Въ почтенномъ предмѣстьи Клеркенуиллѣ,-- въ той сторонѣ, которая ближе всего къ сиротскому дому, и въ одной изъ тѣхъ прохладныхъ, тѣнистыхъ улицъ, какія сохранились донынѣ въ древнихъ частяхъ Лондона, гдѣ каждый кварталъ прозябаетъ еще спокойно какъ гражданинъ минувшаго, давно уже оставившій свою торговлю и еле-еле живущій до тѣхъ поръ, пока времени вздумается отправить его на покой, чтобъ очистить мѣсто пылкому молодому наслѣднику,-- въ такомъ-то кварталѣ и въ такой-то улицѣ происходитъ дѣйствіе этой главы нашего разсказа.
Въ это время -- хоть этому и не болѣе 67 лѣтъ -- еще не было большей части нынѣшняго Лондона. Даже въ головѣ самыхъ отчаянныхъ мечтателей не существовали еще ни длинные ряды улицъ, соединяющихъ Гейгитъ съ Хайтчэплемъ, ни группы дворцовъ въ болотистыхъ низменностяхъ, ни маленькіе города на открытомъ полѣ. Хоть эта часть города такъ же, какъ теперь, пересѣкалась улицами и была очень населена, однакожъ она имѣла совсѣмъ другой видъ. При многихъ домахъ были сады, и деревья росли по сторонамъ тротуаровъ; свѣжесть, которой напрасно стали бы искать теперь, оживляла всю эту часть города. Подъ рукой зеленѣли поля, черезъ которыя извивался Нью-Гейверъ, и лѣтомъ тутъ происходило много забавныхъ сценъ. Тогда жители Лондона не были еще такъ далеки отъ природы, какъ теперь, и хоть въ Клеркенуиллѣ были лавки и дѣятельные ювелиры, однакожъ въ немъ было болѣе чистоты, свѣжести и дачъ по близости, нежели можетъ себѣ представить иной обитатель новаго Лондона. Тамъ были даже мѣста для прогулки влюбленныхъ, оканчивавшіяся темными дворами, гораздо прежде, чѣмъ родились теперешніе любовники.
Въ одной изъ такихъ улицъ, очень опрятной и притомъ на тѣнистой сторонѣ ея,-- потому что добрыя хозяйки выбираютъ преимущественно эту сторону, зная, что солнечный свѣтъ портитъ ихъ дорогую мебель -- стоялъ тотъ домъ, съ которымъ мы должны будемъ имѣть дѣло. Это было строеніе скромное, не слишкомъ новомодное, не слишкомъ правильное, небольшое, но прямое, не горделиво украшенное огромными безсовѣстными окнами, а такъ, домикъ тихій, скромный, съ конусообразной кровлею, поднимавшеюся надъ маленькимъ окномъ о четырехъ стеклахъ подкровельной каморки и оканчивавшеюся остріемъ, отъ чего походила она на треугольную шляпу на головѣ стараго, одноглазаго джентльмена. Домикъ былъ построенъ не изъ кирпича и не изъ какого нибудь камня, а изъ бревенъ и глины; постройка его не была исполнена по глубокомысленнымъ соображеніямъ и докучнымъ правиламъ, ибо ни одно окно не подходило симметрически къ другому и не имѣло отношенія къ окруясавшимъ его предметамъ.
