Четыре-лѣтній побытъ въ Вѣдни.
Скончивши въ 1830 г. философскіи науки во Львовѣ, Антоній Добрянскій, яко отличившійся въ тыхъ наукахъ юноша, подался и посланъ былъ перемышльскимъ епископомъ Iоанномъ Снѣгурскимъ до цѣсарского воспигалища или такъ званого конвикта въ Вѣдни, щобы тамъ-же въ перво-престольномъ нашои державы всеучилищи студія богословскіи отбывати.
Былъ же той цѣсарскій конвиктъ въ Вѣдни австрійскими монархами основанъ, подъ надзоръ латино-нѣмецкихъ монаховъ піяристовъ отданъ и особливо цѣсаремъ Францомъ I. въ щедрый средства зарсмотренъ съ тою цѣлію: щобы въ немъ порядочно удержовалисъ и обучалися найлучшіи молодцѣ изъ всѣхъ областей державы, безъ розличія обряда вѣры католической, безъ рожницѣ стану чи сословія, изъ якого кто изъ нихъ бы походилъ. Единымъ условіемъ до принятія въ сей конвиктъ были отличныи свѣдоцтва изъ наукъ школьныхъ и изъ моральности, вразъ-же на подставѣ тыхъ и препорученіе отъ дотычного епархіального епископа.
Нашъ питомецъ Антоній малъ изъ львовскихъ школъ таковыи отличныи свѣдодтва, що получилъ въ силу тыхъ-же препорученіе своего епископа, и оттакъ безъ многихъ заходовъ, а власными заслугами принятый былъ до оного славного цѣсарского конвикта въ столицѣ Австріи.
Въ тую пору (а было то подъ осень 1830 г.), коли Антоній Добрянскій гірибылъ до помянутого конвикта въ Вѣдень, находилося ту около 50 воспитанниковъ или конвикторовъ изъ Галичины, именно надъ 30 поляковъ и до 20 русиновъ.
Тіи всѣ помѣщены были въ такъ званомъ галиц комъ отдѣлѣ конвикта, а для науки мали вспольно одну великую салю или "музею", со всякими выгодами для каждого устроену. Поляки проживали тутъ съ русинами до тои поры въ довольной згодѣ, бо тогда русины, учащіися разомъ съ поляками въ однихъ и тыхъ-же школахъ, уже переняли были бесѣду польску, говорили съ собою по поьски, такъ що властиво и рожницѣ межи русиномъ и полякомъ уже не было иной, якъ лишь тая, що русинъ належалъ до церкви, полякъ до костела.
Дойщло -- бачите -- уже до того, що и нашъ юный конвикторъ Антоній, пріѣхавши до Вѣдня, не зналъ ясно сказати о собѣ: чи онъ полякъ, чи русинъ, а только зналъ еще на-певно то одно, що изъ роду онъ належалъ и належитъ до русскои церкви. Се значитъ: былъ онъ русиномъ уже не по народности и по бесѣдѣ, а лишь по своему питоменному русскому обряду. До такои то непевности о томъ, чимъ властиво мы русины тогда были, допровадила насъ уже наша, на все уступчивая натура и придуманная поляками съ Польщею згода!
Но власне тои памятнои осени 1830 г. зайшло въ Польщи одно событіе, которое не только въ краю Галичинѣ, но и въ далекомъ вѣденьскомъ конвиктѣ сильно причинилося до нарушенія тои "милои полякамъ съ русинами згоды", та еще примѣтно обновило рожницю, яку природа и исторія изъ поконъ-вѣка межи Русію а Польщею утворили. Тымъ событіемъ была именно польская революція, котора выбухла въ Варшавѣ д. 29 листопада того же 1830 г.
