LIV.

Слѣдующій день привѣтствуемъ былъ радостнымъ звономъ колоколовъ и громомъ пушекъ изъ Тоуера: на многихъ колокольняхъ развѣвались знамена, происходили обычныя торжества въ честь королевскаго рожденія; каждый спѣшилъ къ дѣлу или къ удовольствію, какъ-будто въ городѣ царствовалъ самый совершенный порядокъ, и въ потаенныхъ мѣстахъ уже не тлѣлся полупотушенный пепелъ, который съ наступленіемъ ночи могъ снова вспыхнуть и распространить вокругъ ужасъ и опустошеніе. Главари бунта, ставшіе еще смѣлѣе отъ успѣха прошедшаго вечера и отъ награбленной добычи, тѣсно соединились между собою и думали только о томъ, какъ бы массу своихъ приверженцевъ столь глубоко запутать въ свое преступленіе, чтобъ никакая надежда на награду или прощеніе не могла ихъ побудить предать своихъ главнѣйшихъ союзниковъ въ руки правосудія

Въ самомъ дѣлѣ, сознаніе, что они зашли слишкомъ далеко и не должны ожидать прощенія, удерживало вкупѣ трусливыхъ столько же, какъ и отважныхъ. Многіе изъ тѣхъ, которые охотно бы выдали важнѣйшихъ возмутителей и стали бы противъ нихъ свидѣтельствовать, чувствовали, что отдѣлаться этимъ нѣтъ никакой надежды, ибо каждый ихъ поступокъ имѣлъ зрителями дюжины людей, непринимавшихъ ни малѣйшаго участія въ безпорядкахъ,-- людей, которые или въ отношеніи собственности, или собственнаго покоя, или даже личности своей, потерпѣли отъ своеволія толпы, которые, слѣдовательно, охотно пойдутъ въ свидѣтели, и которымъ само правительство повѣритъ больше, чѣмъ любому королевскому свидѣтелю {King's evidence называется показаніе, за которое преступнику прощается его вина. Кто дѣлаетъ это показаніе, того называютъ королевскимъ свидѣтелемъ.}. Многіе изъ такихъ покидали въ субботу утромъ свое обыкновенное ремесло; нѣкоторыхъ видѣли ихъ хозяева дѣятельными участниками въ грабежѣ; другіе знали, что ихъ станутъ подозрѣвать и гнать съ мѣста, когда они воротятся домой; иные отчаялись съ самаго начала и утѣшались грубой поговоркою: "если надо когда-нибудь болтаться на петлѣ, то лучше за корову, чѣмъ за теленка". Всѣ они надѣялись и полагали болѣе или менѣе, что правительство, исполненное ужасомъ, по ихъ мнѣнію, войдетъ напослѣдокъ въ переговоры съ ними и приметъ отъ нихъ условія. И кто изъ нихъ наиболѣе былъ сангвиникъ, разсуждалъ про себя, что, даже въ самомъ худшемъ случаѣ, они такъ многочисленны, что не могутъ бытъ всѣ наказаны, и что, слѣдовательно, онъ столько же, какъ и всякій другой, имѣетъ надежды избѣжать бѣды. Но большинство, которое не думало и не разсуждало, увлекалось своими необузданными страстями, нищетою, невѣжествомъ, радовалось бѣдствіямъ и питало надежду на добычу и грабежъ.

Еще замѣчательно одно обстоятельство: съ самой первой вспышки у Вестминстеръ-Галла исчезъ между бунтовщиками всякій слѣдъ порядка и условленнаго плана. Если они раздѣлялись на многія толпы и бѣжали по разнымъ кварталамъ города, то это дѣлалось по внушенію минуты. Каждая толпа возрастала на пути, какъ рѣки возрастаютъ въ продолженіе своего теченія въ море; возникали новые предводители, когда было нужно, исчезали, какъ скоро проходила нужда, и снова появлялись при первомъ кризисѣ. Каждое волненіе принимало свою форму и свою краску, смотря по минутнымъ обстоятельствамъ; случалось, что трезвые мастеровые, возвращаясь съ дневной работы, бросали наземь свои корзины съ инструментами и въ мигъ дѣлались тоже бунтовщиками; простые разсыльные мальчики дѣлали то же. Словомъ, всюду господствовала моральная зараза. Шумъ, тревога и волненіе для многихъ сотенъ людей имѣли прелесть неодолимую. Недугъ распространился какъ злокачественная горячка; прилипчивое безуміе, будто не достигши еще своей вершины, ежечасно захватывало новыя жертвы, и общество трепетало отъ его неистовства.

