Въ ту же самую ночь -- происшествія такъ толпятся во времена потрясенія и возмущенія, что часто больше чѣмъ главнѣйшія событія цѣлой жизни совершаются въ теченіи однихъ сутокъ -- въ ту же самую ночь повезъ мистеръ Гэрдаль своего плѣнника, котораго связалъ съ помощію церковнослужителя и посадилъ на свою лошадь, въ Чигуэлль, откуда располагалъ переправиться въ Лондонъ, чтобъ представить убійцу прямо въ руки правосудія. Безпокойное состояніе города, какъ онъ зналъ, было достаточною побудительною причиною желать, чтобъ преступникъ еще до разсвѣта посаженъ былъ въ тюрьму, ибо никто не могъ ручаться за безопасность караулень и обыкновенныхъ мѣстъ ареста; вести же арестанта по улицамъ, когда народъ опять поднимется на ноги, было не только очень опаснымъ дѣломъ, но и прямымъ поводомъ къ попыткѣ освободить его. Велѣвъ церковнослужителю вести подъ узду лошадь, самъ онъ пошелъ пѣшкомъ подлѣ убійцы, и въ такомъ порядкѣ прибыли они въ село около полуночи.
Жители не спали и были на ногахъ, потому что опасались быть сожженными въ постеляхъ, и бодрствовали всѣ вмѣстѣ, ободряя и утѣшая другъ друга. Нѣкоторые изъ отважнѣйшихъ были вооружены и собрались на лугу въ кучу. Къ этимъ-то людямъ, которымъ Гэрдаль хорошо былъ знакомъ, обратился онъ, разсказавъ въ короткихъ словахъ свое приключеніе, съ просьбою пособить ему доставить преступника до зари въ Лондонъ.
Но ни одинъ изъ нихъ не осмѣливался пошевельнуть для него пальцемъ. Мятежники, проходя черезъ село, грозили самымъ страшнымъ мщеніемъ каждому, кто ему или другимъ католикамъ подастъ хотя малѣйшую помощь въ тушеніи пожара или въ другомъ чемъ-нибудь. Угроза была направлена на ихъ жизнь и на все, чѣмъ они владѣли. Они собрались для собственной защиты, и не могли подвергаться еще опасности, оказывая ему пособіе. Они сказали ему это, не безъ колебанія и сожалѣнія, держась поодаль отъ него и при лунномъ сіяніи смотря на призрачнаго всадника, который, опустивъ голову на грудь и надвинувъ шляпу на брови, неподвижно и нѣмо сидѣлъ на лошади.
Видя невозможность уговорить ихъ, послѣ того, чего насмотрѣлись они отъ ярости черни, мистеръ Гэрдаль просилъ позволить ему по крайней мѣрѣ самому дѣйствовать безпрепятственно, и ссудить ему только одну повозку и пару лошадей, какихъ можно было достать въ селѣ. И это удалось ему не безъ труда; но, наконецъ, они сказали, чтобъ онъ дѣлалъ, что хочетъ, лишь бы только ради Бога уѣзжалъ поскорѣе.
Онъ отдалъ церковнослужителю держать за узду лошадь, выдвинулъ собственными руками повозку и заложилъ бы также самъ лошадей, еслибъ сельскій почтальонъ -- добродушный, лѣнивый, беззаботный малый -- не тронулся хлопотами мистера Гэрдаля и, бросивъ вилы, которыми былъ вооруженъ, не побожился, что скорѣе дастъ себя мятежникамъ разорвать на мелкіе куски, нежели рѣшится сложа руки стоятъ и смотрѣть, какъ такой почтенный джентльменъ, который никого не обидѣлъ, будетъ въ такой крайности, и что онъ поможетъ ему по силамъ. Мистеръ Гэрдаль горячо пожалъ ему руку и благодарилъ отъ всего сердца. Черезъ пять минутъ карета была готова, и добрый лѣнтяй сидѣлъ на сѣдлѣ. Убійцу посадили въ экипажъ, подняли ширмы, церковнослужитель сѣлъ на козлы, а мистеръ Гэрдаль вскочилъ на лошадь и поѣхалъ подлѣ дверей повозки; такимъ образомъ середь ночи въ глубокой тишинѣ пустились они въ Лондонъ.
