Отец мой отправляется в Лион.--Арест офицеров Королевско-Польского полка. -- Мы поселяемся в предместье Вез. -- Отец принужден бежать.-- Убийства 9 сентября 1792 г. по случаю прохода марсельцев.
Тотчас по выходе из тюрьмы, отца моего принудили удалиться. Ему дано было три дня, чтобы привести свои дела в порядок и оставить Мулен. Находили, что его присутствие могло нарушить спокойствие города.
Так как народ выражал неудовольствие по случаю его освобождения, то стража, данная ему для охраны, была удвоена. Не [25] дождавшись даже положенных трех дней, им отправились в свое поместье Ешероль, находившееся в двадцати верстах от Мулена, где отец надеялся дождаться своих вещей и составить план путешествия; но едва успели мы приехать на место, как вслед за нами прибыли некоторые из наших друзей, чтобы предупредить нас о господствовавшем брожении в народе. Собирались многочисленных толпы; говорили о том, что нужно идти на Ешероль, сжечь замок и снова овладеть узником, которого вырвали у них. Так как нельзя было предвидеть последствий этого движения, то осторожность требовала не дожидаться его. Но куда даваться? Теперь уже не могло быть и речи о поездке в Париже, потому что пришлось бы ехать чрез Мулен. Отец мой остановился в Лионе и не медля отправился в путь, в повозки, со своим фермером Аликсом, который сел рядом с ним. Под вечер они проезжали через маленький городок Варен; настроение здесь было неблагонадежное и отец лег вдоль повозки; Аликс прикрыл его своей шинелью и, выдвинувшись нисколько вперед, благодаря своей полноте и толстому пальто мог легко скрыть отца от любопытных взоров. Он имел вид, будто едет один; отвечал непринужденно на вопросы, с которыми обращались к нему, и так как все уже привыкли, что он во всякое время проезжал здесь по своим делам, то его не задержали.
Отец мой благополучно прибыль к тому самому Ноальи, которому он спас жизнь, и был принят с признательностью, на которую имел полное право, но которая не всегда встречается. Мы догнали его здесь на другой день, но, боясь компрометировать Ноальи своим пребыванием, отправились в город Роан, где отцу пришлось прожить некоторое время в ожидании важных бумаг, которые он не успел захватить с собою последствие быстрого отъезда. Пребывание в этом городе было не безопасно, по близости его от Мулена, но мы не знали еще, куда нам направиться; беспорядки, обнаружившиеся со всех сторон, заставляли отца колебаться в выборе пути, потому что от этого решения зависала наша безопасность. Общее брожение росло с часу на час; ходила молва о трагических событиях. Кровь уже лилась в Париже; глухие, отдаленные слухи доходили до нас, не разрешая наших недоумений. Опасность чувствовалась повсюду, гроза гремела уже у нас над головой; почва колебалась под нами. Куда бежать? Едва отец приехал в Роан, как несколько офицеров Пантьеврского полка, стоявшего гарнизоном в этом городе, явились к нему. Настоящие невзгоды и те, что еще готовило впереди будущее, занимали все умы. Все совещались между собой о трудных обстоятельствах времени. Во многих полках офицеры были убиты солдатами; те, которые явились к моему отцу, ожидали и себе подобной же участи. "Новые принципы подкапывают в основании дисциплину", говорил один из них,[26] Нетанкур. "Всякое повиновение исчезает и нам не остается другого убежища, как Кобленц". Таким образом, все наталкивало на эмиграцию.