Сводъ (въ этомъ домѣ былъ сводъ) находился, какъ водится, въ первомъ этажѣ; но этимъ и оканчивалось сходство его со всякимъ другимъ сводомъ. Входящіе и выходящіе не должны были всходить на него по лѣстницѣ, не могли также войти прямо съ улицы, но сходили въ него по тремъ крутымъ ступенямъ, какъ въ погребъ. Полъ былъ устланъ камнемъ и кирпичемъ, какъ въ настоящемъ погребѣ, и, вмѣсто окна съ переплетами и стеклами, въ немъ былъ большой, черный деревянный ставень, аршина въ полтора надъ землей; ставень этотъ открывался днемъ и впускалъ столько же, а часто и гораздо болѣе холода, чѣмъ свѣта. За нимъ лежала красивая комната, "гостиная", изъ которой можно было пройти сперва на вымощенный дворъ, а потомъ въ небольшой садикъ, похожій на террасу и возвышавшійся нѣсколькими футами надъ дворомъ. Всякій чужой человѣкъ подумалъ бы, что эта комната, кромѣ входа изъ свода, не имѣетъ никакой другой связи съ остальнымъ міромъ, и дѣйствительно не рѣдко случалось, что посѣтители, приходившіе сюда въ первый разъ, сильно задумывались, какъ будто разсчитывая въ умѣ своемъ, что въ верхнія комнаты невозможно попасть иначе, какъ приставивъ съ улицы лѣстницу къ окнамъ, ибо никто не подозрѣвалъ, чтобъ двѣ невидныя собой и ничего не выражавшія двери,-- которыя остроумнѣйшій въ мірѣ механикъ непремѣнно счелъ бы дверьми алькова,-- вели изъ этой комнаты на двѣ темныя круглыя лѣстницы, изъ которыхъ одна шла вверхъ, а другая внизъ, и служили единственною связью этого свода съ другими частями дома.
Несмотря на всѣ означенныя странности, не было болѣе чистенькаго, опрятнаго, красиваго и содержимаго въ большемъ порядкѣ домика ни въ Клеркенуиллѣ, ни въ Лондонѣ, ни даже въ цѣлой Англіи. Нигдѣ не нашли бы вы болѣе свѣтлыхъ стеколь, болѣе чистаго двора, такъ лоснящихся печей и мебели изъ стариннаго краснаго дерева. Вообще, во всѣхъ домахъ цѣлой улицы, взятыхъ вмѣстѣ, хозяева не занимались столько мытьемъ, полировкой, чищеньемъ, какъ владѣльцы одного этого домика. Но этотъ блескъ обходился не безъ хлопотъ и расходовъ, особенно же не безъ большаго напряженія голосовыхъ органовъ, въ чемъ сосѣди могли убѣждаться очень часто, когда добрая хозяйка присутствовала при чисткѣ комнатъ въ опредѣленные дни: а эти дни продолжались -- съ утра въ понедѣльникъ до вечера въ субботу, включая выше поименованные два дня.
Опершись о дверь своего дома, стоялъ слесарь (это былъ его домъ) рано утромъ послѣ той ночи, когда нашелъ раненаго, и съ отчаяніемъ поглядывалъ на огромный деревянный ключъ, который, какъ символъ его ремесла, окрашенный золотистою краскою, висѣлъ надъ входомъ и съ грустнымъ скрипомъ качался изъ стороны въ сторону, какъ будто жалѣя, что ему нечего отомкнуть. Иногда слесарь оборачивалъ голову и искоса поглядывалъ въ мастерскую, которая имѣла такой темный и мрачный видъ отъ многочисленныхъ инструментовъ, необходимыхъ слесарю, такъ была закопчена дымомъ небольшой кузницы, у которой работалъ его ученикъ, что человѣкъ, неодаренный проницательнымъ взглядомъ, едва-ли замѣтилъ бы тутъ что нибудь другое, кромѣ разнаго хлама, огромныхъ связокъ заржавѣлыхъ ключей, кусковъ желѣза, полуготовыхъ замковъ и тому подобной дряни, украшавшей стѣны и потолокъ.
