Миссъ Деліа Бэконъ.-- Какимъ образомъ возникла ея теорія? -- Ея попытки открыть гробъ Шекспира.-- Ея послѣдователи.-- Гольмсъ и Смятъ.-- Факты, приводимые беконьянцаии.-- Свидѣтельство Бенъ Джонсона.-- Бэконъ и нѣкоторые факты изъ его жизни.-- Мнѣніе Шекспира о философахъ.-- Бэконъ-поэтъ.-- Шекспиръ-ученый.-- Мистрисъ Потъ и "Promus" Бэкона.-- Игнатіусъ Доннели и бэконовскій шифръ, найденный имъ, будто бы, въ произведеніяхъ Шекспира.
Профессоръ Кохъ, заканчивая свою книгу о Шекспирѣ, говоритъ: "Однимъ изъ странныхъ порожденій новѣйшаго шекспировскаго диллетантизма является фантазія -- объявить авторомъ Шекспировскихъ драмъ Бэкона, фантазія уже имѣющая свою небольшую литературу".-- Дѣйствительно, эта фантазія -- странное порожденіе, но она, въ особенности въ послѣдніе годы, приняла довольно обширные размѣры и игнорировать ее не приходится. Вотъ почему я принужденъ удѣлить мѣсто въ моей книгѣ и этой фантазіи.
Она возникла первоначально (въ 1856 г.) въ Америкѣ и заключается въ томъ, что шекспировскія произведенія были написаны не Шекспиромъ, какъ полагало до тѣхъ поръ все культурное человѣчество, а лордомъ Бэкономъ, современникомъ Шекспира, канцлеромъ короля Якова I, однимъ изъ величайшихъ мыслителей и ученыхъ своего времени, впервые установившимъ строго-научный методъ въ философіи. Съ 1856 года, бэконьянцы (защитники парадокса) не переставали и не перестаютъ агитировать въ пользу своихъ взглядовъ; въ Англіи и въ особенности въ Америкѣ они пріобрѣли много приверженцевъ, устроили въ Лондонѣ цѣлое ученое общество, неутомимо работающее и насчитывающее въ настоящее время нѣсколько сотъ энергическихъ враговъ Шекспира, неутомимо преслѣдующихъ печатно, въ журналахъ и газетахъ, и устно -- на митингахъ -- великаго поэта, какъ обманщика и мистификатора.
На первый взглядъ, вся эта теорія кажется едва допустимой нелѣпостью, продуктомъ грубаго невѣжества, отрицаніемъ самыхъ элементарныхъ правилъ раціональной научно-исторической критики, фантазіей, пришедшей въ голову взбалмошной женщинѣ и пропагандируемой съ какими нибудь практическими сословными цѣлями. Въ сущности такъ оно и есть. Парадоксъ, пущенный въ ходъ миссъ Деліей Бэконъ, имѣлъ счастье понравиться нѣкоторымъ выдающимся членамъ англійской аристократіи; англійскіе аристократы полагали, что для ихъ политическаго и общественнаго престижа будетъ весьма важно, если будетъ доказано, что величайшій поэтъ новаго времени, поэтъ, котораго можно сравнивать только съ Гомеромъ, вышелъ изъ ихъ среды. Незадолго до своей смерти, въ 1864 году, лордъ Пальмерстонъ высказался рѣшительно въ пользу бэконьянцевъ. Принимая однажды друзей въ своемъ загородномъ дворцѣ, онъ съ жаромъ, съ полнымъ убѣжденіемъ защищалъ парадоксъ миссъ Деліи Бэконъ, а когда ему указали на положительное, совершенно неоспоримое свидѣтельство Бенъ Джонсона и актеровъ, товарищей Шекспира, онъ отвѣтилъ: "Эти молодцы всегда поддерживаютъ другъ друга, да къ тому же нѣтъ ничего невѣроятнаго, что и самъ Бенъ Джонсонъ былъ обманутъ, какъ были обмануты другіе". Однако, чувствуя, вѣроятно, свою слабую компетентность въ предметѣ, съ которымъ онъ былъ знакомъ весьма поверхностно, лордъ Пальмерстонъ вышелъ изъ гостиной, направился въ свою библіотеку и, возвратившись съ книгой Смита въ рукѣ, прибавилъ: Да вотъ! Почитайте-ка, господа, эту книгу, и вы согласитесь съ моимъ мнѣніемъ".-- Съ тѣхъ поръ много воды утекло; Англія и міръ не перешли на сторону благороднаго лорда; даже англійская аристократія не была тронута блестящей перспективой считать въ своихъ рядахъ величайшаго изъ поэтовъ; шекспирологи и шекспировскія общества не обратили даже вниманія на парадоксъ. Бэконьянцы, осмѣянные и вышученные, не переставали, однако, работать съ усердіемъ, достойнымъ лучшей цѣли, и хотя не доказали, что лордъ Бэконъ былъ авторомъ Шекспировскихъ произведеній, но во многомъ оживили шекспировскую критику, придали ей самый непосредственный интересъ, направили ее на изслѣдованіе такихъ историческихъ и археологическихъ подробностей, которыя прежде не имѣлись въ виду. Такимъ образомъ, оправдалось мнѣніе въ ученой критикѣ, что истина имѣетъ особенность быть признаваемой путемъ многочисленныхъ и продолжительныхъ ошибокъ и заблужденій.
Мнѣніе объ отъисканіи истины путемъ ошибокъ и заблужденій тѣмъ болѣе въ данномъ случаѣ оправдалось, что изобрѣтательница бэконовской теоріи шекспировскихъ произведеній, злополучная миссъ Делія Бэконъ, всегда поражала своихъ друзей какою-то странной мечтательностью, философскиии бреднями sans queue ni tête, какъ говорятъ французы, парадоксальностью своего ума. Даже исторія ея "открытія" носитъ на себѣ странный, романтическій характеръ. Она родилась въ Нью-Гавенѣ, въ 1811 году; одно время занималась литературой и написала два беллетристическихъ произведенія: "The Taler of the Puritans" и "The Bride of Fort Edward", но, потерпѣвъ неудачу на литературномъ поприщѣ, она посвятила себя исторіи и одно время читала публичныя лекціи въ Бостонѣ. Знавшіе ее (между прочимъ, Гауторнъ) отзываются съ похвалой объ ея методѣ преподаванія исторіи; она прибѣгала при чтеніи лекцій къ различнымъ моделямъ, картавъ, изображеніямъ; словомъ, пользовалась нагляднымъ методомъ. Ея лекціи, если вѣрить миссисъ Фарраръ, правились бостонской публикѣ и привлекали многочисленное общество. "Она была похожа,-- говоритъ миссисъ Фарраръ,-- на дантовскую Сивиллу и говорила, какъ ангелъ". Во всякомъ случаѣ, она несомнѣнно была превосходно знакома со всѣми подробностями и мелочами исторіи, литературы и жизни англійскаго общества XVI и XVII столѣтій, какъ это видно изъ ея сочиненія, посвященнаго Шекспиру.
Мы не имѣемъ фактическихъ свѣдѣній о томъ, какимъ путемъ она пришла къ убѣжденію, что Шекспиръ не могъ быть авторомъ драмъ, извѣстныхъ подъ его именемъ. Вѣроятнѣе всего ее поразилъ контрастъ, поражавшій не разъ многихъ другихъ, между бѣднымъ актеромъ, не получившимъ никакого систематическаго образованія, вышедшимъ изъ крестьянской среды, и авторомъ Шекспировскихъ драмъ, съ ихъ глубокими философскими взглядами, знатокомъ классической литературы, посвященнымъ во всѣ тайны исторіи и философіи, человѣкомъ феноменальной учености и аристократомъ по своимъ мнѣніямъ. Съ этимъ контрастомъ миссъ Делія Бэконъ никакъ не могла справиться и рѣшила, что шекспировскія драмы могли быть написаны только такимъ глубокомысленнымъ и высокообразованнымъ философомъ, какимъ былъ сэръ Френсисъ Бэконъ, лордъ Веруламъ, виконтъ Сентъ-Альбансъ.
Свои взгляды по этому предмету миссъ Бэконъ впервые изложила въ статьѣ "William Shakespeare and his Plays", которая была напечатана въ журналѣ "Putnam's Magazine" въ 1856 году. Изъ писемъ Бэкона она, между прочимъ, усмотрѣла, что этотъ великій умъ, погруженный въ государственныя дѣла и философскія умозрѣнія, занимался также и пустяками. Съ нѣкоторыми, особенно близкими къ нему лицами онъ велъ тайную шифрованную переписку; въ этихъ письмахъ она усмотрѣла также и то, что Бэконъ писалъ какія-то другія произведенія, кромѣ философскихъ, и издавалъ ихъ подъ чужимъ именемъ или подъ псевдонимомъ, боясь, какъ она предполагала, уронить свое аристократическое происхожденіе и свое значеніе въ чопорномъ англійскомъ обществѣ. Отсюда до предположенія, что такъ называемыя шекспировскія произведенія были писаны Бэкономъ -- одинъ только шагъ. Миссъ Делія Бэконъ предполагаетъ, что вокругъ Бэкона группировался кружокъ людей, занимавшихся соціальной философіей; съ цѣлью пропагандировать свои взгляды, смѣлые, а можетъ быть и разрушительные, они сочиняли театральныя пьесы, но, боясь преслѣдованій со стороны несговорчиваго правительства королевы Елисаветы, они подкупили посредственнаго актера, Шекспира, который согласился выдавать ихъ сценическія упражненія за свои собственныя произведенія. Но въ чемъ замѣчалась эта соціальная философія? Она ловко скрыта въ драмахъ,-- отвѣчаетъ миссъ Делія Бэконъ,-- и ключъ въ раскрытію истины находится въ "Гамлетѣ". Миссъ Делія Бэконъ была убѣждена, что открыла этотъ ключъ; къ несчастью, она унесла его съ собой въ могилу. Для провѣрки своихъ предположеній и окончательнаго доказательства ихъ несомнѣнности, необходимо было, какъ она говоритъ, изслѣдовать подлинныя рукописи драмъ. Неизвѣстно, на какомъ основаніи она была увѣрена, что эти рукописи скрыты и сохраняются въ гробу Шекспира или въ гробу Бэкона. Съ этою цѣлью она задумала путешествіе въ Стратфордъ, гдѣ похороненъ Шекспиръ, и въ Сентъ-Альбансъ, гдѣ похороненъ Бэконъ. Ея друзья смотрѣли на этотъ проэктъ съ грустью, а на миссъ Бэконъ, какъ на женщину нѣсколько поврежденную... Они прятали произведенія Шекспира, когда она входила, избѣгали разговора съ нею объ этомъ предметѣ, и въ концѣ концовъ рѣшительно отказались помочь ей исполнить задуманный планъ. Но, благодаря своимъ публичнымъ лекціямъ, она собрала небольшую сумму денегъ и отправилась въ Лондонъ.
