ДАНТОВЪ АДЪ КАКЪ МѢСТО НАКАЗАНІЯ ГРѢШНИКОВЪ, ЕГО АРХИТЕКТУРНОЕ ПОСТРОЕНІЕ, ДѢЛЕНІЕ и РАЗМѢЩЕНІЕ ВЪ НЕМЪ ОСУЖДЕННЫХЪ. {*}
*) Почти безъ перемѣны заимствовано изъ вышеупомянутаго сочиненія Др. Рута, стр. 76.
По представленію поэта, согласному, какъ мы видѣли, съ вѣрованіемъ среднихъ вѣковъ, адъ находится въ нѣдрахъ земли. Въ разрѣзѣ онъ имѣетъ форму воронки или обращенной кратеромъ внизъ огнедышущей горы: сверху, къ земной поверхности, эта воронка широка, къ низу узка и оканчивается глубокимъ колодеземъ (pozzo) (см. таб. I, fig. 2). Сверху зѣвъ адской бездны прикрытъ корою обитаемаго нами восточнаго полушарія, тремя частями стараго свѣта: Европою, Азіею и Африкою, среди которыхъ Іерусалимъ съ горою Голгоѳою лежитъ въ самомъ центрѣ; верхушка воронки или дно ада составляетъ центръ земли и всего міра, ту точку, гдѣ погруженъ въ вѣчныхъ льдахъ Люциферъ; отъ центра земли ведетъ на противоположное полушаріе подземный узкій ходъ, открывающійся у подошвы горы чистилища (таб. II, fig. 1). Такимъ образомъ адъ помѣщенъ въ толщѣ одного только полушарія и длина его равняется длинѣ радіуса земнаго шара; напротивъ, другое полушаріе, за исключеніемъ сказаннаго узкаго хода, все состоитъ изъ одной сплошной массы земли. Адъ въ срединѣ своей представляетъ пустое, ничѣмъ ненаполненное пространство, покрытое вѣчнымъ мракомъ и только мѣстами озаренное адскимъ пламенемъ; стѣна-же или окружность адской воронки образуетъ девять горизонтально-лежащихъ концентрическихъ круговъ, опускающихся на подобіе ступеней или сѣдалищъ въ амѳитеатрѣ, одинъ ниже другаго, но не въ правильной послѣдовательности, а съ тремя болѣе или менѣе значительными промежутками, состоящими изъ обрывистыхъ утесовъ или каменныхъ громадъ: Чѣмъ ближе опускаются круги ко дну ада, тѣмъ уже они становится, такъ, что самый низшій девятый кругъ имѣетъ форму цилиндрическаго колодезя.
Адъ есть обиталище душъ тѣхъ людей, которые постоянно уклонялись отъ Бога и Его заповѣдей въ теченіе всей земной своей жизни и въ этомъ закоснѣломъ состояніи пребывали до самой минуты своей кончины. Они упорно отвергали всѣ дары благости Господней, всѣ средства къ исправленію и слѣдственно по смерти подпали дѣйствію правосудія. Сіе-то божественное правосудіе и подстрекаетъ теперь (gli sprona) души умершихъ грѣшниковъ, подстрекаетъ ихъ такъ сильно, что не смотря на весь ужасъ, охватывающій ихъ при мысли о мукахъ адскихъ, онѣ въ страшной борьбѣ съ совѣстью тѣснятся передъ входомъ ада. Но непродолжительна эта борьба совѣсти съ ихъ естественнымъ побужденіемъ. Совѣсть ихъ олицетворена въ ужасномъ образѣ Харона: удары весла его, которыми онъ гонитъ медлющихъ, превращаютъ, подобно угрызенію совѣсти, самый страхъ ихъ въ желаніе. {Ада III 100--126.} Если Харонъ есть олицетвореніе угрызеніи виновной совѣсти, то Миносъ, вслѣдъ за нимъ встрѣчающій грѣшниковъ, служитъ символомъ сознанія заслуженной ими казни. {Ibid. XXVIII, 44--45.} Миносъ есть зеркало, въ которомъ порокъ узнаетъ себя во всей наготѣ своей, при видѣ котораго, увлекаемый собственною тяжестію, онъ низпадаетъ въ указанное ему въ аду мѣсто. Потому-то Миносъ и снабженъ хвостомъ дракона, въ знаменованіе того, что грѣшникъ самъ запутываетъ себя въ сѣтяхъ своего преступленія; Миносъ скрежещетъ зубами, обозначая тѣмъ угрызеніе нечистой совѣсти. Какъ скоро душа, явившись предъ нимъ, повѣдаетъ ему свое преступленіе, Миносъ столько разъ опоясывается хвостомъ своимъ, на сколько ступеней онъ хочетъ низринуть ее. {Ibid. V, 115.}
Злые утратили высочайшее благо -- благо познанія Бога, познанія высочайшей истины. {Ibid. III, 17.} Они не созерцали въ Богѣ, какъ созерцаютъ души праведниковъ: потому-то и познанія ихъ о мірѣ вообще слабы и невѣрны. Они не знаютъ ничего отдѣльно существующаго, матеріальнаго, имъ неизвѣстно настоящее; за то они знаютъ о будущемъ. {Ада. X, 100--108.} Такъ обжорливый Чіакко {Ада VI, 64.} и еретикъ Фаразата {Ibid. X, 79--81.} предсказываютъ Данту многое въ общихъ чертахъ касательно будущей несчастной судьбы его, но сами не имѣютъ ни малѣйшаго свѣдѣнія о ходѣ политическихъ дѣлъ въ настоящемъ, о судьбѣ друзей своихъ и своей родины. Но и эту слабую познавательную способность даруетъ имъ Высшій Вождь только до дня страшнаго суда. Съ той минуты, когда не будетъ ни времени, ни будущаго, они завсегда утратятъ всякую способность познаванія. {Ibid, 100--101.} Они знаютъ также, въ которомъ кругу ада наказуются другіе грѣшники: такъ Чіакко говоритъ Данту, гдѣ найдетъ онъ души нѣкоторыхъ государственныхъ людей Флоренціи. {Ibid. VI, 78--87.} Тоже самое чувство, которое побуждаетъ ихъ предстать къ Миносу, чувство правосудія, даетъ имъ знаніе о казни другихъ. Но въ той мѣрѣ, какъ смущается ихъ духъ, темнѣетъ и тѣлесная оболочка ихъ души, такъ точно какъ внутренняя радость выражается на землѣ улыбкою, а въ раю усиленнымъ изліяніемъ свѣта. {Рая IX, 70--72.} Въ этомъ состояніи пребудутъ они безъ измѣненія до дня страшнаго суда; съ этого же времени каждая душа облечется снова въ земную плоть свою, воспріиметъ свой прежній образъ и чрезъ то получить, большее совершенство. Но тѣмъ самымъ грѣшники лучше поймутъ правдивость своей казни и тѣмъ полнѣе возчувствуютъ жестокость наказанія. {Ада VI, 84--111.}
По ученію Данта, употребленіе нашего духа можетъ быть двоякое: практическое (активное, operativo, воля) и спекулятивное (speculativo, разумъ). Цѣль разума спекулятивнаго созерцаніе и изысканіе, управляемое философіею; цѣль практическаго разума -- творить и создавать. Сообразно съ этимъ, человѣкъ въ земной жизни долженъ стремиться къ осуществленію двоякаго счастія, къ которому ведутъ двѣ различныя дороги: жизнь активная и жизнь созерцательная. Первая ведетъ къ счастію въ земной жизни, состоящему въ подвигахъ добродѣтели; вторая къ блаженству вѣчной жизни, къ созерцанію Божества, къ чему наши собственныя добродѣтели могутъ достигнуть только при содѣйствіи божественнаго свѣта. Къ этимъ двумъ цѣлямъ человѣчество должно стремиться двумя средствами: къ первому философскимъ развитіемъ, ко второму развитіемъ духовнымъ; первое указываетъ намъ философія, второе божественное откровеніе. {Это ученіе о двоякости жизни, о двоякой цѣли и двоякомъ блаженствѣ человѣчества -- земномъ и небесномъ -- есть одно изъ важнѣйшихъ ученій Божественной Комедіи. Оно проведено во всѣхъ трехъ частяхъ поэмы и составляетъ главнѣйшую сущность всей системы Дантовой: отсюда два вождя въ замогильномъ странствованіи Данта: Виргилій -- практическая философія и Беатриче -- богословіе; отсюда дѣленіе язычниковъ въ Лимбѣ на активныхъ и созерцательныхъ; тоже самое можно видѣть и между грѣшниками въ аду и чистилищѣ. См. Ruth, lib. cit 38 etc. Также Philaletes, Psychol. Skizze zu Purgator. XVIII.} Это великое дѣленіе жизни на жизнь активную и созерцательную соблюдается и въ распредѣленіи грѣшниковъ въ аду, по крайней мѣрѣ во многихъ кругахъ ада осужденные распредѣлены очевидно поэтому двоякому отношенію, такъ на пр. содомиты, злые совѣтники, сѣятели несогласій. Самыя же казни грѣшниковъ проявляются болѣе или менѣе явственно въ формѣ пробудившейся и вѣчно-терзающей совѣсти, сознающей утраченное навсегда благо. Этотъ внутренній духовный адъ, совершающійся въ грѣшникахъ различными путями, олицетворенъ въ поэмѣ Дантовой различнымъ образомъ и есть какъ бы продолженіе ихъ злобной земной жизни. Особенно рѣзко обнаружено это въ верхнихъ кругахъ.
