Бэрнеби продолжалъ прохаживаться съ своимъ знаменемъ передъ дверью конюшни, радуясь, что опять остался одинъ, и вполнѣ наслаждаясь непривычнымъ покоемъ и тишиною. Послѣ оглушительнаго шума и тревогъ, въ какихъ протекли послѣдніе два дня, удовольствія уединенія и мира имѣли для него тысячекратную прелесть. Онъ чувствовалъ себя совершенно счастливымъ; и когда стоялъ, опершись на знамя, углубясь въ раздумье, радостная улыбка показалась на лицѣ у него, и свѣтлыя мысли мелькали въ головѣ.
Не думалъ ли онъ о ней, которой единственнымъ утѣшеніемъ былъ онъ и которую, самъ того не зная, повергъ онъ въ такое горькое страданіе, въ такую глубокую скорбь? О, разумѣется! Она стояла на переднемъ планѣ всѣхъ его веселыхъ надеждъ и гордыхъ мыслей. Къ ея счастію должна была послужить вся эта почесть и отличіе; радости и добыча для нея назначались. Въ какое восхищеніе придетъ сна, когда услышитъ о храбрости своего бѣдняжки сына!-- Ахъ! Это бы онъ зналъ, еслибъ Гогъ ему и не сказывалъ. И что за прекрасная вещь была мысль, что она живетъ такъ счастливо и съ такою гордостью (онъ ужъ рисовалъ въ воображеніи мину, съ какой она слушала разсказы о немъ) узнаетъ объ его почетной должности; что онъ смѣлѣйшій изъ смѣлыхъ и отъ всѣхъ прочихъ почтенъ величайшею довѣренностью. И когда, послѣ этихъ сшибокъ и побѣды добраго лорда надъ своими врагами, всѣ они опятъ заживутъ въ мирѣ, онъ съ матерью разбогатѣетъ, какъ весело будетъ разговаривать тогда объ этихъ безпокойныхъ временахъ, въ которыя онъ былъ великимъ воиномъ, когда они въ ту пору станутъ сидѣть одни одинехоньки въ темныхъ сумеркахъ, и у нея уже не будетъ причины мучительно заботиться о слѣдующемъ днѣ. Какъ отрадно будетъ сказать, что это сдѣлалъ онъ -- онъ, бѣдный полуумный Бэрнеби; потрепать ее по щекѣ и, весело улыбаясь, спросить: "Дуракъ ли еще я теперь, матушка, дуракъ ли я теперь?"
Съ облегченнымъ сердцемъ и глазами, блиставшими тѣмъ яснѣе, что ихъ омрачала на мигъ слеза радости, Бэрнеби бодро продолжалъ прохаживаться и стеречь свой постъ напѣвая веселую пѣсенку.
Грейфъ, неотлучный его товарищъ, который, бывало, любилъ лучше грѣться на солнышкѣ, предпочелъ сегодня ходить по конюшнѣ, гдѣ ему было много работы, потому что онъ то разрывалъ солому и пряталъ подъ нею разныя бездѣлки, которыя случайно оставались неприбранными, то осматривалъ Гогову постель, которая, казалось, особенно его прельщала. Нѣсколько разъ заглядывалъ Бэрнеби внутрь конюшни и кликалъ Грсйфа; тогда онъ подпрыгивалъ къ нему; но онъ дѣлалъ это только изъ уваженія къ слабости своего хозяина и скоро опять возвращался къ своимъ серьезнымъ занятіямъ: разбрасывалъ клювомъ солому и опять ее складывалъ, какъ будто шепталъ тайны на ухо землѣ и погребалъ ихъ въ ней, безпрестанно работая на подстилкѣ, а когда приходилъ Бэрнеби, притворялся, будто ни о чемъ не думаетъ и зѣваетъ только по сторонамъ. Однимъ словомъ, онъ въ этомъ случаѣ былъ замысловатѣе и скрытнѣе обыкновеннаго.
Какъ становилось уже поздно, то Бэрнеби, которому на караулѣ не запрещено было ѣсть и пить, даже оставлены были бутылка пива и корзина съ съѣстнымъ, рѣшился, наконецъ, закусить. Онъ сѣлъ на землѣ передъ дверью, положилъ на случай тревоги знамя себѣ на колѣни и кликнулъ Грейфа къ ужину.
