Толпа черни съ самаго начала собранія раздѣлилась на четыре отряда: лондонскій, вестминстерскій, соутворкскій и шотландскій. Такъ какъ каждый изъ этихъ отрядовъ опять подраздѣлялся на разные корпуса, и корпуса эти были разставлены въ видѣ различныхъ фигуръ, то общій порядокъ, кромѣ немногихъ главныхъ лицъ и предводителей, былъ такъ непонятенъ толпѣ, какъ обширный планъ сраженія бываетъ непонятенъ простому солдату на полѣ битвы. Однакожъ, тутъ была своя метода; ибо въ очень короткое время, когда они двинулись, масса раздробилась на три большія отдѣленія и была готова перейти рѣку по различнымъ мостамъ и отдѣльными отрядами явиться передъ Нижнею Палатою.
Во главѣ того отдѣленія, которое по Вестминстерскому мосту приближалось къ поприщу своихъ подвиговъ, находился лордъ Джорджъ Гордонъ, имѣя по правую руку подлѣ себя Гашфорда и окруженный нѣсколькими архи-негодяями самой презрѣнной наружности, составлявшими родъ его генеральнаго штаба. Начальство надъ второю толпою, которой дорога лежала черезъ Блекфрайерсъ, поручено было особому комитету человѣкъ изъ двѣнадцати, между тѣмъ, какъ третья, которая должна была проходить черезъ Лондонскій Мостъ и по главнымъ улицамъ, чтобъ граждане лучше могли разглядѣть и оцѣнить ея числительную силу и рѣшительныя намѣренія, предводима была Симономъ Тэппертейтомъ (вмѣстѣ съ нѣкоторыми подчиненными офицерами, избранными изъ братства Бульдоговъ), палачомъ Денни, Гогомъ и нѣкоторыми другими.
По отданіи команды, двинулся каждый изъ этихъ большихъ корпусовъ въ назначенную ему улицу и шелъ въ совершенномъ порядкѣ и глубокой тишинѣ. Тотъ, который проходилъ по старому городу, столь превосходилъ другихъ числомъ и протяженіемъ, что, когда задніе ряды его тронулись съ мѣста, передніе были уже на четыре англійскія мили впереди, хотя они шли по трое въ рядъ и плотно слѣдовали другъ за другомъ.
Впереди этой толпы, между Гогомъ и палачомъ, шелъ Бэрнеби. Въ восторгѣ отъ новости своего положенія, онъ забылъ весь остальной міръ; лицо его пылало, глаза сіяли восхищеніемъ; онъ не примѣчалъ тяжести большого знамени, которое несъ, и только глядѣлъ, какъ оно блистало на солнцѣ, и прислушивался къ его шуму на лѣтнемъ вѣтрѣ. Такъ выступалъ онъ гордый, счастливый, и былъ единственнымъ радостнымъ, беззаботнымъ твореніемъ во всей этой сумятицѣ.
-- Ну, что ты на это скажешь?-- спросилъ Гогъ, когда они проходили по загроможденнымъ тѣснотой улицамъ и смотрѣли на окна, набитыя головами зрителей.-- Они всѣ выглядываютъ посмотрѣть на наши знамена и флаги! А, Бэрнеби? Ее правда ли? Вѣдь ты важнѣе всѣхъ въ нашей кучѣ! Тезѣ достался самый большой флагъ и самыи красивый. Никто не сравняется съ Бэрнеби. Глаза всѣхъ смотрятъ на Бэрнеби. Ха, ха, ха!
-- Полно шумѣть, братъ,-- ворчалъ палачъ, поглядывая съ досадою на Бэрнеби.-- Надѣюсь, онъ не воображаетъ, что больше нечего дѣлать, какъ только носить этотъ синій лоскутъ подобно мальчишкѣ въ крестномъ ходу. Готовъ ты драться, а? Я тебѣ говорю,-- промолвилъ онъ, сурово толкнувь локтемъ Бэрнеби.-- Что ты выпучилъ глаза-то?
Бэрнеби взглянулъ на свое зна.мя и посмотрѣлъ съ безсмысленнымъ видомъ сперва на спрашивающаго, потомъ на Гога.