Страхъ былъ такъ великъ, что даже лошади, спасшіяся отъ пожара въ "Кроличьей-Засѣкѣ", не могли найти добраго человѣка, который далъ бы имъ пріютъ. Онѣ попались имъ на дорогѣ, щипля скудную траву; кучеръ сказалъ, что бѣдныя животныя сначала побѣжали было въ село, но были оттуда прогнаны, чтобъ народная месть не обрушилась на головы обывателей.
Чувство это не ограничивалось такими маленькими мѣстечками, какъ Чигуэлль, гдѣ жители были робки, необразованы и беззащитны. Подъѣзжая къ Лондону, встрѣтили они, въ туманномъ мерцаньи разсвѣта, много бѣдныхъ католическихъ семействъ, которыя, гонимыя угрозами и предостереженіями напуганныхъ сосѣдей пѣшкомъ покидали столицу и сказывали имъ, что для вывоза имущества не могли достать ни лошадей, ни экипажей и принуждены были побросать его и предоставить на милость или немилость черни. Подъ самымъ Лондономъ проѣхали они мимо одного дома, котораго владѣлецъ, небогатый католикъ, нанялъ себѣ экипажъ, чтобъ ночью вывести мебель и, заранѣе повытаскалъ всю ее на улицу, дожидаясь пріѣзда фуры и сберегая время на укладку. Но человѣкъ, съ которымъ онъ договорился объ этомъ, отказался сдержать слово: такъ напутали его огни въ эту ночь и видъ прошедшихъ передъ его домомъ бунтовщиковъ; бѣдный католикъ съ женою, дѣтьми и слугами сидѣлъ, трепеща, подлѣ своего имущества на открытой улицѣ, боясь разсвѣта и, однакожъ, не зная, куда дѣваться и что начать.
Точно то же, какъ они услышали, было съ общественными дѣлами. Паническій страхъ былъ такъ великъ, что почты и дилижансы боялись принимать пассажировъ, исповѣдывавшихъ католическую вѣру. Если они были знакомы извозчикамъ или признавались, что принадлежали къ этой вѣрѣ, ихъ не брали, хотя бы они давали даже большія суммы денегъ; и вчера еще жители боялись кланяться съ своими католическими знакомыми на улицѣ, чтобъ не быть замѣченными шпіонами. Одинъ кроткій старикъ -- священникъ, котораго капелла была разрушена, слабое, терпѣливое, беззащитное созданіе -- который кое-какъ брелъ одинехонекъ, чтобъ отойти нѣсколько миль пѣшкомъ отъ Лондона и потомъ попытать счастья у деревенскихъ извозчиковъ, сказалъ мистеру Гэрдалю, что едва ли онъ найдетъ судью, который осмѣлится по его жалобѣ посадить подъ арестъ преступника. Но несмотря на эти неутѣшительныя извѣстія, они продолжали путь и достигли Мэнніенъ-Гауза незадолго до восхода солнца.
Мистеръ Гэрдаль соскочилъ съ лошади; но въ ворота стучаться было не нужно, потому что они были настежь отворены, и у подъѣзда стоялъ полный старикъ Съ очень краснымъ или даже пурпуровымъ лицомъ, толкуя съ огорченнымъ и озабоченнымъ видомъ съ какою-то невидимою особою наверху, между тѣмъ, какъ привратникъ старался понемногу притворить ворота и отдѣлаться отъ него. Съ очень понятнымъ въ подобномъ дѣлѣ нетерпѣніемъ и горячностью подбѣжалъ мистеръ Гэрдаль и готовъ былъ начать говорить, какъ толстый старый джентльменъ предупредилъ его.
