, ближайшій послѣ рожденія. Такимъ образомъ, согласно этой теоріи, день 26-го апрѣля 1564 г. былъ или воскресеніемъ или праздникомъ. Но какъ согласовать этотъ выводъ съ указаніемъ Дюканжа ("L'art de vйrifier les dates"), что 23 апрѣля въ этомъ году пришлось въ воскресеніе, слѣдовательно Вильямъ Шекспиръ былъ крещенъ въ середу? Весьма вѣроятно, что самъ поэтъ, такъ же какъ и члены его семьи, не лучше знали день его рожденія. Правда, существовалъ обычай записывать въ семейной библіи дни рожденія членовъ семьи, но въ семьѣ Шекспира этотъ обычай, конечно, не исполнялся, такъ какъ отецъ и мать были безграмотны. Къ тому же, естественно, что въ такой многочисленной семьѣ въ теченіе года легко было забыть день рожденія того или другого члена, тѣмъ болѣе, что со введенія реформы у англичанъ вышло изъ употребленія праздновать день рожденія. De Quincey въ свою очередь первый, если не ошибаюсь, указалъ на 22 апрѣля какъ на день рожденія Шекспира, ссылаясь на то, что внучка поэта, Елисавета Голь (впослѣдствіи леди Барнаръ) вѣнчалась съ Томасомъ Нэшемъ 22-го апрѣля 1626 года; весьма вѣроятно, что этотъ день, какъ день рожденія дѣда, былъ выбранъ для вѣнчанія. Мнѣніе, будто бы Вильямъ Шекспиръ умеръ въ самый день своего рожденія распространилось только въ половинѣ прошлаго вѣка и ни на чемъ серьезно не основано. Такое странное, рѣдко встрѣчающееся событіе, конечно, не могло пройти незамѣченнымъ, а между тѣмъ въ раннихъ стратфордскихъ преданіяхъ объ немъ вовсе не упоминается. Такимъ образомъ, вопросъ о томъ: родился-ли поэтъ 23-го апрѣля (въ воскресенье), какъ хочетъ старая критика, или 22-го апрѣля (въ субботу), какъ утверждаетъ новая,-- остается нерѣшеннымъ. Впрочемъ, это довольно безразлично; многочисленные почитатели поэта могутъ выбрать для празднованія годовщины дня его рожденія любой изъ этихъ дней. Они, однако, должны помнить, что грегоріанскій календарь былъ введенъ въ Англію только въ 1754 году, такъ что всѣ даты, относящіяся до жизни Шекспира, принадлежатъ старому стилю; по новому стилю 23-е апрѣля приходится на 3-го мая.
Годъ рожденія великаго поэта былъ въ то же время годомъ страшнаго бѣдствія для Стратфорда: чума посѣтила этотъ уголокъ, какъ впрочемъ и большую часть Англіи. Въ книгахъ погребеній стратфордскаго прихода записано въ промежутокъ времени между 30 іюня и 31 декабря до двухсотъ тридцати восьми погребеній; значитъ, въ теченіе полугода вымерла почти шестая часть города. Ужасъ объялъ жителей. Двери домовъ, гдѣ оказывался смертный случай, обозначались краснымъ крестомъ съ надписью: "Lord, have merci upon us" (Господи, помилуй насъ). Красный крестъ, однако, не коснулся дверей дома Джона Шекспира. "Къ счастію для блага человѣчества,-- говоритъ Мэлонъ,-- смерть не вошла въ домъ, въ которомъ только-что родился будущій поэтъ: въ погребальной книгѣ не встрѣчается ни разу имя Шекспировъ. Хочется вѣрить, что онъ, подобно Горацію, былъ оберегаемъ, среди заразы и смерти, Музами, которымъ его будущая жизнь была посвящена:
...sacra
Lauroque, callataque myrto,
Non sine diis animosus in fans".
Здѣсь я долженъ упомянуть объ одномъ обстоятельствѣ, которое долгое время изощряло остроуміе комментаторовъ. Былъ ли Вильямъ Шекспиръ хромъ или нѣтъ? Вопросъ этотъ вытекаетъ изъ двухъ мѣстъ въ сонетахъ поэта. Въ 87 сонетѣ мы, дѣйствительно, читаемъ слѣдующее: "Скажи, что ты меня оставила вслѣдствіе какого-нибудь моего недостатка, и я прибавлю объясненіе къ твоему обвиненію. Говори о моей хромотѣ -- и я немедленно стану хромать, не защищаясь отъ такихъ аргументовъ {Переводъ Гербеля совершенно искажаетъ смыслъ этихъ словъ:
Скажи, за что меня покинула, родная --
И оправдать себя съумѣю я, клянусь!