-- По твоему онъ не разумѣетъ,-- сказалъ послѣдній.-- Погоди, я ему растолкую. Бэрнеби, старый товарищъ, послушай-ка.
-- Слушаю,-- сказалъ Бэрнеби, робко озираясь: -- хотѣлъ бы только увидѣть ее гдѣ-нибудь.
-- Кого увидѣть?-- проворчалъ палачъ.-- Надѣсь, ты не влюбленъ, братъ? Такихъ исторій намъ здѣсь не нужно, понимаешь? мы знать не хотимъ про любовныя дѣла.
-- Какъ бы она обрадовалась, еслибъ посмотрѣла теперь на меня, не правда ли, Гогъ?-- сказалъ Бэрнеби.-- Развѣ не весело бъ ей было, когда бъ она увидала меня впереди толпы? Она вскрикнула бы отъ радости, я ужъ знаю это. Да гдѣ же она? Какъ нарочно, когда я всего красивѣе, она на меня не смотритъ; а что мнѣ за радость, если ея тутъ нѣтъ?
-- Что? Что онъ тамъ за дичь несетъ?-- спросилъ мистеръ Денни съ досадою и величайшимъ презрѣніемъ.-- Между нами, кажется, нѣтъ чувствительныхъ молодцовъ?
-- Не безпокойся, братъ,-- воскликнулъ Гогъ:-- онъ говоритъ про свою мать.
-- Про свою... что?-- спросилъ мистеръ Денни, прибавивъ доброе ругательство
-- Про свою мать.
-- Такъ я связался съ этимъ отрядомъ и пошелъ на славный день за тѣмъ, чтобъ слушать, какъ взрослые ребята бредятъ о матеряхъ!-- ворчалъ мистеръ Денни въ сильномъ негодованіи.-- Подумать, что человѣкъ толкуетъ о любовницѣ, ужъ довольно гадко, а то еще объ матеряхъ!..-- Тутъ его неудовольствіе возрасло до такой степени, что онъ плюнулъ и не сказалъ больше ни слова.
-- Бэрнеби правъ!-- воскликнулъ Гогъ, помирая со смѣху.-- Я то же скажу. Слушай, удалецъ. Если ты здѣсь ея не видишь, такъ это оттого, что я позаботился о ней и послалъ полдюжины молодцовъ, каждаго съ синимъ знаменемъ (только и вполовину не такимъ красивымъ, какъ у тебя), чтобъ ее въ полномъ парадѣ отвести въ большой домъ, гдѣ вокругъ висятъ яркія золотыя и серебряныя знамена и все, что тебѣ угодно; тамъ станетъ она ждать, пока ты придешь, и ни въ чемъ не будетъ нуждаться.
-- А!-- сказалъ Бэрнеби, съ сіяющимъ лицомъ.-- Точно? Правда? Это весело слышать. Вотъ славно-то! Добрый Гогъ!
-- Это еще ничего передъ тѣмъ, что будетъ! Ей-Богу!-- отвѣчалъ Гогъ, мигая Денни, который смотрѣлъ съ великимъ удивленіемъ на новаго товарища.
-- Въ самомъ дѣлѣ, ничего?-- вскричалъ Бэрнеби.
-- Совершенно ничего,-- сказалъ Гогъ.-- Деньги, дорогія шляпы съ перьями, красные кафтаны съ золотыми шнурками, чудеснѣйшія вещи какія бывали, есть и будутъ когда-нибудь на свѣтѣ, достанутся намъ, если мы будемъ вѣрны тому знатному господину,-- добрѣйшему въ свѣтѣ человѣку,-- проносимъ и отстоимъ дня съ два наши знамена. Только это намъ и нужно сдѣлать.
-- Только это?-- воскликнулъ Бэрнеби съ сверкающимъ взоромъ, крѣпче прижавъ свое знамя.-- Ну, ужъ я ручаюсь, что не дамъ у себя отнять знамя. Ты отдалъ его въ хорошія руки. Ты вѣдь меня знаешь, Гогъ? Ни одинъ человѣкъ не отниметъ его у меня.