Въ Лондонѣ она жила нѣкоторое время къ крайней бѣдности. Томасъ Карлейль, къ которому она обратилась, относился очень сочувственно къ ней, но не къ ея теоріи; онъ предложилъ ей предварительно изложить эту теорію на бумагѣ, а потомъ уже приступить къ провѣркѣ ея, т. е. къ открытію Шекспировскаго гроба. Сначала она написала небольшую статью для "Putnam's Magazine", въ которой только намекнула на свое открытіе, а потомъ принялась за выполненіе первой части своей задачи,-- за изложеніе философіи шекспировскихъ драмъ. Книга была написана, напечатана и... провалилась. Въ ней, дѣйствительно, трудно что нибудь понять; это просто безпорядочный сбродъ цитатъ, какихъ-то философскихъ тирадъ, до смысла которыхъ нѣтъ возможности добраться, и нелѣпостей, положительно указывающихъ на ненормальное состояніе автора. Не смотря на насмѣшки, которыя посыпались на бѣдную миссъ Бэконъ, не смотря на полный неуспѣхъ ея книги въ денежномъ отношеніи, она не отказалась отъ преслѣдованія своей задачи и съ настойчивостью и упорствомъ маньяка приступила ко второй ея половинѣ,-- къ открытію могилы Шекспира. Она пріѣхала въ Стратфордъ, поселилась тамъ, познакомилась съ городскими властями и съ викаріемъ церкви Ноіу Trinity, гдѣ похороненъ Шекспиръ. Въ концѣ концовъ, она открыла свой проэктъ викарію. "Дѣло, казалось, пошло на ладъ,-- разсказываетъ Гауторнъ;-- хотя ошибочно, но миссъ Бэконъ была тѣмъ не менѣе увѣрена, что со стороны викарія не будетъ никакихъ препятствій къ изслѣдованію могилы и что онъ самъ готовъ присутствовать при этомъ изслѣдованіи. Уговорились, что приступятъ къ дѣлу съ наступленіемъ ночи. Когда всѣ приготовленія были сдѣланы, викарій и его клеркъ заявили, что они ожидаютъ только ея слова, чтобы приступить къ поднятію плиты... Она внимательно, въ теченіе многихъ дней, осматривала могильную плиту и старалась на глазомѣръ опредѣлить: достаточно ли широкъ гробъ, чтобы вмѣстить въ себѣ архивъ елизаветинскаго клуба философовъ... Она снова справлялась съ доказательствами, съ ключемъ, загадками и сентенціями, которыя нашла въ письмахъ Бэкона и другихъ... Она бродила вокругъ церкви и, казалось, имѣла полную свободу входить въ церковь днемъ и спеціальное разрѣшеніе являться въ церковь даже ночью, когда ей понадобится... Однажды она явилась въ церковь ночью, съ потайнымъ фонаремъ, который въ этой массѣ мрака, наполнявшаго внутренность храма, сверкалъ на подобіе едва замѣтнаго свѣтляка. Идя ощупью, вдоль стѣны, она подошла къ плитѣ шекспировской могилы. Она не пыталась поднять плиту, хотя, если не ошибаюсь, внимательно всматривалась въ расщелины плиты шекспировской могилы и двухъ другихъ смежныхъ могилъ и, такимъ образомъ, убѣдилась, что въ случаѣ надобности она и сама, безъ посторонней помощи, въ состояніи будетъ поднять ее... Она направила лучи своего фонаря на бюстъ Шекспира, но не могла сдѣлать его видимымъ вслѣдствіе глубокаго мрака, царствовавшаго въ церкви... По временамъ ей казалось, что она слышитъ легкій шумъ въ церкви; какіе-то тихіе, робкіе шаги раздавались среди мертвой тишины то въ одномъ мѣстѣ, то въ другомъ, между колоннами и надгробными плитами, словно одинъ изъ обитателей этихъ могилъ выползъ изъ своего мрачнаго убѣжища, съ цѣлью поглядѣть на этого непрошеннаго гостя... Въ это время появился клеркъ и сознался, что присматривалъ за нею съ тѣхъ поръ, какъ она вошла въ церковь".-- На этомъ собственно и окончились попытки миссъ Бэконъ проникнуть въ могилу Шекспира. Еще въ Стратфордѣ она серьезно заболѣла, не только вслѣдствіе физическихъ лишеній, но также и вслѣдствіе большого умственнаго напряженія. Нѣсколько поправившись, она возвратилась въ Америку, гдѣ вскорѣ и умерла въ домѣ умалишенныхъ.
Такова обыкновенная судьба большинства изобрѣтателей. Наслѣдники ея "открытія", Гольмсъ -- въ Америкѣ и Смитъ -- въ Англіи, были счастливѣе; они значительно докончили теорію и развили ее: совершенно незамѣченная при жизни миссъ Бэконъ теорія вдругъ обратила на себя вниманіе образованнаго общества; о ней заговорили. Смитъ еще при жизни миссъ Бэконъ, въ письмѣ къ лорду Эллесмеру, старался доказать, что честь открытія принадлежитъ собственно ему, а не миссъ Бэконъ, но былъ уличенъ во лжи. Оба, Смитъ и Гольмсъ, стоять на одной и той же точкѣ зрѣнія. Совершенно оставивъ мысль искать подлинныя рукописи поэта, совершенно устранивъ вопросъ о соціальной философіи, скрытой будто бы въ драмахъ,-- философіи, ключъ къ пониманію которой миссъ Бэконъ надѣялась найти,-- и, такимъ образомъ, очистивъ теорію отъ всего гадательнаго, бездоказательнаго, мечтательнаго, нелѣпаго, они обратили вниманіе только на историческіе факты, на сближеніе жизни Шекспира съ жизнью Бэкона, на нѣкоторыя любопытныя совпаденія, на тѣ мѣста въ пьесахъ, гдѣ особенно ярко выступаетъ ученость автора драмы. Наконецъ, уже въ 1883 году, миссисъ Поттъ выступила съ изданіемъ бэконовскаго "Промуса". Это -- объемистая книга самого Бэкона, подъ заглавіемъ "The Promus of formularies and elegancies", и составляетъ нѣчто въ родѣ записной книги Бэкона, остававшейся до тѣхъ поръ въ рукописи и хранящейся въ British museum. Въ эту книгу знаменитый мыслитель вписывалъ, на всякій случай, фразы, сентенція, афоризмы, поговорки, встрѣчаемыя имъ въ книгахъ или слышанныя, вносилъ съ тѣмъ, чтобы впослѣдствіи воспользоваться ими, или же на досугѣ подумать о нихъ. Этотъ матеріалъ можетъ быть раздѣленъ на три отдѣла. Въ первому принадлежатъ афоризмы, отрывочныя выраженія, фразы и просто слова, поражавшія Бэкона при чтеніи той или другой книги -- Эразма, Библіи и т. д. Ко второму отдѣлу принадлежатъ англійскія поговорки и пословицы, заимствованныя, въ большинствѣ случаевъ, изъ сборника Гейвуда. Наконецъ, третій отдѣлъ составляютъ пословицы и поговорки иностранныя -- французскія, итальянскія, испанскія. Миссисъ Поттъ, съ изумительной настойчивостью и трудолюбіемъ, задалась цѣлью найти почти для каждаго выраженія "Промуса" соотвѣтствующее выраженіе въ шекспировскихъ драмахъ и, разумѣется, находитъ. Эта тожественность наводитъ ее на мысль, что авторъ "Промуса" и авторъ шекспировскихъ пьесъ -- одно и то же лицо. Съ чисто женской проницательностью она догадалась, что прошло время пустыхъ предположеній, что фразами въ наше время никого не убѣдишь, и что въ будущихъ разсужденіяхъ объ этомъ предметѣ изслѣдователь будетъ обращаться къ внутреннему свидѣтельству шекспировскихъ пьесъ, и только на этомъ основаніи будетъ дѣлать дальнѣйшія заключенія. Жаль только, что г-жа Поттъ, одержимая idée-fixe -- видѣть Бэкона въ произведеніяхъ Шекспира, совершенно не придерживается научнаго метода,-- чѣмъ, впрочемъ, страдаютъ и всѣ остальные бэконьянцы. Этотъ диллетантизмъ тѣмъ болѣе печаленъ, что если въ книгѣ нѣтъ слишкомъ рискованныхъ выводовъ, то въ сличеніяхъ замѣчаются сплошь и рядомъ самыя наивныя натяжки.
Какъ бы то ни было, но книга г-жи Поттъ имѣла огромный успѣхъ и послужила исходнымъ пунктомъ цѣлаго ряда новыхъ изслѣдованій. Виманъ вычислилъ, что до 1882 года вышло болѣе 255 книгъ, брошюръ и журнальныхъ статей, относящихся къ бэконовской теоріи. Теперь ихъ, вѣроятно, вдвое больше. Читатель видитъ, что теорія имѣетъ не только своихъ приверженцевъ, но также и свою довольно значительную и богатую литературу, тѣмъ болѣе любопытную, что она доступна большинству образованныхъ людей, не будучи особенно спеціальной и сухой.
Попробуемъ стать на точку зрѣнія бэконьянцевъ и съ этой точки зрѣнія разсмотрѣть ихъ теорію.
Человѣка, свыкшагося съ научнымъ методомъ, въ этой теоріи прежде всего непріятно поражаетъ самая постановка вопроса, совершенно произвольная, фантастическая, плодъ болѣзненной фантазіи, какого-то романтическаго пристрастія къ таинственному и необычному.
Со дня смерти Шекспира прошло почти 240 лѣтъ; его поклонники, а съ ними и все культурное человѣчество, наивно вѣрили, что онъ дѣйствительно заслужилъ славу, которою пользуется. И эта вѣра имѣетъ свои весьма солидныя основанія. Не только нѣкоторые факты его жизни (правда, очень немногочисленные) -- исторически несомнѣнны и установлены незыблемо, самымъ строгимъ образомъ; но, кромѣ того, у насъ существуютъ столь же несомнѣнныя свидѣтельства современниковъ, говорящія о его извѣстности въ концѣ шестнадцатаго и въ началѣ семнадцатаго столѣтія не только какъ актера и театральнаго антрепренера, но и какъ поэта и драматическаго писателя, ставшаго во главѣ народной драматической литературы, и противника классицизма {Свидѣтельства эти слѣдующія: Роберта Грина (Greene), драматическаго писателя и соперника Шекспира, на смертномъ одрѣ обвинявшаго поэта въ плагіатѣ и въ заимствованіяхъ изъ его пьесъ (См. автобіографическій памфлетъ Грина: "Groateworth of Wit", 1692; мѣсто, касающееся Шекспира приведено у г. Стороженхко: "Робертъ Гринъ", Москва, 1878, стр. 183);-- Четля (Chettle), который послѣ смерти Грина извинялся печатно въ томъ, что напечаталъ этотъ недостойный памфлетъ ; Четль въ то же время указываетъ на извѣстность Шекспира и на его писательскую честность ("Kind--Hearth's dream", 1592; приведена по-русски тамъ же); -- Геминджа и Конделя (Heminges and Condell), товарищей Шекспира, издавшихъ его сочиненія въ 1623 году (первое in-folio) и написавшихъ къ этому изданію предисловіе имѣющее огромную біографическую цѣнность;-- Френсиса Миреса (Meres), критика оставиDшаго драгоцѣнныя указанія относительно пьесъ Шекспира, которыя игрались въ его время, до 1598 г. ("Palladis Tamia");-- наконецъ, Бена Джонсона (Ben Jonson), извѣстнаго драматическаго писателя классической шкоды, написавшаго не только знаменитое стихотвореніе въ честь Шекспира, помѣщенное въ in-folio 1623 года, но въ своихъ "Discoveries" нѣсколько разъ высказавшаго свое мнѣніе о талантѣ Шекспира и сообщившаго тамъ же нѣсколько цѣнныхъ указаній о немъ.}. Никогда эти свидѣтельства не были подвергаемы ни малѣйшему сомнѣнію. И вдругъ, въ одно прекрасное утро является взбалмошная женщина, страдающая галлюцинаціями, съ болѣзненно расшатанной фантазіей, и заявляетъ, что авторъ шекспировскихъ произведеній не Шекспиръ, а Бэконъ! На это заявленіе обращаютъ вниманіе, находятся послѣдователи взбалмошной миссъ; они съ неумѣреннымъ усердіемъ пропагандируютъ бредни душевнобольной женщины; эти бредни раздуваются въ quasi-научную теорію, съ которой въ концѣ концовъ должна считаться наука, потому что теорія, раздутая всѣми возможными средствами, встрѣчаетъ сочувствіе въ средѣ людей незнакомыхъ съ научными пріемами въ исторической критикѣ, слѣдовательно, легко обманываемыхъ!.. Не странно ли это?