Наконец, событие 10-го августа ( когда парижская чернь захватила силой Тюльери и заставила Законодательное Собрание провозгласить низложение Людовика XVI. -- Прим. переводчика ) 1792 года прогремело по всей Франции. Слишком известный Шалье ( Шалье был яростным якобинцем в Лионе. Он был одним из виновников несчастий этого города. -- Прим. автора ), возвращаясь в Лион из Парижа, воспользовался своим быстрым проездом в Роан для проповедования в нем нового учения; с высоты империала дилижанса он громко разглагольствовал и жестикулировал, призывая народ к познанию благодеяний 10-го августа. Уста его извергали проклятия и богохульства; словно кровавая лава лилась с его нечестивых уст и сообщала его пыл волнующейся кругом толпе. Как теперь слышу еще страшные слова, которыми заканчивалась речь этого бесноватого: "Братья и друзья! Вы уничтожили позорную Бастилию, но вы разорили только одни стены; вас ожидает работа прекраснее первой. Снимайте головы, и вы будете свободны. Долой королей, смерть тирану! Да здравствует народ! да здравствует свобода!" Дилижанс уже двинулся, а он все еще кричал: "Смерть тирану!" Подобная сцена заставила моего отца понять опасность долгого пребывания в такой близости от Мулена в маленьком городке, где мы были слишком на виду. Лучше было искать спасения в толпе, чтобы потеряться в ней. Множество семейств, покинувших свой кров, искали убежища в Лионе; отец мой также предпочел отправиться туда. Мы встречали по дороге много родных, знакомых, которые бежали от преследований, угрожавших им дома. Г-жа де-ля-Рошфуко была в этом числе; путешествуя под именем кормилицы своих детей, она держала перед собой на подушке двух девочек-близнецов, которых сама кормила,--трогательное зрелище, вызывавшее участие и служившее защитой для матери и детей.
В Лионе мы остановились в гостинице "Милане", на площади Терро, и на другой день отец мой отправился в ратушу, чтобы представить наши паспорта и просить разрешения поселиться в Лионе. "Для чего вы сюда приехали?" спросили его.--Для того, чтобы обратиться за советом к здешним искусным медикам. "Что ж! Вы можете завтра просить совета, а после завтра ухать". Было бы гораздо лучше, может быть, если бы мы исполнили это приказание. Отец мой вышел, ничего не сказавши в ответ и спрашивая себя: "Что делать? Куда направиться?" Весь день прошел в этой неизвестности; вечером, желая показать мне до отъезда залу театра, которая славилась своей архитектурой, отец взял меня с собой [27] на представление. Давали "Павла и Виргинию". Г-жа Шевалье, которая впоследствии составила себе имя в России, исполняла рель Виргинии с талантом и грацией. Я никогда не видела такого чудесного представления и до того любовалась нм, что забила про все остальное, как вдруг зала была потрясена громовыми звуками "Марсельезы". Весь партер был наполнен пресловутыми марсельцами. Прибыв в Лион накануне, они отправились в Париж, сами не зная, может быть, какому кровавому делу они предназначены были содействовать. Кому неизвестен этот чудный марсельский гимн, его мужественная сила, его могущество вселять в сердца отвагу. Мы вернулись домой объятые трепетом.
На другой день после этой сцене мы увидели возле ратуши столпившуюся массу народа, а вскоре мимо наших окон провели офицеров Польского королевского полка, арестованных их собственными солдатами, к которым присоединились солдаты Вексинского полка, уже известные своими буйствами. Их вели в замок Пьер-Сиз, государственную тюрьму. Бесчисленная толпа, в одно и то же время радостная и жестокая, сопровождала несчастных. Этот бешеный поток уже пронесся мимо, а мы все еще стояли безмолвно, оцепенев от ужаса. Каждый день, каждое мгновение вскрывало новую опасность; становилось как-то жутко жить. Ни одной минуты нельзя было иметь уверенности, что доживешь до следующей.
Двое из офицеров, посетивших нас в Роане, Нетанкур и де-Боск, находились у моего отца в ту минуту, когда их несчастные товарищи проходили мимо, сопровождаемые разъяренной солдатчиной; они были встревожены участью своих друзей между офицерами Польского королевского полка. Задумавшись над собственным положением, они предвидели, что их постигнет такая же участь, и решились, не ожидая ее, эмигрировать.