Послѣ продолжительнаго, терпѣливаго осмотра золотого ключа и нѣсколькихъ взглядовъ назадъ, Габріель вышелъ на улицу и, обернувшись назадъ, посмотрѣлъ украдкой на окна верхняго этажа своего дома. Одно изъ оконъ случайно отворилось въ эту минуту, и веселое личико истрѣтилось съ глазами слесаря,-- личико, украшенное парою такихъ прелестныхъ, блестящихъ глазъ, какіе когда либо случалось видѣть какому нибудь слесарю,-- личико хорошенькой, улыбающейся дѣвушки, свѣжей и здоровой, истиннаго олицетворенія цвѣтущей красоты и веселаго нрава.
-- Тсс!-- прошептала она, нагнувшись и съ усмѣшкой указывая на окно, которое было пониже.-- Маменька спитъ еще.
-- Спитъ, моя милая?-- отвѣчалъ слесарь также шопотомъ.-- Ты говоришь такъ, какъ будто она спала всю ночь, между тѣмъ, какъ она спитъ не болѣе получаса. Но я очень радъ этому. Сонъ, безъ всякаго сомнѣнія -- истинное благословеніе Божіе!.. Послѣднія слова проворчалъ онъ про себя.
-- Какъ жестоко было съ вашей стороны, что вы заставили насъ прождать до утра, не сказавъ даже, гдѣ были!-- сказала дѣвушка.
-- Ахъ, Долли, Долли,-- отвѣчалъ слесарь, улыбаясь и качая головой:-- какъ ужасно съ твоей стороны, что ты, кажется, хочешь снова лечь въ постель! Сойди-ка внизъ къ завтраку, шалунья, да потише; иначе разбудишь мать. Она должно быть устала, право -- и я тоже усталъ!-- Послѣднія слова пробормоталъ онъ опять про себя, и отвѣчая на поклонъ дочери тѣмъ же, хотѣлъ идти, все еще улыбаясь, въ мастерскую, подъ сводъ, какъ вдругъ ему бросился въ глаза коричневый бумажный колпакъ его ученика, который присѣлъ, чтобъ не быть замѣченнымъ, и отъ окна прыгнулъ на прежнее мѣсто, гдѣ тотчасъ началъ опять стучать молоткомъ изо всѣхъ силъ.
-- Опять подслушивать, Симъ!-- сказалъ Габріель про себя.-- Это дурно. Коего чорта хочетъ онъ услышать отъ дѣвушки? Я всегда застаю его на сторожѣ, когда она говоритъ, и только тогда, когда она говоритъ! Это дурная привычка, Симъ, подлая, низкая привычка! Да, стучи себѣ сколько хочешь; ты не выбьешь у меня изъ головы этого мнѣнія.
Выговоривъ такую угрозу и важно покачавъ головою, вошелъ онъ въ мастерскую и остановился передъ предметомъ приведенныхъ нами замѣчаній.
-- Довольно, довольно!-- сказалъ слесарь.-- Брось теперь этотъ проклятый молотокъ. Завтракъ на столѣ.
-- Сэръ,-- сказалъ Симъ съ удивительною вѣжливостью, дѣлая притомъ незначительный поклонъ, отъ котораго между головой и шеей его образовался почти прямой уголъ:-- я сейчасъ приму на себя смѣлость явиться.
-- Думаю,-- бормоталъ Габріель:-- что онъ выхватилъ это выраженіе изъ "Букета Учениковъ" или изъ "Восхищенія Ученика", или изъ "Пѣсенника Ученика", или изъ "Путеводителя Ученика къ Висѣлицѣ", или изъ другого какого-нибудь столь же назидательнаго собранія словъ. Теперь онъ будетъ еще наряжаться -- хорошъ слесарь!
