Народное возмущеніе бываетъ обыкновенно дѣломъ существъ очень таинственныхъ, особливо въ большомъ городѣ. Немногіе могутъ сказать, откуда оно происходитъ и куда стремится. Столь же внезапно, какъ собирается, разсыпается оно, и столь же трудно открыть его источники, какъ источники моря; параллель на этомъ не останавливается, ибо океанъ не такъ прихотливъ и невѣренъ, не такъ страшенъ, безсмысленъ и жестокъ, какъ народное возстаніе.
Люди, которые въ пятницу утромъ надѣлали безпокойствъ въ Вестминстерѣ, а вечеромъ произвели разрушеніе въ Уарвикъ-Стритѣ и Дюкъ-Стритѣ, были вообще одни и тѣ же. Исключая случайное приращеніе, какое обыкновенно получаетъ всякое сборище въ городѣ, гдѣ всегда есть толпа праздной и злой сволочи,-- въ томъ и другомъ мѣстѣ дѣйствовала одинаковая масса. Однако, послѣ обѣда, они разсѣялись по разнымъ направленіямъ, не условливаясь сойтись опять, безъ опредѣленнаго плана и цѣли и, сколько они знали, въ самомъ дѣлѣ безъ надежды на будущее соединеніе.
Въ трактирѣ, который, какъ мы видѣли, составлялъ какъ бы главную квартиру бунтовщиковъ, не собралось въ этотъ вечеръ и двѣнадцати человѣкъ. Иные спали въ конюшнѣ и пристройкахъ, иные въ трактирной комнатѣ, человѣка два или три въ постеляхъ. Остальные были тамъ, гдѣ обыкновенно бывали дома и жили. Но едва ли двадцать человѣкъ изъ лежавшихъ на полѣ, подъ плетнями и въ стогахъ сѣна, или поближе къ теплу кирпичныхъ заводовъ, имѣли привычку спать гдѣ-нибудь иначе, какъ подъ открытымъ небомъ. Что касается до различныхъ улицъ въ городѣ, то онѣ имѣли свое обыкновенное, ночное населеніе, обычную массу порока и нищеты -- не болѣе.
Однакожъ, опытъ одного вечера показалъ отважнымъ главамъ возмущенія, что имъ стоило лишь показаться на улицахъ, чтобъ тотчасъ быть окруженными толпами, которыхъ они могли удерживать вкупѣ только съ большею опасностью, трудомъ и усиліями, пока не нужна была ихъ непосредственная помощь. Овладѣвъ однажды этимъ секретаремъ, они почувствовали себя столь безопасными, какъ будто двадцать тысячъ человѣкъ, покорныхъ ихъ волѣ, постоянно окружали ихъ, и возымѣли такую самоувѣренность, какъ будто бы это было на самомъ дѣлѣ. Всю субботу провели они покойно. Въ воскресенье они болѣе приспособлялись къ тому, какъ бы держать своихъ людей подъ рукою, чтобъ они являлись на первый же призывъ, и старались поддерживать въ нихъ широкія надежды на тотъ день, когда состоится ихъ выступленіе.
-- Надѣюсь, однако,-- сказалъ Денни, съ громкимъ зѣвкомъ приподнимая въ воскресенье свое тѣло съ кучи соломы, служившей ему ночнымъ ложемъ, и обращаясь къ Гогу, съ головою, подпертою локтемъ:-- надѣюсь, что мистеръ Гашфордъ дастъ намъ немного покоя? Можетъ быть, ему бы хотѣлось видѣть насъ ужъ опять за работой, а?
-- Не его манера покидать этакое предпріятіе, будь покоенъ,-- проворчалъ Гогъ въ отвѣтъ.-- Только и у меня нѣтъ охоты ворочаться съ мѣста. Я одеревенѣлъ, какъ мертвецъ, и по всему тѣлу такъ весь исцарапанъ, будто вчера цѣлый день дрался съ дикими кошками.
-- У тебя очень много энтузіазма, вотъ что,-- сказалъ Денни, глядя съ величайшимъ удивленіемъ на всклокоченные волосы, свалявшуюся бороду, разодранныя руки и исцарапанное лицо дикаря, лежавшаго передъ нимъ. Экая отчаянная ты голова! Тебѣ во сто разъ больше достается, нежели нужно, потому что ты во всемъ хочешь быть первымъ и дѣлать больше, чѣмъ всѣ остальные.