Между тем необходимо было решить, куда нам деваться, и надо было решить это немедленно. Не зная, что предпринять, отец отправился к сыну Ноальи, чтобы спросить его совета и довериться его предусмотрительности, надеясь найти в нем участью в память того, что он сделал для его отца; и он не ошибся в этом. Сын Ноальи принял моего отца с любовью и употребил все усилия, чтобы доказать на деле свою признательность. Он жиль в предместье Вез и сейчас же предложил отцу остаться здесь. В то время каждое предместье имело свое особенное муниципальное управление; в предместье Вез оно состояло из очень порядочных людей. Согласно с просьбой Ноальи, который поручился за нас, оно разрешило отцу поселиться здесь, и мы, таким образом, обошли приказ уехать из Лиона. Наш переезд ограничился этим предместьем, где нам удалось найти хорошенькое помещение у г. Серизио, богатого хлебного торговца. Квартиру наскоро меблировали и[28] мы поспешили переехать в нее, чтобы укрыться от недоброжелательного внимания, с каким следили за каждым шагом вновь приезжих. Г. Ноальи и жена его, хорошенькая и милая особа, были очень приятным знакомством для отца и тетушки, часто проводивших у них вечера. Там же мы познакомились с г-м и г-жей Гишар, чья дружба впоследствии оказалась великим благом, за которое мы были обязаны нашим бедствиям. Близкое соседство, наше одиночество, а более всего их ласковый прием, заставляли нас часто посещать их. Так образовалась связь, которая впоследствии была для нас истинным счастьем.
Прошло всего несколько дней, как мы устроились в нашем новом жилище, когда отец мой получил письмо от маркиза Пиолан, жившего в Шамбери, который, предполагая, что мы еще в Мулене, просил моего отца приютить его дочерей, оставшихся в этом городе без кровь и без защиты. Они были помещены в монастыре ордена визитандинок, в том самом, где я их часто навещала, где я так любовалась знаками отличия на них, свидетельствовавшими о их благоразумии и успехах, где, наконец, мне самой так хотелось быть вместе с ними. В то время эти мирные обители, вовлеченные в общую смуту, уже не представляли более убежища для благочестивых девушек, живших в них. Насильственно изгнанные из своей обители, монахини уже не были в состоянии защитить детей, порученных их попечением. Благодаря одной приятельнице, которая взялась заменить в этом случае моего отца, наши две маленькая пансионерки были доставлены к нам в Лион в дилижансе. При виде Агаты и Дезирё мае казалось, что вместе с ними вернулась и моя юность, -- говорю вернулась, потому что, несмотря на мои двенадцать лет, во мне не было не только ничего детского, но даже и молодого. Воспоминания детства были еще так близки, что они живо проснулись во мне. Мы провели три очень счастливых дня, желая от всей души, чтобы человек, который должен был за ними приехать, был задержан в дороге.
Дом Гишара был как раз напротив нашего; мы отправлялись туда каждый вечерь, и пока наши родители беседовали о невзгодах того времени, мы весело бегали по обширному саду с Анетой, дочкой г-жи Гишар, бывшей почти одних лет со мной. 9 сентября, желая воспользоваться хорошей погодой, мы собрались в саду ранее обыкновенная и весело прыгали под великолепными деревьями, украшавшими этот сад, как вдруг наши игры неожиданно были прерваны. На всех лицах изобразилось смущение и испуг, раздались какие-то дикие крики; подобно свирепой буре стал доноситься до нас гул и рев народа и наполнил страхом наши сердца. Г. Гишар с моим отцом поднялись на скалу, находившуюся в возвышенной части этого большого сада, чтоб досмотреть вокруг, что случилось. Они сошли вниз в[29] невыразимом ужасе: в это время происходило избиение заключенных в тюрьме Пьер-Сиз. Пьер-Сиз--замок, служащий государственной тюрьмой, быль построен на уединенной и довольно возвышенной скале, которая была впоследствии взорвана. Там содержались и офицеры Польского-Королевского полка. Они уже ранее были обречены в жертву народной ярости и теперь толпа требовала себе этих несчастных с громкими криками. Уверяют, будто лионский городской голова еще за два дня до того получил приказ тех выпустить на свободу, но что он считал их смерть необходимой для успеха революционного движения. Я не стану входить в рассуждения поэтому поводу и ограничусь лишь повторением того, что я слышала от самого маркиза де-Бельсиза, бывшего в то время комендантом форта.
Вите, бывший лионским мэром в эту роковую эпоху, явился раз утром к де-Бельсизу предупредить его о дурном настроении умов и о своем опасении, чтобы не сделано было попытки вырвать арестантов из их убежища. Де-Бельсиз, которого подагра делала беспомощным, несомый на носилках, осмотрел вместе с мэром все части замка, особенно важные для обороны, уверяя мэра, что при помощи нескольких лишних пушек и усиленного гарнизона он отвечает за замок и за арестантов. Мэр все наобещал и не прислал ничего.