Зову этому птица повиновалась очень проворно и кричала, посматривая на хозяина: "я дьяволъ, дьяволъ, Полли, чайникъ, протестантъ, прочь папство!" Послѣднюю поговорку выучилъ онъ у прекрасныхъ людей, съ которыми въ послѣднее время такъ много обращался; онъ умѣлъ произносить ее съ необыкновенною выразительностью.
-- Браво, Грейфъ!-- воскликнулъ Бэрнеби, давая ему самые лакомые куски.-- Славно сказано, старикъ!
-- Говори, что никогда не умрешь, бау, вау, вау, бодрѣе, веселѣе, Грейфъ, І'рейфъ, Грейфъ. Эй, эй! Мы всѣ пьемъ чай, я протестантъ, чайникъ, прочь папство!...-- кричалъ воронъ.
-- Да здравствуетъ Гордонъ, Грейфъ!-- сказалъ Бэрнеби.
Воронъ прилегъ головою къ землѣ и глядѣлъ искоса на хозяина, будто прося его "скажи-ко мнѣ это еще разъ!" Бэрнеби, который совершенно понялъ его желаніе, повторилъ фразу нѣсколько разъ. Птица слушала съ величайшимъ вниманіемъ, нѣсколько разъ повторила про себя тихо народный пароль, который уже знала, какъ будто сравнивая то и другое и смотря, не поможетъ ли старое затвердить новое; потомъ хлопала крыльями или каркала, и нѣсколько разъ съ какимъ-то отчаяніемъ и чрезвычайной досадой откупоривала множество пробокъ.
Бэрнеби былъ такъ занятъ своимъ любимцемъ, что сначала не замѣтилъ было приближеніе двухъ всадниковъ, которые, ѣдучи шагомъ, направлялись прямо къ его посту. Когда они находились отъ него еще почти въ пятидесяти ярдахъ, онъ, однако, замѣтилъ ихъ и, поспѣшно вскочивъ, велѣлъ Грейфу идти въ конюшню, а самъ оперся, по обыкновенію, обѣими руками на древко знамени и ждалъ, разсматривая, враги это или друзья.
Едва онъ расположился такимъ образомъ, какъ замѣтилъ, что подъѣзжающіе были господинъ съ слугою; почти въ ту же минуту онъ узналъ лорда Джорджа Гордона, снялъ шляпу и стоялъ передъ нимъ съ обнаженною головою, потупивъ глаза въ землю.
-- Здравствуй!-- сказалъ лордъ Джорджъ, не прежде остановивъ лошадь, какъ подъѣхалъ къ нему вплоть.-- Здорово!
-- Все покойно, сэръ, все хорошо и благополучно!-- воскликнулъ Бэрнеби.-- Нашихъ нѣтъ: они пошли вонъ по той дорогѣ. Большая куча!
-- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказалъ лордъ, глядя на него задумчиво.-- А ты?
-- О! Меня они оставили здѣсь присматривать... стоять на караулѣ... чтобъ все было цѣло, пока они воротятся. Я это и дѣлаю, ради васъ. Вы такой хорошій господинъ; добрый господинъ -- да. У васъ много непріятелей, да мы съ ними справимся, не бойтесь ничего!
-- Это что?-- сказалъ, лордъ Джорджъ, указывая пальцемъ на ворона, выглядывавшаго изъ конюшни, но все попрежнему смотрѣлъ задумчиво и, казалось, съ нѣкоторымъ смущеніемъ, на Бэрнеби.
-- Э, развѣ вы не знаете?-- отвѣчалъ Бэрнеби, захохотавъ отъ удивленія.-- Не знаете, кто это такой! Птица, разумѣется. Моя птица -- мой пріятель, Грейфъ.
-- Дьяволъ, чайникъ, Грейфъ, Полли, протестантъ -- прочь папство!-- закричалъ воронъ.-- Конечно,-- продолжалъ тихо Бэрнеби, положа руку на шею лошади лорда Джорджа:-- конечно, вы правы, что спрашиваете у меня, кто онъ, потому что часто и мнѣ кажется мудрено, а я ужъ привыкъ къ нему, когда подумаю, что онъ простая птица. Ха, ха, ха! Онъ мой братъ, мой Грейфъ, всегда со мною... всегда веселъ... всегда болтаетъ... а? Грейфъ?