Былъ часъ третій по-полудни, когда Гашфордъ заглянулъ въ описанный въ предыдущей главѣ притонъ и, увидѣвъ тамъ только Денни съ Бэрнеби, спросилъ о Гогѣ.

-- Онъ вышелъ ужъ больше часа,-- отвѣчалъ ему Бэрнеби:-- и еще не возвращался.

-- Денни!-- сказалъ, улыбаясь, секретарь самымъ ласковымъ голосомъ, сѣвъ на боченокъ и положивъ одну ногу на другую.-- Денни!

Палачъ тотчасъ приподнялся и смотрѣлъ на него широко открытыми глазами.

-- Каково поживаешь, Денни?-- сказалъ Гашфордъ, кивнувъ ему головою.-- Надѣюсь, ты не пострадалъ отъ нашихъ послѣднихъ усилій, Денни?

-- Я всегда буду васъ поминать, мистеръ Гашфордъ,-- отвѣчалъ палачъ, глядя на него пристально: -- что ваша тихость растолкала бы хоть мертваго. Она,-- прибавилъ онъ,-- проворчавъ сквозь зубы проклятіе и все еще уставясь на него задумчиво:-- такъ страшно лукава!

-- Такъ понятна, не правда ли, Денни?

-- Понятна,-- отвѣчалъ онъ, почесавъ себѣ за ухомъ и устремивъ неподвижный взглядъ на секретаря;-- кажется, я чувствую ее во всѣхъ членахъ, мистеръ Гашфордъ.

-- Радуюсь, что у тебя такое тонкое чувство, и что мнѣ удается сдѣлать себя понятливымъ,-- сказалъ Гашфордъ тѣмъ же самымъ неизмѣннымъ тономъ.-- Гдѣ твой пріятель?

Мистеръ Денни оглянулся вокругъ, будто ожидая увидѣть его, спящаго на соломенной постели; потомъ вспомнилъ, что видѣлъ, какъ онъ вышелъ и отвѣчалъ:

-- Не знаю, куда онъ пошелъ, мистеръ Гашфордъ; я ужъ давно ждалъ его назадъ. Я думаю, намъ еще не пора приниматься за работу, мистеръ Гашфордъ?

-- Нѣтъ,-- сказалъ секретарь: -- кому же лучше знать объ этомъ, какъ не тебѣ? Какъ я могу тебѣ это сказать, Денни? Ты, знаешь, полный господинъ своихъ поступковъ и никому за нихъ не отвѣчаешь -- развѣ иногда закону, не правда ли?

Денни, котораго этотъ непринужденный и хладнокровный отвѣтъ совсѣмъ сбилъ съ толку, опять оправился, подумавъ о заключавшемся въ немъ намекѣ на его ремесло и указавъ на Бэрнеби, покачалъ мохнатою головою.

-- Тст!-- воскликнулъ Бэрнеби.

-- Эхъ, молчите объ этомъ, мистеръ Гашфордъ!-- сказалъ палачъ тихимъ голосомъ.-- Общій предразсудокъ, вы вѣчно забываете... Ну, Бэрнеби, пріятель, что тамъ?

-- Слышу, онъ идетъ,-- отвѣчалъ онъ.-- Слушай! Замѣчаешь что-нибудь? Это его походка! Ей-Богу! Я знаю его походку и походку его собаки,-- знаю. Трамъ, трамъ, патъ, патъ, оба они идутъ, ха, ха, ха!

-- Ну, вотъ они!-- воскликнулъ онъ радостно, пожимая обѣ руки Гогу и такъ нѣжно трепля его по плечу, какъ будто тотъ былъ не грубый оборванецъ, а одинъ изъ самыхъ любезныхъ людей.-- Вотъ онъ, и еще съ цѣлой кожей! Какъ я радъ, что онъ воротился, дружище Гогъ!