Самъ нашъ Добрянскій въ своемъ власно ручно сочиненномъ жизнеописаніи оповѣдае о томъ событіи, -- ось дословно слѣдующое: "На богословіе посланъ былъ я епископомъ Снѣгурскимъ въ Вѣдень до ц. к. конвикта, въ которомъ тогда еще не только русины, но и латиняне изъ Галичины находились. А было точно тогда время первого польского возстанія въ Варшавѣ; умы про то всѣхъ поляковъ, а слѣдовательно и умы латино-польскихъ питомцевъ конвикта вѣденьского были до крайности взволнованы. Будучи вразъ съ латинниками въ одной и той музеи, русскіи питомцѣ должны были прислуховатись ихъ розговорамъ, а неразъ диспутовати и даже спорити съ ними. Къ тому (для веденія диспутъ и споровъ) потребно было знати основно исторію народну и исторію словесности, а понеже еи тогда въ школахъ вовсе не учено, то питомцѣ стали усердно и съ одушевленіемъ учитись приватно однои и другои".
Въ тыхъ коротко, а съ цѣлою правдою записанныхъ словахъ нашого Антонія Добрянского вмѣщается самъ найважнѣйшій вступъ или самое начало до исторіи не только его власнои русско-патріотичнои дѣятельности за житья, но и до повѣйшои исторіи нашого галицко-русского народа, и для того мы звертаемъ на нихъ особенную увагу нашихъ читателей.
Розважте бо, милыи братья, що тогда сталося:
Польское повстанье въ Варшавѣ подъ конецъ 1830 г., которое мало отбудовати "Польщу въ давныхъ границяхъ" и для тои цѣли подъ шумнымъ знаменемъ "згоды, ровности и братеретва" притягнути до себе навсегда также и насъ русиновъ -- то повстанье не только отлучило насъ отъ до-часовой згоды и братерства съ поляками, но еще возобновило наши давныи споры съ ними и побудило-понудило насъ для власного, основнаго обученія заглянути до нашои русскои, слезами и кровью записаннои исторіи. Отже тогда то -- въ самъ часъ польского повстанья -- споръ Руси съ Польщею на-ново роспочался, и наша русская молодежь, учившаяся въ школахъ навѣтъ гень далеко въ земли чужихъ тому спору нѣмцевъ, въ вѣденьскомъ конвиктѣ, приняла на себе тяжкій долгъ веденія тои давнои борьбы съ поляками не козацкимъ оружіемъ, но на основаніи историчной науки, якую потребно было по-за школою приватнымъ усерднымъ трудомъ собѣ добывати.
А былъ же тогда въ Вѣдни при тамощной русско-парохіяльной церкви св. Варвары сотрудникомъ духовнымъ о. Петро Паславскій, мужъ доброго русского духа, а при томъ такъ честного характера и такъ гостепріимный, що горнулись до него всѣ галичане, въ Вѣдни про-живающіи, такъ русины, якъ и поляки. Онъ то малъ въ своей домашной библіотецѣ " Исторію церковной уніи Руси съ Польщею " -- рукописное дѣло въ латинскомъ языцѣ, сочиненное на якихъ 20 лѣтъ передъ тымъ черезъ славного львовского крылошанина Михаила Тарасевича, который на початку сего нашого столѣтія крѣпко боролся сь поляками за права Галицкои Руси и Австріи еще при митрополитѣ Антонію Ангеловичу. Сія то "Исторія уніи", составленна на основаніи самыхъ урядовыхъ документовъ и актовъ, якіи и до нынѣ въ епископскихъ канцеляріяхъ находятся, а также долученный въ додатку до той исторіи "Projekt na znіszczenie Rusi, списанный поляками передъ самымъ роспаденіемъ Польщи, роскрывали съ цѣлою нагою правдою тіи штуки и хитрыи способы, якихъ во имя святой вѣры уживали колись поляки, щобы насъ русиновъ перевести напередъ на "унію", а потомъ уже и на "латинниковъ-поляковъ".
Отже помянутый Петро Паславскій, посѣдаючи въ рукописи знаменитое дѣло Тарасевича, а змѣрковавши изъ заходящихъ въ вѣденьскомъ конвиктѣ споровъ русиновъ съ поляками, що русины для обороны своихъ правъ потребуютъ вѣрныхъ историчныхъ доказовъ, удѣлилъ нѣкоторымъ изъ нихъ до перечитанья оную рукопись, "Исторіи уніи", где власне находятся таковыи для всего свѣта достовѣрныи доказы.