-- Славно сказано!-- вскричалъ Гогъ.-- Браво! Да онъ все еще мой старинный, храбрый Бэрнеби, съ которымъ мы много, много разъ прыгали и лазили вмѣстѣ;-- я зналъ, что не ошибся въ Бэрнеби. Развѣ ты не видишь, дружище,-- прибавилъ онъ шопотомъ, отбѣжавъ въ другую сторону къ Денни:-- что малый-то дикарь, полусумасшедшій, котораго можно повернуть на что хочешь, если умѣешь взяться за него, какъ надобно. Не гляди на его шутовство,-- онъ, когда дойдетъ до дѣла, стоитъ дюжины человѣкъ: можешь самъ увѣриться, попробуй только съ нимъ побороться. Предоставь ужъ его мнѣ и скоро увидишь, годенъ онъ къ чему-нибудь или нѣтъ.
Мистеръ Денни принялъ эти объяснительныя замѣчанія со всевозможными киваньями и примигиваніями и съ той минуты обходился съ Бэрнеби снисходительнѣе. Гогъ значительно прижалъ указательный палецъ къ носу и вернулся на прежнее мѣсто, послѣ чего они продолжали маршировать молча.
Былъ часъ третій по полудни, когда три огромныя толпы сошлись у Вестминстера и, соединясь въ одну необъятную массу, испустили страшный вопль. Это служило не только возвѣщеніемъ ихъ присутствія, но и сигналомъ для тѣхъ, кому слѣдовало знать, что пора завладѣть дворами обѣихъ палатъ, разными крыльцами, равно какъ и лѣстницами галлерей. На эти-то послѣднія бросились Гогъ и Денни; Бэрнеби тоже съ ними бросился, отдавъ знамя одному изъ ихъ толпы, остановившемуся съ нимъ у наружной двери.
Такъ какъ слѣдовавшіе сзади напирали, то волна людей донесла ихъ до дверей галлереи, откуда уже, при всемъ желаніи, нельзя имъ было воротиться, потому что масса запрудила входы. Обыкновенно, желая изобразить страшную тѣсноту, говорятъ: хоть по головамъ ходи. На этотъ разъ въ самомъ дѣлѣ было такъ; человѣкъ, какимъ-нибудь образомъ попадавшійся въ давку и находившійся въ явной опасности быть замятымъ, вскарабкивался на плеча сосѣда и пробирался по людскимъ головамъ и шапкамъ на открытую улицу; такой путь лежалъ ему вдоль всей длинной галлереи и двухъ лѣстницъ. На улицѣ, впрочемъ, было не просторнѣе; корзина, кинутая на народъ, скакала съ головы на голову, съ плеча на плечо, и перекатывалась такимъ образомъ черезъ всѣхъ, пока, наконецъ, исчезала, ни разу не упавъ между людей и не доставъ до полу.
Черезъ эти-то страшныя толпы черня, которыя, безъ сомнѣнія, заключали въ себѣ изрѣдка и нѣсколько честныхъ ревнителей, но по большей части состояли изъ настоящаго отребія и сора Лондона, обильно распложавшагося отъ дурныхъ уголовныхъ законовъ, дурныхъ тюремныхъ учрежденій и наивозможно скверной полиціи,-- принуждены были силою продираться всѣ члены Верхней и Нижней Палаты, которые не имѣли предосторожности заблаговременно быть на своихъ мѣстахъ. Народъ останавливался и обдиралъ ихъ кареты, отламывалъ колеса, разбивалъ въ мелкіе куски каретныя окна, отрывалъ дверцы, стаскивалъ кучеровъ, лакеевъ и господъ съ ихъ мѣстъ и каталъ ихъ по пыли. Лордовъ, депутатовъ и епископскихъ сановниковъ, безъ большого различія лицъ и партій, толкали, рвали и топтали ногами, перекидывали по всѣмъ возможнымъ степенямъ оскорбленія изъ рукъ въ руки и, наконецъ, отпускали къ сочленамъ въ такомъ состояніи, что платья ихъ мотались лоскутьями, парики съ косами были сбиты, сами они безъ языка и дыханія съ ногъ до головы покрыты пудрою, которая кулаками выколочена была изъ волосъ ихъ. Одинъ лордь такъ долго находился въ рукахъ черни, что пэры уже рѣшились и собрались было сдѣлать in corpore вылазку для его освобожденія, какъ онъ, къ счастью, явился среди нихъ, но до того измятый и запачканный, что самые короткіе знакомые насилу узнавали его. Шумъ и волненіе возрастали ежеминутно. Воздухъ гремѣлъ проклятіями, воемъ и отчаянными воплями. Сволочь безъ отдыха неистовствовала и ревѣла, какъ разъяренное чудовище, какимъ и въ самомъ дѣлѣ была, и.всякое новое буйство, ею дѣлаемое, служило лишь къ увеличенію ея бѣшенства.