К вечеру народ сталь собираться у стен Пьер-Снза ( надо заметить, что марсельцы отложили свой отъезд в Париж, чтоб принять участие в этих неистовствах. -- Прим. автора ); толпа была несметная; она грозила, кричала, хотела проникнуть за ограду поговаривали о том, чтобы взлезть на стены. По ступенькам, высеченным в скале, этот бешеный люд взбирается вверх, требует ключей крепости, грозя взломать ворота. Де-Бельсиз, не получивший никакой помощи, не имея никаких средств защиты, был подавлен ужасом своего положения; не будучи в силах ходить, слишком хорошо предвидя последствия насилия, которому он не в состоянии был противиться, этот слабый и несчастный старик, удрученный столькими страданиями, не мог показаться сам народу. Вместо него дочь его приняла этот опасный вызов. Эта молодая девушка, обладавшая необыкновенным мужеством, явилась одна перед толпой и объявила громким и твердым голосом, что она передаст ключи только тому, кто имеет право их требовать. Молчание, водворившееся при ее первых словах, продолжалось еще нисколько минуть от чувства изумления, которое внушила этой раздраженной толпе спокойная энергия слабой женщины. Когда же требование ключей снова возобновилось, она выступила вперед, чтобы передать их городскому голове, находившемуся тут же. Эти ключи как-то выскользнули у нее из рук и упали на землю; она подняла [30] их с величайшим хладнокровием и, кладя их в руку мэра Вите, стала говорить ему об обязанности, которую он берет на себя, о святости вверенного ему залога, о помощи, которую он должен оказывать несчастными... Запомнил ли он все это?
Между тем несчастных арестантов, которые грозила гибель, за несколько часов перед тем пересчитали и заперли в одну комнату по приказанию мэра, под предлогом, что таким образом легче будет предохранить их от опасности. Сам мэр запер дверь комнаты, где находилось 9 жертв, обещанных последователям Шалье. "Снимайте головы", сказал он им--и эта кровожадная орда стала требовать их.
Как только ключи форта очутились в руках мэра Вите:, ворота были открыты, и толпа, ворвавшаяся вслед за этим угодливым мэром, разлилась во всё стороны горючей лавой, отмечая везде свое течение разрушением и убийствами. Она без труда нашла жертвы, приготовленная заранее; лишь одна из них ускользнула, это был де-Плант. Предчувствие ожидаемой участи заставило его искать выхода из этой роковой комнаты; он выпрыгнул из окошка и упал в маленький дворик, с давних лет предоставленный одному сумасшедшему, заключенному в Пьер-Сиз. Этот сумасшедший, оказавшийся кстати очень благоразумным, спрятал де-Планта в водяном стоке, потом, снова задвинув отверстие камнем, продолжал свои обычные безумные выходки. Толпа посмотрела на него и понеслась мимо. Всех этих несчастных офицеров вырвали из тюрьмы, тащили, терзали и избивали; некоторые погибли на самых ступеньках скалы Пьер-Сиза. Еще хуже была участь тех, которых добили только на площади Терро.
Один из этих несчастных как-то укрылся при первых поисках толпы; когда она отхлынула с своими жертвами, его верный слуга стал уговаривать его бежать и отыскать более безопасное место, потому что они могут еще вернуться сюда", убеждал он. --Они меня не нашли здесь, так я уж тут останусь.--Нахлынула новая полна, захватила его с собой и унесла.