Предъ самымъ вступленіемъ въ обитель осужденныхъ, тотчасъ подъ корой земли, мы находимъ два пространства, не составляющія впрочемъ истиннаго ада и лежащія внѣ его предѣловъ.
Въ первомъ изъ этихъ двухъ пространствъ, такъ сказать въ преддверіи ада, помѣщены печальныя души тѣхъ, кой жили безъ хулы и славы, та пошлая толпа людей обыкновенныхъ, та темная чернь, которую такъ хорошо обрисовалъ Виргилій однимъ стихонъ: Non ragionam di lor, ma guarda e passa. Въ ихъ сообществѣ находятся и нѣкоторые ангелы, опозорившіе себя своею безхарактерностію. {"Vovit enim, говоритъ Климентъ Александрійскій VIII, aliquos quoque ex Angelis propter socordiam humi esse lapsos, quod nondum perfecte ex illa to utramque partem proclivitate, in simplicem illum atque unom expediissent se habitum". Edtt. Oxford. 1715.} Эти несчастные навсегда останутся въ своемъ двусмысленномъ состояніи. Небо изгнало ихъ, чтобъ не оскверниться ихъ присутствіемъ, даже для ада преисподняго они слишкомъ низки, а потому онъ и не принялъ ихъ, не принялъ для того, чтобъ осужденные, сравнивая себя съ ними, не утѣшали себя нѣкоторою славою; земная же жизнь уничтожила всякое объ нихъ воспоминаніе. Темная жизнь эта до того унизительна для нихъ самихъ, что они завидуютъ всякой другой участи. Не имѣя въ жизни никакого характера, отличаясь только одною трусостію, они теперь слѣдуютъ за знаменемъ, вѣчно бѣгущимъ, вѣчно волнующимся отъ дуновенія каждаго вѣтра. Ихъ мелкія заботы и страданія, ежедневно въ нихъ возбуждаемыя трусостію, нерѣшительностію, недѣятельностію, теперь преслѣдуютъ и язвятъ ихъ въ образѣ мухъ и осъ, и кровь, текущая изъ ранъ, причиняемыхъ уязвленіемъ ничтожнѣйшихъ насѣкомыхъ, смѣшенная съ слезами скорби, служитъ у ногъ ихъ въ пищу червямъ отвратительнымъ. {Ада III, 64--69.}
Второе пространство внѣ предѣловъ истиннаго ада есть Лимбъ католической церкви, та обитель, гдѣ пребываютъ дѣти, умершія прежде крещенія {"Tertius (locus infenri) est Limbos pueroram tam Qdelinm, quam infidelium, faine sine baptismatis sacramento exeuntium, qui omnes pari sorte judicantur, qui quidem sine poena sensibili perpetue ibi vieturi sunt, sed facie Dei privabuntur, ex quo pro originali solo puniuntur poena damni, nec alia actualia peceata addiderunt; quorum corpora non debent in cimiteriis sacris postmortem sepeliri." Jacobus de Paradiso (род. 1385), Tractatus de acimabus exutis а corporibus.}, а равно и души добродѣтельныхъ мужей древности дохристіанской: всѣ они, сообразно съ сущностію земной своей жизни, обитаютъ въ большемъ или меньшемъ блескѣ и страдаютъ только тѣмъ, что вѣчно изнываютъ въ томленіи о томъ благѣ, которое не могли познать въ теченіе своей жизни.
Хотя Лимбъ составляетъ первый кругъ ада -- primo cerchio che l'abisso cigne; однакожъ истинный адъ начинается собственно со втораго круга. Согласно съ общимъ дѣленіемъ грѣшниковъ на два большіе класса: на грѣшниковъ отъ невоздержанія и слабости воли и грѣшниковъ вслѣдствіе злобы души, весь адъ раздѣленъ на двѣ весьма неравныя части: на верхній адъ, занимающій все пространство между Лимбомъ и стѣною города Диса съ кругами невоздержныхъ, т. е. сладострастныхъ, обжоръ, скупыхъ и расточителей, гнѣвныхъ и завистливыхъ, и на нижній адъ, начинающійся отъ стѣнъ города Диса (Сатаны или Люцифера) и кончающійся у средоточія земли и вселенной. Какъ въ первой пѣснѣ говоритъ Виргилій объ Эмпиреѣ: "тамъ градъ и высшій престолъ, гдѣ обитаетъ царь вселенной": такъ на самомъ днѣ ада, въ центрѣ земли и всего міра, властвуетъ владыка царства слезъ. Далѣе, какъ круги и сферы небесныя, начиная отъ земли, все болѣе и болѣе расширяются, чѣмъ болѣе приближаются къ Эмпирею, который, какъ кругъ величайшій въ небѣ, объемлетъ собою вселенную: такъ точно и круги, изъ которыхъ слагается царство Люциферово, начиная отъ земной поверхности и низходя до самаго престола адскаго владыки, все болѣе и болѣе сжимаются вплоть до самаго дна ада, которое есть самое тѣсное мѣсто во вселенной. Какъ міръ во всѣхъ частяхъ своихъ управляется помощію интеллигенцій, движущихъ силъ, такъ и царство Сатаны имѣетъ своихъ служителей: Цербера, Плутуса, фурій, демоновъ и т. д. Нижній адъ названъ у Данта городомъ Диса потому именно, что въ немъ наказуются грѣхи, изъ злой воли всходящіе, грѣхи вслѣдствіе насилія и злобы, тогда какъ въ верхнихъ кругахъ, внѣ адскаго города, дано мѣсто грѣхамъ, проистекающимъ отъ человѣческихъ слабостей. {Ада VIII, 67--69, 75.} Грѣхи, изъ этого источника происходящіе, какъ грѣхи легчайшіе, очевидно менѣе принадлежатъ къ области Сатаны, чѣмъ грѣхи изъ другаго источника, потому и наказаны легче.