Какое основаніе имѣла миссъ Бэконъ сдѣлать подобное предположеніе? Ровно никакого. Ее поразилъ контрастъ научныхъ свѣдѣній автора драмъ съ положеніемъ бѣднаго актера, получившаго лишь самое элементарное образованіе. Съ другой стороны, скудость свѣдѣній, имѣющихся у насъ о жизни Шекспира, точно также, по ея мнѣнію, не позволяла допустить, чтобы необыкновенный геній, которому поклоняется человѣчество, былъ такъ мало извѣстенъ при жизни. Отъ него не осталось ни рукописей, ни писемъ; многіе факты его жизни намъ извѣстны лишь по устному преданію, другіе -- темны и не поддаются никакимъ объясненіямъ (напр., сонеты); въ своемъ завѣщаніи онъ ничего не говоритъ о своихъ сочиненіяхъ и т. д. Все это навело миссъ Бэконъ на мысль, что, можетъ быть, Шекспиръ есть не болѣе, какъ подставное лицо кого-то другого, сочинявшаго драмы и выпускавшаго ихъ подъ именемъ Шекспира; этотъ другой, по ея соображенію, есть лордъ Бэконъ. Таковъ, въ общихъ чертахъ, психическій процессъ, породившій этотъ чудовищный парадоксъ, почти небывалый въ исторіи литературъ,-- парадоксъ, порожденный совершенно не научнымъ умомъ, тѣмъ болѣе странный, что таинственность, окружающая жизнь великихъ людей прошлаго -- фактъ достаточно извѣстный въ исторіи. Что мы знаемъ о Гомерѣ? Абсолютно ничего. Почти то же самое можно сказать и о Данте; отъ него не осталось ни рукописей, ни писемъ,-- вообще не осталось никакого вещественнаго факта; неизвѣстно, существовала ли въ дѣйствительности пресловутая Беатриче, или же она -- не болѣе, какъ плодъ фантазіи поэта; съ портретами итальянскаго поэта случилось буквально то же самое, что случилось съ портретами Шекспира; даже относительно орѳографіи его имени существуетъ разноголосица, какъ она существуетъ относительно орѳографіи имени Шекспира. Рафаэль -- почти современникъ Шекспира, онъ умеръ за 44 года до рожденія великаго поэта, а что мы о немъ знаемъ? нѣсколько анекдотовъ столь же сомнительнаго свойства. Рафаэль не получилъ никакого образованія, мальчикомъ онъ работалъ въ мастерской своего отца, потомъ -- въ мастерской Перуджино, а по выходѣ оттуда, еще совсѣмъ юношей, онъ уже является художникомъ, о которомъ говорятъ съ изумленіемъ, какъ о необыкновенномъ геніѣ; какъ объяснить фактъ, что изъ-подъ кисти молодого человѣка, умершаго на тридцать седьмомъ году жизни, вышли такія великія произведенія, какъ Парнасъ, Аѳинская школа, Лоджіи Ватикана, Сивиллы, Пророки, Галатея, Сраженіе Константина, Мадонны,-- и всѣ эти произведенія поражаютъ даже профана не только величіемъ и глубиной творческой мысли, но также и самымъ широкимъ образованіемъ, изумительнымъ знакомствомъ съ греческой литературой и философіей. Такой фактъ, можетъ быть, труднѣе объяснить, чѣмъ творчество Шекспира. Почему же не заключить, что Рафаэль -- подставное лицо какого нибудь Макіавелли, его современника? Къ счастью, въ Италіи не нашлось другой миссъ Бэконъ и Рафаэль уцѣлѣлъ. О Мольерѣ мы знаемъ, можетъ быть, еще меньше, чѣмъ о Шекспирѣ, а контрастъ между произведеніями Мольера и этимъ tapissier du roi также великъ (въ этомъ отношеніи любопытны новѣйшія изслѣдованія о Мольерѣ; во Франціи продѣлываютъ теперь, по отношенію къ Мольеру, тотъ же самый фарсъ, какой продѣлывается въ Англіи относительно Шекспира, съ легкой руки миссъ Бэконъ). Наконецъ, въ болѣе близкія въ намъ времена, въ началѣ нынѣшняго столѣтія, цѣлая полоса въ жизни лорда Байрона,-- его бракъ и его разводъ съ женой,-- покрыты таинственнымъ мракомъ, разсѣять который, со смертью главныхъ дѣйствующихъ лицъ въ этомъ дѣлѣ, не представляется ни малѣйшей возможности.
Нелѣпая мысль, пущенная въ ходъ миссъ Бэконъ, нашла себѣ послѣдователей. Для этихъ послѣдователей главное дѣло заключалось въ томъ, чтобы обставить ее доказательствами, историческими фактами,-- словомъ, сдѣлать вѣроятнымъ и допустимымъ первоначальное голословное предположеніе. При нѣкоторомъ стараніи, это, конечно, возможно было сдѣлать: нѣтъ такой нелѣпости, которую нельзя было бы представить вѣроятной и возможной путемъ извѣстной ловкой аргументаціи. И это было сдѣлано чрезвычайно добросовѣстно, чисто по-англійски, методично, послѣдовательно, съ изумительной изворотливостью практическаго ума. Читая Смита или Гольмса, Поттъ или Моргана, невольно удивляешься, сколько ума, проницательности, практической сметки, трудолюбія, энергіи, настойчивости было потрачено на такое безплодное дѣло!
Задача предстояла двоякая: во-первыхъ, приходилось доказать, что произведенія, извѣстныя подъ названіемъ шекспировскихъ, не могли быть написаны Шекспиромъ; во-вторыхъ, нужно было доказать ихъ принадлежность Бэкону. Разумѣется, какъ относительно одного, такъ и относительно другого нѣтъ никакихъ прямыхъ фактическихъ доказательствъ. Отсюда является необходимость доказать несостоятельность свидѣтельскихъ показаній современниковъ и такимъ отрицательнымъ путемъ разрушить старый "предразсудокъ". Разумѣется, такое доказательство не есть доказательство, это -- прежде всего; а потомъ, къ чему сводятся толкованія бэконьянцевъ? Къ тому, что свидѣтельства современниковъ доказываютъ не то, что Шекспиръ былъ драматическій писатель, а лишь то, что онъ былъ актеръ и одинъ изъ видныхъ антрепренеровъ театра, что всѣ нападки на Шекспира, или похвалы ему относятся не къ драматическому писателю, а къ антрепренеру театра, что выраженіе: "Shakespeare's play" означаетъ не: "пьеса, написанная Шекспиромъ", а "пьеса, поставленная въ театрѣ Шекспира". Такое толкованіе совершенно голословно и противорѣчитъ прямому смыслу всѣхъ свидѣтельствъ.-- Главное, самое важное свидѣтельство принадлежитъ Бенъ Джонсону; на него-то, главнымъ образомъ, и были направлены всѣ усилія бэконьянцевъ. Въ своемъ знаменитомъ стихотвореніи въ честь Шекспира, Джонсонъ, между прочимъ, говоритъ: "Еслибы я былъ въ состояніи правильно оцѣнить твое достоинство, я сравнилъ бы тебя только съ равными тебѣ и показалъ бы, какъ далеко превосходишь ты нашего Лилли или игриваго Кида, или могучаго, порывистаго Марло; пусть малосвѣдущъ ты въ латыни и еще меньше въ греческомъ языкѣ,-- я не затруднюсь вспомнить славныя имена для твоего возвеличенія и воззову къ новой жизни громоноснаго Эсхила, Эврипида и Софокла, Паккувія, Акція и Сенеку, чтобы внимали они, какъ побѣдоносно потрясаешь ты котурномъ сцену. Въ сравненіи со всѣми славными людьми, которыхъ нѣкогда выставила надменная Греція или гордый Римъ (insolent Greece and houghty Rome), ты стоишь одинокій". По мнѣнію бэконьянцевъ, всѣ эти похвалы и восторги ровно ничего не доказываютъ. Бенъ Джонсонъ былъ человѣкъ двуличный: онъ порицалъ или хвалилъ, смотря по обстоятельствамъ, когда это было нужно. И дѣйствительно, онъ хвалилъ Шекспира въ изданіи 1623 года, а въ своихъ "Discoveries", писанныхъ подъ конецъ жизни и изданныхъ уже послѣ его смерти, Бенъ Джонсонъ, перечисляя всѣхъ ученыхъ и писателей своего времени, о Шекспирѣ не упоминаетъ ни однимъ словомъ, между тѣмъ какъ о Бэконѣ онъ разсыпается въ величайшихъ похвалахъ, сравниваетъ его съ великими греческими и римскими писателями и заканчиваетъ буквально тѣмъ же самымъ выраженіемъ, которое онъ употребилъ по отношенію къ Шекспиру въ своемъ стихотвореніи: "Надменная Греція или гордый Римъ"; а въ другомъ мѣстѣ тѣхъ же "Discoveries" онъ пишетъ: "Я помню, что актеры часто говорили въ видѣ особенной похвалы Шекспиру: онъ во всѣхъ своихъ произведеніяхъ никогда не вычеркивалъ ни строчки. Мой отвѣтъ былъ: пусть бы онъ вычеркнулъ ихъ тысячи! Это было принято за выраженіе недоброжелательства. Я же говорю это только противъ тѣхъ, которые хотѣли зарекомендовать своего друга именно тѣмъ, что составляло его недостатокъ". Такія противорѣчивыя свидѣтельства одного и того же человѣка,-- говорятъ бэконьянцы,-- уничтожаются сами собой: нельзя вѣрить человѣку, который сегодня говоритъ одно, а завтра -- діаметрально противоположное. До извѣстной степени возраженіе справедливо, но оно касается мнѣнія о Шекспирѣ, а не того, что Шекспиръ не былъ драматическимъ писателемъ: Бенъ Джонсонъ могъ мѣнять свое мнѣніе относительно таланта своего соперника, но тѣмъ самымъ онъ всякій разъ подтверждалъ, что Шекспиръ былъ писатель. Вообще, въ этомъ отношеніи, какъ ни изворачивались бэконьянцы, они не могли доказать, что Шекспиръ не писалъ произведеній, извѣстныхъ подъ его именемъ. Они, однако, были счастливѣе въ аналогіяхъ жизни Шекспира съ жизнью лорда Бэкона.
Бэконъ,-- говорятъ они,-- былъ однихъ лѣтъ съ Шекспиромъ. (Онъ родился въ 1561 году, умеръ въ 1626; слѣдовательно, Бэконъ былъ старше Шекспира на три года, но умеръ онъ спустя десять лѣтъ послѣ смерти поэта). Въ своей молодости Бэконъ любилъ театръ и, несомнѣнно, въ эту эпоху своей жизни написалъ двѣ театральныя пьесы; это -- такъ называемыя "маски", пьесы, писанныя на какой нибудь торжественный случай, съ пантомимами (шекспировская "Буря" -- тоже маска). Снеддингъ, извѣстный біографъ Бэкона, отъискалъ и напечаталъ отрывки этихъ пьесъ. Читая эти отрывки, невольно спрашиваешь себя: почему Бэконъ открыто признавался въ томъ, что написалъ эти плоскія пьески, и такъ тщательно скрывалъ, что онъ -- авторъ "Юлія Цезаря" и "Гамлета"? На этотъ простой вопросъ бэконьянцы ничего не отвѣчаютъ. Для нихъ важно только то, что будущій философъ былъ въ дни своей юности театраломъ. Его мать, леди Анна, строптивая и чопорная протестантка, горевала о такихъ наклонностяхъ своего сына. "Френсисъ,-- пишетъ она,-- вѣчно боленъ, вслѣдствіе привычки ложиться спать очень поздно и мечтать, nescio quid, въ такіе часы, когда нужно спать". Ей также не нравилось и то, что ея сынъ водитъ дружбу съ молодыми, богатыми повѣсами и посѣщаетъ театры "для удовольствія,-- прибавляетъ она,-- Эссекса и его веселой компаніи, но къ гибели души моего сына". У Бэкона несомнѣнно была поэтическая жилка, на которую указываетъ, между прочимъ, и Маколей. Бэконьянцы сильно напираютъ на выраженіе Бэкона: "театръ есть средство развитія толпы"; однако, они тщательно умалчиваютъ о мнѣніи Бэкона относительно поэзіи, мнѣніи, которое онъ высказываетъ нѣсколько разъ и которому даже посвятилъ одно изъ своихъ сочиненій: "De sapientia veterum". Въ поэзіи Бэконъ видитъ лишь одну фикцію. Онъ отличаетъ выраженіе отъ содержанія и, считая выраженіе простой внѣшностью, подраздѣляетъ поэзію, по содержанію, на описательную, драматическую и параболическую; онъ, какъ по всему видно, совершенно не знаетъ, что поэзія заключается не столько въ содержаніи, сколько въ извѣстной манерѣ чувствовать и изображать. Онъ, однако, прибавляетъ, что какока бы она ни была,-- описательная или героическая, она надѣляетъ человѣческую натуру тѣмъ, въ чемъ отказываетъ ей исторія. Она украшаетъ и возвышаетъ дѣйствительность. Что же касается драматической поэзіи, то онъ знаетъ только то, что она была бы весьма полезна, если бы была трезвѣе. Парабола больше всего встрѣчаетъ сочувствіе Бэкона: онъ восторгается истиной, скрытой подъ фабулой, и миѳологія является для него скрытой философіей. Могъ ли человѣкъ, имѣвшій такое мнѣніе о поэзіи, написать Шекспировскія произведенія?