Воронъ отвѣчалъ дружескимъ карканьемъ и, вспрыгнувъ на подставленную руку хозяина, слушалъ его ласки съ видомъ величайшаго равнодушія и повертывалъ, свои неугомонные, любопытные глаза то на лорда Джорджа, то на его слугу.
Лордъ Джорджъ въ смущеніи кусалъ себѣ ногти и глядѣлъ нѣсколько минутъ на Бэрнеби молча; потому крикнулъ слугѣ:
-- Поди сюда, Джонъ.
Джонъ Грюбэ приложилъ два пальца къ шляпѣ и подъѣхалъ.
-- Видалъ ты прежде когда-нибудь этого молодого человѣка?-- спросилъ его тихо господинъ.
-- Два раза, милордъ,-- сказалъ Джонъ.-- Я видѣлъ его прошедшую ночь и въ субботу промежъ толпы.
-- Какъ тебѣ... какъ тебѣ показалась его наружность, дика или странна?-- спросилъ, заикаясь лордъ Джорджъ.
-- Онъ помѣшанъ,-- сказалъ Джонъ отрывисто.
-- Почему жъ ты его считаешь за помѣшаннаго?-- сказалъ лордъ съ досадою.-- Не будь опрометчивъ на слова. Почему ты считаешь его за помѣшаннаго?
-- Милордъ,-- отвѣчалъ Джонъ Грюбэ:-- взгляните только на его платье, глаза, безпокойный видъ, послушайте, какъ онъ кричитъ "прочь папство!" Помѣшанный, милордъ!
-- Стало быть, если кто-нибудь одѣвается иначе, чѣмъ другой,-- возразилъ его господинъ гнѣвно, посмотрѣвъ на самого себя:-- и случайно въ своей наружности отличается отъ прочихъ людей, и если онъ случайно бываетъ поборникомъ великаго дѣла, отъ котораго отпадаютъ развращенные люди безъ религіи и вѣры, то за это надо объявить его помѣшаннымъ, не такъ ли?
-- Ужасно помѣшаннымъ, просто бѣшенымъ, милордъ,-- отвѣчалъ непоколебимый Джонъ.
-- И ты осмѣливаешься говорить это мнѣ въ глаза?-- воскликнулъ раздраженный господинъ.
-- Всякому, кто меня спроситъ,-- отвѣчалъ Джонъ.
-- Мистеръ Гашфордъ, вижу, былъ правъ,-- сказалъ лордъ Джорджъ;-- я было думалъ, что у него есть какой-нибудь предразсудокъ, хоти бы я долженъ лучше знать человѣка, подобнаго ему, чтобъ не думать этого!
-- Заступничества мистера Гашфорда я никогда не заслужу, милордъ,-- возразилъ Джонъ, почтительно приложивъ два пальца въ шляпѣ:-- да я и не хлопочу о томъ.
-- Ты дурной, крайне неблагодарный человѣкъ,-- сказалъ лордъ Джорджъ:-- шпіонъ, по всему, что я вижу. Мистеръ Гашфордъ совершенно правъ, и это мнѣ давно бы надобно замѣтить. Было несправедливо съ моей стороны держать тебя въ службѣ. Это было безмолвное оскорбленіе моего избраннаго и вѣрнаго друга, когда подумаю, чью сторону взялъ ты въ тотъ день, когда его обидѣли въ Вестминстерѣ! Ты оставишь мой домъ сегодня вечеромъ... нѣтъ, какъ скоро пріѣдемъ домой. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
-- Коли такъ, и то хорошо, милордъ. Пусть будетъ воля мистера Гашфорда. Что касается до моего шпіонства, милордъ, такъ вы вѣрно знаете меня хорошо и не можете подумать обо мнѣ что-нибудь такое. Я мало смыслю въ такихъ вещахъ. Мое дѣло оборонить слабаго отъ сильныхъ, одного отъ двухъ сотенъ и это всегда, надѣюсь, будетъ моимъ дѣломъ.
-- Довольно,-- отвѣчалъ лордъ Джорджъ, сдѣлавъ ему рукою знакъ удалиться.-- Я не хочу больше ничего слышать.