-- Что до этого,-- отвѣчалъ Гогъ, отряхая свои космы и поглядывая на дверь конюшни, въ которой они лежали:-- такъ тамъ есть молодецъ, который мнѣ ни въ чемъ не уступятъ. Что я объ немъ говорилъ? Развѣ не говорилъ, что онъ стоитъ цѣлой дюжины, когда ты сомнѣвался на его счетъ?
Мистеръ Денни спокойно перевернулся и легъ на брюхо, подперши рукою бороду, такъ что принялъ одинаковое съ Гогомъ положеніе и сказалъ, также смотря на дверь конюшни:
-- Да, да, ты зналъ его, братъ, ты его зналъ. Вѣдь, кто же повѣритъ, если взглянетъ теперь на дѣтину, что онъ такой молодецъ! Не жалко ли, братъ, что онъ, вмѣсто того, чтобъ наслаждаться натуральнымъ сномъ и подкрѣплять себя на дальнѣйшія усилія въ нашемъ почтенномъ дѣлѣ, играетъ въ солдаты, какъ мальчишка? А опрятность-то его?-- сказалъ мистеръ Денни, не имѣвшій, конечно, причины сочувствовать человѣку, который такъ заботился объ этомъ предметѣ.-- Что у него за слабость эта чистоплотность! Нынче въ пять часовъ утра ужъ онъ у колодца, а вѣдь всякій подумалъ бы, что онъ вчера порядочно поработалъ, и въ этотъ часъ долженъ спать еще, какъ чурбанъ. Такъ нѣтъ, когда я проснулся на минуту или на двѣ, онъ ужъ у колодца, и еслибъ ты только видѣлъ, какъ онъ притыкалъ павлинье перо къ шляпѣ, управившись съ умываньемъ... Эхъ! Жаль, что это такой несовершенный характеръ; впрочемъ, самые лучшіе изъ насъ также несовершенны въ томъ или въ другомъ.
Предметомъ этой бесѣды и этихъ заключительныхъ замѣчаній, выговоренныхъ тономъ философскаго размышленія, былъ, какъ читатель догадывается, Бэрнеби, который, со знаменемъ въ рукѣ, на солнышкѣ стоялъ на караулѣ у отдаленной двери хлѣва, или ходилъ около нея взадъ и впередъ, слегка напѣвая что-то про себя и подлаживаясь подъ музыку нѣсколько звонкихъ церковныхъ колоколовъ. Стоялъ ли онъ смирно, опершись обѣими руками на шестъ, или, закинувъ флагъ черезъ плечо, медленно ходилъ взадъ и впередъ, тщательная уборка его скуднаго платья и прямая, ловкая осанка показывали, какое высокое понятіе имѣлъ онъ о важности своего поста и какъ развлекало это его и радовало. Гогу и его товарищу -- онъ, солнечное сіяніе и мирные звоны колоколовъ, которымъ онъ вторилъ своимъ пѣніемъ, показались блестящею, обрамленною дверьми и оттѣненною темнымъ хлѣвомъ картиною. Цѣлое составляло такую разительную противоположность съ ними, пока они на пукахъ соломы валялись въ своей отверженности и грязи, какъ пара нечистыхъ животныхъ, что они нѣсколько времени смотрѣли безмолвно и чувствовали себя почти пристыженными.
-- А!-- сказалъ, наконецъ, Гогъ, съ громкимъ смѣхомъ, выходя изъ этого страннаго созерцанія.-- Рѣдкій малый этотъ Бэрнеби, и дѣлаетъ больше всѣхъ насъ, не имѣя нужды такъ много спать, ѣсть и пить. Что же касается до игры въ солдаты, то вѣдь я его поставилъ на часы.
-- Такъ тутъ была цѣль и добрая цѣлъ, готовъ побожиться,-- отвѣчалъ Денни, ухмыляясь и сопровождая свои слова выразительнымъ проклятіемъ.-- Что же это такое, братъ?
-- Ну, вотъ видишь ли,-- сказалъ Гогъ, подкатываясь поближе:-- нашъ благородный капитанъ пришелъ вчера рано домой, порядочно накаченный джиномъ, и какъ мы съ тобою третьяго дня вечеромъ были тоже...
Денни взглянулъ туда, гдѣ Тэппертейтъ тяжело храпѣлъ, свернувшись въ клубокъ на связкѣ сѣна, и кивнулъ головою.
-- Нашъ благородный капитанъ,-- продолжалъ Гогъ, улыбнувшись еще разъ:-- нашъ благородный каштанъ и я придумали на завтра знатное дѣло; будетъ хорошая пожива.
-- Противъ папистовъ?-- спросилъ Денни, потирая руки.
