Во время коронации в Москве, Брант, служивший в кон-ной гвардии и выпущенный еще при императрице в Архаровский полк премьер-майором, получил записку от гатчинскаго экзерциц-мейстера, полковника гвардии, чтобы он представил ему полк на другой день, в 8 часов утра, на девичьем поле. В половине 8-го часа, Брант с полком выжидал в Зубове, чтобы на Спасской башне ударили 8 часов. Брант немедленно выступил: выстроил фронт, отдал честь полковнику, кото-рый, в ожидании его, прохаживался по Девичьему полю, и подал рапорт. "Ты запоздал, сказал полковник, я именно приказал собраться в 7 часов". -- В записке вашей, отвечал Брант, стоит 8 часов. -- "Неправда! подхватил полковник, покажите". Брант представил записку. Полковник, прочитав, разорвал ее. -- Ты подлец, вскричал Брант, зачем разорвал записку? Грамоте не знаешь и хочешь меня сделать виновным? -- "Ага, молодец! вскрикнул полковник; да ты думаешь еще слу-жить этой старой.....".
Едва успел полковник вымолвить это неприличное слово, как на щеке его явилась заслуженная, здоровая пощечина. Полковник пошатнулся. Бранту показалось этого мало; дал ему другую поздоровее и полковник всею тяжестью тела упал на землю. Брант поставил ему ногу на грудь, плюнул в рожу, сказав: "уважая еще мундир, позволяю тебе вы-звать меня на дуэль". Полковник из Гатчины подобных слов не понимал, он подал рапорт с прописанием побоев
и прочаго. Брант немедленно был разжалован в солдаты в тот же полк. Он был человек отличный, образованный, с духом возвышенным; в солдатском мундире гордился своим поступком. Все записки подписывал: "кавалер белой лямки". За неделю пред отъездом императора в Петербург, прискакал фельдъегерь и потребовал к государю рядоваго Бранта. Когда он вошел в кабинет, Павел, державший в руках бумагу, положил ее на стол, и, подойдя к Бранту, сказал:
--"У Царя Небеснаго нет вечных наказаний, а у царя земнаго оне быть не должны. Вы поступили против субординации, я вас наказал; это справедливо. Но вы, как благородный человек, заступились за вашу императрицу; поцелуем-тесь, г. подполковник".
Этот анекдот выказывает все величие души императора Павла и тем сильнее, что за Бранта никто не ходатайствовал.
С.-Петербургский комендант Котлубицкий, добрейший в мире человек, жалея о числе сидящих под арестом офицеров за фронтовыя ошибки, окончив рапорт государю о приезжающих в столицу и отъезжающих из оной, держал в руках длинный сверток бумаги.
-- "Это что?" спросил император.
-- Планец, ваше императорское величество! нужно сделать пристройку к кордегардии.
--"На что?"
-- Так тесно, государь, что офицерам ни сесть, ни лечь нельзя.
-- "Пустяки, сказал император, ведь оне посажены не за го-сударственное преступление. Ныне выпустить одну половину, а завтра другую и всем место будет, -- строить не нужно и впредь повелеваю так поступать.
Во время пребывания моего в Нижнем-Новгороде, как мы после это увидим, был следующий случай, достойный быть пересказанным. Отправленные из Петербурга в Сибирь, князь Сибирский и генерал Турчанинов, следуя по тракту, остано-вились в Нижнем-Новгороде на почтовом дворе. Нижегород-ский полицмейстер Келпен явился к г. гражданскому гу-бернатору Е. Ф. Кудрявцеву и объявил ему об их прибытии, разсказав несчастное их положение, что скованные и обтертые
железом ноги их все в ранах и оба они в изнеможении. Сверх того, быв отправлены осенью, настигла их зима, у них нет ни шуб, ни шапок, ни сапог, даже нет и денег.
Е. Ф. Кудрявцов, честнейший и благороднейший человек, вручил полицмейстеру 1,000 руб. асс., приказав ему ехать к князю Грузинскому, князю Трубецкому, Захарьину и Левнивцеву и сказать им, что он дал 1,000 руб., чтобы и они с своей стороны тоже оказали им вспомоществование, которые все по богатству своему превзошли ожидания губернатора. Он приказал снять с князя Сибирскаго и Турчанинова оковы, накупить им все нужное, а остальные деньги им вручить. По выходе полицмейстера, призвал он своего правителя канцелярии Солманова и продиктовал донесение его величеству, которое было, сколько упомню, следующаго содержания: "полагая, что угодно вашему величеству, дабы преступники, князь Сибирский и Турчанинов, доехали живые до места своего назначения и тут раскаялись бы в своих преступлениях, я, при проезде их чрез Нижний-Новгород убедясь, что они больны, ноги их в ранах и, не взирая на появившуюся зиму, не имеют ни шуб, ни шапок, ни денег, приказал снять с них оковы, снаб-дить всем нужным, и тем думаю исполнить волю императора моего, о чем донести вашему величеству счастие имею".