Симъ, не подозрѣвая, что хозяинъ смотритъ за нимъ изъ темнаго угла комнаты, безъ околичности сбросилъ свой бумажный колпакъ, сдѣлалъ два необыкновенные скачка,-- отчасти похожіе на катанье на конькахъ и отчасти на минуэтный прыжокъ,-- къ умывалѣнику въ другомъ концѣ мастерской и здѣсь съ величайшимъ стараніемъ сгладилъ съ лица и рукъ всѣ слѣды прежней работы, продолжая въ это время повторять съ величайшею торжественностью тѣ же скачки. Потомъ онъ досталъ маленькій кусокъ зеркала, съ помощію котораго пригладилъ свои волосы и удостовѣрился, что красный лишай все еще сидитъ у него на носу. Окончивъ туалетъ, онъ поставилъ обломокъ зеркала на низкую скамейки, смотря черезъ плечо съ величайшимъ самодовольствомъ, старался обозрѣть ту часть своихъ ногъ, которая могла отражаться въ небольшомъ кусочкѣ стекла.
Симъ, какъ называли его въ домѣ слесаря, или мистеръ Симонъ Тэппертейтъ, какъ онъ самъ себя называлъ и какъ хотѣлъ, чтобъ другіе его называли внѣ дома по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ, былъ старомодный, жиденькій, простоволосый, остроносый, узкоглазый, крошечный человѣкъ, не выше пяти футовъ, но совершенно убѣжденный, что ростъ его выше средняго, и онъ, дѣйствительно, былъ болѣе высокъ, чѣмъ толстъ, или наоборотъ. Къ собственному лицу, довольно хорошему, но слишкомъ худощавому, питалъ онъ глубочайшее удивленіе; а ноги, которыя, въ узкихъ панталонахъ, достававшихъ до колѣнъ, представляли истинную рѣдкость по своему малому размѣру, приводили его часто въ восхищеніе, близкое къ энтузіазму. Сверхъ того, онъ питалъ еще нѣсколько величественныхъ темныхъ идей о силѣ своего взгляда, которыхъ никогда не могли совершенно постигнуть даже лучшіе друзья его. И въ самомъ дѣлѣ, онъ хвалился даже, что можетъ совершенно побѣдить и подчинить своего власти самую гордую красавицу простымъ пріемомъ, который назвалъ технически "обглядываніемъ"; мы должны однако, прибавить, что онъ никогда не былъ въ состояніи доказать ни этотъ даръ, ни другую способность; которою, по его увѣренію, владѣлъ онъ,-- именно тѣмъ же взглядомъ укрощать и усмирять всѣхъ животныхъ, даже бѣшеныхъ.
Изъ этихъ подробностей видно, что въ маленькомъ тѣлѣ мистера Тэппертейта была честолюбивая и гордая душа. Какъ извѣстныя жидкости, заключенныя въ слишкомъ тѣсныхъ сосудахъ, начинаютъ приходить въ броженіе, пѣниться и шипѣть, такъ иногда приходила въ броженіе и духовная эссенція души мистера Тэппертейта въ своей драгоцѣнной тюрьмѣ,-- въ тѣлѣ его, и бродила до тѣхъ поръ, пока съ сильнымъ паромъ, пѣной и свистомъ не вырывалась изъ заключенія и не ниспровергала все встрѣчное.
Обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ онъ говорилъ, что душа его ушла въ голову, и въ этомъ новомъ родѣ опьянѣнія на него находили разныя тѣлесныя и духовныя гримасы, которыя онъ, часто съ большимъ трудомъ, скрывалъ отъ своего почтеннаго хозяина.