-- Да, противъ папистовъ, по крайней мѣрѣ, противъ одного изъ нихъ, съ которымъ у меня и еще у двоихъ нашихъ есть счеты.
-- Ужъ не пріятель ли это мистера Гашфорда, о которомъ онъ разсказывалъ у меня дома, а?-- спросилъ Денни, трепеща отъ радостнаго ожиданія.
-- Именно,-- сказалъ Гогъ.
-- Такая ужъ тебѣ судьба,-- воскликнулъ мистеръ Деини, весело тряся его за руку:-- Вѣдь настоящая забава. Еслибъ у насъ были только отместки да обиды, да тому подобная матерія, мы вдвое бы шли скорѣе. Вотъ, что умно, то умно, право!
-- Ха, ха, ха! Капитанъ,-- прибавилъ Гогъ:-- сбирается подъ шумокъ увести дѣвушку и... и я тоже.
Мистеръ Денни принялъ эту часть признанія съ кислой миною, замѣтивъ, что онъ уже вообще по своимъ правиламъ не хочетъ имѣть никакого дѣла съ женщинами; что это ненадежныя, слабодушныя существа, на которыхъ нельзя никогда полагаться навѣрное, и которыя никогда двадцать четыре часа сряду не хотятъ одного и того же. Онъ долго бы и пространно разсуждалъ на эту большую тему, еслибъ ему не пришло въ голову спросить, какую связь имѣетъ это намѣреніе съ карауломъ Бэрнеби у двери, на что Гогъ осторожно отвѣчалъ такъ:
-- Да, вѣдь, люди, которыхъ мы замышляемъ навѣстить, были когда-то его друзьями, а я хорошо его знаю и увѣренъ, какъ скоро онъ замѣтитъ, что мы хотимъ сдѣлать имъ что-нибудь дурное, станетъ ужъ не за насъ, а за нихъ. Затѣмъ-то я ему натолковалъ (ужъ я давно его знаю), что лордъ Джорджъ выбралъ его караулить это мѣсто въ наше отсутствіе, что это большая честь и т. д.; вотъ онъ и стоитъ на часахъ и гордъ, будто генералъ. Ха, ха, ха! Что теперь скажешь? Отчаянная голова! Только смышленный, осторожный человѣкъ...
Мистеръ Денни разсыпался въ комплиментахъ ему и потомъ спросилъ:
-- А что касается до самаго предпріятія...
-- Объ этомъ ты узнаешь всѣ подробности отъ меня и отъ самого великаго капитана; видишь, онъ просыпается. Вставай, львиное сердце! Ха, ха! Развеселись-ко, да выпей. Опять на собаку, которая тебя укусила, капитанъ! Вели подать себѣ выпить! У меня подъ постелью зарыто довольно золотыхъ кубковъ и серебряныхъ подсвѣчниковъ,-- прибавилъ онъ, приподнявъ солому и указавъ на свѣжо-разрытую землю:-- чтобъ уплатить счетъ, будь тутъ хоть двадцать полныхъ бочекъ. Выпей, капитанъ!
Мистеръ Тэппертейтъ не очень весело принялъ эти совѣты, ибо двѣ пропьянствованныя ночи разслабили ему духъ и тѣло; онъ насилу держался на ногахъ. Съ помощью Гога удалось, однако, ему доплестись до колодца; напившись вдоволь холодной воды и выливъ обильное количество той же освѣжительной жидкости себѣ на голову и на лицо, онъ велѣлъ подать немного рому и молока и довольно аппетитно позавтракалъ этимъ невиннымъ напиткомъ съ сыромъ и нѣсколькими сухарями. Потомъ покойно расположился на землѣ подлѣ двухъ своихъ товарищей (завтракавшихъ по своему вкусу) и приготовился увѣдомить мистера Денни насчетъ завтрашняго предпріятія.
Что разговоръ ихъ былъ интересенъ, можно было судить по его продолжительности и по напряженному вниманію всѣхъ троихъ собесѣдниковъ. Что онъ не имѣлъ тягостно-серьезнаго характера, а оживленъ былъ разными заключавшимися въ самомъ предметѣ шутками, видно было изъ ихъ частаго, громкаго хохота, который приводилъ въ недоумѣніе Бэрнеби на его посту и заставлялъ удивляться ихъ легкомыслію. Но они не приглашали его къ себѣ, пока наѣлись, напились, выспались и поболтали нѣсколько часовъ, то есть, до тѣхъ поръ, пока смерклось; тогда сказали они ему, что хотятъ сдѣлать маленькій походъ по улицамъ,-- только чтобъ занять людей, потому что тогда былъ воскресный вечеръ, и публика иначе обманулась бы; тутъ же прибавили, что онъ можетъ, если хочетъ, идти съ ними.