Скажи мнѣ, что я хромъ,-- и я смолчу,
Смирюсь, на доводы твои ничѣмъ не возражая.}". Еще болѣе непосредственный намекъ на хромоту мы встрѣчаемъ въ 37 сонетѣ: "Подобно отцу въ старчествѣ радующемуся, что его дитя игриво и молодо,-- я, котораго настойчивое преслѣдованіе судьбы сдѣлало хромымъ, я вижу все мое утѣшеніе въ твоихъ заслугахъ и въ твоемъ совершенствѣ {У Гербеля:
Какъ сгорбленный отецъ огнемъ очей живыхъ
Привѣтствуетъ шаги окрѣпнувшаго сына,
Ахъ, такъ и я, чью жизнь разрушила судьбина,
Отраду нахожу въ достоинствахъ твоихъ.
Къ сожалѣнію, всѣ лирическія произведенія Шекспира,-- сонеты, Лукреціи, Венера и Адонисъ, Влюбленный Пилигримъ, Жалоба влюбленной,-- переведены такимъ образомъ. Подобные переводы не даютъ не только приблизительнаго понятія о подлинникѣ, но прямо искажаютъ его, совершенно измѣняя смыслъ, не передавая формы.}".-- Эти мѣста были комментированы въ томъ смыслѣ, что Вильямъ Шекспиръ былъ дѣйствительно хромъ отъ рожденія, и что вслѣдствіе своей хромоты онъ принужденъ былъ ограничиться ролями стариковъ, когда поступилъ актеромъ на сцену, несмотря на его предполагаемый сценическій талантъ. Любопытно, что еслибы дѣйствительно эти сонеты можно было объяснить такимъ образомъ, то оказалось бы, что три величайшихъ англійскихъ поэта -- Шекспиръ, лордъ Байронъ и сэръ Вальтеръ-Скоттъ страдали однимъ и тѣмъ же физическимъ порокомъ -- хромотою. Къ сожалѣнію, для любителей подобнаго рода сопоставленій едва ли представляется возможнымъ такъ буквально объяснять эти сонеты. Для всякаго не предубѣжденнаго читателя очевидно, что слова: хромой, хромота, Шекспиръ употребляетъ не въ прямомъ, а въ переносномъ смыслѣ. Выраженіе "made lame by fortunees dearest spite" -- по общему смыслу сонета,-- означаетъ только то, что поэтъ жалуется на судьбу, которая дѣлаетъ его безпомощнымъ (хромымъ). Слова: "Speak of my lameness, and I straight will halt!" -- еще болѣе подтверждаютъ наше предположеніе: поэтъ просто хочетъ сказать, что какую бы нелѣпость отъ него ни потребовала его возлюбленная, онъ ее сдѣлаетъ: захочетъ ли она, чтобы онъ былъ хромъ,-- и онъ станетъ хромать. Такимъ образомъ я возстановляю репутацію поэта, котораго слишкомъ усердные комментаторы усиленно старались сдѣлать хромымъ.
О первыхъ дѣтскихъ годахъ Вильяма Шекспира у насъ не сохранилось никакихъ свѣдѣній. Иначе, впрочемъ, и быть не могло. Стратфордскія преданія и первые біографы, писавшіе на основаніи преданій,-- ничего не знаютъ о его дѣтствѣ, а въ оффиціальныхъ документахъ и архивныхъ данныхъ было бы, какъ это само собой разумѣется, совершенно излишне искать какихъ либо указаній на этотъ счетъ. Только по догадкамъ мы предполагаемъ, что Шекспиръ мальчикомъ учился нѣкоторое время въ стратфордской грамматической школѣ (Grammar Shool). Отецъ Шекспира, человѣкъ зажиточный, имѣвшій вліяніе и вѣсъ въ городѣ,-- въ то время онъ былъ уже альдерменомъ,-- безъ всякаго сомнѣнія, желалъ, чтобы сынъ его получилъ какое либо образованіе, зная по личному опыту, до какой степени недостатокъ въ образованіи, хотя бы и самомъ первоначальномъ, мѣшаетъ въ жизни; и вѣроятно, на этомъ основаніи отдалъ его въ школу; но полной достовѣрности этого факта у насъ нѣтъ. Одинъ изъ первыхъ біографовъ Шекспира, Роу, упоминаетъ между прочимъ и о томъ, что Вильямъ былъ отданъ въ Грамматическую школу, но упоминаетъ объ этомъ по слухамъ, вскользь, не придавая, очевидно, этому факту никакого значенія; онъ говоритъ только: "He (т. е. his father) had bred him for some time at а freeshool". Съ другой стороны, мы знаемъ, что свободная Грамматическая школа, дѣйствительно, существовала въ XVI столѣтіи въ Стратфордѣ; зданіе ея существуетъ до сихъ поръ; оно находится на углу Chapel-street и High-street. Теперь зданіе школы, имѣя вообще значительный археологическій интересъ,-- по отношенію къ Шекспиру любопытно только по ассоціаціи людей. Здѣсь поэтъ, вѣроятно, получилъ свое первоначальное образованіе; здѣсь на дворѣ школы онъ игралъ и бѣгалъ, вѣроятно, съ другими мальчиками, своими сверстниками; здѣсь же, вѣроятно, онъ получилъ и первые уроки опыта и жизни.