Во всякомъ случаѣ, поэтическая жилка у него была, но эта жилка проявлялась только въ его прозаическихъ сочиненіяхъ; его же стихотворенія, дошедшія до насъ (переводы нѣсколькихъ псалмовъ),-- очень плохи. Въ молодости,-- продолжаютъ бэконьянцы,-- Бэконъ велъ жизнь довольно странную; эта жизнь совершенно не соотвѣтствовала его общественному положенію. На двадцать восьмомъ году жизни онъ былъ уже членомъ парламента и попалъ въ общество золотой молодежи того времени,-- Соутгэмптоновъ, Эссексовъ, Рутлэндовъ, Монгомери.-- Эти молодые люди любили театръ, поощряли литературу. Бэконъ, не имѣвшій большого состоянія, былъ вовлеченъ въ кутежи, надѣлалъ долговъ и въ 1592 году,-- въ тотъ годъ, когда появилась на сценѣ первая историческая драма Шекспира,-- будущій канцлеръ, "обнищалый и больной, работалъ, чтобы жить". Какого рода были эти вынужденныя занятія? Біографія Бэкона не даетъ никакого отвѣта на этотъ вопросъ, что позволяетъ бэконьянцамь предположить, что онъ писалъ театральныя пьесы тайкомъ; Шекспиръ, тогда еще начинающій актеръ, человѣкъ бѣдный, выдавалъ ихъ за свои и за это получалъ часть дохода съ представленій. Никакого доказательства въ подтвержденіе такого предположенія бэконьянцы не представляютъ, а указываютъ только, что именно въ это время Бэконъ имѣлъ полный досугъ писать пьесы, потому что его странное поведеніе во время процесса Эссекса вызвало немилость Елизаветы, и въ послѣдніе годы ея царствованія онъ не имѣлъ никакой должности ни при дворѣ, ни въ правительствѣ. Въ 1613 году,-- въ тотъ самый годъ, когда, по предположенію, Шекспиръ оставилъ театръ, пересталъ писать и переселился на покой въ Стратфордъ, Бэконъ былъ назначенъ генеральнымъ атторнеемъ и, естественно,-- прибавляютъ бэконьянцы,-- новыя тяжелыя занятія помѣшали ему заниматься литературой. Это совпаденіе дѣйствительно любопытное:-- прекращеніе появленія шекспировскихъ пьесъ на сценѣ и въ печати и должность, полученная Бэкономъ, составляютъ одинъ изъ главныхъ аргументовъ бэконистовъ; по ихъ мнѣнію, это совпаденіе вполнѣ раскрываетъ тайну, такъ долго смущавшую критиковъ: почему Шекспиръ пересталъ писать въ послѣдніе годы своей жизни, отъ 1613 по 1616 годъ? Но въ дѣйствительности это по прежнему остается тайной, даже если и принять помянутую теорію, потому что и Бэконъ, подобно Шекспиру, провелъ послѣдніе годы жизни на покоѣ и никто еще не утверждалъ, что онъ что-либо писалъ въ періодъ времени между 1621 и 1626 годами. Съ другой стороны, замѣчательно то, что хотя Бэконъ умеръ черезъ десять лѣтъ послѣ смерти Шекспира, но неизвѣстно ни одной новой Шекспировской пьесы, которая бы появилась на сценѣ или въ печати въ этотъ десятокъ лѣтъ.
Г-жа Потть приходитъ, однако, на помощь Смиту и Гольмсу, и утверждаетъ, что она нашла 32 доказательства того, что Бэконъ -- авторъ шекспировскихъ драмъ. Это напоминаетъ рекламы, гласящія: "Нѣтъ больше сѣдыхъ волосъ!" или: "Нѣтъ больше плѣшивыхъ!" Какъ и слѣдовало ожидать, доказательства г-жи Поттъ сводятся къ нулю, но между ними есть и любопытныя. Такъ напр., извѣстно, что въ шекспировскихъ пьесахъ упоминается всего два раза объ Аристотелѣ: въ "Усмиреніи своенравной" и въ пьесѣ: "Троилъ и Крессида". Въ особенности любопытно упоминаніе греческаго философа въ послѣдней пьесѣ. У Пріама -- военный совѣтъ; необходимо рѣшить вопросъ: будетъ ли Елена возвращена грекамъ, или нѣтъ? Троилъ и Парисъ подаютъ голосъ за продолженіе войны, т. е. за удержаніе въ Троѣ Елены. Но Гекторъ другого мнѣнія; онъ -- приверженецъ мира и находитъ политичнымъ и справедливымъ возвратить Елену ея законному супругу: "Парисъ и Троилъ,-- говоритъ онъ:-- вы оба говорите прекрасно, коснулись и настоящаго положенія дѣла, но поверхностно, подобно молодымъ людямъ, которыхъ Аристотель почитаетъ неспособными понимать нравственную философію". (Whom Aristotle thought unfit to hear moral philosophy) {Въ переводѣ г. Соколовскаго: -- "которыхъ Аристотель не признавалъ способными понять уроки философіи". Въ переводѣ выпущено слово -- "нравственныя", вслѣдствіе чего теряется вся соль замѣчанія.}. Въ этой ссылкѣ на Аристотеля есть и невѣрность, и анахронизмъ. Анахронизмъ очевиденъ: Гекторъ -- герой троянской войны -- ссылается на авторитетъ Аристотеля, философа временъ Александра Македонскаго! Трудно рѣшить, сдѣлано ли это было Шекспиромъ по недосмотру или намѣренно; послѣднее -- вѣрнѣе, если принять во вниманіе юмористическій характеръ сцены. Гёте заставилъ же своего Фауста говоритъ о Лютерѣ. Во всякомъ случаѣ странно заключать, какъ это дѣлаетъ Гервинусъ, что Шекспиръ былъ знакомъ съ "Этикой" Аристотеля; но любопытно, что и Бэконъ въ своемъ сочиненіи "De Augmentas" цитируетъ то же самое мнѣніе Аристотеля и дѣлаетъ такую же точно ошибку, оба утверждаютъ, что Аристотель считалъ молодыхъ людей неспособными понимать нравственную философію, между тѣмъ какъ въ дѣйствительности Аристотель говорилъ не о нравственной философіи, а о политикѣ! Такого рода совпаденіе можетъ быть доказательствомъ не того, что "De Augmentis" и "Троилъ и Крессида" принадлежатъ одному и тому же автору, а лишь того, что или Шекспиръ заимствовалъ ссылку на Аристотеля у Бэкона, или Бэконъ заимствовалъ ее у Шекспира, или же, наконецъ, что оба они -- и Бэконъ и Шекспиръ -- читали Аристотеля въ какомъ нибудь безобразномъ англійскомъ переводѣ.
Вообще, любопытно мнѣніе Шекспира о философахъ; объ этомъ никогда не упоминаютъ Бэконьянцы, а между тѣмъ это прямо касается нашего предмета. Профессоръ бернскаго университета Геблеръ {Hebler,--"Aufsätze über Shaekspeare".} посвятилъ цѣлую главу своей книги цитатамъ, въ которыхъ Шекспиръ высказываетъ свое мнѣніе о томъ или другомъ философѣ. Замѣчательно, что Шекспиръ всякій разъ, когда упоминаетъ имя того или другого философа, дѣлаетъ это съ ироинческою цѣлью. Такъ, въ "Много шуму изъ ничего", Леонардо замѣчаетъ, что еще не было видано такого философа, который бы терпѣливо выносилъ зубную боль. Констанція, погруженная въ горе смертью своего сына, говоритъ: "Говорите мнѣ о философіи, чтобъ я потеряла разсудокъ" ("Король Джонъ"). Король Лиръ называетъ Эдгара, который переодѣлся шутомъ, своимъ философомъ. Шекспиръ въ особенности любитъ издѣваться надъ тѣми философскими трюизмами, которыми прославились семь греческихъ мудрецовъ. Вся рѣчь клоуна въ пьесѣ "Какъ вамъ угодно" наполнена этими трюизмами. Онъ, между прочимъ, говоритъ: "Языческій философъ, когда ему приходилось власть въ ротъ кисть винограда, имѣлъ привычку говорить, что виноградъ созданъ на то, чтобъ его ѣли, а ротъ -- затѣмъ, чтобы открываться при видѣ винограда", Эвансъ въ "Виндзорскихъ кумушкахъ", справедливо думая, что "уста суть часть рта", прибавляетъ, что этого мнѣнія "придерживаются многіе философы". Фальстафъ не менѣе глубокомысленъ, когда, передразнивая англійскаго короля, онъ говоритъ его сыну, принцу Гарри: "Есть вещь, Гарри, о которой ты часто слыхалъ, вещь, извѣстная многимъ изъ нашихъ гражданъ, которая называется дегтемъ; этотъ деготь, какъ повѣствуютъ древніе писатели, мараетъ, точно такъ же, какъ и то общество, въ которомъ ты вращаешься". Такое ироническое отношеніе въ философамъ едва ли умѣстно въ устахъ Бэкона, который былъ самъ философъ и вовсе не относился отрицательно или насмѣшливо къ своимъ предшественникамъ.
Преслѣдуя свою цѣль, г-жа Поттъ дѣйствительно нашла любопытныя мѣста въ перепискѣ Бэкона. Въ его перепискѣ отчасти попадаются какія-то непонятныя намъ фразы, таинственные намеки. Въ одномъ письмѣ, напр", онъ говоритъ о какихъ-то скрытыхъ поэтахъ. Его корреспондентъ, извѣстный Тобій Матью, въ письмѣ играетъ словами "мѣра за мѣру"; а извѣстно, что этими словами названа одна изъ лучшихъ пьесъ Шекспира. Сэру Тобію Матью Бэконъ имѣлъ привычку посылать всѣ свои сочиненія по мѣрѣ ихъ выхода въ свѣтъ; къ серьезному сочиненію онъ по временамъ присоединялъ "отдохновеніе" (recreation). Какія это могли быть рекреаціи? По мнѣнію бэконьянцевъ, это были театральныя пьесы, писанныя имъ въ часы досуга. Въ особенности замѣчательно одно письмо сэра Тобія Матью къ Бэкону. Еслибы сэръ Тобій могъ предполагать, что своимъ таинственнымъ post-scriptum'омъ въ письму онъ вызоветъ такой раздоръ въ средѣ будущихъ критиковъ, то, конечно, сдѣлалъ бы его болѣе понятнымъ и яснымъ. Къ сожалѣнію, онъ этого не звалъ, и въ настоящую минуту этотъ post-scriptum составляетъ главнѣйшій аргументъ бэконьянцевъ. Вотъ онъ въ буквальномъ переводѣ: "Замѣчательнѣйшій умъ, который я когда-либо зналъ изъ моего народа и по сю сторону моря, носитъ имя вашего лордства, хотя онъ извѣстенъ подъ другимъ именемъ" (The most prodigious wit that еѵег I knew, of my nation, and of this side of the sea, is yonr lordship's name, though he be known by another).-- Нѣтъ ничего яснѣе этой фразы,-- восклицаютъ въ восторгѣ бэконьянцы:-- замѣчательнѣйшій умъ своего времени былъ, конечно, авторъ шекспировскихъ произведеній,-- кто въ этомъ можетъ сомнѣваться? -- для толпы этотъ умъ носилъ имя Шекспира, но сэръ Тобій зналъ, что это Бэконъ! -- Читатель видитъ, какъ смѣлы въ своихъ выводахъ бэконьянцы. Объяснить исторически фразу Матью, конечно, трудно; очень можетъ быть, что сэръ Тобій, по своей всегдашней привычкѣ, и здѣсь играетъ словами, но только на этотъ разъ намекаетъ на другія фамиліи, которыя Бэконъ имѣлъ право носить и носилъ,-- лорда Верулама или Виконта Сентъ-Альбанса. По нѣкоторымъ намекамъ писемъ можно заключить, что Бэконъ и сэръ Тобій Матью очень часто прибѣгали къ условному языку, даже къ шифрованному письму, ключа къ которымъ у насъ нѣтъ, но все это не даетъ еще намъ ни какого права рѣшать, что Бэконъ есть авторъ шекспировскихъ произведеній, даже въ томъ случаѣ, еслибы былъ установленъ исторически фактъ, что Бэконъ писалъ иногда подъ чужимъ именемъ. Всѣ эти нелѣпые выводы, очевидно, имѣютъ въ своемъ основаніи логическую и историческую ошибку. Въ наше время совершенно незыблемо, какъ кажется, установилось убѣжденіе, что Шекспиръ -- величайшій геній, глубочайшій умъ, когда либо бывшій въ человѣчествѣ, caput sacrum новѣйшаго времени. Для насъ это -- несомнѣнная истина, своего рода очевидность, поколебать которую невозможно; но весьма сомнительно, чтобы современники поэта считали его таковымъ; напротивъ того, мы имѣемъ полное право заключить, что Шекспиръ вовсе не поражалъ современниковъ своимъ геніемъ и умомъ; его произведенія могли нравиться, онъ могъ пользоваться большей или меньшей популярностью, но считать его величайшимъ изъ драматическихъ поэтовъ современники не могли потому уже, что онъ былъ для нихъ своимъ человѣкомъ, какъ и всѣ, съ извѣстными наклонностями, извѣстными страстями и слабостями; все это заслоняло величіе его ума и необъятность его творчества; своими произведеніями онъ скорѣе забавлялъ, чѣмъ удивлялъ. И это понятно. Судъ современниковъ всегда неправиленъ; онъ или переоцѣниваетъ, или недоцѣниваетъ заслугъ. Переоцѣниваетъ онъ писателей сравнительно мелкихъ, не возвышающихся особенно надъ уровнемъ массы, но умѣющихъ схватить и живо воспроизвести внѣшность жизни, характеръ времени; недоцѣниваетъ онъ великихъ геніевъ, которые никогда не бываютъ по плечу толпѣ; толпа не понимаетъ ихъ и часто, не замѣчая, проходитъ мимо ихъ. Въ тридцатыхъ годахъ, въ Россіи популярнѣйшимъ романистомъ былъ Загоскинъ; имъ зачитывались и чуть не считали геніальнымъ писателемъ, между тѣмъ какъ "Борисъ Годуновъ" Пушкина возбудилъ, при появленіи своемъ, недоумѣніе общества: геніальной драмы не поняли. Точно такъ же и во времена Шекспира героемъ дня былъ не Шекспиръ, даже не Бэконъ, а Лилли, авторъ романа "Euphues". Не обративъ вниманія на это постоянное историческое явленіе, бэконьянцы ошибочно думаютъ, что подобно намъ, и современники Шекспира считали его величайшимъ умомъ. При такихъ условіяхъ, фраза Матью объяснима: въ ней говорится о величайшемъ умѣ своего времени, но кто же этотъ умъ, если не авторъ шекспировскихъ произведеній? Тѣмъ не менѣе, Матью прибавляетъ, что этотъ умъ носилъ имя Бэкона, значитъ Бэконъ есть авторъ шекспировскихъ произведеній! Вотъ образчикъ "научнаго" метода господъ бэконьянцевъ.
