-- Странная исторія!-- сказалъ человѣкъ, подавшій церковнослужителю поводъ къ разсказу.-- Еще удивительнѣе будетъ, если исполнится ваше пророчество. Ну, что же? И все тутъ?
Такой неожиданный отвѣтъ очень оскорбилъ Соломона Дэйзи. Онъ такъ часто разсказывалъ свою исторію и, по обычаю деревенскихъ повѣствователей, всегда съ такимъ множествомъ прикрасъ и прибавокъ, внушаемыхъ ему время отъ времени различными слушателями, что, наконецъ, достигъ нѣкотораго рода виртуозности въ этомъ дѣлѣ, и дѣйствительно разсказывалъ съ большимъ эффектомъ. "И все тутъ?" -- къ такому вопросу, послѣ искуснаго, художественнаго разсказа, не привыкъ Соломонъ Дэйзи.
-- И все тутъ!-- повторилъ онъ.-- Да, тутъ все, сэръ... я думаю, этого довольно.
-- Довольно. Лошадь мою, молодой человѣкъ! Это, правда, дрянная кляча, нанятая на дрянномъ почтовомъ дворѣ; но она должна довезти меня сегодня ночью до Лондона.
-- Сегодня ночью?-- сказалъ Джой.
-- Сегодня ночью,-- отвѣчалъ тотъ,-- Что же ты вытаращилъ на меня глаза? Право, мнѣ кажется, въ этомъ кабакѣ сходятся всѣ лѣнтяи и зѣваки изъ окрестностей.
При этомъ ясномъ намекѣ на любопытные взгляды, которымъ незнакомецъ подвергся сначала, Джонъ Уиллитъ и друзья его съ удивительною скоростью обратили опять взоры на мѣдный котелъ. Не такъ поступилъ Джой. Какъ смѣльчакъ, онъ твердо выдержалъ гнѣвный взглядъ незнакомца и отвѣчалъ:
-- Что жъ тутъ дерзкаго, если удивляются, что вы хотите еще сегодня ночью отправиться въ путь? Вѣрно, такой невинный вопросъ дѣлали вамъ уже во многихъ гостиницахъ и при лучшей погодѣ. Я думалъ, вамъ неизвѣстна дорога, потому что вы, повиданному, совсѣмъ не знаете нашей стороны.
-- Неизвѣстна дорога!-- возразилъ тотъ, еще болѣе раздраженный.
-- Да. Ну, знаете ли вы дорогу?
-- Я? Не безпокойся, найду и безъ тебя,-- отвѣчалъ незнакомецъ, презрительно махнувъ рукою, и отвернулся.-- Хозяинъ, скорѣе счетъ!
Джонъ Упллитъ тотчасъ исполнилъ требованіе, потому что въ этомъ отношеніи онъ былъ всегда проворенъ, исключая случаевъ, когда ему приходилось мѣнять деньги и давать сдачу: тогда обыкновенно онъ дѣлался гораздо осмотрительнѣе, удостовѣрялся въ достоинствѣ каждой монеты зубами или языкомъ, или какимъ-нибудь другимъ способомъ, а въ сомнительныхъ случаяхъ подвергалъ монету цѣлому ряду опытовъ, которые всегда оканчивались тѣмъ, что онъ не принималъ монеты. Незнакомецъ плотно завернулся въ плащъ, чтобъ сколько можно болѣе быть защищену отъ дурной погоды, и отправился во дворъ, не сказавъ на прощанье ни единаго слова, не сдѣлавъ ни одного знака. На дворѣ стоялъ уже Джой, укрывая себя и лошадь отъ дождя подъ крышей стараго навѣса.
-- Лошадь почти совершенно согласна съ моимъ мнѣніемъ,-- сказалъ Джой, поглаживая ее.-- Бьюсь объ закладъ, что, еслибъ вы остались переночевать здѣсь, такъ ей это было бы гораздо пріятнѣе, нежели мнѣ.
-- Она и я въ продолженіи этого путешествія были уже не одинъ разъ несогласны въ своихъ мнѣніяхъ,-- кротко отвѣчалъ незнакомецъ.
