На берегу одного из озер, разбросанных между многочисленными холмами, в Познани лежал участок поля, огороженный жердями.
В самом углу этого загона стояла убогая повозка. Бока ее соединялись досками, в просветы между которыми набиты обрывки и клочья разных материй. Брезент, задубевший от обильного смазывания дегтем, служил своеобразной крышей. Это был один из передвижных домов, которыми пользуются многие поляки, уклоняясь от варварского налога на недвижимость, установленного прусским правительством. Унылый, обшарпанный вид этого жилища, многочисленные неудобства -- все свидетельствовало о крайней нищете. Даже двери обитателям повозки заменяла пара отодвигаемых досок.
Ею и воспользовались двое мужчин в одежде польских крестьян. Соскользнув на землю, они медленно направились к маленькому озеру.
На стоячей воде плавала источенная червями лодка, прикрепленная к береговому колу заржавевшей цепью.
Один из подошедших сел в нее и вставил весла в деревянные уключины. Другой, согнувшись, присел на откосе, опершись руками о борт суденышка.
-- Значит, ты твердо решил, Ваницкий? -- с печальной серьезностью произнес севший в лодку человек.
-- Да, я оставлю все! -- ответил другой и, точно смеясь сквозь слезы, прибавил:
-- Положим, этого "всего" очень немного: прусская казна успела нас обстричь под гребенку...
Он указал на огороженный участок:
-- Вот все, что у меня осталось... Я не в силах больше бороться... Единственное мое желание, чтобы обе дочки хорошо знали тот язык, на котором мать сказала им вечное "прости"!
-- Не беспокойся! Комитет Справедливости позаботится о них.
-- Тогда, Слава, возвращайся к братьям в Комитет Справедливости. Передай им, что Ваницкий достаточно намаялся и теперь хочет отомстить!..
Слава ухватился за весла, но собеседник задержал его:
-- Погоди... Я хочу тебе что-то напомнить. Настаивай, чтобы предупредили профессора Берского.
-- Его предупредят, если окажется возможным. Приготовься к завтрашней ночи... Опоздаешь -- арестуют.
-- Я буду точен, не сомневайся, Слава.
Поднявшись во весь рост и оттолкнув лодку от берега, Ваницкий мрачно прошептал:
-- Отправляйся, и Христос с тобой!
Лодка отплыла. Ее очертания становились все менее отчетливыми. Вот она превратилась в тень и, наконец, совсем растаяла в сгустившемся тумане...
Тогда Ваницкий порывисто поднял руку к уже успевшему потемнеть небу. Это был жест отчаяния.
-- Я был агнцем отчизны, а теперь стану ее волком!..
Подобно многим своим землякам, Ваницкий был мелким собственником. Жизнь складывалась тяжело: почва, лишенная плодородия, суровые зимы. И все же хлебопашец, имея собственную лачугу, кое-как сводил концы с концами. Но настало время, когда возросшие подати вконец задавили его. Ваницкий долго сопротивлялся. Он, в свою очередь, отказался от избы, переселившись в повозку. А потом пришла другая беда: любимая жена заболела воспалением легких и умерла, оставив ему двух дочерей.
И вот теперь он должен покинуть и этот последний приют!
Вернувшись к повозке, Ваницкий подтянулся и исчез в черной дыре входа...
Навстречу ему с протянутыми ручонками бросились две девчушки.
Старшей было лет десять, младшей всего лишь восемь. Они выглядели очень слабенькими, хрупкими. Но очаровательными даже в своих лохмотьях.
Отец обнял обеих и прижал к груди, изливая в одном поцелуе всю силу безграничной привязанности.
-- Мика, моя ласковая Мика! Илька, моя кроткая голубка!
И не в силах больше сдерживать рыдания, он проговорил прерывающимся голосом:
-- Завтра, завтра к ночи нам нужно разлучиться. Мама, глядя на нас с неба, желает этого, чтобы плоть от плоти ее не лишилась польского духа... Прощайте, детки, не забывайте...
Вдруг снаружи донесся чуть слышный свист. Отец и дети переглянулись.
Что это может быть?.. Он нарастал с каждой минутой и вскоре перешел в оглушительное жужжание. На полу валялась дубинка. Ваницкий схватил ее и отодвинул доски, закрывающие вход в жалкое жилище. Тем временем шум внезапно прекратился. Не выпуская дубинки, крестьянин отодвинул доски.
Вокруг царила кромешная тьма. Догорающий огарок свечи не мог пробить толщу спустившегося мрака.
Вдруг, глухо вскрикнув, Ваницкий отскочил назад. Что же бросилось ему в глаза? Он не сумел бы этого определить, хотя заметил таинственный предмет, который не должен бы находиться в его усадьбе, -- огромную темную массу, похожую на длинный вагон курьерского поезда.
Отец и дети приблизились к отверстию, стараясь разглядеть, что это.
Вдруг на поверхности неизвестного предмета вспыхнул яркий свет. Ослепительный луч, пронзив ночь, окутал любопытных сияющим покровом.
Из темной глубины раздался голос:
-- Я не ошибся в своих расчетах. Мы приземлились как раз там, где надо.
Ваницкий не мог сдержать изумления.
-- Кто же ты? -- спросил он.
-- Преследуемый!..
Это слово сразу всколыхнуло истерзанную душу поляка: страхи, подозрения отлетели прочь. Он поднял руку в приветствии. Собеседник, заметив это, поспешил добавить:
-- Я -- преследуемый, но в то же время и мститель!
-- Ах, -- вырвалось у Ваницкого. -- Завтра и я, вероятно, стану им.
Он соскочил с повозки и подбежал к так таинственно приземлившемуся на его поле вагону. Мика и Илька последовали за ним.
-- Преследуемый! Дом Ваницкого -- твой дом!
-- Спасибо тебе, Ваницкий! Подойди. Я хочу поблагодарить тебя за гостеприимство! -- взволнованно сказал незнакомец.
Поляк повиновался. У вагона он заметил складную лестницу, ведущую к двери с задней стороны странного экипажа.
-- Это твои дети? -- спросил незнакомец, заметив двух сестер, прижимающихся к отцу.
-- Да, мои дочки -- Мика и Илька.
-- Будьте же моими гостями.
Крестьянин колебался, тогда загадочный прибавил мягче:
-- Не опасайся ничего, польский друг. Мое имя докажет, что ты можешь смело доверять мне. Я -- тот, кого называют Мисс Вдовой!
Сдавленный крик сорвался с уст отца и дочерей. Этим трем существам, затерянным в познанской глуши, было известно о борьбе, начатой Мисс Вдовой во имя поруганной справедливости. Ваницкий отвесил глубокий поклон.
Семейство, не противясь больше, стало подниматься по складной лестнице.
Незнакомец посторонился, чтобы дать им пройти.
При этом движении луч света упал ему на лицо -- бледное лицо с печатью отчаяния.