Они, кромѣ того, утверждаютъ, что, вслѣдствіе своего положенія въ свѣтѣ, Бэконъ не могъ сдѣлаться открыто драматическимъ писателемъ, и потому принужденъ былъ прибѣгнуть къ подставному лицу, которымъ оказался Шекспиръ. Опять утвержденіе ровно ни на чемъ не основанное. Оно имѣло бы нѣкоторый смыслъ, еслибы въ эпоху королевы Елизаветы драматическое авторство считалось чѣмъ-то неприличнымъ. Но этого не было; вѣдь могъ же Томасъ Сэквиль, графъ Дорсетъ, близкій родственникъ королевы, быть драматическимъ писателемъ, имя котораго осталось въ исторіи: такъ онъ сочинилъ драму "Гордобукъ",-- первую правильную англійскую драму, и вслѣдствіе этого считается предшественникомъ Шекспира.
Какъ могло случиться,-- спрашиваютъ дальше бэконьянцы,-- что два знаменитѣйшіе писателя своего времени, Шекспиръ и Бэконъ, никогда не упоминали въ своихъ произведеніяхъ или въ своей перепискѣ другъ о другѣ? Когда читаешь "Essaye" Бэкона и пьесы Шекспира, то невольно поражаешься сходствомъ идей и формъ языка, встрѣчаешь тѣ же ошибки и тѣ же цитаты. А частое употребленіе юридическихъ выраженій, совершенно естественное у Бэкона, который былъ однимъ изъ образованнѣйшихъ людей своего времени и извѣстнымъ юристомъ,-- не поражаетъ ли у простого, дюжиннаго актера? Затѣмъ, уваженіе къ сословнымъ привилегіямъ не приличнѣе ли въ канцлерѣ, чѣмъ въ бѣдномъ актерѣ, который могъ только страдать отъ этихъ привилегій? И, наконецъ, какъ объяснить, что простой актеръ, вышедшій изъ народной среды, не получившій систематическаго образованія, такъ глубоко проникъ въ тайны политики?
Здѣсь опять мы встрѣчаемся съ контрастомъ, такъ сильно поразившимъ миссъ Бэконъ,-- контрастомъ громадныхъ знаній, усматриваемыхъ въ шекспировскихъ произведеніяхъ, съ положеніемъ актера, не получившаго никакого образованія. Контрастъ этотъ возникъ, благодаря нѣмецкой метафизической школѣ, которая съ легкой руки Шлегеля, еще съ самаго начала нынѣшняго столѣтія, стала представлять Шекспира не только какъ величайшаго творческаго генія, но и какъ величайшій умъ безпредѣльнаго всевѣдѣнія. Нѣмецкая критика, до Гервинуса включительно, всегда представляла англійскаго поэта загадочнымъ пророкомъ, превращавшимъ абстрактныя формулы въ художественные образы; она надѣляла его орудіемъ и принципами современной науки, навязывала ему званіе всевозможныхъ философскихъ системъ и превращала, такимъ образомъ, его драмы и комедіи въ безграничный синтезъ, охватывающій всѣ стремленія прошлаго, настоящаго и будущаго. Спиритуалисты, идеалисты, пантеисты, реалисты, матерьялисты, позитивисты находили въ немъ подтвержденіе своихъ доктринъ и ученій, какъ это видно, между прочимъ, изъ сочиненій Розенкранца, Фишера, Рётшера, Ульрици, Гервинуса.
Англичане, менѣе мечтательные, чѣмъ нѣмцы, предпочитающіе къ тому же факты метафизическимъ абстрактностямъ, задумали подтвердить фактами нѣмецкій парадоксъ о всевѣдѣніи Шекспира. Благодаря этому обстоятельству, образовалась престранная литература, имѣющая характеръ какого-то слѣдствія или экзамена. Геній Шекспира былъ подраздѣленъ на различныя научныя клѣтки, въ которыхъ укладывались тѣ или другія знанія. Лордъ Кемпбель провѣрилъ юридическія знанія Шекспира и былъ удивленъ, найдя вполнѣ ученаго юриста, знакомаго съ юридическими тонкостями. Бэкниль, Келлогъ, Стирисъ показали его знаніе въ медицинѣ и, въ особенности, въ психіатріи. Р. Смитъ считаетъ поэта спеціалистомъ въ сельскомъ хозяйствѣ; другіе замѣтили, что онъ былъ знакомъ съ садоводствомъ, съ ботаникой, что онъ искусился въ придворномъ этикетѣ, что верховая ѣзда не имѣла никакихъ тайнъ для поэта. Томсъ видитъ въ немъ спеціалиста по военному искусству. Блэдсъ доказываетъ, что онъ обстоятельно зналъ типографское дѣло. Епископъ Водсвортъ указываетъ на его прекрасное знакомство со священнымъ писаніемъ. Патерсонъ написалъ объемистую "шекспировскую энтомологію" и т. д. Понятно, что если все это правда, то Бэконъ былъ способнѣе написать шекспировскія произведенія, чѣмъ Шекспиръ, невѣжественный актеръ, хотя и тутъ можетъ явиться вопросъ, довольно затруднительный для рѣшенія: откуда могъ научиться Бэконъ военному искусству? какимъ образомъ онъ могъ познакомиться съ типографскимъ дѣломъ? И такъ дальше. Громадное большинство образованной публики не знакомо съ этой литературой: она слишкомъ спеціальна. Тѣмъ не менѣе, въ небольшой дозѣ, она очень любопытна и къ тому же прямо касается нашего предмета.
Нѣкто мистеръ Рисъ (Rees), написавшій цѣлую книгу подъ заглавіемъ: "Shakespeare and the Bible", очень иного распространяется о знаніяхъ Шекспира въ библіи, приводитъ множество цитатъ, дѣлаетъ сопоставленія, но изъ всего этого оказывается только, что Шекспиръ былъ знакомъ съ Библіей, вѣрнѣе -- читалъ ее, подобно всякому поэту, въ особенности въ протестантской странѣ, но о спеціальномъ знаніи этого предмета не можетъ бытъ и рѣчи. Нѣкоторыя сопоставленія любопытны. Рисъ указываетъ, между прочимъ, на слѣдующія строки "Бури" (I, 2): "Ни волоска не погибло, ни даже пятнышка, на поддерживающей ихъ одеждѣ,-- она свѣжѣе еще, чѣмъ была". Слова эти,-- прибавляетъ авторъ,-- заимствованы изъ "Дѣяній Апостоловъ" (
глава 27, стихъ 34): "Ибо ни у кого изъ васъ не пропадетъ и волоса съ головы". Для всякаго не предупрежденнаго читателя совершенно ясно, что все сходство этихъ двухъ мѣстъ заключается въ словѣ
волосы. Послѣ такого дебюта можно, конечно, потерять всякую охоту углубляться, вмѣстѣ съ мистеромъ Рисомъ или епископомъ Водсвортомъ въ богословскія познанія поэта. О теоріи юридическихъ познаній Шекспира мы уже говорили въ свое время (глава вторая, стр. 88, 89, 90, 91) и не будемъ возвращаться къ ней. Но англичане не удовлетворились тѣмъ, что прославили Шекспира великимъ юристомъ, они пошли еще дальше. Шекспиръ,-- говорятъ они,-- превзошелъ не только всѣ науки; онъ, кромѣ того, дѣлалъ настоящія открытія, которыя являлись достояніемъ науки лишь послѣ его смерти. И дѣйствительно, это справедливо, по крайней мѣрѣ, отчасти. Возьмемъ, напримѣръ, обращеніе крови. Извѣстно, что открытіе обращенія крови, создавшее настоящій переворотъ въ физіологіи, принадлежитъ Гарвею, который сдѣлалъ его въ 1619 году, спустя три года послѣ смерти Шекспира; но обнародовалъ его значительно позже -- въ 1628 году. Такимъ образомъ, открытіе было сдѣлано уже послѣ смерти Шекспира, но оно могло быть извѣстно частнымъ путемъ Бэкону, который умеръ только въ 1626 году. Между тѣмъ, поэтъ въ семидесяти восьми мѣстахъ своихъ пьесъ говорить объ обращеніи крови, какъ о фактѣ самомъ обычномъ. Это то же самое, какъ еслибы мы предположили, что Пушкинъ неоднократно упоминаетъ въ своихъ поэмахъ о механической теоріи теплоты, сдѣлавшейся достояніемъ науки въ шестидесятыхъ годахъ. Фактъ совершенно невѣроятный, невозможный, нелѣпый, а между тѣмъ по отношенію къ Шекспиру онъ буквально вѣренъ. Въ "Коріоланѣ" (I, 1): )Я разсылаю ее (пищу) по рѣкамъ вашей крови ко дворцу -- сердцу, къ сенату -- мозгу и во всѣ члены и органы человѣка; такимъ образокъ, и величайшій нервъ, и малѣйшая жилка получаютъ отъ меня все, требуемое природой для ихъ жизни". Въ "Юліѣ Цезарѣ" (II, 1): "Красныя капли, движущіяся въ моемъ грустномъ сердцѣ". Въ "Королѣ Джонѣ" (II, 5): "...Лишивъ движенія твою кровь, которая безъ того пробѣгаетъ по жиламъ", и т. д. Говорятъ, впрочемъ, что обращеніе крови въ своихъ существенныхъ чертахъ было извѣстно Галену, Парацельсу, Гиппократу; объ немъ упоминаетъ Раблэ, и къ тому же оно было довольно ясно формулировано Серветомъ въ 1563 году. Возможно ли предполагать,-- спрашиваютъ бэконьянцы:-- чтобы простой актеръ, съ утра до ночи занятый своимъ лицедѣйствомъ, былъ такъ хорошо знакомъ съ сочиненіями Галена, Парацельса, Гиппократа, Раблэ, чтобы онъ слыхалъ о Серветѣ? А что авторъ шекспировскихъ пьесъ былъ знакомъ съ ихъ сочиненіями -- опять явствуетъ изъ пьесъ. Въ пьесѣ "Все хорошо, что хорошо кончается" (II, 4): " Пароль: Тоже и я говорю: и Галеномъ, и Парацельсомъ...-- Лафе: Всѣми учеными и опытными врачами". Въ "Виндзорскихъ Кумушкахъ" (II, 3): "Что скажешь, мой Эскулапіусъ, мой Галенъ?". Думаю, однако, что не нужно прибѣгать къ бэконовской теоріи, чтобы удовлетворительно объяснить этотъ фактъ, дѣйствительно кажущійся чѣмъ-то непонятнымъ на первый взглядъ. Время Шекспира есть время англійскаго возрожденія,-- возрожденія античной цивилизаціи на сѣверной европейской почвѣ; античный міръ предсталъ, послѣ продолжительнаго мрака среднихъ вѣковъ, въ такихъ обаятельныхъ формахъ, что на него набросились, имъ жили, изучали его; классическая литература вошла въ моду, въ разговорѣ то и дѣло ссылались на Платона, Аристотеля, Софокла, Сенеку. Стоитъ открыть модный тогда романъ Лилли, "Euphues", чтобы увидѣть, до какой степени были обычными формы мысли и факты греческой и римской цивилизаціи. Латинскій языкъ былъ въ Англіи также распространенъ, какъ теперь французскій, можетъ быть даже больше: греческій языкъ входилъ въ преподаваніе, какъ обязательный предметъ; многіе на немъ говорили и писали. Елизавета, Марія Стюартъ свободно говорили на этихъ двухъ языкахъ. Они преподавались даже въ сельскихъ школахъ, и мы знаемъ, что Шекспиръ мальчикомъ учился этимъ языкамъ въ стратфордской свободной грамматической школѣ. Мудрено ли послѣ этого, что онъ зналъ кое-что о Галенѣ, Парацельсѣ, Эскулапѣ? въ особенности если мы вспомнимъ, что, поселившись въ Лондонѣ, сдѣлавшись драматическимъ писателемъ, онъ попалъ въ общество свѣтскихъ, дѣйствительно образованныхъ людей, какъ Эссексъ, Соутгэмптонъ, или такихъ солидныхъ ученыхъ, какъ Ралей, Бенъ Джонсонъ, Бэконъ.