-- Если позволите мнѣ вымолвить еще слово, милордъ,-- возразилъ Джонъ Грюбэ:-- то я хотѣлъ бы предостеречь этого глупаго парня не стоять здѣсь одному. Прокламація теперь ужъ очень во многихъ рукахъ, и слишкомъ хорошо извѣстно, что онъ тутъ же замѣшанъ. Лучше бъ онъ сдѣлалъ, еслибъ пріискалъ себѣ безопасный уголъ, бѣдное созданье.
-- Слышишь, что говоритъ этотъ человѣкъ?-- воскликнулъ лордъ Джорджъ къ Бэрнеби, который съ изумленіемъ смотрѣлъ то на одного, то на другого во время этого разговора.-- Онъ полагаетъ, что ты боишься оставаться на своемъ посту, и что тебя, можетъ быть, насильно, противъ твоей воли, арестуютъ здѣсь. Что ты на это скажешь?
-- Я думаю, молодой человѣкъ.-- сказалъ Джонъ, выражаясь понятнѣе:-- что могутъ придти солдаты и схватитъ тебя; а если это случится, тебя, навѣрное, повѣсятъ за шею, пока ты умрешь... умрешь... умрешь. И, кажется, ты лучше бы сдѣлалъ, удалившись отсюда какъ можно скорѣе. Ботъ, что я говорю.
-- Онъ трусъ, Грейфъ, трусъ!-- воскликнулъ Бэрнеби, ссадивъ ворона на землю, и бросивъ знамя на плечо.-- Пусть ихъ придутъ! Да здравствуетъ Гордонъ! Пусть ихъ придутъ!
-- Да,-- сказалъ лордъ Джорджъ:-- пусть придутъ! Посмотримъ, кто-то осмѣлится атаковать такую силу, какова наша,-- священный союзъ цѣлаго народа. Онъ помѣшанный! ты славно отвѣчалъ, славно! Я горжусь, что командую такими людьми, какъ ты.
У Бэрнеби сердце запрыгало отъ радости, когда онъ услышалъ эти слова. Онъ взялъ руку лорда Джорджа и поднесъ ее къ губамъ, потрепалъ его лошадь по спинѣ и погладилъ, какъ будто любовь и удивленіе, какіе онъ питалъ къ ея господину, простирались и на лошадь, на которой тотъ ѣздилъ; потомъ развернулъ знамя, гордо пустилъ его развѣваться по воздуху и сталъ попрежнему ходить взадъ и впередъ.
Лордъ Джорджъ съ сверкающими взорами и пылающими щеками снялъ шляпу и, махнувъ ею нѣсколько разъ надъ головою, крикнулъ Бэрнеби торжественнымъ голосомъ "прощай!" потомъ весело поѣхалъ прочь, часто оглядываясь, чтобъ посмотрѣть, слѣдуетъ-ли за нимъ слуга. Честный Джонъ пришпорилъ своего коня и поѣхалъ за господиномъ, все-таки предостерегая Бэрнеби киваньями и знаками, которые онъ постоянно продолжалъ дѣлать, а Бэрнеби такъ же постоянно отвергать, пока извивы улицы скрыли одного изъ виду у другого.
Бэрнеби, который теперь получилъ еще высшее понятіе о важности своего поста, и который особеннымъ вниманіемъ и ободреніемъ своего начальника приведешь былъ въ энтузіазмъ, ходилъ взадъ и впередъ не столько въ бодрствующемъ состояніи, сколько въ сладкомъ опьяненіи. Не доставало еще одного только,-- чтобъ она увидѣла его теперь!
День проходилъ; жаръ его постепенно уступалъ мѣсто прохладѣ вечера; поднялся легкій вѣтерокъ, взвѣвая Бэрнеби длинные волосы и весело шумя флагомъ у него надъ головою. Воленъ и свѣжъ былъ этотъ звукъ, и совершенно гармонировалъ съ его внутреннимъ настроеніемъ. Онъ былъ счастливѣе, чѣмъ когда-нибудь.