M-lle де-Бельсиз была героем этого дня. Она не могла спасти жертв, отмеченных властной рукой, но она оказывала сопротивление, насколько была в состоянии, просьбами и мольбами. Голос ел неустрашимо раздавался в защиту несчастных. Когда ее ранили в ногу пикой, она только обвязала рану платком и продолжала употреблять все усилия, чтобы спасти арестантов; она поспевала всюду. Непостижимо, каким образом она не подверглась одинаковой участи с арестантами и как этот день не сделался последним в ее жизни. Одну минуту ее стеснили в узком проходе и она сама слышала, как в нескольких шагах от нее обсуждался допрос, не лучше ли поскорее отделаться от ее докучных просьб. Этот день однако оставил в ее жизни тяжелые следы. Один[31] солдат так грубо оттолкнул ее прикладом, что переломил ей два ребра. Уверяют даже, будто бы мэр ударом кулака даль ей почувствовать, что находить ее усердие по меньшей мере неуместным. Продолжительние страдания были для Фелисите де-Бельсиз наградой за этот день, когда любовь к ближнему подняла ее выше ее сил. Если бы мэр Вите имел благородство и мужество этой молодой девушки, неповинная кровь не была бы пролита в его глазах и не вопила бы против него ( считаем нужным сопоставить с этими воспоминаниями, основанными в данном случае, по признанию самою автора, на слухах и рассказах других, рассказ ученого и беспристрастного исследователя истории террора, Мортимера Терно, об убийствах в тюрьме Пьер-Сиз, в котором поведение лионского мэра Вите представлено совершенно в другом свете: по Мортимеру Терно, мэр сделал все, что от него зависало, для предотвращения убийств. Автор ссылается на акт, составленный в самый день убийств, 9 сентября, лионскими муниципальными властями, на донесение об этом событии министру внутренних дел, посланном 11 сентября от имени соединенных городских властей муниципалитета, округа и департамента; наконец, на письмо самого мэра к военному министру Сервану, живо изображающее тяжелое состояние души этого честного общественного деятеля, сознавшего всю бесплодность своих усилий остановить в родном городе быстро развивавшийся поток демагогии. Письмо это помечено 10 сентября; вот оно: "Вчерашний день был самый ужасный, какой Лион когда либо видел; восемь офицеров, содержавшихся в Пьер-Сиз, были безжалостно умерщвлены негодяями, которых наши отъявленные враги подстрекали на всякие неистовства, несмотря присутствие муниципальных" чиновников, тысячу раз подвергавших опасности свою жизнь, чтобы тех спасти; пожалейте о нашем положении, оно ужасно; мы иадеемся теперь только на честных и храбрых граждан, чтобы остановить грабеж и все преступления идущие рядом с ним. Прямите уверение и пр. Вите, мэр". Мортимер-Терно, Т. III, вв. XIII, стр. 340--348. -- Прим. пер. '). Семья Бельсиз провела остальную часть дня в состоянии, которое невозможно описать. Форт был разграблен, открыта для всякого проходящего: он ни кому не представлял более убежища; бурный поток, промчавшийся через него, мог снова возвратиться за девятой жертвой, ускользнувшей от него; осторожность требовала как можно скорее покинуть это злополучное место. Как только наступившая темнота заставила толпу разойтись, коменданта Бельсиз, не желая дожидаться следующего дня, когда она могла снова вернуться в замок, около полуночи оставил этот опасный пост. Опираясь на руку своей жены и поддерживаемый верным слугою, он молча сошел по ступенькам, на которых еще не высохла пролитая на них кровь. Хотя жена и слуга более несли, чем поддерживали старика в то время, как дочь освещала дорогу, все же он сходил очень медленно. Предоставляю всякому вообразить себе, что должны были они перечувствовать в это время, когда каждая минута стоила многих часов, когда самое пустое обстоятельство могло снова привести эту разъяренную чернь, отдаленный рев которой еще доносился до них. [32]
Под горой их ждал экипаж. Де-Плант, следовавший за ними и переодетый в статское платье, лег в экипаже у их ног. Они двинулись, но не успели проехать и несколько шагов, как обходный патруль остановил их. Г-жа Бельсиз высовывается из дверки и называет себя: у нее нет более крова, ей приходится искать где-нибудь приют. При столь уважаемом имени остановивши их караульный почтительно кланяется. "Друзья, это г-жа Бельсиз".-- Пропустить. -- Они доехали без дальнейших приключений до помещения, которое заранее приготовили себе, давно уже предвидя то, что теперь случилось. Де-Плант был отправлен в более верное убежище и вскоре скрылся из .Иона.