Рядомъ съ другими мечтаніями, въ которыхъ безпрерывно парила вышереченная душа его, и которыя, подобно печенкѣ Прометея, безпрестанно возобновлялись, Симъ Тэппертейтъ имѣлъ также высокое мнѣніе о своемъ состояніи; служанка нерѣдко слушала его жалобы на то, что ученики не носятъ болѣе попрежнему огромныхъ дубинъ, вмѣсто скипетровъ, для владычествованія надъ гражданами,-- именно такъ выражался онъ. Сверхъ того, разсказывали, какъ онъ говорилъ, что въ старинныя времена вся корпорація ихъ была заклеймена казнію Джорджа Барнуэлла, которую допустили совершить безъ сопротивленія низкіе трусы. По его мнѣнію, напротивъ, должно было вытребовать Барнуэлла отъ начальства сперва въ умѣренныхъ выраженіяхъ, потомъ, въ случаѣ нужды, силой -- чтобь поступить съ нимъ по благоусмотрѣнію мудрой корпораціи. Такія разсужденія всегда наводили его на мысль о томъ, какое славное сословіе могло бы еще образоваться изъ учениковъ или работниковъ, еслибъ ими начальствовала голова умная, способная. Далѣе, къ ужасу своихъ слушателей, онъ намекалъ стороной о нѣкоторыхъ отчаянныхъ, смѣлыхъ головахъ, которыхъ знаетъ, и о нѣкоемъ львиномъ сердцѣ, готовомъ сдѣлаться ихъ атаманомъ, и передъ которымъ, если онъ явится на поприще, будетъ дрожать даже самъ лордъ-мэръ на своемъ престолѣ.
Въ нарядахъ и вообще въ одеждѣ Симъ Тэппертейтъ показывалъ также большую предпріимчивость и силу характера. Видали не разъ, какъ по субботамъ, передъ возвращеніемъ домой, онъ останавливался на углу улицы, снималъ тончайшіе манжеты и тщательно пряталъ ихъ въ карманѣ. Было также извѣстно, что въ большіе праздники онъ замѣнялъ свои обыкновенныя стальныя пряжки другими съ блестящими (фальшивыми) алмазами, которыя надѣвалъ тайно и ловко подъ кровомъ сѣней сосѣдняго дома. Прибавьте ко всему этому, что ему было ровно 20 лѣтъ, что по наружности онъ казался гораздо старше, а самъ воображалъ, что ему было по крайней мѣрѣ 200 лѣтъ; онъ охотно позволялъ трунить надъ собой насчетъ хозяйской дочери, и даже въ одномъ дрянномъ кабакѣ, когда потребовали, чтобъ онъ пилъ за здоровье дамы своего сердца, онъ съ разными знаками и подмигиваніями выпилъ за здравіе прелестной дѣвушки, которой имя начиналось съ буквы Д... Теперь вы знаете Сима Тэппертейта (который отправился между тѣмъ завтракать) именно столько, сколько нужно для знакомства съ нимъ.
Завтракъ былъ солидный, сытный. Кромѣ обыкновенно употребляемаго чая съ принадлежностями, столъ трещалъ подъ гнетомъ превосходнаго ростбифа, окорока первой величины и нѣсколькихъ іоркширскихъ пироговъ. Тутъ же стояла кружка изъ красной глины, нѣсколько сходная съ старымъ слесаремъ; на обнаженномъ темени ея находилась красивая бѣлая пѣна, соотвѣтствовавшая парику Габріеля и заставлявшая предполагать въ кружкѣ отличное пиво, сваренное дома. Но гораздо драгоцѣннѣе пива или іоркширскихъ пироговъ, или окорока, или ростбифа, или чего-нибудь другого, доставляемаго землей, водой и воздухомъ для пищи и питья, была дочь слесаря, занимавшая верхній конецъ стола и распоряжавшаяся завтракомъ. Передъ ея темными глазами даже ростбифъ превращался въ ничто; передъ блескомъ красоты ея хмѣль и солодъ теряли всякое достоинство.
Но отцы никогда не должны цѣловать своихъ дочерей въ присутствіи молодыхъ мужчинъ. Это слишкомъ! Человѣкъ можетъ переносить многое, но все имѣетъ свои границы. Такъ думалъ Симъ Типпертейтъ, когда Габріель прижалъ розовыя губки дочери къ своимъ губамъ -- прижалъ эти губки, которыя всякій день были очень близки отъ Сима и въ то же время были такъ далеки отъ него! Симъ уважалъ своего хозяина, однакожъ пожелалъ, чтобъ іоркширскій пирогъ остановился у него въ горлѣ.