Безъ малѣйшаго приготовленія, только захвативъ палки и поднявъ свои синія кокарды, выскочили они на улицу и безъ всякой опредѣленной цѣли, кромѣ того, чтобъ надѣлать какъ можно больше безпорядковъ, пустились наудачу. Какъ число ихъ ежеминутно возрастало, они скоро раздѣлились на толпы и, уговорясь скоро сойтись на мѣстахъ близъ Уэльбикъ-Стрита, отправились въ разныхъ направленіяхъ но городу. При самой большой толпѣ, которая и нарастала всѣхъ скорѣе, находились Гогъ и Бэрнеби. Эта толпа направилась по дорогѣ къ Мурфейльсу, гдѣ стояла богатая капелла, въ сосѣдствѣ которой, какъ они знали, жило также множество католическихъ семействъ.
Они начали съ католическихъ частныхъ домовъ и стали разбивать двери и окна; но, ломая всю мебель и оставляя однѣ голыя стѣны, искали въ каждомъ углу орудій разрушенія и оружія, молотковъ, кочергъ, топоровъ, пилъ и тому подобныхъ снарядовъ. Многіе изъ бунтовщиковъ надѣлали себѣ перевязей изъ веревокъ и носовыхъ платковъ и несли на нихъ эти оружія такъ открыто и непринужденно, какъ піонеры въ день сраженія. Въ этотъ вечеръ незамѣтно было ни малѣйшаго старанія переодѣваться и скрываться, и очень мало было ненависти и раздраженія. Изъ капеллъ уносили они даже алтари, скамейки, налои, церковные стулья и полы; изъ жилыхъ домовъ даже обои и лѣстницы. Эту воскресную вечернюю вылазку дѣлали они, какъ простые ремесленники, отправлявшіе извѣстную положенную имъ работу. Пятьдесятъ рѣшительныхъ человѣкъ могли бы ежеминутно обратить ихъ въ бѣгство; передъ однимъ взводомъ солдатъ разсѣялись бы они, какъ прахъ; но никто не мѣшалъ имъ, никакая власть ихъ не обуздывала и, выключая немногихъ испугавшихся людей, убѣжавшихъ при ихъ приближеніи, на нихъ такъ мало обращалось вниманія, какъ будто они отправляли какую-нибудь законную работу съ величайшею трезвостью и порядкомъ.
Такимъ то образомъ подвигались они къ своему условленному сборному мѣсту и разложили на полѣ большіе огни; наиболѣе цѣнную часть награбленнаго они оставляли себѣ, прочее жгли. Священническія украшенія, образа святыхъ, богатыя матеріи и уборы, сосуды алтарей и хозяйственныя вещи кидаемы были въ пламя и распространяли зарево по всей окрестности; а мятежники безпрестанно плясали, вопили и ревѣли вкругъ этихъ огней до тѣхъ поръ, пока уставали.
Когда главный корпусъ прошелъ по Уэльбикъ-Стриту, встрѣтили они Гашфорда, который былъ свидѣтелемъ ихъ дѣйствій и украдкою бродилъ взадъ и впередъ по мостовой. Такъ какъ онъ равнялся съ ними въ шагахъ и однакожъ не хотѣлъ, повидимому, ничего говорить, то Гогъ шепнулъ ему на ухо:
-- Что лучше ли, мистеръ?
-- Нѣтъ,-- сказалъ Гашфордъ.-- Ни мало.
-- Чего-жъ вы хотите отъ насъ?-- сказалъ Гогъ,-- Горячка никогда вдругъ не доходитъ до крайней степени. Надо, чтобъ она усиливалась постепенно.
-- Хотѣлось бы,-- сказалъ Гашфордъ, ущипнувъ его при этомъ за руку такъ зло, что слѣды остались на Гоговой кожѣ:-- хотѣлось бы, чтобъ въ вашихъ дѣлахъ было побольше смыслу. Дураки! Развѣ вы не можете развести огонь изъ чего-нибудь получше, нежели лоскутья и ветошки? Развѣ вы не можете спалить ничего цѣлаго?
-- Потерпите немножко, мистеръ!-- отвѣчалъ Гогъ.-- Повремените еще нѣсколько часовъ, тогда увидите. Смотрите завтра вечеромъ на небо, не замѣтите ли зарева...
Онъ воротился на свое мѣсто рядомъ съ Бернеби, и когда секретарь взглянулъ ему вслѣдъ, оба они уже исчезли въ толпѣ.