-- Я подумалъ это прежде, нежели вы пришли сюда: бѣдная скотинка порядочно испытала ваши шпоры.
Незнакомецъ закрылъ лицо воротникомъ сюртука и не отвѣчалъ ни слова.
-- Вы стараетесь замѣтить мое лицо, какъ я вижу, и вѣрно узнаете меня при новой встрѣчѣ?-- сказалъ онъ, прыгнувъ въ сѣдло и видя, какъ пристально смотрѣлъ на него молодой челоловѣкъ.
-- Тотъ человѣкъ, мистеръ, вѣрно стоитъ, чтобъ его замѣтили, кто въ такую погоду отказывается отъ теплаго ночлега и хочетъ ѣхать дальше по незнакомой дорогѣ и на измученной лошади.
-- У васъ острые глаза, да и язычекъ востеръ, какъ я вижу.
-- И то, и другое даръ природы; но языкъ ржавѣетъ иногда за недостаткомъ въ упражненіи.
-- Упражняй и глаза меньше; сохрани востроту ихъ для своей дѣвчонки, мальчишка!-- сказалъ незнакомецъ, выдернулъ поводья изъ руки Джоя, ударилъ его толстымъ концомъ хлыста по головѣ и пустился во всю прыть.
Черезъ грязь и болота, ночью поскакалъ онъ съ такою бѣшеною скоростью, на которую рѣшились бы немногіе, сидя на дурной лошади и при незнаніи мѣстности, которое ежеминутно грозило непредвидѣнною опасностью и даже гибелью.
Въ то время дороги, даже въ двѣнадцати миляхъ отъ Лондона, были дурныя и поправлялись рѣдко. Дорога, по которой пустился нашъ ѣздокъ, взрыхлена была колесами тяжелыхъ телѣгъ, а морозы и оттепели въ прошлую зиму, можетъ быть, даже въ продолженіе нѣсколькихъ зимъ совершенно ее испортили. Она была усѣяна ямами и рытвинами, которыя, наполнившись отъ послѣдняго дождя, угрожали опасностью даже днемъ, потому что, попавъ въ одну изъ этихъ рытвинъ, лошадь и покрѣпче несчастной клячи нашего путешественника упала бы непремѣнно. Острые камни летѣли изъ подъ копытъ ея; ѣздокъ едва могъ различать предметы далѣе головы своего буцефала или на протяженіи собственной руки своей вправо и влѣво. Притомъ же, въ тѣ времена всѣ дороги близъ столицы были поприщемъ для грабителей, а въ эту ночь преимущественно каждый изъ нихъ могъ упражняться въ своемъ ремеслѣ, не опасаясь никакой помѣхи. Однакожъ, ѣздокъ нашъ продолжалъ путь бѣшенымъ галопомъ, несмотря ни на грязь, ни на воду, брызгавшія вокругъ него, ни на темноту ночи, ни на возможность встрѣтиться съ какими-нибудь отчаянными людьми и помѣшать ихъ ночному промыслу. При каждомъ изгибѣ и поворотѣ дороги, даже тамъ, гдѣ всего меньше можно было ожидать или замѣтить ихъ, онъ твердою рукою брался за узду и держался середины дороги. Такъ летѣлъ онъ, приподнявшись на стременахъ, наклоняясь впередъ всѣмъ тѣломъ, почти касаясь шеи своего коня и какъ бѣшенный махая тяжелымъ хлыстомъ надъ своею головою.
При необыкновенномъ волненіи стихій случается, что люди, отправившіеся на головоломное предпріятіе или побуждаемые великими, злыми или добрыми, замыслами, чувствуютъ тайную симпатію съ раздраженною природою и приходятъ въ соотвѣтствующее ей состояніе. При бурѣ, громѣ и молніи много сдѣлано ужасныхъ дѣлъ, и люди, которые прежде совершенно владѣли собою, становились вдругъ добычею страстей, которыхъ не могли болѣе обуздывать. Демоны ярости и отчаянія состязаются тогда съ духами, прокатывающимися на вихряхъ, повелѣвающими бурею, и человѣкъ, до бѣшенства терзаемый шумнымъ вѣтромъ и лѣнящимися потоками на время становится столь же немилосердымъ, какъ и бунтующія стихіи.