-- Будь я турокъ, если онъ каждый разъ встрѣчаетъ меня не усерднѣе, чѣмъ кто-нибудь другой, у кого цѣлъ разсудокъ,-- сказалъ Гогъ и пожалъ ему руку съ какой-то животной дружбою, такъ что странно было смотрѣть на это.-- Здоровъ ли ты, пріятель?

-- Радъ!-- вскричалъ Бэрнеби, махая шляпою.-- Ха, ха, ха! И веселъ также, Гогъ! И готовъ дѣлать что хочешь за доброе дѣло и за правду, и за добраго, ласковаго, блѣднаго господина -- за лорда, съ которымъ они такъ дурно обходятся... А? Гогъ?

-- Да,-- отвѣчалъ тотъ, опустивъ руки и посмотрѣвъ съ измѣнившимся лицомъ на Гашфорда, прежде чѣмъ заговорилъ съ нимъ.-- Добраго дня, мистеръ.

-- И тебѣ добраго дня,-- отвѣчалъ секретарь, положивъ одну ногу на другую и покачивая ею.-- И много добрыхъ дней, цѣлые годы, надѣюсь. Ты вспотѣлъ?

-- Вспотѣли бы и вы, мистеръ,-- сказалъ Гогъ, отирая потъ съ лица:-- если бъ бѣжали такъ же скоро, какъ я.

-- Такъ ты ужъ знаешь новость? Да, я такъ и думалъ, что ты объ ней услышишь.

-- Новость! Что за новость?

-- Развѣ ты не знаешь?-- воскликнулъ секретарь удивленнымъ тономъ, поднявъ брови.-- Боже мой! Такъ я первый знакомлю тебя всякій разъ съ отличными новостями. Видишь ли здѣсь вверху королевскій гербъ?-- спросилъ онъ съ усмѣшкою, вынувъ изъ кармана длинный листъ газеты, развернувъ его и показывая Гогу.

-- Вижу!-- сказалъ Гогъ.-- Что жъ мнѣ до него за дѣло?

-- Много дѣла. Это очень важно для тебя,-- отвѣчалъ секретарь.-- Прочти-ка.

-- Я ужъ сказалъ вамъ, когда мы въ первый разъ еще увидѣлись, что не умѣю читать!-- воскликнулъ Гогъ нетерпѣливо.-- Что жъ за дьявольщина тутъ написана?

-- Это объявленіе отъ государственнаго кабинета,-- сказалъ Гашфордъ:-- отъ сегодняшняго числа: тутъ обѣщается пятьсотъ фунтовъ награды -- пятьсотъ фунтовъ порядочная кучка денегъ и большое искушеніе для многихъ,-- пятьсотъ фунтовъ обѣщается тому, кто откроетъ главнаго виновника или главныхъ виновниковъ въ разореніи капеллъ въ субботу вечеромъ.

-- Больше ничего?-- сказалъ Гогъ съ равнодушнымъ видомъ.-- Это я ужъ зналъ.

-- Мнѣ бы должно догадаться, право, что ты ужъ зналъ это,-- сказалъ Гашфордъ съ улыбкою и опять сложилъ газету.-- Твой пріятель, могъ я подумать, да и подумалъ, вѣрно ужъ сказалъ тебѣ объ этомъ.

-- Мой пріятель!-- бормоталъ Гогъ, напрасно усиливаясь казаться удивленнымъ.-- Что за пріятель?

-- Ты думаешь, я не знаю, гдѣ ты былъ?-- возразилъ Гашфордъ, потирая руки и лукаво глядя на него.-- За какого же простака ты меня считаешь! Сказать тебѣ его имя?

-- Нѣтъ,-- сказалъ Гогъ, быстро взглянувъ на Денни.

-- Ты, вѣрно, слышалъ отъ него также,-- продолжалъ секретарь послѣ минутнаго молчанія: -- что бунтовщиковъ, которыхъ поймали, привели въ судъ и что нѣсколько очень усердныхъ свидѣтелей имѣли сумасшествіе выступить противъ нихъ. Между прочими,-- тутъ онъ заскрежеталъ зубами, будто желая насильно подавить жестокое слово, бывшее у него уже на языкѣ; потомъ сказалъ разстановисто:-- между прочими одинъ, смотрѣвшій на тревогу въ Уарвикъ-Стритѣ; католикъ, по имени Гэрдаль.