Извѣстенъ разсказъ о томъ, какъ Ньютонъ, родившійся въ 1642 г., т. е. черезъ двадцать восемь лѣтъ послѣ смерти Шекспира, открылъ законъ тяготѣнія; но ему не нужно было прибѣгать къ наблюденію надъ падающимъ съ дерева яблокомъ, чтобы открыть этотъ законъ: онъ вполнѣ ясно формулированъ Шекспиромъ въ пьесѣ "Троилъ и Крессида" (IV, 2): "Основа зданія моей любви,-- говоритъ Крессида,-- прочна, какъ самый центръ земли, все къ себѣ притягивающій". Дѣйствительно, фактъ невѣроятный: представьте себѣ, что Лермонтовъ въ "Демонѣ", говоря о неотразимомъ вліяніи, которое производитъ демонъ на Тамару, упомянулъ бы о гипнозѣ и гипнотическомъ внушеніи! Подобный фактъ, встрѣчаемый нами у Шекспира, невозможно объяснить ссылкой на то, что законъ тяготѣнія могъ быть извѣстенъ, хотя бы въ общихъ чертахъ, при жизни Шекспира. Но слѣдуетъ прибавить, что онъ остается столь же непонятнымъ и при бэконовской теоріи, даже болѣе непонятнымъ. У Шекспира, какъ у поэта, эта мысль могла возникнуть просто какъ образъ, случайно совпавшій съ закономъ тяготѣнія, лишь впослѣдствіи открытымъ; но Бэконъ, умъ положительный, методичный, чрезвычайно сознательный и осторожный, не могъ, по свойству своего ума, даже въ сравненіи, высказать предположеніе столь большой научной важности, не имѣя на то солидныхъ резоновъ.
Тѣ же поразительные факты встрѣчаемъ мы и въ области медицинскихъ наукъ. Докторъ Бекнилъ ("Medical Knowlegde of Shakespeare", 1860) утверждаетъ въ своей любопытной книгѣ, что знанія Шекспира въ медицинѣ можно сравнить только съ современнымъ состояніемъ этой науки. Не будучи докторомъ, я не имѣю возможности судить объ этомъ предметѣ, но такое мнѣніе кажется мнѣ весьма преувеличеннымъ; во всякомъ случаѣ несомнѣнно, что въ судебной медицинѣ Шекспиръ можетъ считаться экспертомъ. Броунъ ("The Forum", 1856), разсказываетъ, что въ процессѣ Фроста (убійство) защита пыталась доказать, что жертва покончила жизнь самоубійствомъ. Когда предсѣдатель суда спросилъ извѣстнѣйшаго въ Америкѣ доктора-эксперта, въ чемъ заключаются признаки насильственной смерти? Онъ отвѣчалъ, что современное состояніе знанія не позволяетъ ему отвѣчать на этотъ предметъ категорически, но прибавилъ, что лучшее перечисленіе признаковъ смерти отъ задушенія находится у Шекспира, и привелъ слѣдующее мѣсто изъ второй части "Генриха VI" (III, 2): "Посмотрите, какъ остановилась кровь на лицѣ его; часто видалъ я умершихъ естественной смертью; ихъ лица -- цвѣта пепельнаго, блѣдны, впалы, безкровны, потому что въ борьбѣ со смертью сердце привлекаетъ всю кровь къ себѣ на помощь, и она застываетъ вмѣстѣ съ нимъ, и не возвращается уже румянить и украшать щеки. Но тутъ, посмотрите,-- лицо его черно, налито кровью, глаза раскрыты болѣе обыкновеннаго, какъ у человѣка, который въ борьбѣ за жизнь боролся сильно и умерщвленъ насильственно. Взгляните на простыню: къ ней пристали клочки волосъ его, всегда расчесанная борода его всклокочена въ безпорядкѣ, какъ жатва, прибитая бурей. Онъ умерщвленъ; въ доказательство -- достаточно и малѣйшаго изъ этихъ признаковъ". Не напоминаетъ ли это судебно-медицинскаго протокола даже по формѣ изложенія?
Всякое дѣйствующее лицо Шекспира имѣетъ свой опредѣленный, точно обозначенный темпераментъ, въ зависимости отъ котораго находятся всѣ душевные процессы; герой у Шекспира не только живетъ и дѣйствуетъ согласно своему темпераменту, но сохраняетъ его даже въ болѣзни и въ самомъ актѣ смерти; въ этомъ отношеніи, какъ и во всѣхъ другихъ, великій поэтъ никогда не жертвуетъ правдой ради сценическаго эффекта, какъ это дѣлаютъ Шиллеръ и Викторъ Гюго. Возьмемъ одинъ лишь примѣръ. Толстый и жирный Фальстафъ, развратникъ и пьяница, страдаетъ подагрой и во время припадковъ болѣзни впадаетъ въ меланхолическій тонъ, мизантропничаетъ; извѣстно, какую слабость онъ имѣлъ къ женщинамъ, а между тѣмъ, по словамъ Куикли, "онъ иногда дѣйствительно нападалъ на женщинъ, но тогда онъ былъ въ хандрѣ и говорилъ о вавилонской блудницѣ". Подобно большинству пьяницъ, онъ умираетъ отъ прилива крови къ мозгу и отъ воспаленія мозговыхъ оболочекъ (менингитисъ), "Когда я увидала,-- разсказываетъ Куикли,-- что онъ началъ ощупывать и дергать одѣяло, играть цвѣтами и улыбаться, глядя на кончики пальцевъ,-- я тотчасъ догадалась, что ему одна уже дорога". Эти автоматическія, безсознательныя движеніи рукъ и пальцевъ, называемыя въ медицинѣ карфолоней, являются вѣрнымъ признакомъ приближающейся смерти и чаще всего встрѣчаются при воспаленіи мозговыхъ оболочекъ. Въ то же время, по описанію Шекспира, у Фальстафа "носъ заострился", кровь отлила отъ оконечностей, температура понижается отъ оконечностей къ центру. "Тогда, -- разсказываетъ Куикли, присутствовавшая при агоніи Фальстафа,-- онъ попросилъ меня положить побольше одѣялъ на ноги; я подсунула руку водъ одѣяло и пощупала его ноги,-- холодненько, какъ камень, пощупала потомъ колѣни, и такъ все выше и выше,-- и все холодно какъ камень".-- Здѣсь въ каждомъ словѣ -- живое, непосредственное наблюденіе, но наблюденіе чрезвычайно сознательное,-- научное, если можно такъ выразиться,-- удерживающее въ памяти только тѣ черты, которыя наиболѣе важны, наиболѣе существенны для характеристики явленія. И такихъ наблюденій въ шекспировскихъ пьесахъ встрѣчаются тысячи, такъ что не знаешь, чему больше удивляться,-- великому ли творчеству поэта, создающему самый роскошный міръ фантазіи, или величію его ума?
И, однако, не всегда Шекспиръ былъ такъ точенъ; ему приходилось дѣлать довольно крупныя ошибки. Одну изъ такихъ ошибокъ мы встрѣчаемъ, между прочимъ, въ катастрофѣ смерти Дездемоны. Отелло не убиваетъ ее какимъ нибудь острымъ оружіемъ, онъ только сдавливаетъ ей горло и душитъ, такъ что смерть является исключительно вслѣдствіе асфикціи. Еслибы эта механическая причина сдавливанія горла и недостатка въ воздухѣ была удалена вовремя, то жизнь, конечно, возвратилась бы къ ней,-- другими словами, Дездемона не умерла бы, еслибы послѣ задушенія она могла дышать. Но Дездемона, уже послѣ насилья, произноситъ нѣсколько словъ и умираетъ. Слѣдовательно, если она говорила, то дышала, а если дышала, то невозможно, чтобы она умерла отъ асфикціи. Если уже необходимо было, чтобы Дездемона умерла отъ асфикціи,-- то прощальныя слова ея должны быть вычеркнуты. Другую ошибку мы находимъ въ "Гамлетѣ". Токсическое дѣйствіе бѣлены далеко не таково, какимъ его описываетъ тѣнь отца Гамлета. Онимюсъ утверждаетъ, что бѣлена, влитая въ ухо спящаго человѣка, не можетъ причинить смерти.
Эти двѣ ошибки (насколько мнѣ извѣстно, другихъ медицинскихъ ошибокъ у Шекспира не было замѣчено) съ лихвой выкупаются поразительнымъ знаніемъ характера, темперамента, механизма воли, эмоцій, всѣхъ самыхъ сложныхъ умственныхъ и эмоціональныхъ процессовъ,-- словомъ -- психологіей, составляющей неизбѣжный матеріалъ для всякаго драматурга. Но Шекспиръ, вопреки всѣмъ другимъ драматургамъ, почти всегда выходитъ за предѣлы психологіи и вторгается въ область психіатріи. Теорія галлюцинацій разработана у него чрезвычайно обстоятельно, со всевозможной полнотой, во всѣхъ своихъ формахъ, у Гамлета, Макбета, Ричарда III, Брута; меланхолическій темпераментъ въ чистомъ видѣ онъ изучалъ на Жакѣ ("Какъ вамъ угодно") и въ припадкахъ первичныхъ формъ умопомѣшательства у Гамлета и Тимона Аѳинскаго, наконецъ, полное умопомѣшательство -- у короля Лира и Офеліи. Мнѣ бы пришлось написать цѣлую книгу, еслибы я вздумалъ резюмировать заключеніе медицинскихъ авторитетовъ объ этихъ сторонахъ творчества Шекспира {Болѣе подробно я объ этомъ, впрочемъ, говорилъ въ главѣ двѣнадцатой, стр. 460--468.}. Эту экскурсію въ область науки я окончу однимъ только замѣчаніемъ. Шекспиру не нужно было быть ученымъ энциклопедистомъ, подобно Бэкону, даже напротивъ, ученость повредила бы его творчеству, ослабила бы его, развивая въ умѣ рефлексію и привычку къ отвлеченному мышленію. Изъ того, что мы несомнѣнно знаемъ,-- Бэконъ былъ великій ученый, но самый посредственный поэтъ. Творческій умъ не нуждается въ знаніи, чтобы угадывать мѣру. Гомеръ, можетъ быть, не умѣлъ читать и писать, а его "Иліада" и "Одиссея" поражаютъ глубиной наблюдательности; то же самое можно сказать о "Нибелунгахъ", о "Беовульфѣ", о нашихъ народныхъ былинахъ. Какимъ образомъ, эти первобытные люди -- творцы этихъ великихъ произведеній -- такъ глубоко проникли въ тайники человѣческой натуры? Это -- тайна творческаго генія, которая, вѣроятно, никогда не будетъ раскрыта наукой.
Но возвратимся, собственно, къ бэконьянцамъ и къ ихъ пресловутой теоріи.
Главнѣйшій аргументъ бэконьянцевъ заключается въ сличеніяхъ сочиненій Бэкона съ сочиненіями Шекспира; множество мѣстъ, совершенно тожественныхъ, какъ у того, такъ и у другого, доказываютъ, по ихъ мнѣнію, что бэконовскія сочиненія и Шекспировскія могли быть писаны однимъ человѣкомъ. Такъ какъ было бы нелѣпостью предположить, что Шекспиръ могъ написать "Novum organum", то приходится по необходимости заключить, что авторъ Шекспировскихъ произведеній -- Бэконъ.