Предсѣдатель Новаго Шекспировскаго Общества, г. Форниваль въ своей любопытной книгѣ "Babee's book, Early English Text Society", 1868 г., перепечаталъ чрезвычайно рѣдкую и въ кисшей степени интересную книжку 1577 года нѣкоего Фрэнсиса Сиджера (Seager) подъ заглавіемъ: "Schoole of Virtue and booke of good Nourture for chyldren". Сиджеръ между прочимъ сообщаетъ намъ, какъ въ его время долженъ былъ вести себя и держаться примѣрный школьникъ. Онъ долженъ былъ вставать рано, одѣваться, приводить въ порядокъ свою постель, спускаться внизъ, здороваться съ своими родителями и другими членами семьи, мыть руки, чесать голову, надѣвать шапку, снимая ее всякій разъ, когда говорилъ съ кѣмъ нибудь. Затѣмъ онъ долженъ былъ застегивать свой кафтанъ. Надѣвать аккуратно поясъ, чистить чулки и штаны, осмотрѣть чистъ-ли его башмакъ, вытирать носъ платкомъ, обрѣзывать ногти, если это нужно было, мыть уши, чистить зубы, чинить платье, если оно разорвано. Послѣ этого онъ долженъ былъ брать сумку, книги, перья, бумагу, чернила и отправляться въ школу. По дорогѣ онъ долженъ былъ снимать шапку и здороваться со встрѣчающимися, давая имъ дорогу. По приходѣ въ школу ему вмѣнялось въ обязанность здороваться съ учителями и товарищами, садиться на свое мѣсто, открывать сумку, брать книги и все время прилежно учиться. Послѣ ученія онъ немедленно долженъ былъ отправляться домой, не шляясь по улицамъ и не глазѣя по сторонамъ. Дома онъ долженъ былъ здороваться со своими родителями и ждать обѣда, произнося молитву. Послѣ множества церемоній, предшествующихъ обѣду и описываемыхъ подробно Сиджеромъ, мальчику дозволяется, наконецъ, сѣсть за столъ и приняться за ѣду, но "медленно, съ разстановкой, потому что такое поведеніе есть признакъ вѣжливости". Соль онъ долженъ брать ножомъ, рѣзать хлѣбъ, а не ломать его, не наполнять до краевъ ложку супомъ, чтобъ не запачкать платья, не говорить, погрузивъ свою голову въ чашку; его ножъ долженъ быть острый, онъ изящно долженъ рѣзать имъ мясо и его ротъ не долженъ быть слишкомъ полонъ пищи. Его пальцы должны быть чисты и вытирать ихъ онъ долженъ салфеткой, и прежде чѣмъ ѣсть изъ общей чашки, онъ обязанъ вытереть ротъ, чтобы не оставить жиру по краямъ, подобно "Принцессѣ" Чоусера. За столомъ его языкъ не долженъ болтать, онъ не долженъ ковырять въ зубахъ, или слишкомъ много плевать, ибо "такая привычка молодыхъ людей -- отвратительна". Онъ долженъ умѣренно смѣяться и прилежно изучать хорошія манеры, ибо
Аристотель, философъ, справедливо сказалъ,
Что манеры въ ребенкѣ гораздо нужнѣе,
Чѣмъ игра на инструментахъ и другія пустыя удовольствія.
Для добродѣтели, хорошія манеры -- великое сокровище.
Насколько этотъ кодексъ приличій и строгаго воспитанія примѣнялся въ жизни номеновъ, какимъ былъ отецъ Шекспира,-- мы не знаемъ; мы, однако, имѣемъ возможность заключить, что и Вильямъ, въ общемъ, не избѣжалъ этого воспитанія, хотя вѣроятно никогда не былъ тѣмъ примѣрнымъ школьникомъ, о которомъ такъ краснорѣчиво распространялся Сиджеръ. Кто не помнитъ великолѣпнаго монолога Джэка: "All the world's a stage" (въ "As you like it",-- 11, VII), гдѣ поэтъ говоритъ о томъ, какъ въ жизни человѣкъ играетъ послѣдовательно, подобно актеру, одну и ту же роль въ семи дѣйствіяхъ.
At first, the infant,
Muling and puking in the nurse's arms.
Then, the whining shoolboy, with his satchel,
And shining morning face, creeping like snail
Unwillingly to shool.