На другой день m-lle де-Бельсиз отправилась в ратушу и, формально обратившись к покровительству города, требовала поддержки и помощи, для того чтобы отыскать вещи ее отца, разграбленные в Пьер-Сизе, и просила позволения взять то, что еще оставалось там. Ее просьбу нашли законной и дали конвой для сопровождения ей туда. Можно представить себе, каково ей было проходить сквозь эту дерзкую толпу, покрывавшую еще площадь Терро и которая до сих нор не расходилась, чтобы лучше насладиться своими подвигами, совершенными накануне. Толпа расступилась перед ней, не оскорбляла ее, однако заставила пройти мимо трупов несчастных офицеров, донага обобранных и изувеченных и валявшихся по ступенькам ратуши (кроме восьми офицером, тогда погибших, трое из не присягнувших священников были найдены убитыми, подобно им; головы их, посаженные на пики, носили по всем улицам города.). У нее достало силы совладать с охватившим ее чувством ужаса и негодования, и ничто в эту минуту не выдало ее волнения. Занятая мыслью об успехе, увенчавшем тягостные хлопоты, она быстро оторвалась от этого ужасного зрелища и немедля отправилась в Пьер-Сиз, где без всякого препятствия могла собрать те из вещей, которыми пренебрегла чернь. Впоследствии полиции удалось разыскать и возвратить ей несколько драгоценных предметов.
Как провели мы этот злосчастный вечер 9-го сентября 1792 года? К общему смятению присоединялись еще наши личные опасения за самих себя. Близость Мулена давала возможность легко отыскать нас тем, которые сожалели, что отец ускользнул от них. Не раз уже приходили разведывать, нет ли его у г-жи Гишар. Название аристократа, подозрительного чужака, не раз вырывалось из уст людей зловещего вида; наконец мы получили предупреждение, что отцу грозит личная опасность. Поэтому мы очень поздно решились уйти от наших добрых соседей в тот вечер, без шума, без света, убедившись, что никто не может ни увидеть, ни услышать нас. О сне не могло быть и помину. Де-ля-Барр, полковник[33] Польского-Королевского полка, занимал до нас нашу квартиру и толпа могла об этом вспомнить. В мучительном раздумье отец мой скорыми шагами прохаживался по комнате, как вдруг дверь в нее отворилась. Вошла какая-то женщина, держа в руках глухой фонарь; распущенные волосы рассыпались у нее по плечам, платье было в беспорядок, она обливалась слезами; она была прекрасна в своем отчаянии. Мы ее тотчас узнали. Это была г-жа Турнуэр, жена харчевника, который доставлял нам обед. Живя по близости тюрьмы Пьер-Сиз, она готовила пищу для арестантов. Ей пришлось все видеть, и на ее лице сохранялся еще отпечаток ужасов этого дня. Она оплакивала несчастных офицеров, некоторые из них были убиты на ее глазах. Желание спасти одну из жертв привело ее в полночь к нам -- то был полковник де-ля-Барр. "И вы сами", сказала она отцу, "подвергаетесь опасности; вас называли по имени, вас ищут; но, прежде чем бежать отсюда самому, помогите мне спасти де-ля-Барра".--Ах, что могу я сделать? Я здесь чужой, никому не известен; мне самому грозит опасность!--"Вы все можете сделать при помощи Барре", отвечала она ему. "Спасши г. де-Ноальи, вы навсегда пробрили его преданность. Барре обладает большой силой; если только он захочет, де-ля-Барр будет спасен". Барре был человек не только сильный, но и благородный. Когда отец взялся, подвергаясь сам опасности, доставить Ноальи его семьи, он доверил его Барре, во время тайного бегства из муленской тюрьмы.