Великая толпа грѣшниковъ, наполняющихъ нижній адъ, въ свою очередь дробится опять на два отдѣла: на насилователей и обманщиковъ съ измѣнниками. Какъ тѣ, такъ и другіе равно ненавистны небу, ибо цѣль и тѣхъ и другихъ одна -- обида; но обманъ, измѣна суть грѣхи свойственные только человѣку, суть слѣдствіе злобы его духа и воли, потому и наказаны въ самомъ тѣсномъ мѣстѣ въ нижнемъ пространствѣ ада. {Ада XI, 22--28.}
Такимъ образомъ весь адъ состоитъ изъ трехъ большихъ отдѣленіи, изъ которыхъ каждое окружено особенною адскою рѣкою и каждое характеризовано своею стихіею. Первые три стиха надписи надъ вратами ада обозначаютъ эти три отдѣленія. {Ibid. III, 1--3.}
Изъ нихъ самое верхнее ограничено печальнымъ Ахерономъ и характеризуется мутною мглою, вихремъ, дождемъ и снѣгомъ. Въ немъ въ трехъ отѣльныхъ кругахъ наказуются легчайшіе грѣшники, тѣ слабые волею люди, которые, предавшись чувственности и сильно прилѣпившись къ земному, тѣмъ самымъ были побуждены отпасть отъ Бога. Изъ нихъ прежде всего намъ являются сладострастные, помѣщенные во второмъ кругѣ. Они образуютъ три строя, коихъ представительницы, Семирамида, Дидона и Клеопатра, вмѣстѣ съ тѣмъ служатъ олицетвореніемъ и тѣхъ грѣховъ, въ которые увлекаетъ любовь чувственная. Они все еще носятся въ бурѣ чувственныхъ желаній, подобно тому, какъ и въ земной жизни она не давала имъ ни на минуту спокойствія и потемняла ихъ разумъ. {Ада V.}
Въ третьемъ кругѣ помѣщены обжоры. Ихъ представителемъ служитъ прожорливый Церберъ, чудовище съ тремя зѣвами, съ огромнымъ толстымъ чревомъ и грязной бородой. Обжоры валяются въ грязи, въ этомъ символѣ ихъ низкой земной жизни и граяь эта такъ сильно смѣшалась съ ихъ призракомъ, что невозможно отличить ее отъ мнимаго ихъ тѣла: ponevam le piante soprà lor vanita che par persona. Поражаемые холоднымъ дождемъ, градомъ и снѣгомъ, они безпрестанно повертываются съ бока на бокъ, но ни сколько не облегчаютъ тѣмъ жестокихъ страданій. {Ibid. VI, 7--37.}
Представителемъ третьему круту служитъ Плутусъ, языческій богъ богатства, превращенный у Данта въ алчнаго волка. Въ этомъ кругѣ наказаны скупые и расточители. Земное богатство, къ которому такъ сильно они прилѣпились, или которымъ такъ дурно управляли въ жизни, теперь навсегда остается предъ ихъ глазами и какъ въ жизни оно было для нихъ мертвою тяжестію, такъ и здѣсь вѣчно будетъ служить имъ мучительнымъ бременемъ. Они уже не могутъ отрѣшиться отъ него и съ воемъ катаютъ взадъ и впередъ камни, взаимно упрекая другъ друга въ ничтожествѣ земныхъ своихъ стремленій. Каждому изъ двухъ противоположныхъ видовъ грѣшниковъ опредѣлено полкруга для безплодной и безсмысленной работы, а потому и тѣ и другіе сталкиваются въ двухъ противоположныхъ точкахъ однаго круга. Столкнувшись, они упрекаютъ одинъ другаго въ противоположномъ грѣхѣ; расточили кричатъ: зачѣмъ вы удерживаете!-- а вы что кидаете! отвѣчаютъ скупые. Затѣмъ и тѣ и другіе катятъ обратно свои тяжести по пути, уже пройденному, для того, чтобъ на противоположномъ концѣ круга съ новымъ ожесточеніемъ упрекать одинъ другаго. Данте желаетъ узнать имя кого нибудь изъ этихъ грѣшниковъ. "Напрасныя питаешь надежды!" отвѣчаетъ Виргилій. Темная жизнь, ихъ загрязнившая, до того ихъ затемнила, что невозможно узнать ни однаго изъ нихъ. Вѣчно суждено имъ сходиться для жестокихъ столкновеній. Въ день судный одни изъ нихъ возстанутъ изъ могилы съ кулаками сжатыми, какъ подобаетъ скупымъ; другіе, какъ расточители, предстанутъ съ жидкими волосами. Неумѣнье какъ давать и какъ удерживать отняло у нихъ прекрасный міръ и предало ихъ этому дикому безсмысленному спору. {Ада VII, 1-- 9.}
Въ архитектурномъ отношеніи круги второй, третій и четвертый имѣютъ одинаковое устройство, съ тою только разницей, что діаметръ ихъ постепенно уменьшается. Спускъ изъ однаго круга въ другой не представляетъ трудности, ибо Данте вездѣ говорить здѣсь просто: "мы спустились", изъ чего должно заключить, что границею между этими кругами служитъ отлогій откосъ адскихъ скалъ.
Переходъ въ слѣдующему второму отдѣленію ада составляетъ пятый кругъ гнѣвныхъ и завистливыхъ, подобно предыдущимъ тоже находящійся внѣ истиннаго города Сатаны. Кругъ этотъ образованъ топью болотистаго Стикса, источникъ котораго начинается уже въ четвертомъ кругѣ. {Ада VII, 100 и д.} Къ внутренней окружности пятаго круга примыкаютъ глубокіе рвы, {Ibid. VIII, 76.} отдѣленные, по мнѣнію Веллутелло, каменною оградою отъ Стикса съ отверстіемъ или воротами, чрезъ которые воды Стикса вливаются въ эти рвы. На внѣшнемъ берегу Стикса возвышается сторожевая башня, съ которой помощію огоньковъ даютъ знать лодочнику этихъ болотъ Флегіасу о прибытія душъ; съ башни на другомъ берегу отвѣчаютъ на этотъ сигналъ тѣмъ же. {Ibid. VIII, 1--6.} Въ стигійское болото погружены души гнѣвныхъ, куда привозитъ ихъ символъ гнѣва и сварливости Флегіасъ: въ немощной злобѣ, онъ бьютъ и грызутъ другъ друга. {Ibid. VII, 112--113.} Глубоко подъ ними, увязли въ тинѣ горячаго болота завистливые, тѣ люди, которые, "скрывая съ себѣ дымъ зависти, были злы въ сладостной жизни, веселящейся солнцемъ." Ихъ печальное существованіе обнаруживается однимъ только клокотаніемъ болотныхъ водъ, волнуемыхъ ихъ вздохами и прерывистымъ ропотомъ. {Ibid. VII, 118--129.}
Второе и третье отдѣленія ада составляютъ уже истинное царство Сатаны, обитель злобы. Они отлучены отъ перваго отдѣла ада огненными стѣнами съ возвышающимися на нихъ въ видъ мусульманскихъ мечется башнями. Это городъ Диса (la citta di Dite). По мнѣнію Ломбарди, имя города Диса принадлежитъ не одному шестому кругу, за его стѣнами непосредственно лежащему, но и всѣмъ послѣдующимъ кругамъ до самаго дна ада. Стѣны этого города охраняются тысячами демоновъ, прогнанныхъ нѣкогда отъ внѣшнихъ (верхнихъ) воротъ ада.
Цѣль всякой злобы есть обида, а средство къ нанесенію оной двоякое: насиліе или обманъ. По этому во второмъ (среднемъ) отдѣленіи ада наказуются менѣе виновные (сравнительно съ обманщиками) насилователи, въ третьемъ же или глубокомъ адѣ обманщики. Отдѣльно отъ первыхъ, а также отдѣльно и отъ аристотелевой системы грѣховъ, коей слѣдуетъ Данте, помѣщены еретики въ пятомъ кругѣ. {Ада X.} Кругъ этотъ представляетъ необозримое поле, все изрытое безчисленнымъ множествомъ могилъ съ поднятыми на нихъ крышами: какъ внутри могилъ, такъ и на землѣ между ними пылаетъ вѣчный пламень. Въ этихъ-то огненныхъ печахъ наказуются еретики и атеисты за свое дерзкое сомнѣніе, за свое невѣріе въ догматы святой церкви. Крыши, теперь поднятыя надъ могилами, должны закрыться на вѣкъ въ день страшнаго суда. Такимъ образомъ еретики составляютъ, такъ сказать, переходъ отъ невоздержныхъ къ насилователямъ. Господствующею стихіею перваго отдѣленія ада была мутная мгла, волнуемая бурею, во второмъ же отдѣлѣ, въ странѣ холерическихъ насилователей, господствуетъ палящій жаръ, проявляющійся то въ образѣ горячихъ песковъ, то изсохшаго тернія, то въ образѣ рѣки клокочущей крови. {По ученію Данта, Люциферъ, представитель эгоисма, есть абсолютный холодъ, а божественная любовь абсолютная теплота и свѣтъ: потому во всемъ его Аду нигдѣ нѣтъ огня во власти демоновъ. Огонь проявляется въ Аду Дантовомъ только въ присутствіи такихъ грѣшниковъ, кой согрѣшили непосредственно предъ лицемъ господнимъ: такъ онъ является въ области еретиковъ, богохулителей, содомитовъ, ростовщиковъ, святокупцевъ и въ блестящей одеждѣ лицемѣровъ, на святотатцахъ и похитителяхъ свѣта разума -- въ злыхъ совѣтникахъ и въ среднемъ лицѣ Люцифера. Какъ для чистыхъ обитателей неба огонь составляетъ источникъ неисчерпаемаго блаженства, такъ для нечистыхъ онъ служитъ вѣчною карой. См. Ада VIII, 73 и прим.; IX, 12; и прим.; XIV, 29 и пр.; XV, 19 и пр.; XIX, 1 и пр.; XXI, 16 и пp.; XXIV. 118 и пр.; XXVI, 40--42 и пр.; XXXIV, 37--64 и прим.}