Напримѣръ, они берутъ "Essay on Gardens" Бекона и такъ называемую "cottage scene" въ "Зимней сказкѣ" (IV, 3) и находятъ удивительныя совпаденія. У Бэкона, напримѣръ, встрѣчается мысль: "Въ декабрѣ, январѣ и послѣдней части ноября, вы должны брать такія растенія, которыя бываютъ зелены зимой... размаринъ... лаванда... душица". Въ "Зимней Сказкѣ": "Позвольте предложить вамъ, почтенные господа, размаринъ и руту,-- они и зимой не утрачиваютъ ни зелени, ни благоуханія". У Бэкона: "Первинками въ мартѣ являются фіалки, въ особенности голубыя, желтый нарцисъ; въ апрѣлѣ слѣдуютъ бѣлая двойная фіалка, бѣлая буквица, касатникъ и лиліи всѣхъ сортовъ, блѣдный нарцисъ". Въ "Зимней Сказкѣ": "Нарцисы, являющіеся еще до прилета жаворонковъ, и очаровывающіе красой своей даже и непостоянные вѣтры марта... фіалки темныя... блѣдныя первинки... гордыя буквицы и царскіе вѣнцы, и лиліи всѣхъ возможныхъ родовъ"... У Бэкона: "Въ маѣ и іюнѣ являются: гвоздика всѣхъ сортовъ, французскіе ноготки, цвѣтущая лаванда; въ іюлѣ -- гвоздика всѣхъ сортовъ". Въ "Зимней Сказкѣ": "Годъ, почтенный господинъ, близится уже къ старости; въ это время, когда лѣто не умерло, а дрожащая зима не родилась еще, лучшіе цвѣты, конечно, гвоздика и махровые левкои... вотъ благоухающая лаванда, мята, чебёръ, майоранъ, ноготки засыпающіе и, слезясь, пробуждающіеся вмѣстѣ съ солнцемъ; все это цвѣты середины лѣта"... Дѣлая эти и подобныя сличенія, бэконьянцы спрашиваютъ: не являются ли выраженія, приводимыя у Бэкона, какъ бы первымъ, черновымъ наброскомъ того, что разцвѣтаетъ въ такую роскошную поэзію въ "Зимней Сказвѣ"? И когда мы узнаемъ, прибавляютъ они, что "Essay on Gardens" Бэкона было напечатано не раньше 1625 года, спустя девять лѣтъ послѣ смерти Вильяма Шекспира, то является почти очевиднымъ, что авторы "Essay on Gardens", и "Зимней Сказки" -- одно и то же лицо, а именно Бэконъ. Такую очевидность могутъ усматривать одни только бэконьянцы. Въ мѣстахъ, приведенныхъ нами, нѣтъ ничего своеобразнаго, исключительнаго: это не болѣе какъ сообщеніе самыхъ обыденныхъ свѣдѣній, извѣстныхъ всякому англійскому крестьянину, имѣющему дѣло съ садоводствомъ. Шекспиръ, воспитанный въ деревнѣ, въ зажиточной семьѣ крестьянъ, конечно, до мелочей зналъ все это, точно такъ же, какъ и Бэконъ, который любилъ цвѣты и занимался ими. Что удивительнаго, что говоря объ однихъ и тѣхъ же явленіяхъ, они указываютъ на одни и тѣ же растенія? Наконецъ, развѣ не могло существовать въ то время какого нибудь популярнаго руководства къ садоводству, которымъ пользовались какъ Шекспиръ, такъ и Бэконъ? Очевидно, что такими сличеніями невозможно что-либо доказать. Г-жа Поттъ это почувствовала и принялась, какъ мы уже знаемъ, за "Промусъ" Бэкона. Была ли она счастливѣе?
Мы даже приблизительно не можемъ прослѣдить всей аргументаціи г-жи Поттъ: на это потребовалось бы слишкомъ много мѣста. Поэтому намъ приходится ограничиться нѣсколькими примѣрами. Эти примѣры мы беремъ наудачу, безъ всякаго желанія выбирать лишь самые слабые. Подъ нумеромъ 653 мы встрѣчаемъ въ "Промусѣ" выраженіе: "Thought is free". (Мысль свободна). Вѣроятно, выраженіе это, не имѣющее впрочемъ, ничего особеннаго, было встрѣчено Бэкономъ въ какой нибудь книгѣ и отмѣчено имъ для какой либо цѣли, которая теперь ускользаетъ отъ насъ. Г-жа Поттъ находитъ подходящія выраженія въ нѣсколькихъ мѣстахъ шекспировскихъ пьесъ: въ "Бурѣ" (III, 2) -- "Мысль свободна*; въ Двѣнадцатой ночи" (I, 3) -- то же самое, въ "Мѣрѣ за мѣру" (V, 1) -- точно такъ же.-- Подъ No 751 находимъ переводъ изъ Эразма. "To stumble at the threshold. (In limine offendere, т. е. споткнуться на порогѣ). Въ параллель къ этому выраженію, мы видимъ въ третьей части Генриха VI (IV, 7): "кто споткнулся, вступая въ дверь,-- не жди добра по входѣ". Подъ No 639 Бэконъ отмѣчаетъ поговорку: "ТЬе cat would eat fish bat she will not wett her foote"; т. е. кошка желала бы съѣсть рыбу, но не хочетъ замочить своихъ лапокъ. Въ "Макбетѣ" (I, 7): "Подчиняя "хочу" слабодушному "не смѣю", какъ жалкая кошка пословицы". Указывая на это мѣсто, г-жа Поттъ забываетъ, однако, прибавить, что эта поговорка взята Бэкономъ изъ сборника пословицъ Гейвуда, очень распространеннаго въ Англіи во времена Шекспира. Впрочемъ, англійская пословица есть, вѣроятно, не болѣе, какъ переводъ слѣдующей латинской поговорки: "Catus amat pisces, sed non vult tingere plantas". Вообще слѣдуетъ замѣтить, что самыя любопытныя сближенія можно найти въ отдѣлѣ англійскихъ пословицъ "Промуса", а англійскія пословицы, конечно, должны были быть гораздо лучше извѣстны Шекспиру, чѣмъ Бэкону. Въ "Промусѣ" встрѣчается выраженіе, изъ котораго можно заключить, что сборникъ Гейвуда ходилъ въ шекспировское время изъ рукъ въ руки и служилъ какъ бы общей добычей всѣхъ писателей, прославившихъ вѣкъ Елизаветы. Нѣтъ, поэтому, ничего удивительнаго, что и Шекспиръ почерпалъ изъ него сырой матеріалъ, какъ почерпалъ его и изъ другихъ книгъ, попадавшихся ему. Тѣмъ не менѣе противорѣча себѣ, г-жа Поттъ въ предисловіи старается убѣдить читателя, что пословицы, выраженія, фразы, вошедшія въ "Промусъ" и въ шекспировскія пьесы, почти совершенно не употреблялись въ тогдашней (и прежней) литературѣ и, слѣдовательно, были какъ бы личнымъ достояніемъ Бэкона. Такое утвержденіе вполнѣ несостоятельно и совершенно теряетъ всякое значеніе, когда мы внимательно станемъ читать Лилли, Марло, Пиля, Кида, Бенъ Джонсона.
Воспользуемся еще однимъ сличеніемъ, которое представляется болѣе интереснымъ. Подъ No 1496 "Промуса" стоитъ слѣдующая старо-французская пословица: "Homme rouge et femme barbue de cinquante ans pas de salue". Въ переводѣ г-жи Поттъ эта пословица звучитъ такъ: "Красный мужчина и бородатая женщина пятидесяти лѣтъ,-- ничего хорошаго не жди отъ нихъ". На какихъ соображеніяхъ основываетъ г-жа Поттъ свой переводъ -- неизвѣстно; во всякомъ случаѣ, въ той редакціи, въ которой пословица является у Бэкона,-- до смысла пословицы трудно добраться. Очевидно, текстъ перевранъ или испорченъ; такъ, напримѣръ, слово "salue" поставлено въ глагольной формѣ, хотя по смыслу оно должно бы имѣть форму существительнаго. Самая фраза до такой степени отличается отъ смысла общеизвѣстной пословицы того времени, что никакая поправка не можетъ быть сдѣлана безъ изслѣдованія рукописи "Промуса". Необходимо также прибавить, что форма пословицы -- эллиптическая и этимъ обстоятельствомъ, вѣроятно, объясняется промахъ въ переводѣ. Вѣроятно, своей загадочностью пословица обязана тому, что попала въ "Промусъ" Бэкона. А между тѣмъ, пословица эта -- одна изъ самыхъ любопытныхъ пословицъ въ литературномъ отношеніи. Во Франціи, Италіи и Испаніи очень распространено повѣрье, что "красный человѣкъ" и бородатая женщина -- колдуны. Ассоціація краснаго цвѣта и чертовщины -- весьма древняго происхожденія. Въ словарѣ французской академіи, подъ выраженіемъ: "homme rouge" описано сверхъестественное существо, которое, по повѣрьямъ нижней Бретани, посѣщаетъ берега этой мѣстности и таскаетъ въ море одинокихъ путешественниковъ. Но очевидно, что здѣсь слово rouge скорѣе относится въ цвѣту платья, чѣмъ къ цвѣту лица или волосъ (рыжихъ). Такъ, королевскихъ мушкетеровъ называли "enfants rouges"; во Франціи и теперь еще англійскихъ солдатъ въ красныхъ панталонахъ называютъ "красными дьяволами". Касательно волосъ или лица эпитетъ скорѣе будетъ "roux" (рыжій), что ведетъ за собой обнаруженіе другой ошибки въ текстѣ Бэкона. Въ Италіи и въ Испаніи, точно такъ же, какъ и во Франціи, встрѣчаются различные варіянты этой пословицы, изъ сопоставленія которыхъ можно добраться до истиннаго ея смысла. Ясно, что замѣтка въ "Промусѣ" указываетъ на кристаллизацію суевѣрія. Суевѣріе это утверждаетъ, что опасно встрѣчаться съ краснымъ колдуномъ и бородатой женщиной (колдувьей) въ закрытомъ мѣстѣ, на разстояніи меньшемъ, чѣмъ пятьдесятъ шаговъ, изъ чего можно заключить, что въ замѣткѣ Бэкона стоитъ: "de cinquante pas on ne les salue". Между тѣмъ, г-жа Поттъ въ своеѵъ переводѣ превращаетъ мужчину въ краснолицаго, а женщину въ пятидесятилѣтнюю, и затѣмъ, безъ всякихъ сомнѣній, приступаетъ въ отъисканію параллельныхъ мѣстъ у Шекспира.
Какъ и всегда, она ихъ находитъ, и на этотъ разъ даже въ довольно большомъ количествѣ. Четыре цитаты изъ "Генриха IV" доказываютъ, что у хвастуна, архи-безбожника Бардольфа, отъ котораго ничего добраго, очевидно, ждать нельзя,-- красное лицо, а носъ похожъ на "адское пламя". Затѣмъ, собственно ради пятидесятилѣтней женщины, приводится выдержка изъ "Короля Лира" (III, 7): " Регана: Это что такое, собака? -- Служитель: Будь у васъ борода на подбородкѣ, вытеребилъ бы я ее теперь!" И затѣмъ, въ томъ же "Королѣ Лирѣ" (IV, 6): "А! Гонерилья! съ сѣдой бородой!" Такимъ образомъ, если вѣрить г-жѣ Поттъ, у Гонерильи была борода и поэтому отъ нея нельзя было ожидать ничего хорошаго,-- недаромъ же она изображена такой вѣдьмой! Къ несчастью для г-жи Поттъ, текстъ указываетъ только на бредъ безумнаго старика и къ тому же "сѣдая борода" принадлежитъ Глостеру, котораго безумный король принимаетъ за Гонерилью. Итакъ, оба примѣра ничего не доказываютъ, такъ какъ ни одинъ не относится къ бородатой женщинѣ.-- Изъ семи цитатъ, приведенныхъ г-жею Поттъ, только двѣ болѣе или менѣе подходятъ къ пословицѣ. Въ "Виндзорскихъ кумушкахъ" (IV, 2) Эвансъ говоритъ: "По моему соображенію, эта женщина (т. е. переодѣтый въ женщину Фальстафъ) дѣйствительно -- колдунья. Я не люблю, когда у женщины большая борода, а у этой изъ подъ головнаго платка я усмотрѣлъ большую бороду". Затѣмъ, въ "Макбетѣ" (I, 3) вѣдьмы также бородаты. "Вы, должно быть, женщины, хотя ваши бороды и заставляютъ меня сомнѣваться въ этомъ". Но приводя эти цитаты, г-жа Поттъ забываетъ, что Шекспиръ чувствовалъ какую-то слабость къ средневѣковымъ суевѣріямъ, которыя были извѣстны ему, можетъ быть, лучше, чѣмъ кому либо въ его время; она забываетъ также и театральныя традиція его времени. Въ послѣдней цитатѣ, напримѣръ, очень можетъ быть,-- скрытъ намекъ на актера, игравшаго вѣдьму. Извѣстно, что тогда женскія роли исполнялись молодыми мужчинами; правда, имъ вмѣнялось въ обязанность брить бороды, но это не всегда могло быть выполняемо, въ особенности, когда приходилось спѣшить съ выходомъ на сцену. Еслибъ г-жа Поттъ помнила все это, то ей бы не было ни малѣйшей нужды для объясненія этихъ мѣстъ прибѣгать къ "Промусу" Бэкона.