Опершись на свое знамя, онъ смотрѣлъ прямо на заходящее солнце и съ улыбкою думалъ о томъ, что онъ въ эту минуту стережетъ зарытое золото, какъ вдали показались двое или трое людей, которые опрометью бѣжали къ дому и махали руками, какъ-бы побуждая жителей бѣжать отъ приближающейся опасности. Чѣмъ ближе подбѣгали они, тѣмъ серьезнѣе становились ихъ тѣлодвиженія, и едва были они на разстояніи слуха, какъ передній вскричалъ: "солдаты идутъ!"
При этихъ словахъ, Бэнебри подобралъ свое знамя и обернулъ его около древка. Сердце у него сильно билось, но о бѣгствѣ онъ думалъ такъ же мало, какъ шестъ, который держалъ въ рукѣ. Бѣглецы, его товарищи, увѣдомивъ его объ опасности, быстро пронеслись мимо въ домъ, гдѣ тотчасъ поднялась страшная тревога. Запирая поспѣшно двери и окна, они взглядами и знаками много разъ звали его къ себѣ и кричали, чтобъ онъ бѣжалъ опрометью; но онъ въ отвѣтъ только качалъ нетерпѣливо головою и тѣмъ тверже продолжалъ стоять на своемъ посту. Увидѣвъ, что его не уговоришь, они стали думать о собственномъ спасеніи; оставили въ домѣ одну только старуху и удалились, какъ могли скорѣе.
До сихъ поръ не видать еще было слѣда, чтобъ извѣстіе имѣло какую-нибудь болѣе основательную причину, кромѣ испуга принесшихъ его; но не прошло пяти минутъ послѣ опустѣнія трактира, какъ въ полѣ показалась толпа людей, которые,-- какъ можно было угадать по ихъ блестящему на солнцѣ оружію и правильной стройной походкѣ -- были солдаты. Очень скоро увидѣлъ Бэрнеби, что это сильный отрядъ пѣхотной гвардіи, при которомъ находились два господина въ партикулярномъ платьѣ и небольшая кучка кавалеріи; послѣдняя замыкала шествіе и состояла не больше, какъ изъ шести или восьми человѣкъ.
Они подавались впередъ ровно и безостановочно, не ускоряя шага, когда подходили ближе, не подымая крика и не обнаруживая никакой тревоги. Хоть это, какъ зналъ даже Бэрнеби, само собою разумѣется у регулярныхъ войскъ, однако, въ этой тишинѣ было нѣчто страшное и поразительное для человѣка, привыкшаго къ шуму и волненію нестройной толпы черни. Несмотря на то, онъ ни на волосъ не поколебался въ рѣшимости защищать свой постъ и безтрепетно смотрѣлъ впередъ.
Они вошли на дворъ и остановились. Командующій офицеръ послалъ вѣстового къ кавалеристамъ, изъ которыхъ одинъ подскакалъ къ нему. Они перемолвили нѣсколько словъ и посмотрѣли на Бэрнеби, который еще хорошо помнилъ человѣка, сброшеннаго имъ съ лошади въ Вестминстерѣ и теперь стоявшаго передъ его глазами. Скоро кавалеристъ былъ отпущенъ, отсалютоваль и воротился къ товарищамъ, которые стояли въ небольшомъ разстояніи.
Офицеръ скомандовалъ къ заряду. Тяжелое паденіе мускетовъ на землю и рѣзкій, торопливый шумъ шамполовъ въ дулахъ, были для Бэрнеби родъ облегченія, хотя онъ зналъ смертоносный смыслъ этого звука. Вслѣдъ за тѣмъ раздалась еще другая команда, и солдаты построились, человѣкъ за человѣкомъ, вокругъ дома и конюшенъ, такъ что совершенно окружили ихъ со всѣхъ сторонъ, на разстояніи около полдюжины ярдовъ. Кавалеристы попрежнему стояли отдѣльно.
Два господина въ партикулярномъ платьѣ, державшіеся нѣсколько поодаль, выѣхали теперь впередъ, по бокамъ офицера, вынули прокламацію, одинъ прочелъ ее, и потомъ офицеръ потребовалъ, чтобы Бэрнеби сдался.
Онъ не отвѣчалъ ни слова, а отступилъ въ дверь, у которой стоялъ на часахъ, и загородилъ ее знаменемъ. Царствовало глубокое молчаніе... Еще разъ потребовали отъ него сдачи.