-- Папенька,-- сказала дѣвушка послѣ этого привѣтствія, когда всѣ усѣлись за столъ:--правда ли, что я слышала сегодня ночью?..
-- Совѣршенная правда, моя милая, совершенная правда.
-- Я слышала, что, подъѣзжая къ Лондону, вы нашли на дорогѣ молодого мистера Меггера, ограбленнаго и раненаго.
-- Да, это былъ мистеръ Эдвардъ. Подлѣ него стоялъ Бэрнеби, изо всѣхъ силъ крича о помощи. Хорошо еще, что такъ случилось, потому что дорога уединенна, и притомъ было поздно, ночь холодна, бѣдный Бэрнеби отъ ужаса и удивленія помѣшался въ умѣ болѣе обыкновеннаго, и молодой джентльменъ легко могъ бы умереть.
-- Ужасно и подумать объ этомъ!-- воскликнула дочь Габріеля, содрогаясь.-- Но какъ вы узнали его?
-- Да,-- отвѣчалъ слесарь:-- я не зналъ его, никогда не видывалъ, хоть и часто слыхалъ о немъ. Я отвезъ его къ мистриссъ Годжъ; она лишь только взглянула на него, тотчасъ же сказала мнѣ все.
-- Миссъ Эмма придетъ въ отчаяніе, если узнаетъ объ этомъ, батюшка, особенно когда разскажутъ ей все съ преувеличеніями, какъ обыкновенно разсказываются подобныя вещи.
-- Посуди же, чему подвергаются люди, одаренные сострадательнымъ сердцемъ,-- сказалъ слесарь.-- Миссъ Эмма, какъ сказали мнѣ люди въ "Кроличьей-Засѣкѣ", очень неохотно отправилась съ своимъ дядей въ маскарадъ въ Карлейль-Гоузъ. И я, глупая голова, вмѣсто того, чтобъ ѣхать спать, переговоривъ съ мистриссъ Годжъ, бѣгу туда, уговариваю пріятеля своего, швейцара, чтобъ онъ впустилъ меня, надѣваю маску и домино и вмѣшиваюсь въ толпу посѣтителей.
-- Какъ это похоже на васъ, батюшка!-- воскликнула Долли, обвивая отца прекрасною свою рукою и цѣлуя его съ жаромъ.
-- Совершенно похоже на меня!-- повторилъ Габріель, повидимому, съ досадой, но въ самомъ дѣлѣ обрадованный похвалой и гордясь своего рѣшимостью.-- Совершенно похоже на меня... такъ сказала и мать твоя. Но какъ бы то ни было я вмѣшался въ толпу, и меня за это порядкомъ потолкали, пощипали и помучили безпрестаннымъ пискомъ: "Развѣ ты меня не знаешь?", "Я узналъ тебя" и всею этой безсмыслицей, которая достигала до ушей моихъ. Впрочемъ, я ходилъ бы тамъ и теперь, не нашедши того, кого надо было, еслибъ не увидѣлъ въ небольшой боковой комнаткѣ молодую дѣвушку, которая сняла отъ жара маску.
-- Это была она?-- поспѣшно спросила дочь.
-- Да, она,-- отвѣчалъ слесарь:-- едва я шепнулъ ей о случившемся, такъ тихо, милая Долли, и почти съ такою же нѣжностью, съ какого развѣ только ты могла бы это сдѣлать, какъ она вскрикнула глухо и упала въ обморокъ.
-- Что жъ вы сдѣлали?.. Что потомъ?
-- Потомъ налетѣли маски съ ужаснымъ шумомъ, визгомъ, гамомъ, и я почиталъ себя счастливымъ, что могъ ускользнуть отъ нихъ,-- отвѣчалъ слесарь.-- А что случилось, когда я пришелъ домой, это ты сама можешь себѣ представить, если не слыхала. Ахъ, это бѣдное сердце, которое никогда не выздоровѣетъ... Подай-ка мнѣ Тоби, душенька.
