Такія мысли волновали слесаря, когда онъ сидѣлъ уже въ извѣстномъ намъ уголкѣ и медленно освобождался отъ пріятной глазной боли,-- мы говоримъ "пріятной", потому что она происходила отъ вѣтра, дувшаго въ глаза, и теперь постепенно проходила отъ теплоты, объявшей все тѣло путешественника. По той же причинѣ онъ нарочно усиливалъ небольшой свой кашель и объявилъ, что совсѣмъ выбился изъ силъ. Такія мысли волновали его еще часъ спустя, когда ужинъ кончился, и онъ сидѣлъ съ веселой, блестящей физіономіей въ томъ же уютномъ уголкѣ, прислушиваясь къ чириканью маленькаго Соломона Дэйзи, занимая и самъ немаловажную роль между веселыми собесѣдниками вокругъ камина "Майскаго-Дерева".
-- Желаю, чтобъ онъ былъ честный человѣкъ, и не скажу больше ничего,-- говорилъ Соломонъ, развивая нить цѣлой массы различныхъ наблюденій и предположеній о незнакомцѣ, въ отношеніи котораго Габріель сравнивалъ свои наблюденія съ наблюденіями общества, чѣмъ и возбудилъ важное объясненіе.-- Желаю, чтобъ онъ былъ честный человѣкъ...
-- Думаю, что и всѣ будутъ этого мнѣнія?-- замѣтилъ слесарь.
-- Только не я,-- сказалъ Джой.
-- Не ты?-- воскликнулъ Габріель.
-- Да. Этотъ подлый трусъ ударилъ меня хлыстомъ, сѣвъ на лошадь, тогда какъ я былъ пѣшій, и за это я желаю, чтобъ онъ оказался тѣмъ, чѣмъ я считаю его.
-- А что же ты думаешь о немъ, Джой?
-- Да, ничего добраго не думаю, мистеръ Барденъ... Кивайте головой, батюшка, сколько угодно -- мнѣ все равно; я всетаки скажу, что ничего добраго о немъ не думаю, и буду всегда говорить это, и сказалъ бы еще сто разъ, еслибъ тѣмъ могъ принудить его вернуться за побоями, которые онъ заслужилъ..
-- Молчать, сэръ!-- сказалъ Джонъ Уиллитъ.
-- Не хочу. Мы одни виноваты въ томъ, что онъ осмѣлился поднять на меня руку. Видя, что со мною поступаютъ какъ съ ребенкомъ, что мнѣ запрещаютъ говорить, онъ тоже ободрился и смѣлъ оскорбить человѣка, у котораго въ головѣ,-- какъ онъ думалъ, и какъ всѣ должны думать по вашей милости -- нѣтъ ни искры ума. Но онъ ошибается, я докажу ему это,-- ему и всѣмъ вамъ въ скоромъ времени!
-- Понимаетъ ли этотъ мальчишка, что говоритъ?-- воскликнулъ удивленный Джонъ Уиллитъ.
-- Батюшка!-- отвѣчалъ Джой:-- я очень хорошо понимаю, что говорю,-- понимаю лучше чѣмъ вы, слушая меня. Отъ васъ я могу еще сносить все, но не могу сносить отъ другихъ презрѣнія, навлекаемаго на меня вашимъ обращеніемъ. Поглядите-ка на другихъ молодыхъ людей моихъ лѣтъ. Развѣ они лишены воли, свободы, права говорить? Развѣ они вынуждены сидѣть какъ болваны, не смѣя пикнуть? Развѣ они позволяютъ помыкать собою до такой степени, что дѣлаются цѣлью насмѣшекъ и обидъ стараго и малаго? Я сталъ притчею во всемъ Чигуэллѣ, и говорю вамъ -- потому что гораздо благороднѣе сказать это теперь, чѣмъ дождавшись вашей смерти, когда ваши деньги зазвенятъ въ моихъ карманахъ -- говорю вамъ, что скоро буду принужденъ разорвать эти оковы, и тогда вините ужъ себя, а не меня!