Насиліе можетъ быть направлено или противъ личности, или противъ ея собственности. На этомъ основаніи насиліе раздѣляется:
1) На насиліе, направленное противъ ближнихъ, а именно: а) противъ ихъ личности, куда принадлежатъ убійцы и тираны, и б) противъ ихъ имущества, куда относятся разбойники и грабители. Тѣ и другіе погружены въ потокъ кипящей крови и при томъ болѣе или менѣе глубоко, смотря по степени своей грѣховности. Одни совсѣмъ потонули въ крови, другіе погружены въ нее по шею, у нѣкоторыхъ кровь едва достигаетъ до ладыжекъ. Кентавры, охраняющіе этотъ ровъ, пускаютъ стрѣлы въ каждаго, кто выйдетъ изъ крови больше, нежели сколько дозволить ему собственное сознаніе своей вины. {Ада ХІІ, 46--139.}
2) Насилователи противъ самихъ себя и притомъ: а) противъ своей личности: самоубійцы, и б) противъ своего имущества: азартные игроки и моты. Самоубійцы сами лишили себя собственнаго своего тѣла, а потому и по смерти лишены тѣлесной своей оболочки. Души ихъ, покаявшись предъ Миносонъ, упадаютъ, по волѣ случая, въ тернистый лѣсъ: тутъ, прозябая какъ колосья проса, пускаютъ онѣ безобразные отпрыски и растутъ колючими кустами терновника. На ихъ вѣтвяхъ вьютъ гнѣзда отвратительныя Гарпія, кормятся ихъ листьями, и, обрывая ихъ, причиняютъ боль грѣшникамъ, заключеннымъ въ растеніяхъ. Пока раны еще свѣжи, изъ нихъ изливается кровь, и доколѣ раны не закроются, души заключенныхъ самоубійцъ имѣютъ возможность утолять свою скорбь жалобами и стономъ. Въ день страшнаго суда пойдутъ и самоубійцы за своими тѣлесами, но не облекутся въ тѣла, а повлекутъ ихъ за собою въ засохшій лѣсъ и каждый повѣситъ собственное тѣло на колючихъ иглахъ своей злочестивой тѣни. Среди этого лѣса колючихъ терновниковъ черныя псицы преслѣдуютъ и рвутъ на части насилователей своего достоянія -- мотовъ и азартныхъ игроковъ. Тутъ нѣтъ уже никакого уваженія къ человѣческому достоинству, человѣческому образу. Моты разрываютъ свое тѣло объ иглы терновниковъ, въ которыя заключены самоубійцы, и за то въ бѣгствк своемъ ломаютъ съ послѣднихъ цѣлыя вѣтви, укрываются за ними, прячутся въ ихъ кустахъ и въ борьбѣ со псицами разрываютъ ихъ на части. {Ада ХІІІ, 109--151.}
3) Насиліе, направленное противъ Божескихъ законовъ, а именно: а) противъ лица, естества Божія: богохулители и б) противъ достоянія Бога -- природы и искусства: содомиты и ростовщики. Они наказуются вѣчнопалящимъ огненнымъ дождемъ, раскаляющимъ песчаную степь, которую они населяютъ. Огонь въ пробужденной въ нихъ совѣсти указуетъ на божественную силу и ту любовь, которую такъ упорно отвергали они въ теченіе своей жизни. Богохулителей казнитъ ихъ же собственная ничѣмъ не укрощенная гордыня; содомиты вѣчно бѣгутъ отъ чистаго огня; ростовщики же, непрестанно сбрасывая съ себя пламя, судорожно сжимаютъ пустые мѣшки свои. Послѣдніе составляютъ уже переходъ къ обманщикамъ, помѣщеннымъ въ нижнемъ аду: потому-то и сидятъ они на окраинѣ втораго отдѣленія, у самой пропасти, ведущей къ обманщикамъ; потому-то и образъ Обмана выплываетъ изъ бездны предъ глазами поэтовъ гораздо прежде, чѣмъ Данте отправился взглянуть на ростовщиковъ. {Ада ХІѴ, XV, XIV и XVII.}
И такъ обитель насилователей не образуетъ отдѣльныхъ ступеней, раздѣленныхъ спусками; но состоитъ изъ трехъ колецъ (gironi), объемлющихъ одно другое на одной плоскости, имѣющей незначительное наклоненіе къ третьему отдѣлу ада. Такимъ образомъ эти три кольца, взятыя вмѣсти, образуютъ одинъ седьмой кругъ. Изъ нихъ самое внѣшнее есть кровавая рѣка, въ которой погружены насилователи ближнихъ; кровавая рѣка опоясываетъ второе кольцо -- печальный лѣсъ, жилище насилователей самихъ себя; лѣсъ же окружаетъ на подобіе гирлянды третье кольцо, окраину адской бездны, мѣсто казни насилія противъ законовъ божественныхъ. Во всѣхъ трехъ кольцахъ седьмаго круга казнь одному и тому же грѣху, но въ различныхъ проявленіяхъ.
Согласно Ада XII, 49 ст., {*} насиліе происходитъ отъ двухъ корней -- алчности и гнѣва. Какъ алчность, такъ и гнѣвъ, взятые отдѣльно, казнятся въ четырехъ кругахъ перваго отдѣленія: въ кругахъ сладострастныхъ, обжоръ, скупыхъ и расточителей и въ круги гнѣвныхъ съ завистливыми. Но въ особенности гнѣвъ ведетъ къ насилію, потому и въ Аду Дантовомъ Стиксъ, въ которомъ погружены гнѣвные, есть путь, а гнѣвный Флегіасъ -- перевозщикъ, ведущій къ отдѣлу насилователей. Напротивъ съ обманомъ находится въ связи не столько гнѣвъ, сколько алчность: поэтому алчность наказана у Данта на самомъ крайнемъ предѣлѣ отдѣленія насилователей, на границѣ съ обителью обманщиковъ, въ лицѣ сидящихъ на краю пропасти ростовщиковъ.
{* О сіеса cupidigia, o ira folle,
Che si еі sproni nella vita corta,
Е nell' eterna pur si mal c'immolle!}
Сообразно съ этимъ воззрѣніемъ, весьма глубокомысленно избраны и символическія фигуры во всемъ отдѣленіи насилователей. Вверху, при самомъ входъ въ второй отдѣлъ ада, распростертъ позоръ Крита чудовищный Минотавръ, родившійся, какъ извѣстно, отъ противоестественной любви Пасифия. Какъ представитель въ особенности средняго отдѣленія ада, онъ въ то же время служить выраженіемъ и всѣхъ трехъ его отдѣловъ вмѣсти: онъ возникъ отъ невоздержанія (грѣха наказуемаго въ верхнемъ адѣ) и провелъ всю жизнь свою въ дѣлахъ насилія, какъ убійца и пожиратель тѣхъ, коихъ завлекалъ въ свои сѣти измѣною. {Ада XII, 11--27.} Но, служа выраженіемъ трехъ главныхъ отдѣловъ, онъ имѣетъ сверхъ того особенное отношеніе къ тремъ классамъ насилователей: къ насилователямъ противъ ближнихъ тѣмъ, что пожиралъ Аѳинянъ; къ насилователямъ противъ себя тѣмъ, что неистовство свое обращаетъ на самаго себя и къ насилію противъ законовъ божескихъ по причинѣ противоестественнаго происхожденія, опозорившаго природу, достояніе Божіе. Какъ этотъ Минотавръ, полу-быкъ, полу-человѣкъ, какъ и Кентавры съ своимъ конскимъ образомъ, а равно и Гарпіи съ птичьимъ тѣломъ суть символы перехода къ животности (bestialitade), наказуемой въ среднемъ аду. Кентавры особенно удачно выведены здѣсь какъ представители двухъ главныхъ источниковъ насилія -- гнѣва и алчности: они внуки гнѣвнаго Флегіаса и дѣти алчнаго Иксіона, дерзнувшаго въ опьянѣломъ состоянія нанесть насиліе Юнонѣ. {Ада ХІІ, 64--66. и прим.} Въ этомъ отношеніи весьма многознаменательны три Кентавра, выведенные въ XII пѣсни. Изъ трехъ чудовищъ, встрѣчающихъ поэтовъ на берегу кровавой рѣки, мы видимъ съ одной стороны Несса, извѣстнаго чувственнаго похитителя Деяниры; съ другой, Фола, "который былъ такъ полонъ гнѣва"; въ срединѣ между ними, между алчностію и гнѣвомъ, видимъ Хирона, который конечно получилъ отъ древности характеръ достоинства, однакожъ тѣмъ не менѣе помогалъ другимъ удовлетворять страстямъ своимъ. Онъ научилъ Бахуса оргіямъ, помогъ Пелею въ его тайныхъ сношеніяхъ съ Ѳетидою и воспиталъ Геркулеса, Язона и въ особенности Ахиллеса, такъ прославившагося своею алчностію и гнѣвомъ, обстоятельство, на которое у Данта особенно указано. {Ада III, 65 -- 75 и прим.}