Этотъ Тоби быль именно та кружка, о которой мы говорили уже выше. Слесарь, до сихъ поръ сражавшійся безъ устали съ кушаньями, приложилъ теперь губы къ доброжелательному челу почтенной старой кружки и до тѣхъ поръ потягивалъ ея содержаніе, приподнимая все выше и выше, пока Тоби остановился, наконецъ, головой на носу его. Слесарь чмокнулъ тогда губами и съ нѣжностью поставилъ кружку опять на столъ.
Хотя Симъ Тэппертейтъ и не участвовалъ въ этомъ разговоръ, потому что никто не обращался къ нему, однакожъ онъ безпрестанно обнаруживалъ такіе знаки удивленія, какіе казались ему сообразнѣйшими для болѣе выгодной игры своего всепобѣждающаго взора. А такъ какъ онъ почелъ послѣднее дѣйствіе слесаря особенно благопріятнымъ случаемъ, чтобы пустить свои глаза въ маневры противъ Долли (которая, по его мнѣнію, смотрѣла на него въ нѣмомъ удивленіи), то началъ коверкать и вертѣть всю физіономію свою, особенно же глаза, такъ ужасно и неестественно, что Габріель, случайно взглянувъ на него, остановился отъ удивленія посреди своей усладительной работы
-- Ба, чортъ возьми!. Что сдѣлалось съ этимъ парнемъ?-- вскричалъ онъ.-- Не подавился ли ты?
-- Кто?-- спросилъ Симъ немного презрительно.
-- Кто? Да ты, чортъ возьми!-- отвѣчалъ хозяинъ.-- Что за дурацкая манера корчить рожи за завтракомъ?
-- Корчить рожи, сэръ -- дѣло вкуса,-- сказалъ мистеръ Тэппертейтъ, нѣсколько смущенный, особенно тѣмъ, что и дочь слесаря засмѣялась.
-- Симъ,-- возразилъ Габріель, хохоча во все горло.-- Не будь дуракомъ, потому что я охотнѣе желалъ бы видѣть тебя въ полномъ умѣ. Эти молодые люди,-- прибавилъ онъ, обратясь къ дочери: вѣчно выдумываютъ какую-нибудь глупость. Вотъ, вчера вечеромъ, напримѣръ, былъ опять споръ между Джоемъ Уиллитомъ и старымъ Джономъ -- хоть и нельзя сказать, чтобъ Джой былъ неправъ. Въ одно прекрасное утро онъ улетитъ изъ "Майскаго-Дерева", чтобы поискать счастья въ другомъ мѣстѣ... Ба, ба, ба! Это что, Долли? И ты начала гримасничать. Право, эти дѣвочки ни чѣмъ не лучше мальчишнкъ.
-- Это отъ того, сказала Долли то краснѣя, то блѣднѣя, что, безъ сомнѣнія, происходило отъ обжога:-- чай такъ горячъ...
Теппертейтъ вперилъ ужасно пристальный взглядъ въ четверть хлѣба, лежавшую на столѣ, и дышалъ тяжело.
-- И больше ничего?-- отвѣчалъ слесарь.-- Подлей еще молока. Да! Мнѣ жаль Джоя; онъ славный малый, и чѣмъ чаще его видишь, тѣмъ больше привязываешься къ нему. Но, вспомни мое слово,-- онъ убѣжитъ, убѣжитъ непремѣнно, онъ самъ сказывалъ мнѣ объ этомъ,.
-- Неуже-ли?-- воскликнула Долли слабымъ голосомъ.-- Неуже-ли его правда?
-- Развѣ чай все еще жжетъ тебя?-- спросилъ слесарь.