Джонъ Уиллитъ былъ до того пораженъ досадою и смѣлостію своего сына, что сидѣлъ какъ окаменѣлый, чрезвычайно комически глядя на котелъ и напрасно стараясь собрать лѣнивыя свои мысли и придумать отвѣтъ. Гости, едва ли меньше его пораженные, были въ подобномъ же замѣшательствѣ; наконецъ, они встали, пробормотали нѣсколько полупонятныхъ сожалѣній и совѣтовъ и удалились, потому что были тоже порядочно отуманены.
Честный слесарь одинъ сказалъ нѣсколько связныхъ и понятныхъ словъ обѣимъ партіямъ; онъ напомнилъ Джону Уиллиту, что Джой вступилъ уже въ возрастъ мужа и не долженъ быть школенъ такъ жестоко, а къ Джою обратилъ увѣщанія сносить капризы отца и лучше противиться имъ умѣренными возраженіями, чѣмъ несвоевременнымъ явнымъ возстаніемъ. Совѣтъ этотъ былъ принятъ такъ, какъ обыкновенно принимаются подобные совѣты. На Джона Уиллита онъ произвелъ почти такое же впечатлѣніе, какъ на вывѣску гостиницы, а Джой, хоть и вовсе не разсердился на него, а напротивъ объявилъ себя столько обязаннымъ, что не можетъ выразить,-- однакожъ намекнулъ очень вѣжливо, что тѣмъ не менѣе отнынѣ пойдетъ собственнымъ, самостоятельнымъ шагомъ.
-- Вы всегда были до меня очень добры, мистеръ Уарденъ,-- сказалъ онъ, когда они вышли на подъѣздъ, и слесарь приготовлялся ѣхать домой:-- я вижу доброжелательство съ вашей стороны въ томъ, что вы уговаривали меня такимъ образомъ, но все-таки, кажется, мнѣ ужъ пора разстаться съ "Майскимъ-Деревомъ".
-- Катящійся камень не обрастаетъ мохомъ, Джой!-- сказалъ Габріель.
-- Да и поверстный столбъ также,-- отвѣчалъ Джой.-- А мнѣ здѣсь не лучше, чѣмъ поверстному столбу на большой дорогѣ; я столько же знаю о свѣтѣ, сколько и онъ.
-- Да что жъ вы хотите дѣлать, Джой?-- продолжалъ слесарь, задумчиво поглаживая свой подбородокъ.-- Чѣмъ можете вы быть?-- Смотрите, куда пойдете вы?
-- Я предоставляю это своему счастію.
-- Плохое дѣло -- счастіе; на него не надо много полагаться, Джой. Я не люблю его. Я всегда твержу своей дѣвчонкѣ, чтобъ, при рѣчи о замужествѣ, она никогда не полагалась на счастіе, а шла бы впередъ съ увѣренностью и старалась найти себѣ добраго и вѣрнаго мужа!-- Тогда счастье ничего не можетъ ей сдѣлать. Что вы тамъ хлопочете, Джой! Надѣюсь, у меня ничего не пропало изъ повозки, ничего не испортилось въ упряжи?
-- Нѣтъ, нѣтъ,-- сказалъ Джой, хлопотавшій, однако, около пряжекъ и ремней:-- здорова ли миссъ Долли?
-- Здорова, покорно благодарю. Она попрежнему мила и добра.
-- Она всегда мила и добра, сэръ..
-- Да, слава Богу!
-- Надѣюсь,-- сказалъ Джой, послѣ нѣкотораго молчанія:-- что не будете разсказывать о той исторіи -- знаете... ну, о той, что меня побили, какъ будто я въ самомъ дѣлѣ такой мальчишка, какого они желали бы сдѣлать изъ меня... По крайней мѣрѣ не разсказывайте до тѣхъ поръ, покуда я не отыщу этого джентльмена и не расквитаюсь съ нимъ. Тогда исторія будетъ любопытнѣе...
-- Э, да кому же мнѣ разсказывать о такихъ вещахъ?-- отвѣчалъ Габріель.-- Здѣсь всѣ уже знаютъ объ этомъ, а въ другомъ мѣстѣ едва ли я встрѣчу кого-нибудь, кому бы этотъ разсказъ показался занимателенъ.
-- Да, правда ваша,-- отвѣчалъ молодой человѣкъ, вздохнувъ.-- Я совсѣмъ забылъ объ этомъ. Правда, правда!