Тутъ всего приличнѣе сказать нѣсколько словъ о значеніи адскихъ рѣкъ. Всѣ четыре рѣки ада собственно говоря представляютъ одинъ и тотъ же потокъ, только съ различными именами свойствами. Потокъ этотъ возникъ изъ слезъ, проливаемыхъ надъ порчею времени и человѣчества старцемъ, стоящимъ на горѣ Идѣ въ Критѣ. Тамъ, гдѣ слезы старца впервые сливаются въ одинъ потокъ подъ землею, образуется Ахеронъ, рѣка мутная и темная, какъ и первый отдѣлъ ада, ею омываемый. {Ада III, 70--78.} Черезъ три круга перваго отдѣленія течетъ этотъ потокъ подъ землей и выходитъ на верхъ не прежде, какъ уже въ обители скупыхъ въ видѣ темнаго клокочущаго источника, льющаго свои воды по глубокому руслу и образующаго горячее болото, называемое Стиксомъ. {Ibid. VII, 100--108.} Болото Стиксъ омываетъ своими волнами второе отдѣленіе ада, обитель грѣшниковъ съ горячею кровью, гнѣвныхъ и насилователей. Далѣе Стиксъ смѣшивается съ кровью, пролитою тиранами и убійцами, образуя кровавую рѣку, онъ не виденъ въ лѣсу самоубійцъ, стало быть протекаетъ подъ нимъ въ землѣ; но въ опушкѣ лѣса снова выходитъ наружу и отсюда пробѣгаетъ черезъ всю степь насилователей законовъ божескихъ въ берегахъ узкаго канала, надъ которымъ гаснутъ, падающія сверху клочья огня и коего набережная мощена камнемъ. {Ibid. XIV 76--84 и 130--135.} Этотъ каналъ называется уже Флегетономъ. На границѣ круга насилователей онъ низвергается въ бездну, на днѣ которой заключены въ узкихъ рвахъ обманщики. Въ жилищѣ ихъ онъ опять не виденъ, слѣдовательно имѣетъ тутъ подземное теченіе и выходитъ наружу не прежде, какъ уже въ девятомъ кругѣ измѣнниковъ, на самомъ днѣ ада, гдѣ и образуетъ ледяное болото, называемое Коцитомъ. {Ibid. XXXII, 22--24.} И такъ Коцитъ беретъ свое начало вѣроятно изъ волнъ кипящаго Флегетона, охлажденнаго вслѣдствіе паденія изъ седьмаго въ осьмой кругъ и во время подземнаго своего теченія подъ осьмымъ кругомъ обманщиковъ, Флегетонъ же въ свою очередь есть продолженіе Стикса, который, протекая подъ раскаленными стѣнами города Диса, нагрѣвается до точки кипенія; равномѣрно Стиксъ есть продолженіе Ахерона, который, образовавшись изъ слезъ статуи Времени, невидимо протекаетъ въ трехъ верхнихъ кругахъ ада подъ землею.
Приближаясь къ третьему отдѣлу ада -- къ отдѣлу обманщиковъ, мы уже напередъ чувствуемъ, къ какому мѣсту приближаемся. {Ада XVII, 28--30.} Переходъ къ нему составляютъ ростовщики, по роду грѣха своего принадлежащіе въ половину къ обманщикамъ. Поэты дѣлаютъ десять шаговъ въ знаменованіе того, что первая частъ этого круга раздѣлена на десять рвовъ (bolge). {Ibid. ст. 39. "Е dieсi passi femmo in su lostremo". Къ сожалѣнію это въ моемъ переводѣ невыражено.} Путь, ведущій ихъ къ обману, не прямой, а извилистый, ибо Виргилій, говоритъ своему ученику: "теперь нашъ путь долженъ идти поворотомъ"; также и вервь, повергаемая Дантомъ въ бездну обманщиковъ, предварительно свертывается въ клубъ. {Ада XVI, 106--111.}
Въ символы нижняго отдѣла ада избранъ Геріонъ, лице весьма характеристическое для Дантовой цѣли. Подобно символамъ насилія, онъ тоже въ половину человѣкъ, въ половину звѣрь; но животная натура въ немъ стоитъ еще ниже, нежели въ другихъ символахъ. Кентавры имѣли еще натуру благороднаго коня, Гарпіи были въ половину женщины, въ половину птицы; но образъ Обмана принадлежитъ уже къ натурамъ самыхъ низкихъ, ползающихъ животныхъ, извивающихся скрытно -- къ натурамъ змѣи и скорпіона. Лице у него какъ у честнаго человѣка, для того, чтобы удобнѣе завлекать въ свои сѣти; тѣло змѣиное, ибо змѣя, согласно съ св. Писаніемъ, хитрѣйшее изъ всѣхъ животныхъ. Далѣе, кожа его туловища прикрыта множествомъ пестрыхъ тканей, привлекательныхъ для взора по своему блеску, но вмѣстѣ съ тѣмъ составленныхъ изъ петлей, въ коихъ запутываются неосторожные. Весь этотъ образъ очевидно заимствованъ изъ народныхъ поговорокъ, которыхъ такъ много у Италіанцевъ въ этомъ родѣ: tramare inganni, intrecciare или ordire insidie, tessere frodi. Лапы Геріона покрыты сверхъ того шерстью, какъ у кошки, Очевидно съ цѣлію прикрыть ихъ острые когти. Наконецъ хвостъ кончается извивистымъ остріемъ. Хвостъ этотъ безпрестанно крутится въ туманномъ воздухѣ для того, чтобъ всегда быть на готовѣ для уязвленія пойманнаго. Однимъ словомъ вся эта фигура представляетъ цѣлую исторію, начало, средину конецъ обмана. Сперва обмаінщикъ старается внушать довѣріе, потомъ привлекаетъ дружественною наружностію, а между тѣмъ незамѣтно затягиваетъ своя петли и наконецъ наносить постыдный ударъ. Уподобленія, приведенныя поэтомъ для изображенія отдѣльныхъ частей его, избраны съ необыкновеннымъ искусствомъ и всѣ имѣютъ смыслъ глубокій. Особенно многознаменательно сравненіе кожи Геріона съ пестрыми тканями Арахны. Эта знаменитая ткачиха древности олицетворяетъ въ себѣ высокомѣріе, а въ тоже время и неблагодарность, ибо дерзнула превзойдти своимъ искусствомъ наставницу свою Минерву, а потому и погибла, подобно тому, какъ отъ своего же высокомѣрія погибъ Люциферъ, вокругъ котораго гнѣздятся самые гнусные изъ грѣшниковъ -- неблагодарные измѣнники. Являясь, подобно Минотавру, въ началѣ однаго изъ десяти отдѣловъ этого круга, Геріонъ по видимому избранъ здѣсь въ особенности потому, что его фигура имѣетъ тройственное значеніе, напоминающее три главные отдѣла ада. Какъ въ миѳологіи придавали Геріону три туловища, такъ и Данте въ поэтическомъ его изображеніи различаетъ въ немъ три части: голову, гдѣ возникаютъ алчныя мысли, алчность же и есть источникъ грѣховъ перваго отдѣла; туловище съ мохнатыми лапами, напоминающее насилователей, и ядовитый измѣническій хвостъ. {Ада XVII, 1--27.}
Въ третьемъ отдѣлѣ помѣщаются истинно-злые. Для ихъ воспринятія нижнее пространство адской бездны углубляется въ видѣ обрывистой жерлообразной пропасти, отдѣленной отъ верхняго ада высокой стѣною скалъ. Эта пропасть заключаетъ въ себѣ обманщиковъ двоякаго рода, разобщенныхъ между собою обрывистымъ скатомъ, именно: обманщиковъ, завлекавшихъ въ свои сѣти тѣхъ, кой не довѣряли имъ, и обманщиковъ противъ людей, имѣвшихъ къ нимъ довѣріе. Первые помѣщены въ осьмомъ кругу, распадающемся за десять рвовъ и называемомъ Malebolge (Злые-Рвы). Это мѣсто есть обширное круговидное поле, состоящее изъ однаго цѣльнаго камня и занимающее все пространство между обрывомъ, съ котораго свергается Флегетонъ, и глубокимъ колодяземъ ада (pozzo). Поле это, идущее нѣсколько наклонно къ сказанному колодцу, прорыто десятью глубокими концентрическими рвами, изъ которыхъ каждый отдѣленъ отъ другаго своей стѣною изъ каменныхъ глыбъ. Такимъ образомъ если колодязь, находящійся въ срединѣ этого поля, представимъ себѣ феодальнымъ замкомъ, то десять рвовъ, лежащихъ вокругъ него, будутъ окружать его въ видѣ крѣпостныхъ окоповъ, а возвышающіяся между ними стѣны будутъ представлять бастіоны крѣпости. Черезъ всѣ десять рвовъ тянутся въ извѣстныхъ мѣстахъ громадные утесы, образующіе мостъ, а внизу вороты для каждаго рва. Въ каждомъ изъ десяти рвовъ содержится особый родъ обманщиковъ. Не безъ значенія поэтъ назначаетъ имъ такое мѣсто наказанія. Насилователи совершаютъ свое преступленіе открыто, потому и наказуются на открытомъ полѣ. Но обманщики, какъ грѣшники тайные, погружены въ глубокіе рвы, которые, смотря по степени потаенности грѣха, имѣютъ и глубину болѣе или менѣе различную. Далѣе, чѣмъ злѣе грѣшники, тѣмъ тверже ихъ сердце; обманъ же злѣе насилія: потому рѣка, лѣсъ и сухіе пески составляютъ обитель насилователей; жилищемъ же обманщиковъ служить масса твердаго, какъ желѣзо, камня, въ коемъ высѣчены рвы. {Ада XVIII, 118.}
Разсмотримъ по порядку десять родовъ обманщиковъ, наказуемыхъ въ этихъ рвахъ.