-- Милостивый государь,-- сказалъ онъ: -- пожалуйста, позвольте прежде мнѣ добиться отвѣта. Въ шестой разъ уже я здѣсь. Вчера былъ здѣсь пять разъ. Моему дому грозили разрушеніемъ. Нынче ночью и еще вчерашнюю ночь рѣшено было обратить его въ пепелъ, но, къ счастью, злодѣи были заняты еще гдѣ-то въ другомъ мѣстѣ. Сдѣлайте милость, позвольте мнѣ прежде добиться рѣшенія.
-- Милостивый государь,-- отвѣчалъ на это мистеръ Гэрдаль, качая головою:-- мой домъ ужъ обращенъ въ пепелъ. Но сохрани Боже васъ отъ подобной участи. Требуйте себѣ рѣшенія и кончайте поскорѣе изъ состраданія во мнѣ.
-- Вотъ, слышите-ль, милордъ?-- сказалъ старикъ, ступивъ на лѣстницу и обращаясь туда, откуда висѣла черезъ перила пола шлафрока.-- Здѣсь одинъ джентльменъ, у котораго домъ дѣйствительно сожженъ нынче ночью.
-- Боже мой, Боже мой!-- отвѣчалъ нетерпѣливый голосъ.-- Очень жалѣю, да что же мнѣ дѣлать? Не могу же я выстроить новый. Первый городской чиновникъ не можетъ ходить и строить обывателямъ новые дома, милостивый государь. Это явная безсмыслица, явная нелѣпость.
-- Но первый городской чиновникъ можетъ принять мѣры, чтобъ обыватели не нуждались въ постройкѣ новыхъ домовъ, если первый чиновникъ человѣкъ, а не соломенная кукла -- такъ ли, милордъ?-- воскликнулъ старый джентльменъ съ сердцемъ.
-- Вы не почтенны, сэръ,-- сказалъ лордъ-мэръ,-- то-есть, не почтительны, хотѣлъ я сказать.
-- Не почтителенъ, милордъ?-- возразилъ старый джентльменъ.-- Вчера я пять разъ былъ почтителенъ. Не могу же я быть всегда почтителенъ. Некогда разбирать почтительность, когда тутъ хотятъ разграбить домъ, когда приходится сгорѣть въ постели. Что жъ я стану дѣлать, милордъ? Получу ли я защиту?
-- Я вчера ужъ сказалъ вамъ, сэръ,-- отвѣчалъ лордъ-мэръ:-- что вы могли бы взять къ себѣ въ домъ альдермэна, если кто изъ нихъ пойдетъ къ вамъ.
-- На кой чортъ мнѣ вашъ альдермэнъ?-- сказалъ желчный старикъ.
-- Чтобъ отогнать народъ, сэръ,-- отвѣчалъ лордъ-мэръ.
-- О, Господи помилуй!-- завопилъ старый джентльменъ, отирая на лбу потъ съ трагикомическимъ видомъ.-- Альдерманомъ отогнать чернь! Да, милордъ, еслибъ это были грудные ребята, неужто вы думаете, они побоялись бы альдермэна! Не пожалуете ли вы сами?
-- Я?-- сказалъ лордъ-мэръ чрезвычайно выразительно.-- Разумѣется, нѣтъ.
-- Такъ что жъ я буду дѣлать?-- возразилъ старикъ.-- Развѣ я не гражданинъ Англіи? Развѣ я не вправѣ пользоваться благодѣяніями закона? Могу ли я найти покровительство за то, что плачу повинности королю?