Во внутренности палаты, дѣла приняли еще грознѣйшій видъ. Лордъ Джорджъ, передъ которымъ выступалъ человѣкъ, несшій чудовищное прошеніе на носилкахъ по галлереѣ, до двери палаты, гдѣ двое парламентскихъ служителей приняли его и втащили на столъ, чтобъ представить членамъ,-- лордъ Джорджъ заранѣе занялъ свое мѣсто, прежде чѣмъ ораторъ успѣлъ прочесть обычную молитву. Какъ проводники его ворвались вмѣстѣ съ нимъ, то галлерея и входы мгновенно наполнялись; такимъ образомъ, члены еще разъ были атакованы не только дорогою на улицахъ, но и внутри самой палаты, между тѣмъ, какъ суматоха и внутри, и извнѣ была такъ велика, что желавшіе говорить не могли разслышать собственныхъ словъ, не только уже посовѣтоваться о наилучшихъ способахъ противъ этой дерзости, и ободрить другъ друга къ мужественному и твердому сопротивленію. Всякій разъ, какъ новоприбывшій членъ съ изорваннымъ платьемъ и растрепанными волосами продирался сквозь тѣсноту въ сѣняхъ, раздавался громкій крикъ торжества; какъ скоро дверь палаты осторожно полуотворялась, чтобъ впустить его, и можно было бѣгло заглянуть внутрь, мятежники, какъ дикіе звѣри при видѣ добычи, становились еще злѣе и неистовѣе и рвались ко входу такъ, что замки и запоры вертѣлись на своимъ петляхъ, и самыя перекладины дрожали.
Посѣтительскую галлерею, находившуюся непосредственно за дверью палаты, велѣно было запереть при первомъ извѣстіи о бунтѣ; въ ней никого и не было: только лордъ Джорджъ садился тамъ по временамъ, чтобъ удобнѣе добираться до ведущей въ нее лѣстницы и сообщать народу извѣстія о происходившемъ внутри. На этой лѣстницѣ помѣстились -- Бэрнеби, Гогъ и Денни. Она состояла изъ двухъ короткихъ, крутыхъ и узкихъ подъемовъ, которые, идя паралельно между собою, приводили черезъ двѣ маленькія двери въ низкій, выходящій на галлерею проходъ. Между ними былъ родъ слуховаго окна безъ рамы, для пропуска свѣта и воздуха въ лежащія подъ нимъ футовъ на восемьнадцать или на двадцать внизу сѣни.
На одномъ изъ этихъ маленькихъ подъемовъ,-- не на томъ, гдѣ время отъ времени появлялся лордъ Джорджъ, а на другомъ -- стоялъ Гашфордъ съ своей привычною, уничиженною миною, облокотись на перила и подперши голову ладонью. Какъ скоро онъ сколько-нибудь мѣнялъ это положеніе,-- хотя бь самымъ легкимъ движеніемъ руки,-- бунтъ начиналъ возрастать не только вокругъ него, но и внизу въ сѣняхъ, откуда, безъ сомнѣнія, постоянно слѣдилъ за нимъ кто-нибудь, служившій телеграфомъ для прочихъ.