И нашъ питомецъ Антоній Добрянскій досталъ также при той способности до перечитанья сію "Исторію уніи" Гарасевича, -- и онъ не только выучился сю цѣлу и переписалъ собѣ слово до слова для власного ужитку, но еще, яко молодецъ умомъ ударованный и любопытливый, съ тымъ больщимъ усердіемъ забажалъ теперь подобныи дѣла, до исторіи Руси относящіися, читати и изъучати, щобы изъ тыхъ-же чимъ разъ основнѣйше о причинахъ долговѣчного спора Руси съ Польщею довѣдатись, та въ-конецъ о томъ, по чіей сторонѣ есть правда, безстороннымъ судомъ исторіи переконатися. Въ той цѣли уважалъ онъ потребнымъ для себе, кромѣ выученнои уже нимъ исторіи религійнои уніи, познати еще исторію мірску или гражданску Руси также исторію словесности русскои, понеже именно лишь въ тыхъ всѣхъ трехъ дѣлахъ историчнои науки заключается полная исторія жизни народа.
Затѣмъ поставивши собѣ такую цѣль, нашъ юный питомецъ, по-при своихъ школьныхъ богословскихъ наукахь, занялся прилѣжно изъученіемъ полнои исторіи своего отечества, которои -- якъ сказано -- въ школахъ тогда нигде не учили, а съ которою если якій ученикъ захотѣлъ близше обознатися, долженъ былъ за историчными книгами по всему свѣту розглядатися и читати ихъ собѣ въ свободныхъ отъ школы годинахъ. Гдеякіи киижки, для тои цѣли служащіи, найшолъ онъ, вправдѣ въ скромной библіотечцѣ о. Паславского и въ публичной библіотецѣ вѣденьского всеучилища; но не были далеко не тіи дѣла, якіи могли были чимъ-разъ взмагающуюся жажду его знанія утолити и заспокоити, а якіи находились только въ великомъ цѣсарскомъ книгохранилищѣ, где для литературы всѣхъ славянъ есть отдѣльне богатое хранилище, нѣяко особная библіотека.
Однакожь -- якъ въ осени 1830 г. варшавское повстанье дало нашому Добрянскому побудку занятися изъученіемъ исторіи своего отечества хоть по одной части и въ урывкахъ: такъ сновь весною 1831 г. другій незвычайный случай подалъ ему способнбсть добратися до тои великои сокровищницѣ славянскихъ книгъ, где также мірска и словесна исторія Руси была въ многоцѣнныи дѣла обильно заступлена.
Ото послухаймо, що онъ же самъ о томъ случаю записалъ въ своей власной біографіи: "Въ то само время (1831 г.) появилась первый разъ холера въ Вѣдни, въ слѣдствіе чого конвиктъ перетворено въ больницю, а питомцевъ, надѣляя стипендіями, пущено въ городъ на свободу. Корыстаючи изъ сего обстоятельтва, посѣщалъ я цѣсарску придворную библіотеку, где все отъ студій школьныхъ свободное время изъученію исторіи и литературы славянскои посвящалъ. Прилѣжное посѣщаніе библіотеки молодымъ богословомъ, якимъ я тогда былъ, звернуло на мене вниманіе тогдашного настоятеля тои библіотеки, славного и ученого Копитара. Онъ то, познавши мене близше, подсувалъ мнѣ сочиненія, якихъ въ Галичинѣ потомъ и увидѣти было менѣ невозможно. Такъ при руководствѣ сего ученого набралъ я еще большои охоты къ изслѣдованію исторіи отечественнои и изъученію словесности русскои. А хотя тое всего полъ года только продолжалось, однакожь и въ томъ такъ короткомъ времени я корысталъ много, и возвратившись въ конвиктъ, не переставалъ свѣдѣній моихъ умножати ".
Отже -- случай появившойся во Вѣдни холеры, освободивши нашого питомця отъ строгихъ затворовъ конвикта, дозволилъ ему черезъ полъ года безъ найменьшои перепоны заходити прилѣжно въ велику цѣсарску библіотеку придворную, куда иначе вступъ ему, яко конвиктору, былъ бы надто ограниченный. Важный то былъ для него случай, бо -- якъ сказано -- власне въ оной библіотецѣ, найбогатшой на цѣлу державу въ историчныи книги всѣхъ языковъ и народовъ Австріи, находилося и тое, що онъ о своей милой Руси познати и розвѣдати такъ усердно бажалъ.