1) Люди, пользовавшіеся слабостію обоихъ половъ (ruffiani) и обольстители. Двумя строями, изъ коихъ каждый занимаетъ одну сторону однаго и того же рва, они движутся въ противоположномъ направленіи, гонимые бичами демоновъ. Они напоминаютъ сладострастныхъ въ первомъ кругѣ ада, бичуемыхъ и носимыхъ вихремъ. {Ibid. ХVIII, 25--39.}
2) Льстецы. Ровъ, ими занимаемый, несравненно глубже рва первыхъ, ибо лесть есть порокъ болѣе скрытный. Этотъ ровъ до того глубокъ, что поэты, чтобы увидѣть въ немъ грѣшниковъ, должны взойдти на самую высшую точку моста, и не безъ основанія: лесть господствуетъ всего сильнѣе въ высшихъ слояхъ общества и тамъ-то она всего опаснѣе. Въ этомъ рвѣ льстецы погружены по самый ротъ въ зловонную жидкость, въ ту среду, которую они такъ усердно выхваляли въ своей низкой жизни въ каждомъ великомъ земли; сами унизивъ себя въ мнѣніи людей, они сами бьютъ кулаками свои пустыя головы (тыквы, zucca, какъ сказано у Данта). Какъ ruffiani и обольстители своей казнію и качествомъ своего грѣха напоминаютъ сладострастныхъ во второмъ кругѣ ада, такъ льстецы напоминаютъ обжоръ въ третьемъ круги. Племя паразитовъ, готовыхъ за хорошій обѣдъ выхвалять въ своемъ патронѣ все, даже самое гнусное, было какъ бы наслѣдственнымъ у Италіянцевъ, перейдя къ нимъ отъ Римлянъ и составляя во всѣ періоды италіянской общественной жизни весьма значительный классъ. Во всѣхъ италіянскихъ комедіяхъ, начиная отъ XV столѣтія до временъ Гольдони, паразиты всегда играли очень важную роль. Но какъ ruffiani и обольстители, обманывавшіе другихъ, хуже сладострастныхъ, виновныхъ только передъ собою, то и степень казни ихъ различна: сладострастныхъ носитъ буря, обольстителей бичуютъ демоны. Такъ точно и казнь паразитовъ и льстецовъ, погруженныхъ въ зловонную жидкость, несноснѣе казни обжоръ, валяющихся въ грязи подъ дождемъ и снѣгомъ: зловонная среда первыхъ поражаетъ обоняніе поэтовъ гораздо прежде, чѣмъ они увидѣли грѣшниковъ. {Ада ХVIII, 100--114.}
3) Святокупцы уткнуты головами въ дыры, пробитыя въ твердомъ камнѣ, составляющемъ дно рва этихъ грѣшниковъ; симонисты одного и того же рода уткнуты въ одну и туже дыру, при чѣмъ каждый новый пришлецъ заступаетъ мѣсто своего предшественника, котораго гнететъ головою глубже внизъ. Изъ каждаго отверстія торчатъ ноги грѣшника и, пылая пламенемъ, сжигающимъ ихъ подошвы, дрягаютъ отъ жестокой боли. Святокупцы опозорили своею алчностію самыя священныя обязанности -- свой духовный санъ, они какъ бы попрали его ногами и все, что ни есть высокаго въ мірѣ, превратили въ самое низкое -- въ орудіе для пріобрѣтенія золота. Потому-то они и погружены теперь головою въ землю, и огонь, ихъ наказующій, сжигаетъ самую нижнюю часть ихъ тѣла -- ноги. {Ibid. XIX, 130.} Уподобленія въ изображеніи ихъ казни выбраны съ глубокимъ смысломъ и проникнуты жестокою сатирою надъ злоупотребленіемъ духовныхъ обязанностей. Дыры въ каменномъ днѣ рва святокупцевъ такой же величины и формы, какъ и каменныя купели въ крестильницѣ флорентинской; а ноги грѣшниковъ, подобно тѣламъ, пропитаннымъ въ элеѣ, пылаютъ только съ поверхности -- очевидные намеки на попраніе святокупцами священнѣйшихъ обязанностей своего сана. Святокупцы напоминаютъ своей казнію третій крутъ верхняго ада. Скупые, ростовщики и святокупцы всѣ согрѣшили вслѣдствіе слишкомъ сильной привязанности къ земнымъ сокровищамъ: потому и казнь ихъ состоитъ въ насильственномъ склоненіи къ земному и притомъ въ восходящей прогрессіи. Скупые, наклонившись тѣломъ своимъ надъ землею, съ великими усиліями катятъ передъ грудью огромныя тяжести -- символъ богатства, къ пріобрѣтенію котораго такъ сильно стремились въ жизни: это легчайшая казнь. Жесточе казнь ростовщиковъ, которые сидятъ скорчившись на землѣ съ повѣшенными на шеѣ мѣшками золота. Наконецъ святокупцы совершенно погружены въ земное, будучи уткнуты головою, жилищемъ духа, въ твердый камень въ знаменованіе того, что изъ всѣхъ трехъ родовъ грѣшниковъ они самые закоснѣлые. Ростовщики сжигаются отдѣльными клочьями огня, падающаго въ извѣстные промежутки; святокупцевъ же снѣдаетъ пламень никогда неугасающій.