Гогъ хотѣлъ бы удержать его отъ произнесенія слова, но оно ужъ было сказано. Бэрнеби, услышавъ это имя, проворно обернулся къ нимъ.

-- На часы, на часы, храбрый Бэрнеби!-- вскричалъ Гогъ самымъ дикимъ и буйнымъ голосомъ, сунувъ ему въ руку знамя, которое онъ поставилъ было къ стѣнѣ.-- Ступай скорѣе на караулъ, потому что намъ пора въ поле. Вставай, Денни, и собирайся. Смотри, чтобъ никто не рылъ соломы въ моей постели, храбрый Бэрнеби; мы съ тобою знаемъ, что тамъ спрятано -- а? Ну, мистеръ, проворнѣе! Говорите скорѣе, что еще хотите сказать, потому что маленькій капитанъ и кучка нашихъ стоятъ уже въ нолѣ и ждутъ только насъ. Пароль -- "бодрый", лозунгъ -- "ударъ". Скорѣе!

Бэрнеби не могъ устоять противъ этой поспѣшности. Гнѣвъ и удивленіе снова исчезли съ его лица, какъ и слова изгладились изъ памяти, подобно дыханію на зеркалѣ. Онъ схватилъ оружіе, которое подалъ ему Гогъ, и снова гордо занялъ свой постъ у двери, откуда не могъ ихъ слышать.

-- Вы чуть было не испортили нашего плана, мистеръ,-- сказалъ Гогъ.-- И именно вы!

-- Кто жъ бы подумалъ, что онъ будетъ такъ твердъ?

-- Онъ часто такъ твердъ, то-есть не кулакомъ, это и вы знаете, а умомъ, какъ и вы сами или кто-нибудь другой,-- сказалъ Гогь.-- Денни, пора намъ тронуться; насъ ждутъ; за тѣмъ я и пришелъ. Подай мнѣ палку и перевязь. Хорошо! Пожалуйте мнѣ руку, мистеръ! Перебросьте мнѣ это черезъ плечо и застегните назади, сдѣлайте милость!

-- Торопливъ, какъ всегда!-- сказалъ секретарь, исполняя его просьбу.

-- Нынче надо быть торопливымъ; есть торопливая работа.

-- Неужели? Въ самомъ дѣлѣ?-- сказалъ Гашфордъ. Онъ произнесъ это съ такимъ притворнымъ, досаднымъ видомъ незнанія, что Гогъ, оглянувшись, посмотрѣлъ на него сердитымъ взоромъ и сказалъ:

-- Неужели! Въ самомъ дѣлѣ! Кому же знать лучше васъ, мистеръ, что первый важный шагъ, который мы должны сдѣлать, состоитъ въ томъ, чтобъ показать примѣръ на этихъ свидѣтеляхъ и отбить у всѣхъ охоту быть когда-нибудь свидѣтелями противъ насъ или противъ кого-нибудь изъ нашихъ?

-- Одного свидѣтеля мы уже знаемъ,-- замѣтилъ Гашфордъ съ выразительною усмѣшкою: -- ему столь же хорошо все извѣстно, какъ мнѣ или тебѣ.

-- Если вы разумѣете того же, о комъ и я думаю,-- отвѣчалъ Гогъ тихо:-- такъ я вамъ только скажу, что онъ такъ вѣрно и проворно обо всемъ узнаетъ, какъ...-- Тутъ онъ замолчалъ и оглянулся кругомъ, будто опасаясь, что извѣстный человѣкъ даже здѣсь его подслушиваетъ:-- какъ самъ... Господи помилуй. Кончили вы, мистеръ? Какъ вы мѣшкотны!

-- Ну, теперь крѣпко,-- сказалъ Гашфордъ, вставая.-- Я говорю, ты не замѣтилъ, чтобъ твой пріятель не одобрялъ нынѣшняго маленькаго похода? Ха, ха, ха! Это такъ идетъ къ политикѣ свидѣтеля, потому что, разъ ужъ дѣло начато, надобно и довести до конца. Такъ вы идете, а?

-- Идемъ, мистеръ!-- отвѣчалъ Гогъ.-- Нѣтъ ли у васъ еще намъ порученія?