Этихъ примѣровъ, я думаю, будетъ совершенно достаточно, чтобы прійти къ заключенію, что ссылкамъ и выводамъ г-жи Поттъ, ни въ какомъ случаѣ не приходится довѣрять. Ея трудъ, безъ сомнѣнія, почтененъ, но выводы совершенно легкомысленны, не только по недостатку настоящаго критическаго ума и метода, но и благодаря печальной цѣли, къ которой она стремится. Непріятно прійти къ заключенію, что это громадное "Усиліе любви" ("Love's labour") совершенно "безплодно" ("Lost";-- извѣстно, что одна изъ комедій Шекспира называется Love's Labour's lost). Безъ конца можно было бы указывать на ошибки г-жи Поттъ, на ея непониманіе смысла и текста, на ея неумѣнье приняться за критическій разборъ. И тотъ, кто предпринялъ бы неблагодарный трудъ провѣрить ея книгу, въ сущности послѣдовалъ бы старинной французской пословицѣ, которая также вошла въ "Промусъ", но аналогическаго мѣста у Шекспира не указано г-жею Поттъ: "А laver la teste d'un asne on ne perd que le temps et la lexive".
Остается ли еще что нибудь въ бэконовской теоріи, на что слѣдовало бы указать? Едва ли. Я указалъ, если не ошибаюсь, на все, что имѣетъ какой либо интересъ,-- историческій или критическій. Въ общемъ, аргументація бэконьянцевъ сводится къ слѣдующему: Бэконъ, а не Шекспиръ долженъ быть авторомъ Шекспировскихъ произведеній; всѣ свѣдѣнія о томъ, что Шекспиръ былъ драматическимъ писателемъ, сбивчивы, темны, или не заслуживаютъ вѣры (я уже указалъ, что это положеніе совершенно несостоятельно и противорѣчитъ историческимъ фактамъ). По мнѣнію бэконьянцевъ, Шекспиръ былъ только актеръ и антрепренеръ театра. Нѣкоторые изъ бэконьянцевъ, между прочимъ и Смитъ, думаютъ, что этотъ актеръ не умѣлъ даже писать; но другіе бэконьянцы (Морганъ) возстаютъ противъ такого утвержденія, ссылаясь на завѣщаніе. Предполагается, что Шекспиръ въ качествѣ антрепренера или Iohannes factotum (слѣдуя выраженію Грина) переписывалъ только пьесы для актеровъ и, вслѣдствіе этого, рукописи назывались шекспировскими. Отъ такого смѣшенія пьесъ, сочиняемыхъ Шекспиромъ или только переписываемыхъ имъ, и произошелъ весь сумбуръ "правовѣрной" шекспировской критики. Въ подтвержденіе этого, указывается на одно обстоятельство, дѣйствительно довольно любопытное: въ изданіи 1623 года, предпринятомъ актерами Геминджемъ и Конделемъ, товарищами Шекспира,-- встрѣчается очень много ошибокъ, несообразностей, небрежностей; между прочимъ, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ этого изданія имена дѣйствующихъ лицъ, напр., "Balthazar", "Dogberry", "Verges" замѣнены другими: "Jacques Wilson", "Andrew", "Cowley", "Kempe",-- дѣйствительными фамиліями актеровъ, игравшихъ въ театрѣ "Глобусъ" въ шекспировскихъ пьесахъ. Замѣчаніе это, однако, нисколько не говоритъ въ пользу бэконьянцевъ: Геминджъ и Кондель, несомнѣнно имѣли сценическія рукописи самого Шекспира,-- это они и сами утверждаютъ въ своемъ предисловіи,-- но изъ того, что въ этихъ рукописяхъ нѣкоторыя имена дѣйствующихъ лицъ замѣнялись фамиліями актеровъ, игравшихъ эти роли,-- еще ровно ничего не слѣдуетъ; Шекспиръ не только могъ, но и во всякомъ случаѣ самъ исполнялъ работу переписчика и для удобства сценической постановки иногда, а можетъ бытъ и всегда, писалъ фамиліи актеровъ, вмѣсто именъ дѣйствующихъ лицъ, но это онъ могъ продѣлывать надъ своими собственными пьесами, какъ и надъ пьесами другихъ лицъ. главный аргументъ бэконьянцевъ, разумѣется, находится не тутъ, а въ сличеніяхъ и сопоставленіяхъ бэконовскихъ сочиненій съ шекспировскими произведеніями. Этотъ аргументъ, если слѣдовать строгому и правильному критическому методу, доказываетъ лишь одно: что какъ Шекспиръ, такъ и Бэконъ жили въ одно время (въ чемъ никто никогда не сомнѣвался), приблизительно въ одномъ обществѣ, питались одною и тою же умственной пищей и поэтому очень часто сталкивались въ мысляхъ и даже въ формахъ языка. Съ людьми одной литературной эпохи это всегда бываетъ. Возьмите, напр., Пушкина и князя Вяземскаго. Если мы устранимъ вопросъ о размѣрахъ таланта этихъ двухъ русскихъ поэтовъ, если мы остановимся только на формальной сторонѣ языка, стихосложенія и идей, то, несомнѣнно, увидимъ много общаго; слѣдовало ли бы изъ этого, что Вяземскій есть Пушкинъ, а Пушкинъ есть Вяземскій?
Наконецъ, переписка Бэкона даетъ послѣдній и самый важный аргументъ бэконьянцамъ. Извѣстно, что Бэконъ любилъ переписываться шифромъ; можетъ быть на это были свои причины. Въ его перепискѣ есть много темнаго, непонятнаго; встрѣчаются таинственныя фразы, говорится о какихъ-то произведеніяхъ Бэкона, которыя выходили будто бы подъ чужимъ именемъ или подъ псевдонимомъ. Можетъ быть, все это такъ и было, но развѣ изъ этого слѣдуетъ, что эти произведенія Бэкона, выходившія подъ чужимъ именемъ, суть шекспировскія пьесы? Къ сожалѣнію, на этомъ именно пунктѣ, какъ кажется, остановились бэконьявцы; и теперь прилагаютъ всѣ свои усилія, чтобы его доказать. Нѣкто г. Игнатіусъ Довнелли на предполагаемомъ шифрѣ Бэкона не только построилъ цѣлую теорію, но увѣренъ, что окончательно разрушилъ шекспировское "суевѣріе", доказавъ, какъ дважды два четыре, что въ самихъ шекспировскихъ пьесахъ существуетъ доказательство ихъ принадлежности Бэкону. На эту удивительную мысль г. Доннелли набрелъ, благодаря какой-то дѣтской книжкѣ, въ которой говорилось о шифрѣ или тайномъ письмѣ, изобрѣтенномъ Бэкопомъ. Такой шифръ, дѣйствительно, существуетъ; г. Доннелли его изучилъ и, путемъ самыхъ изумительныхъ умозаключеній, пришелъ къ убѣжденію, что въ шекспировскихъ пьесахъ скрыта и разсказана этимъ шифромъ цѣлая исторія, доказывающая, что произведенія, приписываемыя Шекспиру, въ дѣйствительности принадлежатъ Бэкону. Въ своей объемистой книгѣ: "The Great Cryptogram" (2 vols; London, 1888) г. Доннелли приводитъ даже часть этой исторіи.
Но какимъ образомъ онъ пришелъ къ такому удивительному открытію, долженствующему поразить всю вселенную? Правду говоритъ русская пословица, что не боги горшки лѣпятъ. Г. Доннелли -- не богъ, онъ даже и пороха не выдумалъ, а между тѣмъ доказалъ, что не кто иной, а Бэконъ -- авторъ "Гамлета", "Лира", "Макбета". Разсматривая изданіе in-folio 1623 года, онъ былъ пораженъ многими странностями этого изданія, странностями, о которыхъ мы говорили въ введеніи. Между прочимъ, онъ замѣтилъ, что тамъ очень часто попадаются слова, набранныя курсивомъ, слова въ скобкахъ или соединенныя знакомъ тире,-- безъ всякой видимой причины. Онъ заключилъ, что въ этихъ странностяхъ есть указаніе на шифръ. Такъ, напримѣръ, на страницѣ 53 онъ отыскалъ курсивное слово bacon (употребляемое, разумѣется, не какъ имя собственное, а какъ нарицательное, означающее: свинья). Если считать сверху страницы, то это слово будетъ 371 словомъ. Эту послѣднюю цифру онъ дѣлитъ на 53 и получаетъ въ частномъ 7. Но что означаетъ эта послѣдняя цифра? Послѣ долгихъ изысканій онъ нашелъ, что на страницѣ 53 всѣхъ курсивныхъ словъ семь. Такое совпаденіе, разсудилъ онъ, не случайно. Продолжая дальше свое разслѣдованіе, онъ, однако, натолкнулся на затрудненіе: не всякое курсивное слово есть результатъ приведеннаго нами вычисленія. Поэтому, въ теорію пришлось ввести кое-какія исключенія, которые, конечно, устранили затрудненіе. Такихъ исключеній оказалось очень много; почти для каждаго отдѣльнаго случая Доннелли принужденъ былъ "расширять" теорію путемъ исключеній. Было бы слишкомъ долго и совершенно безполезно разсказывать весь процессъ изысканій Доннелли; пользуясь въ самой широкой степени системой исключеній, Доннелли въ концѣ концовъ достигъ желаемой пристани. Благодаря какому-то таинственному пути, о которомъ онъ, однако же, умалчиваетъ, Доннелли нашелъ, что коренныя цифрами шифра суть цифры 505, 506, 516, 523 и кромѣ того еще какія-то "модифицирующія" цифры, найденныя тоже таинственнымъ путемъ. Изъ этихъ цифръ въ соединеніи съ различными ариѳметическими манипуляціями, совершаемыми надъ курсивными словами, словами въ скобкахъ, словами соединенными тире и различными числами словъ и страницъ, Доннелли составилъ пять таблицъ, благодаря которымъ онъ и отыскалъ "исторію". Попробую дать обращикъ соображеній Доннелли.
Откройте in-folio на страницѣ 76. Считайте слова съ конца сцены второй. Вы найдете, что всѣхъ словъ въ сценѣ находится 448 (за исключеніемъ словъ курсивныхъ, но слова, соединенныя тире, считая за одно слово). Вычтите изъ 505 число 448; въ остаткѣ получится 57. Теперь считайте слова на второмъ столбцѣ, и вы получите, что 57-е слово есть слово her. Примѣняя этотъ пріемъ дальше, Доннелли находитъ цѣлую фразу: "Her Grace is furious" (Ея милость взбѣшена), которая и есть начало знаменитой "исторіи". Найденную такимъ образомъ исторію Доннели приводитъ въ своей книгѣ. Тутъ, самъ Бэконъ разсказываетъ какъ Елизавета, узнавъ содержаніе трагедіи, "Ричардъ II", была сильно разгнѣвана и приказала арестовать предполагаемаго автора трагедіи, Шекспира. Шекспиръ скрылся, но ей намекнули, что дѣйствительный авторъ -- не Шекспиръ, а Бэконъ. Боясь преслѣдованій, а можетъ быть и пытки, Бэконъ пытался отравиться... и проч. Все это разсказываетъ самъ Бэконъ, распространяясь о томъ, какъ онъ писалъ пьесы Шекспира, кто такой Шекспиръ и проч.-- Все это, разумѣется, ниже всякой возможной критики, что, впрочемъ, объяснилъ одинъ остроумный англичанинъ. Онъ примѣнилъ пріемъ Доннелли въ "Пиквивскому клубу" Диккенса и доказалъ, какъ дважды два четыре, что романы Диккенса писаны не Диккенсомъ, а Гладстономъ. И дѣйствительно, этимъ путемъ можно доказать все, что угодно.
Бэконьянцы, породивъ въ своей средѣ такого "изслѣдователя", какъ Доннелли, окончательно похоронили себя и свою теорію.