Но Долли прежде, чѣмъ могла отвѣчать, закашляла, и это былъ такой ужасный кашель, что слезы выступили на глазахъ ея. Простодушный слесарь ударилъ ее раза три по спинѣ и употреблялъ еще другія кроткія средства къ исцѣленію, какъ вдругъ отъ мистриссъ Уарденъ явилось посольство ко всѣмъ тѣмъ, до которыхъ могло оно касаться -- съ объявленіемъ, что она, послѣ испуга и тревогъ прошлой ночи, сдѣлалась очень нездорова и не можетъ встать съ постели, почему и требуетъ немедленной присылки маленькаго чайника съ крѣпко настоеннымъ чаемъ, нѣсколькихъ кусковъ пирога, ни слишкомъ большой тарелки съ мелко изрѣзаннымъ ростбифомъ и ветчиной, да протестантскій молитвенникъ въ двухъ томахъ, въ восьмушку. Подобно нѣкоторымъ другимъ женщинамъ, которыя въ древнія времена цвѣли въ Англіи, мистриссъ Уарденъ бывала очень благочестива, когда была не въ духѣ. Лишь только, бывало, придетъ она въ непріязненное отношеніе съ Габріелемъ,-- протестантскй молитвенникъ не выходитъ изъ рукъ ея.
Завтракавшіе знали по неоднократнымъ опытамъ, что значили подобныя требованія. Итакъ, тріумвираторъ всталъ и отправился: Долли -- присмотрѣть, чтобъ все было исполнено тотчасъ же: Габріель -- въ сарай, чтобъ исправить какое-то поврежденіе, случившееся съ повозкой; а Симъ въ мастерскую, унося съ собой свой пристальный взглядъ, хоть четверть хлѣба, на которую онъ смотрѣлъ, и осталась на столѣ.
Въ самомъ дѣлѣ, пристальный, окаменѣлый взглядъ его усиливался болѣе и болѣе, и когда Симъ повязалъ передникъ, этотъ взглядъ сдѣлался невыносимъ... Наконецъ, когда онъ прошелся нѣсколько разъ по мастерской съ сложенными на спинѣ руками, дѣлая притомъ исполинскіе шаги и оттолкнувъ ногой множество мелкихъ предметовъ, которые попадались на пути,-- губы его начали судорожно двигаться; потомъ на лицѣ проявилась мрачная насмѣшка, онъ улыбнулся и при этомъ воскликнулъ съ величайшимъ презрѣніемъ: "Джой!"
-- Я смотрѣлъ на нее, когда она говорила объ этомъ человѣкѣ,-- сказалъ онъ:-- и, безъ сомнѣнія, это смутило ее... Джой!.
Онъ снова пустился ходить взадъ и впередъ, но еще скорѣе и еще болѣе исполинскими шагами; иногда останавливался, чтобъ взглянуть на свои ноги, иногда, чтобъ такъ сказать лягнуть ими и еще вскрикнуть: "Джой!" Спустя съ четверть часа, онъ надѣлъ опять свой бумажный колпакъ и попробовалъ приняться за работу. Нѣтъ, работа не клеилась.
-- Сегодня я не буду ничего дѣлать,-- сказалъ мистеръ Тэппертейтъ, бросивъ работу:-- буду только точить. Навострю всѣ ножи, ножницы и топоры. Это сообразно съ расположеніемъ моего духа... Джой!
Урр--р-р-р-р-р-р! Точильный камень скоро былъ приведенъ въ движеніе, и искры потоками посыпались изъ него. Это было прекрасное занятіе для разгоряченнаго воображенія.
Урр--р-р-р-р-р-р!
-- Что-нибудь да будетъ изъ этого!-- сказалъ мистеръ Тэппертейтъ, останавливая колесо, какъ бы отдыхая отъ торжества и отирая потъ рукавомъ.-- Что-нибудь да окажется же послѣ этого. Надѣюсь, что не прольется кровь человѣческая...
Урр--р-р-р-р-р-р!