-- Тише!-- вскричалъ Гогъ голосомъ, который громко раздался даже среди сумятицы и шума, когда лордъ Джорджъ показался на лѣстницѣ.-- Новости! Новости отъ милорда!
Шумъ, однако, не переставалъ до тѣхъ поръ, пока не оглянулся Гашфордъ. Тогда вдругъ все затихло, даже въ народѣ, который до того толпился на внѣшнихъ крыльцахъ и на прочихъ лѣстницахъ, что нельзя было ничего ни слышать, ни видѣть, но которому, несмотря на то, знакъ былъ переданъ съ удивительною скоростію.
-- Джентльмены,-- сказалъ лордъ Джорджъ, блѣдный и встревоженный:-- надобно быть твердыми. Они говорятъ объ отсрочкѣ, но мы не должны соглашаться ни на какую отсрочку. Они говорятъ, что назначатъ докладъ нашему прошенію въ будущій четвергъ, но мы должны требовать доклада теперь же. Въ эту минуту грозитъ намъ бѣда, но мы должны и будемъ настаивать.
-- Должны и будемъ настаивать!-- повторила толпа. Онъ поклонился при привѣтственныхъ и другихъ крикахъ, ушелъ и тотчасъ снова воротился. Опять кивокъ Гашфорда, и опять мертвая тишина.
-- Джентльмены, я боюсь,-- сказалъ онъ этотъ разъ:-- что мы имѣемъ мало причинъ надѣяться на помощь парламента. Но мы сами должны пособить своимъ тягостямъ, мы должны еще держать митингъ, мы должны возложить наше упованіе на Промыслъ, и онъ благословитъ наши усилія.
Рѣчь эта, нѣсколько умѣреннѣе прежней, была принята не столь благосклонно. Когда шумъ и негодованіе достигли вершины, лордъ опять воротился и извѣстилъ, что тревога распространилась на нѣсколько миль въ окружности, и если король услышитъ о такомь многолюдномъ собраніи, то онъ не сомнѣвается, что его величество пришлетъ именное повелѣніе уступить ихъ требованіямъ; такимъ образомъ продолжалъ онъ съ дѣтскою нерѣшительностью, отличавшею всѣ поступки его, говорить и кривляться, какъ вдругъ два господина показались у двери, гдѣ онъ стоялъ, и протѣснились къ нему, выставивъ себя народу, потому что спустились на одну или на двѣ ступени.
Такая смѣлость удивила толпу. Не менѣе поразило чернь, когда одинъ изъ господъ, обратясь къ лорду Джорджу, громкимъ голосомъ, но совершенно спокойно и хладнокровно сказалъ:
-- Потрудитесь, милордъ, сказать этимъ людямъ, что я генералъ Конуэ, о которомъ они услышатъ; что я дѣлаю оппозицію противъ всѣхъ ихъ и вашихъ мѣръ. И солдатъ, можете вы имъ прибавить, и стану шпагою защищать неприкосновенность этой палаты. Вы видите, милордъ, что члены парламента всѣ вооружены сегодня; вы знаете, что входъ въ палату узокъ, и должны также знать, что не одинъ человѣкъ изъ насъ твердо рѣшился защищать этотъ входъ до послѣдней крайности, что многіе изъ вашихъ приверженцевъ падутъ, если будутъ упорствовать въ своемъ домогательствѣ. Подумайте, что вы дѣлаете.
-- И я, милордъ Джорджъ,-- сказалъ другой господинъ, обращаясь къ нему такимъ же образомъ:-- и я прошу сказать имъ отъ меня, полковника Гордона, вашего близкаго родственника: если кто-нибудь изъ этой толпы, которой ревъ едва не оглушилъ насъ, переступитъ порогъ Нижней Палаты, то клянусь, что въ ту же самую минуту я вонжу мою шпагу -- не ему, а вамъ въ сердце.
Съ этими словами они отошли, обратясь лицомъ къ народу, взяли растерявшагося джентльмена подъ-руки, ввели его за собою и затворили дверь, которую тотчасъ замкнули и загородили изнутри.