("Въ началѣ, роль дитяти, вскрикивающаго и визжащаго на рукахъ кормилицы. Потомъ, плаксиваго мальчика, съ свѣжимъ, утреннимъ личикомъ и съ сумкой, неохотно, улиткою, ползущаго въ школу" -- Кетчеръ). Не разъ, конечно, и самъ поэтъ чувствовалъ себя такой улиткой, когда отправлялся въ Грамматическую школу; тѣмъ болѣе, что пребываніе тамъ не представлялось ему особенно пріятнымъ, если судить по даннымъ, имѣющимся у насъ о тогдашней школьной системѣ, и по свидѣтельству самого поэта. У насъ сохранились, благодаря изысканіямъ Галіуэля ("Life of Shakespeare", 92, Note) фамиліи учителей школы за періодъ 1572--77. Это были: Томасъ Гонтъ (Hunt), въ то же время и пасторъ сосѣдней деревни Люддингтонъ, а послѣ него -- Томасъ Дженкинсъ, валліецъ, какъ показываетъ его фамилія, и вслѣдствіе этого, вѣроятно, коверкавшій англійскій языкъ безпощадно. Весьма возможно,-- какъ предполагаютъ нѣкоторые ученые,-- что Томаса Гонта поэтъ впослѣдствіи изобразилъ въ лицѣ Олоферна ("Безплодныя усилія любви"), а Томаса Дженкинса въ лицѣ сэра Гуга Эванса (въ "Виндзорскихъ кумушкахъ"). Олофернъ типъ тогдашняго педагога, пересыпающаго рѣчь латинскими словами и выраженіями, ограниченнаго,самодовольнаго,глупаго. Онъ между прочимъ говоритъ: "Многоуважаемый Натаніель, haud credo (не вѣрю).-- Тупица: Совсѣмъ не haud credo, а просто двулѣтокъ (рѣчь идетъ объ оленѣ). Олофернъ: Крайне варварское замѣчаніе! и въ то же однако время, родъ внушенія, какъ бы in via, путемъ объясненія facere, какъ бы выраженіе, или вѣрнѣе, ostentare, обнаружить, какъ бы наклонность,-- въ силу своего необразованнаго, невоспитаннаго, нечесаннаго, неотесаннаго, невѣжественнаго, или вѣрнѣе безграматнаго, или еще вѣрнѣе, неразвитаго состоянія,-- замѣнить мое haud credo оленемъ.-- Тупица: Говорю, это былъ не haud credo, а двулѣтокъ.-- Олофернъ: Дурь дважды скверная, bis coctus! О, чудовищное невѣжество, какъ безобразно ты"! (Кетчеръ.-- VI, 11). Нѣсколько далѣе, Жакета говоритъ ему: "Будьте, такъ добры, добрый отецъ, прочтите мнѣ это письмо; его передалъ мнѣ Башка отъ Донъ Арнадо; прочтите, пожалуйста".-- Олофернъ: Fauste precor gelido quando pecus omne sub umbra ruminat (счастливый, я молю, когда весь скотъ пасется въ прохладной тѣни) {Изъ эклоги Баптиста Спаніола, прозваннаго, по мѣсту рожденія, Мантуанцемъ.},-- и такъ далѣе. О, дивный, дивный Мантуанецъ! Какъ путешественики говорятъ о Венеціи: "Venigia, Venigia, chi non te vede, ci non te pregia! (Венеція, Венеція, только тотъ, кто тебя не видѣлъ,-- не восхваляетъ тебя); такъ и я могу сказать о тебѣ: старый, старый Мантаунецъ! только тотъ, кто тебя не понимаетъ -- не любитъ тебя! Ut, re, sol, la, mi, fa!.." (Кетчеръ).-- Это несомнѣнно списано съ натуры, точно такъ же, какъ списанъ съ натуры и сэръ Гугъ Эвансъ, экзаменующій мальчика миссисъ Пэджъ въ "Виндзорскихъ кумушкахъ" (IV, 1). Нѣтъ никакого сомнѣнія, что юный Вильямъ не разъ былъ свидѣтелемъ подобнаго рода сценъ; вѣроятно, онъ и самъ принималъ дѣятельное участіе въ нихъ, въ качествѣ экзаменуемаго. Сэръ Эвансъ немилосердно коверкаетъ англійскій языкъ.-- "А отъ шефо саимстфуются шлены, Фяльямъ? -- спрашиваетъ онъ.-- Вильямъ: Члены заимствуются отъ мѣстоимѣній и склоняются такъ: singulariter, nominativo hic, haec, hoc.-- Эвансъ: Nominativo, hig hag, hog; прошу, самѣшай: genetivo, hujus. Карашо, какже accusativo?-- Виль.: Accusativo, hinc.-- Эв. Прошу, фспомни, титя мое, карашенько; accusativo, hing, hang, hong.-- Квикли: Хингъ, хангь,-- да это просто свиное хрюканье.-- Эв.: Остафь свои глюпости, шеншина, какъ focatifus, Фильямъ? -- Виль.: Vocativo... vocativo...-- Эв.: Помни, Фильямъ, focatifus caret.-- Кв.: Карета -- дѣло хорошее.-- Эв.: Фостершись, шеншина.-- Миссисъ Пэджъ: Молчи.-- Эв.: Какъ-же родительный патешъ pluralis, Фильямъ? -- Виль.: Genitivus casus? -- Эв.: Да.-- Виль.: Genitivo: horum, harum, horum.-- Kв.: Ну, можноль ему толковать о падежѣ и о родахъ козы Дженни? Никогда и не поминай даже (объ этой мерзавкѣ.-- Эв.: Што ты, што ты, шеншина! какъ неститно тепѣ? -- Кв.: Какъ вамъ-то не стыдно учить ребенка такимъ пакостямъ, которымъ и безъ васъ успѣетъ научиться; стыдитесь вы! -- Эв.: Шеншина, ты софсѣмъ съ ума сошла! не имѣешь расфи никакихъ поняти о патеши, шисла и роди? Ты глюпѣйшее сосдани во всемъ христіанстфѣ.-- Мис. Пэдж.: Молчи, пожалуйста. Эв.: Теперь, скаши, Фильямъ, какъ мѣстоимѣни склоняются?-- Виль.: Право, забылъ какъ.-- Эв.: qui, quae, quod; а сапутешь сфой quis, сфой quod, сфой quods -- полючишь роска. Ступай" (Кетчеръ).