Былъ же тогда - также счастливымъ случаемъ - въ той-же цѣсарской библіотецѣ настоятелемъ еи славянского отдѣла мужъ европейскои славы, ученый Варфоломей Копитаръ, словенецъ родомъ отъ города Любляны, на-скрозь перенятый чувствомъ отцевскои любви для всѣхъ дѣтей Славянщины, особливо же для насъ русиновъ, которыхъ онъ за-для нашои вѣрности славянскому обряду найбольше любилъ и предпочиталъ. Онъ то такъ названый батько-учитель славянъ, который еще на 10 лѣтъ передъ симъ (въ 1821 г.) руководилъ былъ и училъ въ тойже библіотецѣ одного русского конвиктора, именно нашого первого знакомитого языкослова Іосифа Левицкого, возрадовался теперь не мало, коли снова узрѣлъ передъ собою такого же молодого русского богослова, Антонія Добрянского, также за свѣтломъ науки въ книгахъ славянскихъ пильно глядающого. Познавши близше нашого Антонія, познавши цѣль и стремленье его духа, батько Копитаръ, яко книгъ славянскихъ глубоко свѣдущій, самъ доброохотно принялъ на себе обовязокъ быти ему руководителемъ, и яко совѣстный учитель поддавалъ ему книгу за книгою самыи такіи дѣла, которыи для его цѣли найбольше принадобились.
А якіи то были книги, которыи нашъ питомецъ Антоній въ царской библіотецѣ въ Вѣдни тогда перечитовалъ и изъ нихъ важнѣйшіи свѣдѣнія ддя власного ужитку собѣ выписовалъ, о томъ въ нѣкоторой части довѣдуемся изъ книги его власноручныхъ " 3аписокъ ", где на самомъ челѣ гдеякіи выписы изъ читанныхъ нимъ тогда историчныхъ дѣлъ находятся*).[*) "Записки" тіи Антонія Добрянского, веденныи нимъ ажь до 1848 г. и содержащіи немало цѣнныхъ матеріаловъ до исторіи нашои русско-народнои жизни за время отъ 1831 до 1848 г., сохраняются до нынѣ въ рукописи у его сына Ивана и достойны подъ многими взглядами быти печатно изданными.]
Однимъ изъ первыхъ такихъ дѣлъ была " Лѣтопись " Преподобного отца Нестора, который на якихъ 800 лѣтъ передъ нами яко угодникъ Божій жилъ въ Кіево-печерскомъ монастырѣ, самъ наочно видѣлъ нашихъ русскихъ великихь князей, а который яко первый историкъ русскій съ щирою правдою записалъ: "Откуду пойшла русская земля, кто первый началъ въ ней владѣти и кто первый ю крестилъ". Очевидно, уже сама та найстарша русская лѣтопись Нестора, росповѣдаюча о первыхъ початкахъ нашои народнои жизни, плѣнила въ высокой степени молодого Антонія Добрянского, и онъ старанно выписовалъ собѣ изъ неи тіи свѣдѣнія, на основаніи которыхъ написалъ потомъ свою ученую росправу "О крещеніи Руси".
Послѣ того онъ читалъ прилѣжно также другіи старинныи лѣтописи русскіи, якіи по смерти Нестора списовались богоугодными людьми въ розличныхъ монастыряхъ Руси, а которыи съ такимъ-же самымъ честнымъ правдолюбіемъ росповѣдаютъ дальшіи истричныи событія даже до часовъ польского нашествія. Дальше читалъ онъ дѣла ученыхъ историковъ, яко "Исторію россійсского государства" Николая Карамзина, "Исторію о возникшей въ Польщѣ уніи" Николая Бантыша-Каменского, "Исторію Малой Россіи" (властиво Исторію козацкихъ военъ противу Польщи) Дмитрія Бантыша-Каменского и многіи другіи ученыи дѣла, до исторіи Руси относящіися, а писанныи не только въ языцѣ русскомъ, но и въ польскомъ, латинскомъ, нѣмецкомъ и французскомъ *).[*) Французского языка учился Добрянскій тогда нарочно для той цѣли, щобы могъ читати дѣла французовъ Боплана и Линажа, которыи описовали войны козаковъ съ Польщею.]