Волновали ли нашего путешественника мысли, которымъ ужасная непогода придавала еще болѣе мятежности, или у него были только сильныя причины скорѣе окончить свое путешествіе,-- какъ бы то ни было, онъ летѣлъ по дорогѣ, болѣе похожій на преслѣдуемую адскими призраками тѣнь, нежели на человѣка. Въ самомъ дѣлѣ, онъ не умѣрялъ своего галопа до тѣхъ поръ, пока, достигнувъ перекрестка, съ котораго одна дорога шла также и въ "Майское-Дерево", не наткнулся такъ неожиданно на ѣхавшую встрѣчу ему повозку, что при попыткѣ свернуть въ сторону почти посадилъ лошадь на хвостъ и едва не упалъ вмѣстѣ съ нею навзничь.
-- О-го!-- вскричалъ мужской голосъ.-- Кто тамъ? Кто идетъ?
-- Другъ!-- отвѣчалъ путешественникъ.
-- Другъ?-- повторилъ голосъ.-- Кто смѣетъ называть себя другомъ, когда летитъ такъ безчеловѣчно, срамитъ дары неба въ образѣ лошадинаго мяса и не только себя, но и другихъ подвергаетъ опасности сломить шею?
-- У васъ тамъ, я вижу, фонарь,-- сказалъ путешественникъ, слѣзая съ лошади:-- одолжите его мнѣ на минуту. Вы, кажется, ранили мою лошадь оглоблей, или колесомъ.
-- Ранилъ!-- воскликнулъ другой.-- Не вы виноваты, что я не убилъ ея. Да что вы о себѣ думаете, что скачете такъ по королевской столбовой дорогѣ, а?
-- Давайте свѣчу,-- сказалъ путешественникъ, вырывая у него изъ рукъ фонарь:-- и не дѣлайте ненужныхъ вопросовъ человѣку, у котораго нѣтъ охоты болтать много.
-- Еслибъ вы сказали мнѣ раньше, что у васъ нѣтъ охоты болтать, то и я, можетъ быть, не имѣлъ бы охоты свѣтить вамъ,-- возразилъ голосъ.-- Впрочемъ, какъ ранена только лошадь, а не вы, то охотно уступаю фонарь одному изъ васъ -- однакожъ не тому, который кусается.
Путешественникъ не удостоилъ этихъ словъ отвѣтомъ, но при свѣтѣ фонаря осматривалъ измученную свою лошадь. Въ продолженіе этого времени другой преспокойно сидѣлъ въ своей повозкѣ, которая была нѣчто въ родѣ колясочки, съ особеннымъ вмѣстилищемъ для мѣшка, содержавшаго въ себѣ разные инструменты,-- и съ большимъ вниманіемъ присматривалъ за дѣйствія путешественника.
Сидѣвшій въ повозкѣ былъ круглый, краснощекій, плотный мужчина, съ двойнымъ подбородкомъ, и голосомъ, которому спокойная жизнь, веселый нравъ и здоровый сонъ его владѣльца придали какую-то жирную охриплость. Онъ прожилъ уже цвѣтущія лѣта жизни, но время, хоть и не оставляетъ безъ посѣщенія ни одного изъ своихъ дѣтокъ, однакожъ дотрогивается только слегка до тѣхъ, которыя хорошо обращались съ нимъ, дѣлаетъ ихъ также стариками и старушками, но оставляетъ имъ молодое, полное жизненной силы сердце и умъ. У такихъ людей, сѣдые волосы только признакъ благословляющей руки ихъ матери -- времени, и каждая морщинка -- не болѣе, какъ отмѣтка въ календарѣ хорошо проведенной жизни.