4) Прорицатели, хотѣвшіе проникнуть въ будущее не вѣрою, какъ святые и пророки, а средствами преступными, теперь вѣчно ходятъ въ кругъ медленными стопами, плачутъ и хранятъ глубокое молчаніе, потому что на землѣ хотѣли открыть болѣе, чѣмъ сколько дозволено. Видѣть впередъ они не могутъ, потому что все ихъ туловище, начиная отъ груди, повернуто назадъ. {Ада XX, 124.}
5) Продажныя чиновники гражданскіе, взяточники или свѣтскіе святокупцы (barratieri), какъ люди, занимавшіеся продажнымъ ремесломъ своимъ весьма скрытно, погружены за то и въ ровъ необыкновенно темный. Воспоминаніе о нечистыхъ дѣлахъ земныхъ теперь мучить взяточниковъ въ образѣ кипящей липкой смолы; каждый разъ, когда дерзнуть изъ нее выплыть, они достаются на терзаніе демонамъ, коихъ безсовѣстные, коварные, кривые поступки служатъ олицетвореніемъ беззаконнаго лихоимства и происходящей отсюда гибельной безурядицы въ государствѣ. Эти лихоимцы или продавцы правосудія въ смолѣ напоминаютъ во многихъ отношеніяхъ казнь тирановъ въ кипящей кровавой рѣкѣ; только первые, какъ обманщики, наказаны еще строже. Тираны пронзаются стрѣлами Кентавровъ, если осмѣлятся выйдти слишкомъ много изъ кровавой среды своей, эти же подвергаются за подобную смѣлость ужаснѣйшимъ истязаніямъ отъ самыхъ низкихъ, самыхъ безсовѣстныхъ демоновъ, веселящихся съ дьявольскою насмѣшкою надъ ихъ страданіемъ. {Ibid. XXI и XXII.}
6) Лицемѣры, "сей повапленный родъ", ходятъ медленно, какъ бы въ благочестивой процессіи, изнемогая подъ тяжестію свинцовыхъ, снаружи вызолоченныхъ одеждъ, которыя, подобно злой ихъ совѣсти, пригнетаютъ тѣло ихъ чуть не до самой земли. {Ада XXIII, 58--72.} Подъ ногами ихъ, пригвожденный тремя острыми кольями къ каменному дну, лежитъ архіерей Каіафа, изрекшій съ фарисеями свой лицемѣрный судъ подъ предлогомъ религіозной ревности. За то, что въ жизни своей хотѣлъ преградить путь праведному, онъ теперь распростертъ поперегъ дороги и, содѣлавъ величавшій грѣхъ лицемѣрія, долженъ испытать на самомъ себѣ тяжесть всѣхъ лицемѣровъ. На ту же казнь обречемъ и тесть его Анна, равно и всѣ прочіе фарисеи, засѣдавшіе на беззаконномъ судилищѣ, названномъ у Данта "concillo". {Ада XXIII, 109--112.} Неправедный приговоръ, изрѣченный лицемѣрами, былъ неправедно свершенъ насилователями: потому-то въ минуту кончины Спасителя утесы въ аду обрушились въ двухъ мѣстахъ -- въ кругу насилователей и ниже во рву лицемѣровъ. {Ibid. XII, 28--45 и XXI, 106--114.}
7) Тати казнятся на днѣ весьма темнаго рва; гонимые вѣчнымъ страхомъ, они тщетно надѣются стать невидимками, или найдти скрытое убѣжище отъ страшныхъ змѣй и гадовъ всѣхъ породъ, этихъ символовъ ихъ тайнаго ремесла, ихъ преступныхъ козней и путей извивистыхъ. Безпрестанно представляясь ихъ испуганному взору, змѣи кидаются имъ на грудь, язвятъ и лишаютъ ихъ послѣдняго достоянія -- человѣческаго образа. Въ этомъ рвѣ вѣчная обмѣна достояніи: человѣческіе образы превращаются въ змѣиные, а эти въ человѣческіе. {Ibid. XXIV, 65--105.} Змѣи, связывающія и наказующія татей, заступаютъ здѣсь мѣсто демоновъ въ другихъ кругахъ, а Какусъ, знаменитый похититель геркулесова стали, являющійся здѣсь въ видѣ Кентавра, покрытый змѣями, съ огнедыщущимъ дракономъ, распростертымъ на спинѣ его, преслѣдуетъ всѣхъ тѣхъ, кои, изъ сопротивленія высшей силѣ, не хотятъ бѣжать. {Ibid. XXV, 16--24.}
8) Злые совѣтодатели облечены въ пламя, ихъ пожирающее, а потому незримы, точно какъ, такъ и сами дѣйствовали на землѣ невидимо въ тѣхъ преступныхъ дѣлахъ, къ коимъ побуждали другихъ злыми совѣтами. Подавая злые совѣты, они тѣмъ самымъ во зло употребляли высокій свой даръ свѣтъ духовный, а потому, опозоривъ его назначеніе, такъ сказать, стали его похитителями. {Ада XXѴІ, 40--42.} Во главѣ злыхъ совѣтниковъ стоятъ два полумиѳическія лица, Улиссъ и Діомедъ. Похитители Палладіума изъ храма Минервы, нанесшіе тѣмъ самымъ оскорбленіе богинѣ мудрости, они представляютъ цѣлый классъ людей, употребляющихъ во зло высокіе дары своего разума. {Ада XXVI, 55--62.}
9) Сектанты и сѣятели расколовъ и несогласій видятъ грѣхъ свой въ образѣ демона, отдѣляющую мечемъ члены отъ ихъ тѣла, подобно тому, какъ и они въ мірѣ нарушали всякое единство. Раны, наносимыя демономъ, заживаютъ, какъ скоро грѣшники совершатъ круговидный путь свой, но демонъ снова наноситъ раны: такимъ образомъ скорбь грѣшниковъ о своемъ прегрѣшеніи возобновляется вѣчно. По степени важности ихъ преступленія, и раны у нихъ болѣе или менѣе жестоки. У великаго сектатора Магомета, причинившаго расколъ въ великой церковной общинѣ, тѣло разсѣчено во всю длину отъ головы до ногъ. Напротивъ у Али, нарушившаго единство Магометанства, разрублена только голова. Возбуждавшіе дѣтей противъ отцевъ носятъ голову, отдѣленную отъ спиннаго мозга; у людей, сѣявшихъ крамолы словомъ или дѣломъ, вырѣзаны языки, или отсѣчены руки. {Ibid. XXVIII.}
10) Поддѣльщики всякаго рода (falsitori) поражены всевозможными болѣзнями; безумные демоны, рыская между ними, влекутъ ихъ съ мѣста на мѣсто по темному рву. Обманщики этого рва дѣлятся на поддѣльщиковъ металловъ -- алхимиковъ, на поддѣльщиковъ рѣчи -- лгуновъ и наконецъ на поддѣльщиковъ личности. Должно сознаться, что нравственное значеніе этой и слѣдующей пѣсень очень темно. Алхимики старались между прочимъ получить золото химическимъ искусствомъ, стало быть путемъ болѣе легкимъ, нежели металлургія. Однакожъ непонятно, почему алхимія большій грѣхъ, чѣмъ напримѣръ святокупство или лихоимство, почему тотъ, который былъ только "ловкой обезьяной природы", помѣщенъ глубже въ аду, нежели тотъ, который продалъ сестру свою, или тотъ, который злоупотребленіями высшихъ даровъ духовныхъ нанесъ оскорбленіе церкви. Такой взглядъ на алхимиковъ не истекаетъ ни изъ Библіи, ни изъ Аристотеля, ни изъ ученія средневѣковыхъ схоластиковъ, коимъ вообще слѣдуетъ Данте. Скорѣе онъ есть слѣдствіе всей его философской системы. Алхимики устремили всю свою дѣятельность и искусство на приготовленіе золота. Но золото есть цѣль скупости и любостяжанія, а потому и корень большей части золъ, наказуемыхъ въ аду. Если теперь обозримъ весь осьмой кругъ съ его десятью рвами, увидимъ, что ruffiani, большая часть льстецовъ, святокупцы, продажные взяточники, тати грѣшатъ изъ любостяжанія; даже Каіафа между лицемѣрами вовлечемъ золотомъ въ величайшій грѣхъ измѣны. И такъ алхимики стараются умножить неестественнымъ путемъ то, что составляетъ корень большей части золъ и грѣховъ на землѣ: потому-то алхимики и помѣщены въ самомъ визу осьмаго круга въ силу того, что корень вездѣ занимаетъ низшее мѣсто. Что они находятся въ тѣсной связи съ бѣдами, истекающими изъ золота, тому доказательствомъ служитъ то, что въ концѣ слѣдующей пѣсни упоминается о клубѣ мотовъ, который во всѣхъ другихъ отношеніяхъ не имѣетъ ничего общаго съ алхимиками. Въ этой пѣснѣ мы встрѣчаемъ еще нѣсколько обманщиковъ, оплакивающихъ свою алчность къ золоту: скупость вмѣстѣ съ гордостію и завистію составляютъ три коренные порока, произведшіе, по Данту, все зло въ мірѣ. Тоже и по Аристотелеву ученію, грѣхи, отъ золота происходящіе, суть многочисленнѣйшіе и разнороднѣйшіе, и всегда у Данта помѣщены ниже прочихъ во всѣхъ трехъ отдѣленіяхъ его ада. Такъ, въ первомъ отдѣлѣ, между невоздержными, скупые расточители помѣщены ниже другихъ; во второмъ, между насилователями, ростовщики опять ниже другихъ; далѣе, между обманщиками (большая часть изъ нихъ согрѣшили вслѣдствіе любви къ золоту), тѣ, которые хотѣли похитить у самой природы золото, какъ корень всѣхъ прочихъ пороковъ, помѣщены ниже всѣхъ. Наконецъ, на самомъ днѣ ада, между измѣнниками, погруженъ ниже всѣхъ Іуда Искаріотскій, величайшій изъ грѣшниковъ вслѣдствіе сребролюбія.