Все это произошло такъ быстро, и храбрый, рѣшительный поступокъ двухъ джентльменовъ,-- людей уже не молодыхъ,-- подѣйствовалъ такъ значительно, что толпа затрепетала и перекидывалась между собою нерѣшительными, робкими взглядами. Многіе старались выбраться за ворота; нѣкоторые изъ самыхъ трусливыхъ кричали, что всего благоразумнѣе вернуться домой, и просили стоявшихъ позади посторониться; словомъ, паническій страхъ и смущеніе стремительно возрастали. Такъ Гашфордъ шепнулъ что-то на ухо Гогу.
-- Что это!-- заревѣлъ Гогъ черни.-- Зачѣмъ уходить? гдѣ же вамъ приличнѣе мѣсто, какъ не здѣсь, ребята? Хорошій прыжокь къ этимъ дверямъ, да внизъ -- и дѣло кончено. Маршъ! Трусы могутъ отступить, а прочіе пусть смотрятъ, кто первый махнетъ черезъ порогъ. Сюда! Смотрите!
Не тратя ни минуты, онъ стремглавъ кинулся по периламъ внизъ въ сѣни. Едва успѣлъ онъ стать на землю, какъ Бэрнеби очутился уже подлѣ него. Члены палаты, просившіе и заклинавшіе народъ разойтись, удалились; обѣ толпы ринулись съ громкимъ крикомъ къ дверямъ и не на шутку осадили палату.
Въ ту минуту, когда вторичное нападеніе столкнуло было мятежниковъ съ тѣми, которые внутри приготовились къ защитѣ, при чемъ надлежало ожидать большаго ущерба въ людяхъ и сильнаго кровопролитія,-- задніе вдругъ отступили, и изъ устъ въ уста пронеслась вѣсть, что водою посланъ ботъ за солдатами, которые ужъ строятся по улицѣ. Испуганные, что на нихъ нападутъ въ узкихъ проходахъ, куда они такъ тѣсно набились, они столь же стремительно бросились вонъ, какъ прежде бросились туда. Такъ какъ вся толпа поспѣшно кинулась назадъ, то увлекла съ лбою Гога и Бэрнеби; возясь и барахтаясь, попирая ногами упавшихъ и сами будучи попираемы въ свою очередь, бунтовщики высыпали съ ними на открытую улицу, куда поспѣшно прибылъ сильный отрядъ гвардіи, пѣшей и конной, и такъ скоро очищалъ передъ собою дорогу, что народъ будто таялъ передъ каждымъ его шагомъ.
-- Стой!-- раздалась команда, и солдаты стройно вытянулись по улицѣ. Бунтовщики, усталые и замученные отъ послѣдняго напряженія, также построились довольно безпорядочно. Командующій офицеръ проворйо прискакалъ на опорожненное мѣсто между двумя толпами, сопровождаемый магистратскимъ членомъ и чиновникомъ Нижней Палаты, къ услугамъ которымъ спѣшились два кавалериста. Законъ о возмущеніи былъ прочитанъ, но никто не трогался съ мѣста.
Въ самомъ переднемъ ряду инсургентовъ стояли Гогъ и Бэрнеби одинъ подлѣ другого. Послѣднему, когда онъ выбѣгалъ на улицу, кто-то воткнулъ въ руку драгоцѣнное знамя, и теперь, когда онъ, обернувъ его около древка и держа въ рукѣ, приготовился защищаться, оно казалось огромною дубиною. Если кто-нибудь вѣрилъ отъ всего сердца и отъ всей души, что сражается за правое дѣло и обязанъ до послѣдней крайности оставаться вѣренъ своему предводителю,-- то, безъ сомнѣпія, это былъ Бэрнеби.