Человѣкъ, съ которымъ столкнулся такъ внезапно нашъ путешественникъ, принадлежалъ именно къ этому классу; онъ былъ силенъ, здоровъ, бодръ и веселъ на старости, всегда въ мирѣ съ самимъ собою, и очевидно желалъ жить въ мирѣ съ цѣлымъ свѣтомъ. Хоть онъ и закутался въ разные сюртуки и платки (изъ которыхъ одинъ, ловко наброшенный на голову и завязанный подъ подбородкомъ, удерживалъ треугольную шляпу и парикъ съ тупеемъ въ приличномъ состояніи), однакожъ онъ не могъ скрыть своей мясистой, лѣнивой фигуры; даже нѣсколько грязныхъ слѣдовъ отъ пальцевъ придавали лицу его забавно-комическое выраженіе, сквозь которое ярко проглядывала вся его обыкновенная веселость.
-- Лошадь вовсе не ушиблась,-- сказалъ, наконецъ, путешественникъ, приподнявъ голову и фонарь въ одно время.
-- Наконецъ-то вы догадались!-- отвѣчалъ старикъ.-- Хоть глаза мои и больше вашихъ видали свѣтъ и людей, однакожъ я не хотѣлъ бы помѣняться съ вами.
-- Это это значитъ?
-- Что значитъ! А вотъ что. Я ужъ минутъ пять назадъ могъ бы сказать, что лошадь ваша не ранена. Подайте-ка фонарь, пріятель, ступайте дальше, да потише. Доброй ночи!
Подавая фонарь, незнакомецъ, разумѣется, освѣтилъ полное лицо говорившаго. Глаза ихъ встрѣтились. Путешественникъ вдругъ бросилъ фонарь объ землю и раздавилъ его ногою.
-- Развѣ вы не видывали никогда слесаря, что такъ пугаетесь, какъ-будто встрѣтились съ мертвецомъ?-- воскликнулъ старикъ, сидѣвшій въ повозкѣ.-- Или,-- прибавилъ онъ, поспѣшно всунувъ руку въ мѣшокъ и вытаскивая молотокъ:-- или вамъ хочется ограбить меня? Мнѣ знакомы тутъ всѣ дороги, пріятель, и когда я ѣзжу по нимъ, никогда не беру съ собой болѣе пары шиллинговъ, несоставляющихъ даже и кроны, говорю вамъ прямо, чтобъ избавить насъ обоихъ отъ напраснаго труда,-- вы не найдете у меня ничего, кромѣ руки столь сильной, сколько позволяютъ мои лѣта, и этого молотка, которымъ я, можетъ быть отъ долговременнаго съ нимъ знакомства, умѣю владѣть порядочно. Впрочемъ, обѣщаюсь, если вы подойдете слишкомъ близко, мѣтить не прямо въ голову.-- Съ этими словами онъ приготовился къ оборонѣ.
-- Я не тотъ, за кого вы принимаете меня, Габріель Уарденъ,-- сказалъ путешественникъ.
-- Кто жъ вы?-- спросилъ слесарь.-- Вы, кажется, знаете мое имя. Скажите мнѣ свое.
-- Я узналъ ваше имя не изъ дружескаго разговора съ вами, а изъ надписи на вашей колясочкѣ, которая объявляетъ его всему городу,-- отвѣчалъ незнакомецъ.
-- Видно, для этого у васъ были лучше глаза, нежели для лошади,-- сказалъ Уарденъ, поспѣшно выходя изъ повозки.-- Кто жъ вы? Дайте-ка мнѣ взглянуть на ваше лицо.
Но пока слесарь выходилъ изъ повозки, путешественникъ сѣлъ опять на лошадь и въ такомъ положеніи встрѣтилъ старика, который соразмѣрялъ свои движенія съ каждымъ движеніемъ безпокойной, раздражаемой натянутыми удилами лошади и упорно оставался порѣ незнакомца.
-- Дайте мнѣ взглянуть на ваше лицо, говорю я!
-- Отвяжитесь! Прочь!
-- Э, полно, любезнѣйшій! Брось эти маскарадныя штуки!-- сказалъ слесарь.-- А то, пожалуй, завтра же будутъ говорить въ клубѣ, какъ Габріель Уарденъ испугался чьего-то глухого голоса въ потемкахъ. Стой, дай мнѣ взглянуть на твое лицо!