В скором времени получен был губернатором высочайший рескрипт, сколько помню, вкратце следующаго содержания:
"Вы меня поняли; человеколюбивый ваш поступок нашел отголосок в сердце моем; и в знак особаго моего к вам благоволения, препровождаю при сем знаки св. Анны 1-й степени, которые имеете возложить и проч.".
Сей поступок, доказывающий доброту сердца и великодушие императора, даже к преступникам, мнимым или настоящим -- все равно, показывает как поняли государя окружающие его.
Один поручик подал императору прошение на капитана своего, который наградил его пощечиной. Государь приказал объявить ему истинно рыцарское свое решение: "я дал ему шпагу для защиты отечества и личной его чести; но он видно владеть ею не умеет; и потому исключить его из службы". Чрез несколько времени тот же исключенный офицер подал опять прошение об определении его в службу. Вице-президент военной коллегии Ламб, докладывал о том и спрашивал повеления: каким чином его принять? -- "Натурально, тем же чином, отвечал государь, в котором служил; что император раз дает, того он не отнимает".
На Царицыном лугу учил император Павел Преображенский баталион А. В. Заполъскаго. Баталион учился дурно. Император прогневался и прогнал его с плац-парада. Теперь, по приказанию, выходит из Садовой улицы, чрез бывший тогда мостик, баталион Семеновскаго полка графа Головкина. Едва император, у котораго гнев еще не простыл, завидел этот баталион, как уже кричал: "дурно, дурно!" Головкин, обратясь к баталиону, ободрял солдат словами: "хорошо, ребята! хорошо". Император продолжал кричать: "дурно, дурно!" Головкин повторял: "хорошо, хорошо". А когда император прибавил: "скверно, гадко!" Головкин скомандовал: "стой! на право кругом марш!" и ушел с плац-парада, опять по Садовой улице. Император, обратившись к Палену, сказал: "что он делает? Воротите его!" Граф Пален нагоняет Головкина и приказывает ему, от имени императора, возвратиться. -- "Доло-жите его величеству, отвечал Головкин, он прогневался па Преображенский баталион, мои солдаты идут исправно. Импе-ратор кричит: "дурно", я: "хорошо!" люди собьются и в самом деле будет (не хорошо) дурно. Я ныньче императору своего баталиона не покажу". Как ни старался граф Пален его угово-рить, но Головкин все шел с своим баталионом в казармы. Граф Пален возвратился и разсказал ответ Головкина. "Тьфу! вскричал император, какой сердитый немец! Однако, он прав! Да ведь и ты из немцев, помири нас, пригласи Головкина ко мне отобедать".
Этот разсказ может служить доказательством того, как император всегда был готов сознаться в собственной горяч-ности своего характера, и той готовности, какую он оказывал исправить нанесенныя им оскорбления.
Это не оправдывает тогдашняго об нем мнения, будто он хотел явиться тираном; тиран, за публичное ослушание наказал бы примерно Головкина, а с тем вместе это показывает как дурно поступили те, которые, из пустаго страха и перемены мундиров, оставили службу и предали государя Кутайсову и прочим, и гатчинским его офицерам. Рыцарский дух его тут уже пищи не имел. Мы повторение сему еще увидим в разсказе о человеке: similis simili gaudet.
Вот еще анекдот, свидетельствующий об удивительной горяч-ности государя и всегдашней готовности исправлять им самим испорченное. Павел Васильевич Чичагов, по обширным своим математическим сведениям, твердости характера и возвышен-ности духа, заслужил уже в первых чинах общее уважение флотских офицеров, независимо от того, что отец его, Василий Яковлевич, в царствование Екатерины с отличием командовал флотом, был полным адмиралом и кавалером орденов св. Андрея Первозваннаго и св. Георгия 1-й степени, что в то время ценилось очень высоко.