-- Право, не знаю,-- сказалъ лордъ-мэръ.-- Какъ жаль, что вы католикъ! Зачѣмъ вы не протестантъ: тогда вы не попали бы въ такіе тиски! Право, не знаю, что тутъ дѣлать... За этими безпокойствами скрываются знатные люди... О, Боже мой! Что это за горе быть публичнымъ лицомъ! Побывайте какъ-нибудь днемъ нынче... Пособлю ли я вамъ, если я дамъ аллебардиста? Или вотъ правда, Филипсъ констабль -- ему нечего дѣлать -- онъ не слишкомъ старъ для человѣка, его лѣтъ, только слабъ ногами, и если вы его поставите въ окошку, онъ при свѣчахъ покажется очень молодъ и можетъ припугнуть народъ... О, Боже мой!.. хорошо, тамъ посмотримъ...
-- Стой!-- воскликнулъ мистеръ Гэрдаль, оттолкнувъ дверь, которую привратникъ затворялъ.--Милордъ мэръ, сдѣлайте одолженіе, не уходите. Со мною здѣсь человѣкъ, который двадцать восемь лѣтъ тому назадъ совершилъ убійство. Мое показаніе и присяга съ моей стороны дадутъ вамъ право отдать его подъ судъ. Мнѣ только нужно, покамѣстъ, посадить его въ надежное мѣсто. Малѣйшая отсрочка можетъ подать поводъ мятежникамъ освободить его.
-- О, Боже великій!-- вскричалъ лордъ-мэръ.-- Господи, помоги мнѣ... О Боже... хорошо... пожалуй... Знаете ли, за этими безпорядками скрываются знатные люди... Право, лучше оставьте...
-- Милордъ,-- сказалъ мистеръ Гэрдаль.-- Убитый былъ мой родной братъ; я наслѣдовалъ его имѣніе; тогда были злые языки, которые шептали, будто вина этого гнуснаго и безчеловѣчнаго дѣла лежитъ на мнѣ,-- на мнѣ, который любилъ его такъ нѣжно, какъ онъ знаетъ это на небесахъ. Наконецъ, послѣ всѣхъ этихъ лѣтъ неизвѣстности и горя, наступило время отмстить за него и обличить злодѣяніе, столь адское и коварное, что ему нѣтъ подобнаго. Каждая секунда отсрочки съ вашей стороны разрѣшаетъ оковы съ окровавленныхъ рукъ этого человѣка и можетъ послужить къ его освобожденію. Милордъ, я требую, чтобы вы выслушали меня и тотчасъ окончили это дѣло.
-- Господи Боже мой!-- воскликнулъ первый лондонскій чиновникъ.-- Теперь не должностные часы, понимаете?.. Дивлюсь вамъ... какъ это неучтиво съ вашей стороны... вы не должны... право, нѣтъ... Полагаю, вѣрно и вы католикъ?
-- Католикъ,-- сказалъ мистеръ І'эрдаль.
-- Господи помилуй! Кажется, люди нарочно дѣлаются католиками, чтобъ меня мучить и терзать!-- воскликнулъ лордъмэръ.-- Лучше бъ вы не приходили. Скоро, пожалуй, сожгутъ еще Мэншенъ-Гаузъ, и за это мы будемъ вамъ обязаны. Заприте арестанта, сэръ, отдайте его подъ караулъ... и... и пожалуйте въ подлежащій часъ. Тогда увидимъ!
Не успѣлъ мистеръ Гэрдаль отвѣтить, какъ дверь сильно захлопнулась, и застучалъ запоръ; лордъ-мэръ ушелъ въ спальню и всякое дальнѣйшее домогательство было безполезно. Двое просителей также пошли назадъ и были выпущены привратникомъ на улицу.
-- Такъ онъ всегда отдѣлывается,-- сказалъ старый джентльменъ.-- Я не могу добиться никакого удовлетворенія и никакой помощи. Что вы намѣрены дѣлать, сэръ?
-- Хочу попытаться гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ,-- отвѣчалъ мистеръ Гэрдаль, который сѣдъ между тѣмъ опять на лошадь.