Видя, что дальнѣйшее сопротивленіе кончится только дракой, и притомъ съ противникомъ, которымъ никакъ нельзя было пренебрегать, незнакомецъ откинулъ воротникъ сюртука, наклонился и взглянулъ прямо на слесаря.
Можетъ быть, никогда еще два человѣка болѣе противоположные не стояли другъ противъ друга. Красное лицо слесаря такъ сильно разнилось отъ необычайно-блѣдной физіономіи всадника, что послѣдній казался духомъ безплотнымъ и безкровнымъ, а темныя, крупныя капли, выжатыя быстрою ѣздой на лицѣ его, казались холоднымъ, предсмертнымъ потомъ. Физіономія стараго слесаря была освѣщена улыбкою, какъ будто онъ ожидалъ найти стараго знакомаго. Физіономія незнакомца, исполненная сильныхъ, разрушительныхъ страстей, но притомъ подозрительная, недовѣрчивая, казалась физіономіею человѣка, стоящаго на караулѣ; плотно-сомкнутыя челюсти, стиснутыя губы и болѣе всего какое-то скрытное движеніе руки къ боковому карману указывали. повидимому, на отчаянное намѣреніе, ничуть не похожее на дѣтскую игру или водевильную сцену.
Такъ смотрѣли они съ минуту другъ на друга.
-- Гм!-- сказалъ старикъ, разсмотрѣвъ черты незнакомца:-- Я васъ не знаю.
-- И не хотите узнать?-- спросилъ незнакомецъ, закутывая себѣ лицо по прежнему.
-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ Габріель:-- откровенно говоря, пріятель, ваше лицо не слишкомъ хорошее рекомендательное письмо для своего хозяина.
-- Оно и не должно быть хорошимъ,-- сказалъ путешественникъ:-- я хочу, чтобъ люди меня избѣгали.
-- Ну,-- сказалъ откровенно слесарь:-- я полагаю, что ваше желаніе исполнится какъ нельзя лучше.
-- Оно должно исполниться во что бы то ни стало,-- отвѣчалъ путешественникъ.-- Въ доказательство же этому помните вотъ что: вы никогда еще не были въ такой опасности лишиться жизни, какъ въ продолженіе этихъ немногихъ минутъ, проведенныхъ нами вмѣстѣ; за пять секундъ до послѣдняго вздоха вы будете не ближе къ смерти, какъ были сегодня ночью.
-- Можетъ ли это быть?-- сказалъ упорный слесарь.
-- Да; и смерти насильственной!
-- Отъ чьей же руки?
-- Отъ моей,-- отвѣчалъ путешественникъ, пришпорилъ лошадь и поѣхалъ сначала легкою рысцою, разбрызгивая грязь на обѣ стороны, потомъ скорѣе, скорѣе, и звукъ отъ копытъ коня его замеръ въ отдаленіи. Тогда онъ опять началъ тотъ же бѣшеный галопъ, въ какомъ налетѣлъ на повозку слесаря.
Габріель Уарденъ стоялъ на дорогѣ съ разбитымъ фонаремъ въ рукѣ, и неподвижный, окаменѣлый, прислушивался до тѣхъ поръ, пока до слуха его не достигало уже другихъ звуковъ, кромѣ стона вѣтра и шума дождя; тогда онъ раза два-три ударилъ себя въ грудь, какъ будто для возбужденія своей энергіи, и восклицанія удивленія полились потокомъ изъ жирныхъ устъ его:
-- Клянусь всѣми чудесами, желалъ бы я знать кто это такой! Бѣглецъ ли изъ дома сумасшедшихъ, или разбойникъ, головорѣзъ? Еслибъ онъ не ускользнулъ такъ быстро, мы посмотрѣли бы, кто изъ насъ въ большей опасности -- онъ или я! "Я никогда не былъ ближе къ смерти, какъ нынче ночью"! Кажется, что и черезъ двадцать лѣтъ я буду такъ же далекъ отъ нея, какъ былъ теперь. Я хотѣлъ бы всегда быть такъ близко къ смерти... Удивительное хвастовство передъ сильнымъ, здоровымъ человѣкомъ!