Онъ поднялъ голову; лицо его, вѣроятно отъ напряженія при стягиваніи ремней, сильно покраснѣло; онъ подалъ старику, сѣвшему уже въ повозку, возжи, вздохнулъ еще разъ и пожелалъ ему покойной ночи.
-- Доброй ночи!-- воскликнулъ Габріель.-- Смотрите жъ, обдумайте хорошенько то, о чемъ мы говорили, и не будьте слишкомъ опрометчивы, мой милый; я интересуюсь вами и не желалъ бы, чтобъ вы погубили себя. Доброй ночи!
Джой Уиллитъ отвѣчалъ искренно на привѣтливое прощаніе и простоялъ еще нѣсколько минутъ на улицѣ, пока до ушей его пересталъ доходитъ стукъ колесъ; тогда онъ тихо покачалъ головою и возвратился въ комнату.
Габріель Уарденъ поѣхалъ по направленію къ Лондону и размышлялъ о многихъ предметахъ, особенно же о пламенныхъ выраженіяхъ, въ которыхъ разскажетъ онъ свое приключеніе, чтобъ оправдаться передъ мистриссъ Уарденъ въ нарушеніи нѣкоторыхъ священныхъ условій, заключенныхъ съ нею но поводу "Майскаго-Дерева".
Человѣкъ можетъ быть очень трезвымъ или по крайней мѣрѣ стоять еще твердыми ногами на нейтральной землѣ, лежащей между совершенною трезвостію и легкимъ опьянѣніемъ, и не смотря на то чувствовать большую охоту смѣшивать видимые предметы съ совершенно имъ чуждыми, упустить изъ виду всякое отношеніе къ мѣсту и времени, лицамъ и вещамъ, и превратить свои несвязныя мысли въ какой-то родъ духовнаго калейдоскопа, изъ котораго происходятъ столь же неожиданныя, мимолетныя комбинаціи. Въ такомъ именно состояніи былъ Габріель Уарденъ, когда, дремля въ своей колясочкѣ и предоставляя лошади свободу идти по дорогѣ, хорошо ей знакомой, подвигался впередъ, самъ того не замѣчая и все болѣе и болѣе приближаясь къ дому. Разъ онъ очнулся, когда лошадь его остановилась у конторы, гдѣ собиралась пошлина за шоссе, и весело пожелалъ сборщику "доброй ночи"; но и тутъ пробудился онъ отъ сна, въ которомъ мерещилось ему, что онъ открывалъ замокъ въ утробѣ великаго могола; даже проснувшись, онъ все еще мысленно смѣшивалъ сборщика пошлинъ съ своею тещею, умершею двадцать лѣтъ назадъ. Не диво поэтому, что онъ скоро заснулъ опять и, забывъ о своей поѣздкѣ, катился далѣе и далѣе по трясучей мостовой.
И вотъ онъ приближался къ огромному городу, который лежалъ передъ нимъ, какъ черная тѣнь на землѣ, наполняя сгущенную атмосферу мутно-краснымъ отсвѣтомъ, обозначавшимъ цѣлые лабиринты улицъ и лавокъ, и рой дѣятельнаго народа. По мѣрѣ его приближенія, этотъ отсвѣтъ начиналъ исчезать, и глазамъ Габріеля должны бъ были представляться причины, его производившія: сначала показались длинныя линіи бѣдно-освѣщенныхъ улицъ, кое-гдѣ съ болѣе яркими точками, и именно тамъ, гдѣ скопилось болѣе фонарей,-- около площади, сквера, или большого строенія; черезъ минуту дома сдѣлались явственнѣе, и лампы имѣли уже видъ маленькихъ свѣтло-желтыхъ пятенъ, которыя поперемѣнно гасли и мелькали, по мѣрѣ того, какъ проходящіе заслоняли ихъ собою. Потомъ поднялись звуки -- бой башенныхъ часовъ, отдаленный лай собакъ, жужжанье на улицахъ;-- надъ массой неровныхъ кровель начали возвышаться статныя башни и колокольни; далѣе жужжанье превратилось въ болѣе внятныя звуки; фигуры становились явственнѣе, многочисленнѣе, и Лондонъ, освѣщаемый собственнымъ, слабымъ свѣтомъ,-- не небеснымъ -- лежалъ передъ нашимъ путешественникомъ.