Послѣ тщетной попытки быть выслушаннымъ, магистратскій членъ далъ знакъ -- и конные гвардейцы поскакали на толпу. Но и послѣ того онъ продолжалъ скакать въ разныя стороны, уговаривая народъ разойтись; и хотя тяжелые камни полетѣли въ солдатъ, и нѣкоторыхъ жестоко поранили, однакожъ, имъ данъ былъ приказъ хватать только самыхъ упорныхъ бунтовщиковъ и прогонять народъ саблями и плашмя. Толпа на многихъ пунктахъ отступила передъ конницею, и гвардейцы, пользуясь выгодною минутою, дѣлали быстрые успѣхи, какъ два или три человѣка, отрѣзанные отъ товарищей тѣснящимся вокругъ народомъ, поскакали прямо на Бэрнеби и Гога, которые, безъ сомнѣнія, были замѣчены, потому что двое только спрыгнули въ сѣни; они пробирались теперь съ нѣкоторымъ успѣхомъ къ Бэрнеби и Гогу и нанесли нѣсколько легкихъ ранъ тѣмъ, кто шумнѣе прочихъ загораживалъ имъ дорогу.
При видѣ расцарапанныхъ и окровавленныхъ лицъ, на минуту появлявшихся изъ толпы и потомъ снова исчезавшихъ въ тѣснотѣ, Бэрнеби блѣднѣлъ и чувствовалъ дурноту. Но онъ удерживалъ свой постъ, прижималъ еще крѣпче шестъ свой, пристально глядя на приближающагося солдата, кивалъ ему головою, между тѣмъ, какъ Гогъ съ угрюмымъ видомъ шепталъ ему что-то на ухо.
Солдатъ подвигался ближе и ставилъ на дыбы свою лошадь всякій разъ, какъ народъ тѣснился около него, грозя обрубить руки, хватавшіяся за узду и оттаскивавшія назадъ его лошадь, и зовя между тѣмъ за собою товарищей,-- а Бэрнеби все еще стоялъ и не отступалъ ни на пядень. Нѣкоторые кричали ему, чтобъ онъ бѣжалъ, другіе сомкнулись около него, чтобъ онъ не былъ захваченъ, какъ вдругъ древко полетѣло черезъ всѣ головы и въ минуту лошадь осталась безъ сѣдока.
Тогда они съ Гогомъ обратили тылъ и побѣжали; толпа разступилась, пропуская ихъ, и опять сомкнулась также скоро, чтобъ погоня была невозможна. Задыхаясь, пыхтя, вспотѣлые, запыленные и истощенные усталостью, они невредимо достигли берега, бросились со всевозможною поспѣшностью въ лодку и скоро были внѣ опасности.
Скользя по рѣкѣ, они услышали одобрительный крикъ народа и, подумавъ, что солдаты обращены въ бѣгство, положили на минуту весла, въ нерѣшимости, воротиться имъ или нѣтъ. Но толпы, побѣжавшія черезъ Вестминстерскій Мостъ, скоро убѣдили ихъ въ противномъ, и Гогъ справедливо полагалъ, что одобрительный крикъ раздался въ честь магистратскому члену, который, вѣроятно, обѣщалъ народу остановить солдатъ, съ условіемъ, если они тотчасъ же разойдутся по домамъ, и что они съ Бэрнеби безопаснѣе тамъ, гдѣ были. Поэтому имъ совѣтовали грести на Блэкфрайерсъ, причалить тамъ у моста и потомъ посмотрѣть, какъ лучше пробраться въ харчевню, гдѣ не только есть хорошее угощеніе и безопасный пріютъ, но гдѣ они встрѣтятъ и многихъ изъ своихъ товарищей. Бэрнеби согласился, и они начили грести въ Блэкфрайерсъ.
Они вышли на землю въ критическую минуту и еще, по счастію для нихъ, во-время. Пришедъ во Флитстритъ, они увидѣли все въ чрезвычайной тревогѣ и, спросивъ о причинѣ, услышали, что сейчасъ проскакалъ отрядъ гвардейскихъ кавалеристовъ съ нѣсколькими плѣнниками, которыхъ они везли въ Ньюгетъ. Имъ отнюдь не было непріятно, что они такъ удачно избѣжали опасности; потому они не стали больше тратить времени на вопросы, а поспѣшили въ харчевню такъ скоро, какъ призналъ за лучшее Гогъ, чтобъ только не броситься никому въ глаза и не обратить на себя вниманія публики больше, нежели имъ того хотѣлось.