Перечитавши таковыи дѣла основно и выписавши собѣ изъ нихъ много для власного ужитку на будучность, нашъ Антоній уже пересвѣдчился доводно и окончательно: що правда была и есть по сторонѣ русиновъ, а кривда ишла отъ ксендзовъ-іезуитовъ и отъ буйнои шляхты польскои; що кромѣ того многи русины черезъ принятіе латинского обряда уже ополячились, а уніяты остали еще русинами, и то не лишь по обряду, но и по народности русской. Тая истина, хотя якъ проста и нынѣ ясна всѣмъ яко солнце, была въ оно время уже такъ затемнена и мало извѣстна, що доходилъ до познанія еи только той русинъ, кто подобно нашому Добрянскому принялся за трудъ прилѣжно изъучати исторію своего отечества.
И коли нашъ юный питомецъ-историкъ по уплывѣ половины года назадъ повернулъ до конвикту; коли власне о томъ часѣ конецъ польскому повстанью положили россіяне добытіемъ Варшавы (д. 25 серпня 1831 г.), онъ уже мало запускался въ диспуты и споры съ поляками, уважая таковыи для обохъ сторонъ роздражительныи споры безкорыстными, а поляковъ, незнавшихъ ни своеи, ни русскои исторіи, переконати не могущими. Вмѣсто того онь благосердно и по дружески препоручалъ всѣмъ товаришамъ своимъ въ конвиктѣ, такъ полякамъ якъ и русинамъ, щобы они, яко лучшая молодежь однои великои славянскои родины, якъ найпильнѣйше занялися изъученіемъ отечественной исторіи, которая едино -- безъ спору и безъ гнѣву -- научитъ ихъ познати настоящую правду. При томъ жилъ онъ за цѣлый часъ своего побыта въ Вѣдни со всѣми товаришами, такъ русскими якъ и польскими, въ найщиршой особистой дружбѣ, а тіи же всѣ любили его непритворно, и за-для спокойного, миролюбивого обычая называли его неутральнымъ, т. е. безстороннымъ*).[*) Противнёмъ или контрастомъ ему що-до свойства неутральности былъ молодшій однимъ годомъ конвикторъ товарищъ его Спиридонъ Литвиновичъ, который, яко заровно ударованный, а надъ-звычай живокровный молодецъ, всегда завзято сперечался съ поляками, и еще за своего побыта въ конвиктѣ якъ и вскорѣ потомъ за поворотомъ своимъ до Галичины (1835 г.) писалъ рѣзкіи жалобы противъ латино-польскихъ конвикторовъ въ Вѣдни и таковыи жалобы или меморанда подавалъ навѣть др найвысшои управляющои Власти. Два его меморанда, списанныи дуже остроумно прекрасною нѣмеччиною, помѣстилъ въ переписи нашъ о. Антоній съ прилученіемъ власныхъ "безсторонныхъ" примѣчаній въ своихъ "Запискахъ", якіи у сына его Ивана Добрянского сохраняются.]
А въ числѣ русскихъ товаришей его въ вѣденьскомъ конвиктѣ за часъ 4-лѣтного побыта его тамъ-же были межи другими: Левъ Кардасевичъ, Амвросій Яновскій, Спиридонъ Литвиновичъ, Григорій Гинилевичъ, Лука Ропицкій, Гавріилъ Паславскій, Михаилъ Геровскій, братья Игнатій и Юліянъ Кучинскіи, которыи всѣ подбоно якъ и Антоній Добрянскій въ свободныхъ отъ школьной науки годинахъ изъученіемъ русскои исторіи и словесности занималися, та особливо первыи четыре изъ нихъ достигли потомъ въ своей жизни высокихъ достоинствъ и прославилися въ нашомъ краю яко ревныи для Руси дѣятели.