Слесарь, ни мало не предчувствуя близости Лондона, ѣхалъ все далѣе и далѣе, въ полуснѣ, въ полубдѣніи, какъ вдругъ громкій крикъ, въ недальнемъ разстояніи, разбудилъ его.
Съ минуту онъ оглядывался подобно человѣку, перенесенному во время сна въ страну невѣдомую, но скоро узналъ давно знакомые предметы, лѣниво протеръ себѣ глаза и, можетъ быть, заснулъ бы опять, еслибъ крикъ не повторился и не одинъ, не два, не три раза, а много разъ сряду и каждый разъ громче и сильнѣе прежняго. Габріель, какъ человѣкъ смѣлый, котораго нелегко было испугать, проснувшись совершенно, началъ напропалую гнать свою бодрую лошадку прямо туда, откуда неслись крики.
Дѣло было точно довольно важное; прибывъ на мѣсто, Габріель увидѣлъ мужчину, лежавшаго на дорогѣ безъ всякихъ признаковъ жизни; наклонясь надъ нимъ, стоялъ другой, съ дикимъ нетерпѣніемъ махая по воздуху факеломъ и повторяя громче и громче крики, привлекшіе вниманіе слесаря.
-- Что здѣсь такое?-- спросилъ старикъ, выходя изъ своей повозки.-- Что это?.. Какъ?.. Бэрнеби!
Человѣкъ съ факеломъ откинулъ назадъ длинные, косматые воліосы, быстро подошелъ къ слесарю и вперилъ въ него взглядъ, который разомъ объяснилъ всю исторію его.
-- Узнаешь ли ты меня, Бэрнеби?-- спросилъ Уарденъ.
Онъ кивнулъ головою -- не одинъ, не два раза, но двадцать разъ, и притомъ съ фантастическою, неестественною быстротою, которая заставила бы голову его кивать цѣлый часъ, еслибъ слесарь, поднявъ палецъ и смотря на него сурово, не принудилъ успокоиться. Потомъ Габріель указалъ съ вопрошающимъ взглядомъ на трупъ.
-- На немъ кровь,-- сказалъ Бэрнеби содрагаясь:-- это дѣлаетъ меня больнымъ!
-- Какъ это случилось?-- спросилъ Уарденъ.
-- Сталъ, сталъ, сталь!-- отвѣчалъ онъ дико, подражая рукою удару шпаги.
-- И его ограбили?-- спросилъ слесарь.
Барноби схватилъ Габріеля за руки и кивнулъ утвердительно; потомъ указалъ на городъ.
-- А!-- сказалъ старикъ, наклонясь надъ трупомъ и глядя въ блѣдное лицо Бэрнеби, на которомъ вспыхнуло что-то странное, чего нельзя было назвать мыслію.-- Разбойникъ ушелъ въ ту сторону, не такъ ли? Хорошо, оставимъ пока это. Посвѣти сюда,-- не такъ близко;-- хорошо. Теперь стой смирно, я осмотрю рану.
Сказавъ, онъ началъ внимательнѣе осматривать раненаго, между тѣмъ, какъ Бэрнеби, держа факелъ, какъ ему было приказано, и увлекаемый участіемъ или любопытствомъ, но въ то же время не скрывая ужаса, судорожно потрясавшаго каждую жилку въ его тѣлѣ, былъ нѣмымъ зрителемъ дѣйствій Уардена.
Незнакомецъ стоялъ въ полунаклонснномъ положеніи, безпрестанно отворачиваясь съ ужасомъ отъ трупа, и лицо его вмѣстѣ со всею фигурою было освѣщено факеломъ такъ ярко, какъ солнцемъ въ самый ясный день. Ему было двадцать три года, и хоть онъ былъ довольно худощавъ, однакожъ высокъ ростомъ и сильнаго тѣлосложенія. Густые, рыжіе волосы, лежа въ дикомъ безпорядкѣ около лица и плечъ, придавали тревожнымъ взглядамъ его выраженіе странное, замогильное, усиливаемое еще блѣдностью лица и стекляннымъ блескомъ большихъ, безчувственныхъ глазъ. Несмотря на отталкивающую наружность, въ чертахъ его было замѣтно какое-то добродушіе, и блѣдный, изнуренный видъ имѣлъ даже что-то плачевное. Но отсутствіе души гораздо ужаснѣе въ живомъ человѣкѣ, нежели въ трупѣ,-- а у этого несчастнаго созданія не доставало благороднѣйшихъ силъ ея...