-- О, сохрани Боже, нѣтъ,-- сказалъ Гашфордъ кротко.-- Никакого!

-- Ну, что же, идешь ты?-- сказалъ Гогъ, толкая ухмыляющагося Денни.

-- Разумѣется, иду, не правда ли, мистеръ Гашфордъ?-- сказалъ, смѣясь, палачъ.

Гашфордъ молчалъ съ минуту и не двигался съ мѣста, въ борьбѣ между осторожностью и злобою; потомъ сталъ между ними, положилъ каждому руку на плечо и прошепталъ:

-- Не забывайте, друзья мои -- я увѣренъ, вы не забудете -- нашего разговора намедни ночью у тебя на квартирѣ, Денни, объ извѣстной особѣ. Никакой милости, никакой пощады, ни одного камня на камнѣ не оставляйте въ его домѣ! Ни одной перекладины тамъ, гдѣ ее. положилъ архитекторъ! Огонь, говорятъ, хорошій слуга, но дурной господинъ. Сдѣлайте его господиномъ надъ нимъ; лучшаго онъ не стоитъ. Да, я увѣренъ, что вы будете тверды и рѣшительны; я увѣренъ, вы вспомните, что онъ жаждетъ крови вашей и всѣхъ вашихъ храбрыхъ товарищей. Если вы покажете себя когда-нибудь храбрыми людьми, то это нынче. Не правда ли, Денни? Не правда ли, Гогъ?

Оба они взглянули сперва на него, потомъ другъ на друга; наконецъ, разразились громкимъ хохотомъ, потрясли палки надъ головами, пожали ему руку и выбѣжали вонъ.

Когда они отошли немного, Гашфордъ послѣдовалъ за ними. Онъ могъ еще ихъ видѣть и спѣшилъ по направленію къ тѣмъ полямъ, гдѣ уже собрались ихъ товарищи. Гогъ оглянулся и кивнулъ головою Бэрнеби, который, въ восхищеніи отъ порученнаго ему караула, отвѣчалъ тѣмъ же и потомъ сталъ ходить взадъ и впередъ у двери конюшни, гдѣ его мѣрные шаги уже вытоптали дорожку. Когда же самъ Гашфордъ отошелъ уже далеко и въ послѣдній разъ оглянулся назадъ, онъ увидѣлъ Бэрнеби, все еще ходящаго взадъ и впередъ,-- преданнѣйшаго и довольнѣйшаго солдата, какой стоялъ когда либо на часахъ, съ сердцемъ, исполненнымъ честнаго чувства долга и съ рѣшительностью защищать свой постъ до послѣдней крайности.

Улыбаясь простотѣ бѣдняка, пустился Гашфордъ въ Уэльбекъ-Стритъ по другой дорогѣ, нежели та, по которой, какъ онъ зналъ, пошли мятежники. Пришедъ въ домъ лорда Джорджа Гордона, онъ сѣлъ за занавѣсомъ одного окна въ верхнемъ этажѣ и нетерпѣливо ждалъ ихъ прихода. Они такъ долго не показывались, что хоть онъ и зналъ, что они назначили себѣ этотъ путь, началъ уже опасаться, не перемѣнили ль они плана и не пошли ли по другой улицѣ. Но, наконецъ, ревъ ихъ голосовъ послышался поблизости, и скоро прошли они, тѣсно столпясь въ большую кучу.

Однакожъ, не всѣ они, какъ онъ скоро замѣтилъ, были въ одной толпѣ, а раздѣлились на четыре отряда, изъ которыхъ каждый останавливался передъ домомъ прокричать троекратный "виватъ"; предводители восклицали, куда они идутъ, и звали зрителей присоединиться къ нимъ. Первый отрядъ несъ вмѣсто знамени нѣсколько разныхъ вещей изъ капеллы въ Мурфейльдсѣ и громко объявилъ, что идетъ въ Чельзи, откуда воротится въ томъ же порядкѣ и зажжетъ потѣшные огни изъ набранной добычи. Второй отряда направлялся въ Уэппингъ, чтобъ разграбить тамъ капеллу, а третій съ тою же цѣлью шелъ въ Восточный Смитфейльдъ. Все это происходило среди бѣлаго, яснаго лѣтняго дня. Богатыя кареты и носилки останавливались, пропуская ихъ или поворачивали отъ нихъ назадъ; прохожіе жались къ сторонѣ у подъѣздовъ или стучались куда-нибудь въ двери, прося пріюта на нѣсколько минутъ; но никто не оказывалъ имъ ни малѣйшаго сопротивленія, и, какъ скоро они проходили, все опять шло обычнымъ порядкомъ.