При такой системѣ преподаванія, при такихъ педагогахъ, много-ли знаній могъ пріобрѣсти поэтъ? Ученый Бенъ Джонсонъ, на основаніи личнаго знакомства съ Шекспиромъ, утверждалъ, что поэтъ зналъ "мало по латыни и еще меньше по гречески" (Small latin and less greek). Однако, если судить по тѣмъ знаніямъ, которыя обнаруживаются въ его пьесахъ, то приходится заключить, что Шекспиръ былъ знакомъ съ латинскимъ языкосъ довольно основательно. О тогдашнемъ преподаваніи Лептопъ говорить слѣдующее: "Насколько я могу судить обстоятельно объ этомъ предметѣ, то въ такой школѣ, какъ стратфордская, около 1570 года, преподаваніе состояло: 1) изъ "А, В, С," книжки для преподавателей, или изъ "А. В. С--darius", книжки, бывшей во всеобщемъ употребленіи; 2) Изъ Катихизиса на англійскомъ и латинскомъ языкахъ, вѣроятно, Ноуэлля (Nowell); 3) Изъ латинской грамматики Лили, рекомендованной оффиціально для всѣхъ англійскихъ школъ; 4) Изъ какой-нибудь легкой латинской объяснительной книги, въ родѣ "Colloquies" Эразма, "Colloquies" Кордеріуса или Баптиста Мантуанца, о которомъ, какъ мы видѣли, санъ Шекспиръ упоминаетъ въ "Безплодныхъ усиліяхъ любви"; и "Disticha de Moribus", которая часто рекомендуется въ Статутахъ; наконецъ, изъ греческой грамматики, если только греческій языкъ преподавался въ Стратфордѣ,-- напр. Кленардо: "Institutions absolutissime in graecam linguam".
Съ другой стороны, Галіуэль-Филлипсъ утверждаетъ, что все свое знаніе латинскаго языка Шекспиръ почерпнулъ изъ двухъ, хорошо извѣстныхъ въ его эпоху, книгъ: "Accidentae" и "Sententiae Pueriles". Воспоминаніе о первой изъ этихъ книгъ удивительно точно запечатлѣлось въ приведеной нами сценѣ изъ "Виндзорскихъ кумушекъ". Это -- почти буквальное воспроизведеніе нѣкоторыхъ мѣстъ книги, если оставить въ сторонѣ діалогическую форму и введенный поэтомъ комизмъ. Нѣкоторыя другія заимствованія изъ этой книги встрѣчаются мѣстами также и въ другихъ пьесахъ Шекспира, болѣе поздняго періода. "Sententiae Pueriles" было, по всей вѣроятности, небольшимъ руководствомъ, съ помощью котораго Шекспиръ учился разбирать латинскія фразы при буквальномъ переводѣ, и изъ котораго онъ впослѣдствіи заимствовалъ нѣкоторыя сентенція для своихъ пьесъ. Книга въ это время стоила одинъ пенни, т. е. при теперешней цѣнности -- одинъ шиллингъ, и заключала въ себѣ довольно полное собраніе сентенцій различныхъ латинскихъ авторовъ, съ особымъ отдѣломъ нравственныхъ и религіозныхъ максимъ. Изъ всего этого, можно кажется съ увѣренностью заключить, что нѣкоторое знаніе латинскаго языка Шекспиръ пріобрѣлъ въ школѣ, но что вообще его знанія въ этомъ отношеніи, какъ въ юности, такъ и впослѣдствіи, въ теченіе всей его жизни, были весьма ограничены. Такъ, по-крайней мѣрѣ, заключаетъ, Галіуэль-Филлипсъ. Грамматика Лили и нѣкоторые другіе учебники, по которымъ учились дѣти въ Грамматической школѣ, были, по всей вѣроятности, единственными книгами этого рода, существовавшими тогда въ цѣломъ Стратфордѣ-на-Эвонѣ. За исключеніемъ библіи, книгъ по богослуженію, псалтыря,-- никакихъ другихъ книгъ нельзя было отыскать въ городѣ. Къ счастію для насъ, будущій драматургъ имѣлъ передъ собой въ своей юности одну великую книгу, которую изучалъ съ любовью,-- книгу природы; ея страницы быстро передъ нимъ раскрывались по полямъ и дорогамъ, среди рощъ Снитерфильда, на берегу Эвона, въ огородахъ и садахъ его дяди.