Изъ двухъ безумныхъ тѣней, терзающихъ поддѣльщиковъ, и безъ того уже одержимыхъ всѣми родами болѣзней, одна -- древняя Мирра, извѣстная своею дикою страстью къ отцу; другая -- тѣнь современника Дантова Джіанни Скикки, употребившаго свое искусство подражать чертамъ другаго лица для составленія подложнаго духовнаго завѣщанія. Эти двѣ тѣни блуждаютъ здѣсь въ самомъ нижнемъ рвѣ поддѣльщиковъ какъ бы дли того, чтобъ напомнить, что большая часть обмановъ совершается на землѣ вслѣдствіе или сластолюбія или любостяжанія, на что указываетъ и фальшивый монетчикъ Мастеръ Адамъ съ женою Пентефрій. {Ада XXIX и XXX.}
Наконецъ, въ самомъ нижнемъ третьемъ отдѣленіи ада, погружены гнуснѣйшіе изъ обманщиковъ, тѣ именно, кой обманули довѣріе другихъ, измѣнники. Мѣсто, гдѣ они гнѣздятся, черный колодязь адской бездны, окружаютъ на подобіе вѣнца по-поясъ погруженные въ колодязь великаны, коихъ верхняя половина тѣла воздымается въ темномъ воздухѣ жилища обыкновенныхъ обманщиковъ. Ихъ громадность обозначаетъ чудовищность наказуемаго здѣсь преступленія, и вся ихъ природа и прежняя исторія -- страшную мощь измѣны, отъ которой не защищаетъ никакая сила. При видѣ ихъ, Данте благодаритъ природу зато, что она болѣе не создаетъ уже существъ, въ которыхъ злая воля и разумъ соединены съ необоримою силою. {Ibid. XXXI, 31 и 17.}
Обиталищемъ для измѣны служитъ область Коцита. Эта послѣдняя часть адскаго потока медленно вытекаетъ изъ-подъ круга обманщиковъ и, замерзая на днѣ ада, образуетъ огромное ледяное болото, въ которомъ замерзли грѣшники. Тутъ уже нѣтъ ни малѣйшаго дѣйствія божественнаго свѣта и теплоты; воздухъ здѣсь сумраченъ и мертвъ; здѣсь самое тѣсное мѣсто во вселенной, гдѣ заключены тѣ, которые въ узкости своего темнаго сердца и холодномъ эгоисмѣ остались завсегда недоступными ни для какого лучшаго чувства, Они раздѣлены: 1) на измѣнившихъ своимъ родственникамъ, сидящихъ въ Каинѣ, такъ названной по Каину; 2) на измѣнившихъ отечеству, заключенныхъ въ Антенорѣ; 3) на измѣнившихъ друзьямъ своимъ, въ Птоломеѣ и 4) на измѣнившихъ благодѣтелямъ, заключеннымъ въ Джіудеккѣ. Согласно съ этимъ дѣленіемъ, а также по важности ихъ грѣха, всѣ они погружены болѣе или менѣе глубоко въ ледъ: первые погружены только по грудь; у измѣнниковъ отечеству осталась свободною одна только голова; послѣдніе-же совершенно затерты льдомъ, сквозь который мелькаютъ какъ пузырьки въ стеклѣ. {Ада XXXII.} Души измѣнниковъ друзьямъ своимъ, по совершеніи измѣны, тотчасъ упадаютъ въ Птоломею, а между тѣмъ діаволъ управляетъ ихъ тѣломъ до тихъ поръ, пока не совершатъ они опредѣленнаго на землѣ имъ срока. {Ibid. XXXIII, 129--133.}
Въ самой срединѣ Джіудекки, а вмѣстѣ съ тѣмъ въ средоточіи земли и вселенной, помѣщенъ свергнутый тотчасъ по своемъ возмущеніи Люциферъ или Дисъ, нѣкогда прекраснѣйшій изъ Ангеловъ, теперь же своимъ гнуснымъ исполинскимъ образомъ олицетворяющій всю отвратительность грѣха. {Ibid. XXXIV, 16--54.} Его образъ можно раздѣлить на четыре части. Та часть его тѣла, гдѣ головка бедренной кости вращается въ вертлугѣ, есть средина его тѣла и помѣщена въ самомъ центрѣ земли и всего міра. Все, что выше этой части, обращено къ нашему полушарію, и притомъ такъ, что тѣло его погружено до средины груди во льды Коцита; все же остальное до темени воздымается свободно въ пространствѣ ада, въ которомъ крылья его страшно размахиваютъ надъ ледянымъ полемъ. Наконецъ нижняя часть его тѣла, отъ средины туловища до колѣнъ, незыблемо утверждена въ каменной массѣ Джіудекки; ноги же до самыхъ подошвъ опять возвышаются въ свободномъ пространствѣ, по ту сторону центра земли, будучи обращены къ противоположному полушарію. {Ада XXХIII, 28--33.}
Люциферъ былъ нѣкогда прекраснѣйшимъ, свѣтозарнѣйшимъ изъ Ангеловъ. Но, увлеченный злобою къ высокомѣрію и мятежу, за величайшее благодѣяніе, поставившее его превыше всѣхъ созданій, онъ заплатилъ своему Создателю величайшею неблагодарностію: потому Данте не удивляется, что отъ него произошло всякое зло на землѣ. {Ibid. 34--36.} Три лица его соединяются на вершинѣ головы въ одинъ гребень. Гребень есть символъ высокомѣрія, почему уже Римляне говорили: cristas tollere (Ювеналъ), а Италіанцы: levare la cresta, bassare la cresta. Тройственность его лица имѣетъ двоякое значеніе. Съ одной стороны, три лица Люциферовы указуютъ, на три великія отдѣленія ада: одно изъ этихъ лицъ красное, другое желтое, а третье черное или цвѣта народовъ, обитающихъ тамъ, гдѣ Нилъ выходитъ изъ горъ для орошенія Египта. Черное лице есть представитель верхняго отдѣла ада, гдѣ мутная мгла тяготѣетъ надъ грѣшниками, попустившими бурѣ страстей своихъ затмить свѣтъ разума. Лице красное обозначаетъ холерическихъ насилователей, которыхъ вспыльчивость и гнѣвъ наказуются въ ихъ собственномъ сознаніи жаромъ и кровью. Наконецъ блѣдное, лишенное жизненной теплоты лице Люцифера есть символъ самаго низкаго отдѣла грѣховъ -- обмана и измѣны. Испытывая на себѣ всѣ муки своею тройственнаго царства: тьму, жаръ и холодъ, Люциферъ вмѣстѣ съ тѣмъ есть сущая противоположность абсолютнаго Блага. Божественная мудрость уже не свѣтитъ ему: на это намекаетъ его черное лице; мысль о божественномъ всемогуществѣ, противъ котораго такъ безумно возмутился онъ, является въ немъ, какъ и въ сознаніи возмутителей втораго отдѣленія, только для того, чтобы сжигать его вѣчною мукою: она-то и придаетъ красно-огненныя цвѣтъ другому лицу его; отъ теплоты же божественной любви онъ уклонился вслѣдствіе измѣны, потому и оплакиваетъ обманъ и измѣну очами своего желтаго лица. Тремъ лицамъ Люцифера соотвѣтствуютъ вмѣстѣ съ тѣмъ и три грѣховныя свойства человѣка, а именно: потемняющая разумъ алчность, пламенная гордость и блѣдноликая зависть, однимъ словомъ: тѣ три грѣха, которые Данте такъ часто приводитъ какъ причины всѣхъ безпорядковъ въ міроправленіи.
Съ другой стороны, три лица Люцеферовы означаютъ три части тогда извѣстнаго свѣта: Европу, Азію и Африку; ибо Европейцы имѣютъ красный, Азіатцы желтый, а Африканцы черный цвѣтъ лица. Люциферъ помѣщенъ въ аду въ точкѣ, находящейся почти въ самой срединѣ между тремя частями стараго свѣта. Подобно древнему богу времени на ос. Критѣ, Люциферъ помѣщенъ во льдахъ Коцита такъ, что среднимъ лицемъ обращенъ къ Европѣ, которое потому и красно; на право отъ него Азія, къ которой обращено его желтое лице, а на лѣво Африка, на которую онъ смотритъ глазами чернаго лица. Такимъ образомъ онъ воспримлетъ данъ злобы человѣческой со всего стараго свѣта, т. е. всего міра.
Люциферъ снабженъ тремя парами крыльевъ, но крыльевъ безперыхъ какъ у летучихъ мышей. Изъ-подъ крыльевъ его дуютъ въ различныхъ направленіяхъ три бури, соотвѣтствующія тремъ его свойствамъ: безумію, насилію и обману. Бури эти такъ сильны, что Данте чувствуетъ ихъ дуновеніе уже издали, не смотря на то, что его тѣло отвердѣло какъ мозоль; онѣ такъ холодны, что весь Коцитъ замерзаетъ отъ ихъ стужи до самаго дна. Чѣмъ болѣе силится Люциферъ подняться на своихъ крыльяхъ, тѣмъ болѣе чувствуетъ себя скованнымъ въ движеніяхъ: ибо потокъ грѣховъ, имъ возбужденныхъ, къ нему же и возвращается и, замороженный вѣтромъ крылъ его, съ каждымъ взмахомъ ихъ увеличиваетъ массу льдовъ, въ которую онъ погруженъ на вѣки.