При восшествии императора на престол, Павел Васильевич был уже несколько лет капитаном 1-го ранга; во флоте строго соблюдалось старшинство и никто, разве за самый отличный подвиг, не мог опередить другаго. Император призвал Баратынскаго и посадил Чичагову на голову. Может быть, Чичагов эту обиду и перенес бы, ибо один он был обижен; но когда отец его приехал из деревни в Петербург, чтобы лечиться от глазной боли, и император приказал его выслать за то, что он приехал без особаго на то дозволения, тогда Павел Васильевич подал в отставку и, получив оную, отправился к отцу в Шкловское их имение, пожалованное Екатериною. При императрице Екатерине, русский флот действовал на морях соединенно с английским; император увидел пользу этого учреждения для флота и адресовался к английскому двору: не пожелает-ли оный принять попрежнему нашу эскадру и присоединить ее к своему флоту. Англичане, не отвергая сего предложения, желали прежде узнать, кто будет командовать эскадрою. На ответ, что, как и прежде, она будет послана под начальством вице-адмирала Ханыкова, английский флот просил заменить его II. В. Чичаговым, офицером ему известным, и который отличился взятием с одним своим фрегатом "Венус" нескольких призов. Наш двор отвечал, что Чичагов в отставке, и что сверх того, он по своему чину не может командовать эскадрою. Ответ был, что в Англии поручают эскадры не по чинам, а по достоинству, и что если нельзя при-
слать Чичагова, то больших успехов от присоединения русскаго флота ожидать нельзя. Немедленно отправлен в Шклов фельдъегерь с приказанием Чичагову, поспешно приехать в Петербург для вступления в службу. Павел Васильевич дерзнул объяснить императору письменно, что он служить не может. Содержание этого письма, сколько помню, было следующее: "русский дворянин служит единственно из чести, и служба его должна по справедливости обратить на себя внимание импера-тора; что он никогда не уповает достигнуть до заслуженной славы отца своего; но не взирая на все заслуги старца, он был выслан его величеством из Петербурга, где хотел по-лучить облегчение от глазной болезни. Долговременная усердная служба отца не уважена. Из чего же служить русскому дво-рянину? А потому, не имея в виду ничего лестнаго в будущем, он вступить в службу не желает". Тотчас отправлен был из Петербурга в Шклов другой фельдъегерь, с повелением привезти Чичагова в Петербург и представить его прямо государю. Забыл-ли император о дерзком письме Чичагова, или, желая скрыть гнев свой из уважения к отзыву Англии, только сперва принял он Чичагова милостиво, сообщил ему переписку с английским двором и предоставлял ему даже право носить английский мундир. "Я русский, отвечал Чичагов, и кроме русскаго мундира никакого не надену; а какия причины не позволяют мне вступить в службу, имел я счастие представить вашему величеству в верноподданническом письме моем".
При этом воспоминании государь вышел из себя, с под-нятою рукою пошел он грозно на Чичагова, который, отступая, сказал: "погодите, государь. Не унижайте того, указывая на орден св. Георгия, что заслужено кровью", и сняв с себя ордена св. Георгия и Владимира и золотую шпагу за храбрость, прибавил: "теперь можете забавляться". -- Это еще пуще взор-вало государя. Он бросился на Чичагова, ругал, бил его неми-лосердно, оборвал мундир, камзол и, уставши, старался вытолкать его в двери. Но Чичагов держался за фалду императорскаго сюртука. Они оба вошли в комнату, где стояли А. А. Нарышкин, гр. Кушелев, Обольянинов и Кутайсов. "Извините, сказал им Чичагов, он меня оборвал". Государь толкнул его еще раз и с гневом вскричал: "в крепость его!"
Чичагов, обратясь к государю, сказал: "прошу книжник мой с деньгами поберечь, он остался в боковом кармане мун-дира". Нарышкин дал Чичагову свой плащ, его посадили в карету и отвезли в Алексеевский равелин. Император Павел был только горяч, но имея сердце добрейшее, не знал злости, коварства, и мщения. Первая минута его гнева была страшна; во вторую следовало раскаяние. Он стыдился, даже сердился на собственную запальчивость. Когда он успокоился, то приказал отвести Чичагову в крепости лучшую квартиру, достав-лять ему все, что потребует, и позволить ему иметь при себе людей своих и вещи. На другой день, отправил государь рескрипт к старику отцу его, адмиралу, жалуясь на упорство сына, и изъявляя желание, чтобы он приказал ему служить. Старик адмирал отсылает царский рескрипт сыну, подписав под оным: "Забудь, сын мой, обиды, нанесенный отцу твоему и если служба твоя нужна отечеству, то повинуйся воле царя". Павел Васильевич, получив этот рескрипт с подписью отца, написал под нею карандашем: "сын повинуется отцу", и отправил рескрипт императору. "Добрый сын не может быть дурным подданным, сказал государь графу Кутайсову", и Чичагов привезен был к императору прямо из крепости. "Забудем старое, сказал Павел Чичагову; мы оба горячи, и оба исправимся". -- Пав. Вас. Чичагов пожалован был в контр-адмиралы со старшинством, получил орден св. Анны 1-й степени и назначен в Англии командующим эскадрою.