Вообще вопросъ о размѣрахъ образованія Шекспира является однимъ изъ любопытнѣйшихъ вопросовъ критики. Вопросъ этотъ еще въ XVIII столѣтіи вызвалъ самую ожесточенную полемику между учеными, и эта полемика, съ нѣкоторыми, болѣе или менѣе продолжительными перерывами, тянулась почти вплоть до нашего времени. Предлогомъ спора послужилъ стихъ Бенъ Джонсона, уже приведенный мною. Въ стихотвореніи, помѣщенномъ въ in-folio 1623 года, Бенъ Джонсонъ восклицаетъ, что великій поэтъ, котораго Англія потеряла,-- выше всѣхъ поэтовъ древности, "хотя онъ зналъ не много по латыни и еще меньше по гречески",-- small latin, and less greek. Этотъ стихъ подвергался всевозможнымъ изслѣдованіямъ. Что хотѣлъ сказать Бенъ Джовсонъ выраженіемъ: "не много по латыни?" -- спрашивали одни, Такой латинистъ, какъ Бенъ Джонсонъ, могъ находить ничтожной, въ сущности, для всякаго другого, довольно порядочную дозу латинскаго языка. Потомъ замѣтили, что Бенъ Джонсонъ сказалъ не "ничего по гречески", а "меньше по гречески", хотя размѣръ стиха позволялъ ему сказать: no greek. Наконецъ, несмотря на искренній тонъ стихотворенія, заключили, что "small latin, and less greek" явилось подъ его перомъ, какъ выраженіе тайной зависти, и съ тѣхъ поръ вопросъ о стихотвореніи Бенъ Джонсона былъ сданъ въ архивъ.
Въ XVIII вѣкѣ первый, если не ошибаюсь, Вербортонъ, находя въ произведеніяхъ поэта какъ бы откликъ произведеній Софокла, Эврипида, Лукана и другихъ, пришелъ къ заключенію, что Шекспиръ читалъ греческихъ писателей и мѣстами даже подражалъ имъ. Какъ бы въ отвѣтъ на это утвержденіе, въ 1767 году появился извѣстный памфлетъ доктора Фермера "An essayon the learning of Shakespeare".
Сравнивая текстъ римскихъ трагедій Шекспира съ текстомъ Плутарха, переведеннаго на англійскій языкъ Томасомъ Нортомъ съ французскаго перевода Аміо, докторъ Фермеръ доказалъ, что Шекспиръ все заимствовалъ изъ перевода и ничего изъ подлинника, что онъ воспроизводилъ буквально фразы и даже цѣлыя страницы, и что онъ рабски слѣдовалъ англійскому переводу даже тогда, когда этотъ переводъ очевидно ошибоченъ и лишенъ смысла. Такъ напр., въ третьемъ дѣйствіи "Антонія и Клеопатры", Октаній говоритъ: "Клеопатрѣ Антоній отдалъ Египетъ; затѣмъ сдѣлалъ ее неограниченной царицей Нижней Сиріи, острова Кипра и Лидіи". Слово: "Лидіи" -- ошибка; Плутархъ говоритъ о Ливіи, но эта ошибка находится у Аміо и у Норта.
Цѣлымъ рядомъ подобнаго рода сопоставленій докторъ Фермеръ старается доказать, что Шекспиръ не зналъ ни латинскаго, ни греческаго языковъ; но такой выводъ очевидно нелогиченъ: сопоставленія доктора Фермера доказываютъ только, что поэтъ въ большинствѣ случаевъ пользовался переводами, а не оригиналами, что для поэта, не занимающагося буквоѣдствомъ, весьма простительно; кромѣ того, Фермеръ показалъ, что независимо отъ всякаго перевода, поэтъ почерпалъ свои познанія въ литературѣ среднихъ вѣковъ и Возрожденія, т. е. изъ вторыхъ рукъ, весьма къ тому же ненадежныхъ.