-- Жалко мнѣ васъ, очень жалко: оно, впрочемъ, и натурально, потому что мы страдаемъ за общее дѣло,-- сказалъ старый джентльменъ.-- Пройдетъ еще ночь, и у меня ужъ, можетъ быть, не будетъ дома, куда бы я могъ пригласить васъ, и потому сдѣлаю это теперь, пока это въ моей власти. Но, какъ разсужу пообстоятельнѣе,-- продолжалъ онъ, запрятывая опять бумажникъ, который вынулъ было при этихъ словахъ.-- Лучше я вамъ не дамъ моего адреса, потому что, если его найдутъ у васъ, вы можете нажить себѣ непріятности. Лэнгдель -- мое имя, виноторговецъ и дистиллаторъ изъ Голнборнъ-Гилля; очень буду радъ, если навѣстите меня.
Мистеръ Гэрдаль поклонился и поѣхалъ подлѣ повозки, какъ прежде; теперь онъ думалъ побывать у сэра Джона Фильдинга, слывшаго смѣлымъ и дѣятельнымъ чиновникомъ, и твердо рѣшился, въ случаѣ, если на него нападутъ бунтовщики, скорѣе казнить убійцу собственными руками, чѣмъ позволить освободить его.
Однако, они достигли квартиры судьи безъ дальнѣйшихъ приключеній (ибо чернь была въ это время, какъ мы видѣли, занята важнѣйшими планами) и постучались въ двери. Какъ вообще ходилъ слухъ, что мятежники грозили сэру Джону Фильдингу, то куча сыщиковъ караулила его домъ цѣлую ночь. Одному изъ этихъ людей объяснилъ мистеръ Гэрдаль свою надобность, и какъ она показалась этому господину дѣломъ довольно значительнымъ, чтобъ разбудить для нея спавшаго судью, то онъ тотчасъ доставилъ ему удовлетвореніе.
Убійца былъ немедленно назначенъ въ Ньюгетъ, еще новое и незадолго съ большими издержками построенное зданіе, слывшее необыкновенно крѣпкимъ. Когда приказъ объ арестѣ былъ готовъ, трое сыщиковъ еще связали преступника (онъ, повидимому, усиливался въ каретѣ сдѣлать веревки попросторнѣе), завязали ему ротъ, чтобъ онъ не могъ кричатъ о помощи, если навстрѣчу имъ попадется какая-нибудь толпа мятежниковъ, и сѣвъ съ нимъ составляли сильное прикрытіе; однако, они также подняли ширмы, какъ-будто карета была порожняя, и велѣли мистеру Гэрдалю ѣхать напередъ, чтобъ онъ не привлекъ на себя вниманія и не казался принадлежащимъ къ экипажу.
Благоразуміе этого распоряженія скоро оправдалось, потому что, проѣзжая старый городъ, они повстрѣчали много группъ подозрительныхъ людей, которые, еслибъ не сочли карету за совершенно пустую, навѣрное, остановили бы ее. Но какъ сидѣвшіе въ ней соблюдала мертвую тишину и кучеръ ѣхалъ нарочно мѣшкотнѣе, чтобъ избѣжать разспросовъ, то они прибыли въ тюрьму безпрепяственно и, пріѣхавъ туда, мигомъ вынули преступника изъ кареты и свели въ крѣпкія стѣны.
Съ напряженнымъ вниманіемъ усердно смотрѣлъ мистеръ Гэрдаль, какъ его сковали, посадили въ каморку и заперли. Да, вышедъ изъ тюрьмы на чистый воздухъ, онъ еще вспоминалъ желѣзные запоры на дверяхъ и щупалъ рукою но стѣнамъ, чтобъ увѣриться, что это не сонъ, и порадоваться, что они такъ крѣпки, жестки и холодны. Только, отвернувшись отъ зданія и глядя въ пустыя улицы, которыя такъ безжизненно и тихо тянулись на ясномъ утреннемъ свѣтѣ, ощутилъ онъ тяжелый камень на сердцѣ, снова почувствовалъ мучительную тоску по своимъ, которыхъ оставилъ дома; и это дома было только зернышкомъ въ длинныхъ четкахъ его страданій.