Призывают Барре; ему предлагаюсь ни более, ни менее, как подвергнуть свою жизнь риску ради неизвестного ему человека; он тотчас соглашается; не теряя ни минуты, нанимает верную перевозчицу, спускается вниз по Соне до Рыбачьей набережной (port de la Pecherie); оттуда бегом достигает площади Терро и проникает задним ходом в гостиницу Милан в то мгновение, когда площадь, покрытая кровожадной толпой, оглашалась криками: "Подайте нам голову ля-Барра! где ля-Барр?" Этот несчастный, полагая, что все выходы уже заняты, не знал, каким образом спастись от верной смерти, как вдруг неожиданно к нему явился избавителем Барре! Он увлек его с собой, почти донес его на руках до лодки, куда и усадил, набросивши на него свой мундир национального гвардейца, и оттолкнул от берега спасительный челнок. Под покровом ночи перевозчица без шума достигла середины Соны и потом благополучно доставила доверенного ей человека одному из друзей Барре, жившему за городом. -- Едва только Барре оставил нас, как г-жа Турнуэр продолжала: "К угрожающей вам личной опасности присоединяется еще другая; обманутая в своем ожидании, толпа может явиться сюда искать ля-Барра и по ошибке погубить вас. Надо бежать, следуйте за мной!" И эта женщина, которую нельзя было не признать благоразумной, покоряя всех своей воле, [34] увлекла с собой отца. Вскоре мы узнали, что отец тотчас покинул предместье Вез. Мы находились в состоянии духа, которое легче себе представить, чем описать,--опасаясь за отца и воображая при малейшем шуме, что к нам приближается грозная толпа. Но при всем ужасе нашего положения, мы испытали, однако, большую радость, когда Барре пришел сказать нам, что он достиг цели; он был счастлив, что ему удалось спасти человека, но считал это таким простым делом, что не мог понять, почему им восхищались.
Тетушка моя провела ужасную ночь; она, как и мы все, испытывала сильнейшее беспокойство, но должна была, сверх всего этого, принять какое-нибудь решение, а это было чрезвычайно трудно в такую минуту. Она решилась по крайней мере не подвергать опасностями которые могли ожидать нас, двух девочек Пиолан, и как только развело, отправила их в сопровождении горничной и слуги к Косту, знакомому маркиза Пиолан, скромная обстановка которого, казалось, обеспечивала безопасность. Я простилась со своими подругами, не имея надежды когда-либо увидиться с ними; в то время минутная разлука могла сделаться разлукой на целую жизнь.
Мои глаза еще не высохли от слез после этого прощанья, когда наша хозяйка вошла к тетушке и объявила в очень ясных и кратких словах, чтоб она сейчас же оставила ее дом. "Сударыня", ответила несколько изумленная тетушка, "вы не можете выгнать меня отсюда; я наняла эту квартиру на определенный срок, он еще не вышел, и я здесь у себя".--"Что ни говорите, мне совершенно все равно, возразила хозяйка;--здесь никто не знает, кто вы; вы слывете аристократами; этого достаточно, чтоб навлечь грабеж на мой дом, и не только вы должны сейчас же уехать, но чтобы здесь не оставалось после вас ни малейших следов вашего пребывания".--"Но послушайте", говорила моя бедная тетушка, "куда же мне прикажете деваться, когда я здесь никого не знаю"?--"Куда хотите, мне все равно".--Что можно было поделать против такой настойчивости? В какие-нибудь полчаса все было уложено и спрятано; постели убраны и сложены, как в незанятой квартире; не осталось ни булавки. "А то -- говорила любезная г-жа Серизио -- сегодня вечером уходят марсельцы; они будут проходить мимо моего дома, и я не желаю, чтоб они заподозрили у меня аристократов". Такая решительность и резкость выражений заставила нас немедленно очистить квартиру. Очутившись на мостовой, мы решились отправиться к добрейшей г-жи Ноальи и просить у нее пристанища; мы надеялись еще соединиться с отцом и жить вместе с ним, но оказалось, что он уехал куда-то далеко и она ничего не знала о его дальнейшей участи. Не знал также, где находился ее муж, она имела свое личное горе и была в таком же затруднении относительно нас, как и мы сами. "Я могу предложить вам комнату, оставленную за[35] собой моим отцом в загородном домике, принадлежащем ему, недалеко от Лиона; мы ездим туда так часто, что на вас не обратить внимания. Я думаю даже поехать туда провести эту ночь, которая, как все говорят, будет очень бурной. Вы не найдете там никаких удобств, но я надеюсь, по крайней мере что вы будете в безопасности". Тетушка приняла это предложение с радостью; главное было в том, чтоб обеспечить себя хоть в данную минуту. Захвативши в нашей квартире кое-какие вещи, самые необходимые, мы навсегда простились с госпожой Серизио.