Габріель сѣлъ опять въ свою повозку и задумчиво глядѣлъ на дорогу, по которой прилетѣлъ къ нему навстрѣчу путешественникъ, бормоча:
-- "Майское-Дерево"... двѣ мили отъ "Майскаго-Дерева", Я нарочно выбралъ самую длинную дорогу отъ "Кроличьей-Засѣки", провозившись весь день за замками и звонками, чтобъ только не проѣхать мимо "Майскаго-Дерева" и не измѣнить слову, данному Мартѣ,-- вотъ твердость въ словѣ, такъ ужъ подлинно твердость! Однакожъ ѣхать въ Лондонъ безъ огня было бы опасно, а до перваго дома еще четыре мили съ доброю полмилью въ придачу; тутъ всего нужнѣе освѣщеніе. Двѣ мили до "Майскаго-Дерева"! Я сказалъ Мартѣ, что не сдѣлаю, сказалъ, что не сдѣлаю -- и не сдѣлалъ; вотъ что я называю твердостію!
Послѣднія слова -- "вотъ что я называю твердостью" повторялъ онъ очень часто, какъ будто желая эту твердость въ словѣ, которую показать намѣревался, возвеличить собственною своею похвалой. Наконецъ Габріель Уарденъ повернулъ спокойно оглобли, рѣшись ѣхать безъ огня въ "Майское-Дерево",-- единственно за тѣмъ, чтобъ достать тамъ огня въ фонарь.
Но когда онъ подъѣхалъ къ "Майскому-Дереву", когда Джой, по знакомому призыву Габріеля подскочивъ къ лошади оставилъ за собою дверь растворенною, и передъ Габріелемъ раскрылась перспектива блеска и тепла; когда веселый говоръ голосовъ, благовоніе отъ дымящагося грога и чудный табачный запахъ, все это, какъ будто напоенное веселымъ свѣтомъ, встрѣтило его; когда движеніе тѣней за гардинами показало, что гости встали съ своихъ мѣстъ, чтобъ очистить тепленькое мѣстечко (и какъ онъ хорошо зналъ это мѣстечко!) для честнаго слесаря; когда широкій пламень, вдругъ вспыхнувъ, свидѣтельствовалъ о добромъ качествѣ дровъ, которыя въ эту минуту, вѣрно въ честь его пріѣзда, пустили цѣлый залпъ искръ; когда, кромѣ всѣхъ этихъ приманокъ, изъ отдаленной кухни послышалось тихое шипѣніе сковородъ, вмѣстѣ съ гармоническимъ стукомъ тарелокъ, мисокъ и вкуснымъ запахомъ, слышимымъ даже сквозь свистящій вѣтеръ,-- тогда Габріель почувствовалъ, что вся твердость его начинаетъ исчезать быстрѣе молніи. Онъ усиливался смотрѣть глазами стоика на трактиръ, но этотъ взглядъ невольно превратился въ нѣжный; онъ оглянулся -- даже безчувственная, холодная, черная окрестность, повидимому, мрачно отвергала его и гнала въ дружескія объятія гостиницы.
-- Добрый христіанинъ, Джой,-- сказалъ слесарь:-- поступаетъ по-христіански и съ скотомъ своимъ. Я войду только на минутку.
Да и какъ было не войти въ гостиницу! Естественно ли было умному человѣку трудиться надъ утаптываніемъ грязныхъ дорогъ и подвергаться ударамъ дождя и вѣтра, когда здѣсь ожидала его опрятная передняя, посыпанная бѣлымъ пескомъ, уютный камелекъ, столъ, накрытый чистою скатертью, свѣтлыя оловянныя кружки и другія заманчивыя приготовленія къ хорошо-состряпанному ужину; присоедините ко всему этому, веселое общество, въ которомъ каждый готовъ былъ услуживать ему, приглашать его къ наслажденію...