Однажды в присутствии Федора Кузьмича я рассказала о маленьком сыне Маршака18, удивительно ласковом и приветливом ребенке.
"Не могу понять двух вещей на свете, -- сказал раздраженно Федор Кузьмич, -- как могут люди восхищаться солнцем и умиляться над детьми. И жарко на солнце, и гадко, и тошно -- нет, дамочки закатывают глазки: "я обожа-аю солнце!", и дети -- и грязны, и вороваты, и ничтожны -- нет, надо умиляться: "ах, какой ласковый!"
Да знаете ли вы, почему этот мальчишка подошел к вам, улыбаясь, и стал карабкаться на колени -- конечно, его приучили получать за это конфеты, как собачонку, только он хуже собачонки, потому что (я не помню аргумента). Иметь детей хотят только тупые ограниченные люди. Жидовская -- трусливая черта. Замечали вы, как ходят жиды? обязательно кагалом, так, чтобы тереться друг об друга.
Шел я однажды с (забыла фамилию). Так он все время мне на плечо налезал -- говорит, а сам трется. Я ему сказал: "Да прекратите эту жидовскую вашу манеру", -- это у них от трусости, от боязни остаться одному, -- и чадолюбие отсюда же.
Человек, который выявил себя в своей жизни во всей полноте, законченно проявил свою личность, не может любить детей или желать ребенка. Его круг закончен, к ребенку он отнесется только враждебно. Вот, например, Мережковский и Гиппиус -- они сознательно говорили, что им детей не надо -- они были сами в себе -- во всей полноте".
"Ненормальные люди, -- сказала М. А. Бекетова19, слышавшая это, -- такие ненормальные -- не пример".
Федор Кузьмич стал говорить о детях с ненавистью:
-- Я знаю, как их заставить плакать в три ручья. Буквально в три ручья, потому что из одного глаза течет всегда две слезы, а из другого одна. Позовешь какого-нибудь такого мальчугана и начнешь его язвить словами, он стоит-стоит -- и гляну -- вот уже три ручья текут...
О. И. Капице20, слышавшей это, кажется, стало нехорошо. Она любит детей, и у нее -- внуки.
-- А что бы ни говорили, что бы ни делали наши власти -- мальчиков и девочек все равно будут сечь, пока у них есть места, по которым секут, -- весело сказал Федор Кузьмич и рассказал, как вскоре после революции, "когда провозглашены были все свободы", он в весенний ясный день сидел на каком-то бульваре и увидал мальчика, который грыз яблоко. -- И у мальчика были очень короткие штанишки и босые ноги, и там, где штанишки кончались, я увидел такие хорошо известные красные полосы от розги, уходившие под штанишки. Ну вот, революция произошла, все свободны, а тебя, голубчик, все так же пороть будут, и крепко, должно быть, он был выпорот -- полосы так и горели, -- радостно говорил Федор Кузьмич, как будто утверждал какое-то положительное -- "а все-таки".
"А все-таки" -- и он рассказал еще несколько случаев, бывших недавно, когда почти взрослых девушек родители пороли и ставили на колени в наказание.
Нам было неловко за эту радостность. Однажды в Царском Федор Кузьмич рассказывал мне, как он сидел в парке на скамеечке с папиросой и мимо шли ненавистные ему пионерки в красных платочках, размахивая руками. И он нарочно держал на отлете папиросу, чтобы они, проходя мимо, наткнулись на нее рукой. "И ведь ни одна, подлая, не наткнулась", -- говорил он, изображая досаду. Я видела Федора Кузьмича с его внучкой Олечкой21 и другими детьми. Он был нежен и угощал их и разговаривал хорошо.
Я не верю, что все сказанное было искренне. Гораздо страшнее то, что человек находил удовольствие в том, чтобы так лгать. Зачем? Ведь его разговоры были сплошной бесцельной ложью. От этого (когда я поняла, что он все врет) стало ужасно скучно разговаривать, все равно, как пасьянс раскладывать. Зевая, разглядываешь потолок, и Федор Кузьмич часами врет что-нибудь и злится, что нет впечатления.