Реакція противъ этой школы критики наступила только въ XIX столѣтіи, когда Шлегель и Больриджъ показали, что Шекспиръ вовсе не первобытное дитя природы, какъ думали въ XVIII столѣтіи, а дѣйствительно высокообразованный, сознательный художникъ, знающій очень хорошо, что онъ дѣлаетъ. Школа Шлегеля и Кольриджа, въ концѣ концовъ, пришла къ такимъ же абсурдамъ, какъ и противоположная школа. Шекспиръ оказался не только великимъ поэтомъ, но, кромѣ того, великимъ философомъ, великимъ ученымъ. Произведенія Шекспира сдѣлались, въ особенности у нѣмцевъ, предметомъ самыхъ глубокомысленныхъ соображеній. Нѣмцы (и въ тонъ числѣ Гервинусъ) разсматриваютъ Шекспира не столько какъ поэта, сколько какъ мыслителя, государственнаго человѣка, историка. Они видятъ въ немъ глубочайшаго теоретика, хотя у Гете они могли бы узнать, что поэтъ и мыслитель -- далеко не одно и то же. Они извлекаютъ изъ его произведеній юриспруденцію, психіатрію, теорію сельскаго хозяйства, орнитологію, фауну насѣкомыхъ, ботанику. Основываясь на томъ, что въ произведеніяхъ Шекспира попадаются техническія выраженія охоты, военнаго искусства, юриспруденціи, они заключаютъ, что Шекспиръ былъ браконьеръ, солдатъ, клеркъ у адвоката. Въ Англіи самымъ ярымъ защитникомъ всевѣдѣнія и мудрости Шекспира явился Найтъ. Онъ во что бы то ни стало старается доказать глубокія познанія поэта въ латинскомъ языкѣ и его спеціальное знакомство съ латинскими писателями въ подлинникѣ. Онъ между прочимъ говоритъ: Докторъ Фермеръ написалъ "An essay on the learning of Shakespeare"; въ этой книгѣ нельзя отыскать ни одной строки настоящей критики. Еслибъ имя и произведенія поэта по какому-нибудь случаю погибли, и еслибы осталась только книга доктора Фермера, то можно было бы заключить, что Шекспиръ былъ человѣкъ темный и невѣжественный, которому ограниченные поклонники сдѣлали мишурную репутацію, а что Фермеръ, напротивъ того, былъ человѣкъ въ высшей степени образованный и умный, который сорвалъ маску съ этого узурпатора славы". Такимъ образомъ, по Найту оказывается, что Шекспиръ узурпировалъ бы свою славу, еслибы было справедливо все то, что Фермеръ говоритъ о плохомъ знаніи поэта въ древнихъ языкахъ. Вотъ до какихъ, болѣе чѣмъ странныхъ, увлеченій, можетъ дойти даже такой солидный ученый, какимъ считается Найтъ. Защищая въ этомъ тонѣ Шекспира, Найтъ между прочимъ указываетъ на слова Полонія во второмъ дѣйствіи "Гамлета": "И Сенека не будетъ для нихъ (актеровъ) слишкомъ тяжелъ, и Плавтъ -- слишкомъ легокъ"; т. е., какъ объяснилъ эту фразу проф. Деліусъ въ своихъ комментаріяхъ: "они съ одинаковой легкостію могутъ играть какъ комика Плавта, такъ и трагика Сенеку". Совершенно очевидно, что слова: тяжелый и легкій,-- heavy и light,-- не заключаютъ въ себѣ никакого тонкаго намека; но Найтъ находитъ въ этихъ словахъ чрезвычайно глубокое опредѣленіе таланта Сенеки и Плавта. Въ "Гамлетѣ",-- говоритъ онъ,-- Шекспиръ характеризовалъ однымъ словомъ двухъ драматическихъ писателей древности съ поразительной глубиной, и этотъ примѣръ окончательно рѣшаетъ вопросъ о знакомствѣ поэта съ подлинниками". Едва-ли такая защита можетъ кого либо убѣдить.
Относительно греческихъ писателей Найтъ далеко не такъ утвердителенъ, но и тутъ видно, что онъ склоняется къ мысли, что Шекспиръ читалъ греческихъ авторовъ въ подлинникѣ. Въ "Генрихѣ V" (I, II) мы читаемъ: "Между тѣмъ какъ вооруженная рука сражается внѣ государства, осмотрительная голова защищаетъ себя дома; потому что правленіе, какъ бы оно ни дробилось, все-таки хранитъ созвучіе, сливаясь въ полный и естественный финалъ, какъ музыка". Затѣмъ слѣдуетъ сравненіе государства съ устройствомъ пчелинаго общества и архіепископъ приходитъ къ убѣжденію, что и тысячи разнообразныхъ дѣйствій, нисколько не мѣшая и не вредя одно другому, приводятъ къ одному прекрасному концу. Та же самая мысль встрѣчается и въ "Республикѣ" Платона, и въ отрывкѣ, сохраненномъ блаженнымъ Августиномъ изъ трактата Цицерона подъ тѣмъ же заглавіемъ. Найтъ дѣлаетъ по этому поводу слѣдующее замѣчаніе: "Вопросъ заключается въ томъ: читалъ ли Шекспиръ этотъ отрывокъ у блаженнаго Августина или же нашелъ эту мысль у Платона? Изъ всего, что мы знаемъ объ этомъ предметѣ, оказывается, что "Республика" Цицерона была подражаніемъ "Республикѣ" Платона, цитированная нами фраза находится почти буквально у Платона; и кромѣ того, любопытно, что стихи Шекспира больше пропитаны философіей Платона, чѣмъ тоже мѣсто у Цицерона... Къ этому необходимо прибавить, что въ эпоху Шекспира ни одно изъ сочиненій Платона не было переведено на англійскій языкъ, за исключеніемъ одного діалога, переведеннаго Спенсеромъ. И дѣйствительно, фраза Шекспира пропитана вполнѣ платонизмомъ и такъ прекрасно выражена, что кажется, будто она написана самимъ Платономъ. Но слѣдуетъ ли изъ этого, что англійскій поэтъ заимствовалъ ее изъ греческаго подлинника? Ни въ какомъ случаѣ. Сравненіе государственнаго управленія съ концертомъ, въ которомъ каждый отдѣльный инструментъ исполняетъ свою часть, или съ пчелинымъ обществомъ,-- общее мѣсто въ литературѣ съ тѣхъ поръ, какъ Платонъ и Цицеронъ высказали его. Къ тому же, платонизмъ былъ въ большой модѣ у англійскихъ поэтовъ Возрожденія; такъ напр., романъ Лили: "Euphues" есть въ сущности только скучное и длинное развитіе этой мысли, и Шекспиръ могъ встрѣтиться съ этой идеей у англійскихъ поэтовъ, совершенно не зная источника, изъ котораго эта идея взята.