Тетушка моя шла пешком, опираясь на руку своего слуги, Сен-Жана, несшего маленький узелок ее. Каждая из нас перед отправлением сама распорядилась насчет своих вещей. Я очень гордилась предусмотрительностью, которую при этом обнаружила, и в то время, как я предавалась чувству довольства по этому случаю, моя бедная тетушка изнемогала от жары и усталости; она была плохой ходок. Значительная полнота, крошечные ножки и громадные каблуки служили такими препятствиями при ходьбе, которые не легко было преодолеть. Не имея привычки ходить пешком, она сильно страдала во время этого короткого перехода, который показался ей очень длинным и был особенно тяжел вследствие солнечного жара. Как только мы прибыли на место, желая переменить белье, она развернула свой узел: "Посмотри-ка", сказала она мне, смеясь, "как хорошо я распорядилась". В узле оказались одни кружевные чепцы. С каким торжеством я тогда вытащила из карманов своего передника все, что ей было необходимо на первых порах! Я себя сочла за весьма опытную особу в деле предусмотрительности и чувствовала себя очень счастливой, что могла доставить это облегчение моей достойной тетушке.
Не весел был наш обед, а ужин и того печальнее. Г-жа Ноальи, приехавшая после нас, не знала ничего нового. Страшная неизвестность тяготела над жителями Лиона. Марсельцы должны были уйти в этот самый вечер... Уйдут ли еще они? Истомленные борьбой с разными страхами и неизвестностью, в которой терялись наши мысли, мы бросились не раздеваясь на постель, в ожидании дальнейшей своей судьбы. Наш домик, хотя и находился в некотором расстоянии от большой дороги, быль освещен по приказанию полиции. Это распоряжение могло сделаться гибельным для нас, так как вследствие этого наше жилище обращало на себя внимание; но нужно было повиноваться. Скоро страшные крики дали нам знать, что эта кровожадная шайка, наконец, оставила город: словно это взбаламученное людское море выбросило из себя бешеную пену. Пьяная, обагренная кровью, эта орда жаждала снова вкусить наслаждений людоедов; она увидела кровь и уподобилась тигру. Толпа марсельцев прошла у самой подошвы холмика, на котором стоял наш дом, завывая свои дикие песни, и так удалилась.[36]
Столько разнообразных волнений истощили наши силы; мы задремали среди этих ужасающих образов, как вдруг были пробуждены пронзительными криками. Вполне уверенные, что настал наш последний час, мы предали свою жизнь в руки Господа и искали только, где убийцы; все это было делом одного мгновения. Что же оказалось?--Все это произошло от падения. одной из маленьких Ноальи, скатившейся с большой кровати, где она спала возле своей матери. Долго еще доносились издали песни марсельцев; когда они затихли, г-жа Ноальи послала кого-то в Вез узнать, что там происходило, и разыскать наших слуг. Ее посланный скоро вернулся вместе с Брюньоном, который, не нашедши нас в нашей квартире по возвращении своем, укрылся у одного доброго ремесленника. Одна торговка плодами приютила у себя горничную моей тетки; оба они, удивленные и испуганные тем, что не нашли нас дома, изгнанные, как и мы, вашей хозяйкой, были счастливы, найдя более сострадательных людей, чем г-жа Серизио. Ночь прошла в городе очень бурно; опасались новых убийств. Никто не ложился спать, Но марсельские ополченцы удовольствовались тем, что нашумели, и удаление их дало возможность успокоиться; порядок, по-видимому, уже начал восстановляться, несмотря на какой-то неопределенный страх, все еще тяготевший над нами и побуждавший пас быть особенно осторожными, так как мы все же были в Лионе бедные пришельцы, гонимые и лишенные крова. После некоторого совещания мы составили план действия, предупредили прислугу и на рассвете выехали, усевшись в глубине повозки г-жи Ноальи, которая сама с детьми и нянькой поместилась на передки, таким образом укрывая нас от любопытных взоров. Мы проехали предместье, не обратив на себя внимания, и остановились в гостинице, которую содержал отец г-жи Ноальи. Ворота сейчас же заперли, как только наш экипаж въехал, а нас отвели в самые дальние, задние комнаты, куда скоро явилась наша Канта, в восхищении, что снова видит свою госпожу, но еще дрожа от страха при воспоминании о проведенной ночи. Мы легли спать с вопросом: "что мы станем завтра делать?" Приют, который мы нашли, был нам предложен только на эту ночь.