Платье его, украшенное грубыми, но блестящими шнурками, вѣроятно имъ самимъ сдѣланными, было роскошно убрано тамъ, гдѣ сукно болѣе всего истерлось и износилось, а, напротивъ, бѣдно тамъ, гдѣ сукно было еще хорошо. На рукахъ у него висѣла пара красивыхъ манжетъ, между тѣмъ, какъ шея была совсѣмъ обнажена. Шляпу украсилъ онъ пучкомъ павлиньихъ перьевъ, но перья были стары, изломаны и свѣсились ему на спину. Съ боку носилъ онъ стальную рукоять старой сабли безъ клинка и ноженъ; нѣсколько цвѣтныхъ лентъ и стеклянныхъ коралловъ дополняли нарядъ. Нелѣпая смѣсь всѣхъ этихъ пестрыхъ тряпокъ, составлявшихъ его одежду, не менѣе лица, глазъ и ухватокъ свидѣтельствовала о слабости его ума и странною противоположностью своею еще болѣе усиливала дикое выраженіе чертъ лица его.
-- Бэрнеби,-- сказалъ слесарь послѣ быстраго, во внимательнаго осмотра:-- этотъ человѣкъ не умеръ; онъ раненъ въ бокъ и лежитъ въ обморокѣ.
-- Я знаю его, я его знаю!-- кричалъ Бэрнеби, всплеснувъ руками.
-- Ты знаешь его?-- сказалъ Уарденъ.
-- Тс!-- возразилъ Бэрнеби, приложивъ палецъ къ губамъ.-- Онъ вышелъ сегодня за тѣмъ, чтобъ свататься. Я не взялъ бы и гинеи за то, чтобъ онъ не могъ пойти свататься, потому что, когда помутятся тѣ глаза, которые блестятъ теперь, какъ... видите, когда я заговорю о глазахъ, на небѣ начинаютъ проглядывать звѣзды. Чьи это глаза? Если глаза ангеловъ, то зачѣмъ они терпятъ, что добрые люди подвергаются страданіямъ, и блестятъ только ночью?
-- Прости Господи безумцу!-- бормоталъ сконфуженный слесарь.-- Можетъ ли быть, чтобъ онъ зналъ этого джентльмена? Домъ его матери недалеко отсюда; лучше бы посмотрѣть, не можетъ ли она сказать, кто онъ? Послушай, Бэрнеби, помоги мнѣ положить его въ повозку и поѣдемъ вмѣстѣ домой.
-- Я не могу дотронуться до него!-- кричалъ безумный, отскочивъ и дрожа всѣмъ тѣломъ.-- Онъ въ крови.
-- Такъ, такъ, это въ натурѣ его,-- бормоталъ слесарь:-- нельзя просить его о помощи въ такомъ дѣлѣ; но чтожъ тутъ начать?.. Бэрнеби... Добрый Бэрнеби... Милый Бэрнеби, если ты знаешь этого джентльмена, то ради жизни его и жизни всѣхъ, которые любятъ его, помоги мнѣ поднять его и положить въ повозку.
-- Ну, такъ закройте жъ его... Закутайте хорошенько... Чтобъ я не видѣлъ... Не чувствовалъ на рукахъ своихъ... Не произносите этого слова. Вы не произнесете этого слова -- не правда ли?
-- Нѣтъ, нѣтъ, будь спокоенъ. Ну вотъ, онъ закрытъ. Осторожнѣе. Хорошо, такъ!
Они подняли раненаго, и хотя Бэрнеби былъ очень силенъ, но въ продолженіе этого минутнаго дѣла всѣ члены его такъ дрожали, и онъ былъ такъ испуганъ, что слесарь смотрѣлъ на него съ состраданіемъ.
Окончивъ дѣло и покрывъ раненаго своимъ собственнымъ сюртукомъ, Уарденъ вмѣстѣ съ Бэрнеби поѣхалъ дальше. Бэрнеби считалъ по пальцамъ звѣзды, а Габріель внутренно поздравлялъ себя съ новымъ приключеніемъ, которое, вѣроятно, успокоить мистриссъ Уарденъ насчетъ "Майскаго-Дерева"