Подобныя случайныя совпаденія часто бываютъ, въ особенности когда мысль, о которой идетъ дѣло, сама по себѣ глубока и есть лишь синтезъ жизненнаго опыта, обобщеннаго великимъ умомъ. У Шекспира такія совпаденія съ другими поэтами встрѣчаются часто. Такъ напримѣръ, при похоронахъ Офеліи, Лаэртъ говоритъ: "Опускайте-же ее въ землю и да выростутъ изъ ея прекраснаго, дѣвственнаго тѣла благоухающія фіалки!" Эту мысль раньше высказалъ Персій:
Non nunc e manibus istis,
Non nunc e tumulo fortunataque favilla
Naecentur violae?
Есть-ли это заимствованіе или совпаденіе? Полоній говоритъ о сумасшествіи Гамлета: "Сумасшествіе, но послѣдовательное" ("Though this be madness, yet there's method in it"). Одинъ изъ комментаторовъ замѣтилъ, что эта фраза -- почти буквальный переводѣ стиха Горація: "Insanire paret certa ratione modoque". Можно съ увѣренностію сказать, что еслибы Горацій и не высказалъ этой мысли, то все-таки фраза Полонія существовала бы: это не болѣе, какъ непосредственный результатъ наблюденія.-- Сонъ есть изображеніе смерти,-- вотъ мысль, которая очень часто встрѣчается у Шекспира въ "Макбетѣ" и "Цимбелинѣ", въ "Снѣ въ лѣтнюю ночь". Коріоланъ говоритъ: "Меня полюбятъ, когда потеряютъ"; та же мысль встрѣчается въ "Антоніи и Клеопатрѣ." Но еще раньше ее высказалъ Горацій: "Extinctus amabitur idem:" Можетъ быть, это и заимствованіе, но надо помнить, что существуетъ старинная англійская пословица, гласящая: "When people are miss'd, then they are mourn'd",-- "когда нѣтъ людей, тогда ихъ больше всего любятъ",-- такъ что Шекспиръ могъ заимствовать эту мысль прямо изъ "народной мудрости", не прибѣгая къ латинскимъ поэтамъ.
Полемика эта, несмотря на всѣ свои странности, была, однако, полезна тѣмъ, что установила болѣе правильный взглядъ на поэта. Въ XVI столѣтіи латинскій языкъ былъ почти живымъ языкомъ; въ особенности въ Англіи, въ эпоху Возрожденія, онъ былъ чрезвычайно распространенъ,-- можетъ быть больше, чѣмъ распространенъ французскій языкъ въ Россіи въ наше время; поэтому, нѣтъ причинъ полагать, чтобы и Шекспиръ не былъ съ нимъ знакомъ, по крайней мѣрѣ настолько, что могъ читать латинскихъ авторовъ. Весьма вѣроятно, что "Менехмы" Плавта онъ читалъ въ подлинникѣ, такъ какъ англійскій переводъ этой комедіи былъ напечатанъ спустя нѣсколько лѣтъ послѣ появленія "Комедіи Ошибокъ." Что-же касается греческаго языка, то безъ всякаго колебанія можно утверждать, что Шекспиръ не зналъ его, если даже и допустить, что онъ учился въ школѣ греческимъ склоненіямъ и спряженіямъ. Всѣмъ извѣстно, что въ школѣ нельзя выучиться греческому языку. Галамъ утверждаетъ, что при огромномъ распространеніи латинскаго языка въ XVI столѣтіи, греческій языкъ въ Англіи преподавался тогда не лучше, чѣмъ теперь, такъ что знаніе Шекспира въ этомъ языкѣ можно сравнить съ знаніями гимназиста нашего времени: другими словами, онъ ровно ничего не зналъ.
Особенно соболѣзновать объ этомъ не представляется нужнымъ. Шиллеръ и Гете, какъ доказываетъ ихъ переписка, читали Гомера, Аристотеля и греческихъ трагиковъ въ нѣмецкомъ переводѣ. Для нихъ и этого было достаточно. Шекспиръ такъ великъ въ своемъ творчествѣ, что было бы смѣшно сожалѣть о томъ, что онъ не читалъ греческихъ трагиковъ въ подлинникѣ, а Аристотеля зналъ только по наслышкѣ.