Послѣдній отрядъ былъ четвертый, и его-то поджидалъ секретарь съ наибольшимъ нетерпѣніемъ. Наконецъ, онъ явился. Отрядъ этотъ былъ многочисленъ и состоялъ изъ отборныхъ людей; ибо, взглянувъ внизъ, Гашфордъ увидѣлъ многія коротко знакомыя, смотрящія кверху лица, Симона Тэппертейта, Гога и Денни впереди всѣхъ, разумѣется. Они остановились и прокричали "виватъ", подобно прочимъ, но уходя не сказали, куда отправляются. Гогъ только поднялъ кверху свою шляпу на палкѣ, кивнулъ одному зрителю на противоположной сторонѣ улицы и исчезъ.

Инстинктивно послѣдовалъ Гашфордъ по направленію этого киванья и увидѣлъ сэра Джона Честера, который, съ синею кокардою на шляпѣ, стоялъ на мостовой. Онъ приподнялъ эту шляпу дюйма на два надъ головою, чтобъ польстить толпѣ, и смотрѣлъ, красиво опершись на трость, привѣтливо улыбаясь, выказывая наилучшимъ образомъ станъ и одежду, такъ покойно, какъ только можно себѣ представить. Сметливый Гашфордъ видѣлъ, какъ онъ взглянулъ на Гога съ видомъ покровителя; у него уже не было глазъ для толпы, онъ устремилъ проницательный взглядъ на одного сэра Джона.

Тотъ стоялъ на одномъ мѣстѣ и въ одинаковомъ положеніи до тѣхъ поръ, пока послѣдній изъ бунтовщиковъ повернулъ за уголъ; тогда онъ осторожно снялъ синюю кокарду съ шляпы, тщательно спряталъ ее въ карманъ, чтобъ при первомъ случаѣ опять ею воспользоваться, освѣжился щепоткою табаку и закрылъ табакерку; потомъ тихо пошелъ дальше. Мимоѣзжая карета остановилась, и дамская рука опустила окно. Сэръ Джонъ тотчасъ опять снялъ шляпу. Послѣ минутнаго разговора, въ которомъ мятежники явно играли главную роль, онъ вошелъ въ карету и поѣхалъ вмѣстѣ съ дамою.

Секретарь усмѣхался, но имѣлъ другія мысли въ головѣ и скоро оставилъ этотъ предметъ. Ему подали обѣдъ; онъ отослалъ его, не дотронувшись; битыхъ четыре часа провелъ онъ, ходя взадъ и впередъ, посматривая на часы и напрасно пытаясь сѣсть и читать или заснуть. Когда стрѣлка показала ему, что прошло, наконецъ, столько-то времени, онъ украдкою взобрался на крышу дома, сѣлъ подлѣ слухового окна и смотрѣлъ, не оборачиваясь, на востокъ.

Не обращая вниманія на свѣжій воздухъ, обвѣвавшій его распаленное лицо, на веселые луга, отъ которыхъ отъ отворотился, на массы кровель и трубъ, на которыя глядѣлъ, на дымъ и восходящій туманъ, который тщетно усиливался проникнуть, на громкій крикъ дѣтей на ихъ вечернихъ играхъ, на отдаленный ропотъ и шумъ города, вдыханье легкаго деревенскаго воздуха; вѣявшаго мимо и умиравшаго отъ духоты въ Лондонѣ, онъ все глядѣлъ и глядѣлъ, нова стало темно; только далеко внизу подъ нимъ мерцали кое-гдѣ огоньки по улицамъ, и съ прибывающею темнотою онъ больше и больше напрягалъ зрѣніе и становился все нетерпѣливѣе.

-- Все еще нѣтъ ничего, кромѣ потемокъ, въ той сторонѣ! ворчалъ онъ безпокойно.-- Собака! Гдѣ же на небѣ зарево, которое ты мнѣ обѣщалъ?