К сим разсказам, выказывающим сердечную доброту, должен я упомянуть о тех, которые сопровождаемы были жестокостью исполнителей. Государь приказал возвратить из Англии тех флотских офицеров, которых императрица туда отправила, для практическаго изучения морской службы. В числе их был лейтенант Акимов, поэт, с восторженным воображением. Приехав из Англии и увндев все перемены, сделанныя Павлом, ему казалось, что Россия выворочена на изнанку, и, узнав, что мраморная Исакиевская церковь довершена кирпичем, в порыве поэтическаго гнева, и еще в духе английской свободы, напи-сал и прибил к Исакиевской церкви следующие стихи:
Се памятник двух царств,
Обоим столь приличный:
Основа его мраморна,
А верх его кирпичный.
Акимов, в простом фраке, прибивал эти стихи, вечером поздно, к Исакиевской церкви. Будочник схватил его, на крик блюстителя порядка подбежал квартальный, и повели Акимова под арест. Донесли об этом происшествии импера-тору, который Обольянинову и флота генерал-интенданту Бале, приказал наказать Акимова примерно. Обольянинов и Бале велели ему отрезать уши и язык и сослать в Сибирь, не позволив проститься с матерью, у которой он был единый сын и единственная подпора; это все должно приписать безчеловечному усердию исполнителей. Долго не знали, куда девался Аки-мов, и только в царствование Александра, когда все ссыльные были возвращены, а с ними и Акимов, узнали подробности сего приключения.
Случались и смешные анекдоты. Почти всякий день император пред обедом, около 2-х часов, прогуливался верхом, в сопровождении Кутайсова или Уварова и других. Тогда повелено было всем статским чиновникам, при встрече с императором, сбрасывать шинель или шубу на землю, снимать трех-угольную шляпу, поклониться и стоять, пока император проедет. Однажды, во время такой прогулки, встречается импера-тору человек в медвежьей шубе, круглой шляпе, и который ни одного из данных приказаний не исполнил. Возвратясь во дворец, Павел потребовал к себе гр. Палена.
-- "Я встретил, сказал император, человека, в круглой шляпе, в медвежьей шубе, покрытой зеленым сукном; он ни одного из моих приказаний не исполнил. Это должен быть какой нибудь статский советник, приезжий из Орла. Вели его отыскать, призвать к себе, растолкуй ему важность поступка, прикажи отсчитать ему 100 палок и отправить его обратно в Орел".
В подобныя минуты противоречить было нельзя, но должно немедленно исполнять. Гр. Пален приказал взять на прокат медвежью шубу, покрытую зеленым сукном, круглую шляпу, схватить перваго лакея, нарядить его в шубу, шляпу и с двумя полицейскими драгунами, сабли наголо, провесть мимо дворца и прямо к нему. Явился, закутанный в шубу, лакей.
-- "Как вам не стыдно, г. статский советник, сказал ему гр. Пален, не исполнять царских повелении? Вы несете спра-ведливый гнев государя, велено вам дать 100 палок и отправить в Орел. Выдать ему подорожную, прибавил граф, обратясь к Вольмару.
Это сказано публично, а в кабинете решено было иначе. Мнимаго статскаго советника посадили в кибитку; на заставе про-писали подорожную; отъехали с ним несколько верст, сняли с него шубу, шляпу, дали 25-ть руб. с тем, чтобы он молчал и предоставили ему удовольствие пешком прогуляться в С.-Петербург.
За некоторую неосторожность в словах княгини Голицы-ной, которая имела эпитет lа bеllе dе nuit, приказал император графу Палену вымыть ей голову. Пален приехал к княгине, потребовал умывальник, мыло, воды, полотенце. Когда ему все это принесли, он подошел к княгине, снял с нея почтительно чепчик и хотел начать свою операцию. Княгиня вскрикнула: "что вы, граф, делаете?" -- Исполняю, отвечал граф, волю его императорскаго величества, который мне приказал вы-мыть вам голову. -- Вымыв ей порядочно голову, он поклонился и уехал доложить императору, что исполнил повеление его.
Эти анекдоты и многие другие -- временное жалкое разстройство ума Павла, происходящее от той угнетенной жизни, которую проводил он в (уединении). Теперь он начал подозревать всех, а с окончанием строения Михайловскаго дворца и переходом в оный, до такой степени сделался недоверчив, что начал сомневаться в расположении к нему самой царской фамилии. Густыя тучи скоплялись на горизонте, страсти кипели, почва была из-рыта и воздвигнутый им замок с подъемными мостами, со стражею (возвышался среди Петербурга). Никто его не понимал, и он, не взирая на все щедроты, им изливаемыя, не мог привязать к себе ни одного из окружающих его и облагодетельствованных им, поистине пустых и негодных людей. Все объяты были, и злые и добрые, личным страхом, никто не был уверен, чтобы, при первом гневе, не быть отправлену в Сибирь.