Опять никакого отвѣта. Конечно, ему довольно было дѣла пробѣгать взадъ и впередъ глазами, чтобъ осматривать стоявшихъ передъ нимъ людей, проворно обдумать и рѣшить, котораго изъ нихъ прежде ударить, если они нападутъ на него. Однаго, стоявшаго въ серединѣ, онъ отмѣтилъ и рѣшился свалить этого молодца, хотъ бы его за то убили.
Опять мертвая тишина, и въ третій разъ тотъ же голосъ требуетъ сдачи.
Черезъ минуту, Бэрнеби уже отѣсненъ къ конюшню и колотитъ вокругъ себя, какъ бѣшеный. Двое лежатъ, простертые у его ногъ: одинъ, котораго онъ себѣ отмѣтилъ, упалъ первый... онъ успѣлъ подумать объ этомъ даже въ пылу схватки. Еще взмахъ, и еще свалился человѣкъ. Пересиленный, онъ наконецъ, упалъ, оглушенный тяжкимъ ударомъ приклада, бездыханный, и взятъ въ плѣнъ.
Крикъ удивленія, вырвавшійся у офицера, привелъ его нѣкоторымъ образомъ въ себя. Онъ оглянулся вокругъ. Грейфъ, во все время послѣ обѣда, пока вниманіе отъ него было отвлечено, работалъ съ напряженными силами, растаскалъ солому Гоговой постели и разрылъ голую землю своимъ желѣзно-крѣпкимъ клювомъ. Яма, по оплошности, была наполнена до краевъ и только немного засыпана землею. Золотыя чаши, ложки, подсвѣчники, золотыя гинеи, всѣ сокровища были наружи.
Солдаты взяли лопаты и мѣшокъ, вырыли все, что тамъ было набито, и набрали больше, нежели сколько могли снести два человѣка. Бэрнеби связали руки и ноги, обыскали его и обобрали все, что съ нимъ было. Двое солдатъ, которыхъ онъ сшибъ, уведены въ томъ же порядкѣ, съ какимъ все происходило. Наконецъ, онъ оставленъ въ конюшнѣ подъ карауломъ четырехъ человѣкъ съ примкнутыми штыками, между тѣмъ, какъ офицеръ лично производилъ обыскъ дома и другихъ, къ нему принадлежащихъ, строеній.
Скоро все было кончено. Солдаты опять построились на дворѣ; Бэрнеби вышелъ съ своимъ карауломъ и принужденъ стать тутъ же въ рядъ на оставленномъ для него мѣстечкѣ. Прочіе всѣ сомкнулись вкругъ него и такимъ образомъ выступили, ведя посрединѣ арестанта.
Когда они проходили по улицамъ, онъ замѣтилъ, что былъ предметомъ общаго любопытства; взглядывая вверху, на поспѣшномъ маршѣ, онъ видѣлъ, какъ зрители опаздывали подбѣгать къ окошкамъ и открывали рамы, чтобъ посмотрѣть ему вслѣдъ. Часто встрѣчалъ онъ лицо, пристально заглядывающее черезъ головы караула или сквозь руки тѣхъ, которые его вели, либо тянущееся съ фуры или каретныхъ козелъ; но больше не видѣлъ онъ ничего, окруженный столькими людьми. Даже уличный шумъ, казалось, примолкъ, и воздухъ знойно, удушливо обвѣвалъ его, какъ жаркое дыханіе раскаленной печи.
Разъ, два. Разъ, два. Головы прямо, плечи врядъ, человѣкь съ человѣкомъ шагъ въ шагъ, всѣ такъ стройно и правильно; никто не оглядывается; никто, казалось не думаетъ объ его присутствіи; онъ едва вѣрилъ, что онъ арестантъ. Но при этомъ словѣ, хоть онъ его только задумалъ, не произнося, чувствовалъ онъ оковы, царапающія тѣло, руки, связанныя назадъ, видѣлъ уже заряженное оружіе, уставленное противъ него, видѣлъ холодныя, бѣлыя, блистающія острія, на него направленныя такъ, что при одномъ взглядѣ на нихъ теперь, когда онъ связанъ и безпомощенъ, кровь быстрѣе пробѣгала по его жиламъ.