Оставшись одинъ, арестантъ сѣлъ на свою постель и, положивъ локти на колѣни, подперевъ рукою подбородокъ, сидѣлъ такимъ образомъ цѣлые часы. Трудно было бы сказать, какого рода думы занимали его. Онѣ не имѣли никакого яснаго смысла и, исключая временныхъ проблесковъ воспоминанія, никакой связи съ его положеніемъ и ходомъ происшествій, которымъ были возбуждены. Трещины на каменномъ полу его кельи, щели въ стѣнѣ, гдѣ плита сходилась съ плитою, прутья рѣшетки въ окнѣ, желѣзное кольцо на полу,-- всѣ эти вещи, безпорядочно сливаясь одна съ другою и возбуждая несказанно странный интересъ, наполняли всю его душу; и хотя въ основѣ каждой изъ этихъ думъ лежало безпокойное чувство вины и страха смерти, однако, онъ сознавалъ ихъ столь же неясно, какъ спящій человѣкъ сознаетъ свою болѣзнь: она преслѣдуетъ его въ сновидѣніяхъ, отравляетъ всѣ его воображаемыя радости, отнимаетъ у стола вкусъ, у музыки сладость, самое счастіе дѣлаетъ несчастіемъ, и, однакожъ, она не есть, тѣлесное ощущеніе, а призракъ, или образъ безъ лица; она проникаетъ все и не имѣетъ настоящаго существованія; она ощутительна всюду, и нигдѣ нельзя ее ощупать или увидѣть лицомъ въ лицу, пока сонъ минуетъ, и воротится болѣзнь наяву.
По прошествіи долгаго времени, дверь его коморки отворилась. Онъ взглянулъ, увидѣлъ вошедшаго слѣпого и впалъ въ свое прежнее состояніе.
Посѣтитель, руководимый его дыханіемъ, подошелъ къ постели, сталъ подлѣ него и, протянувъ руку, чтобъ увѣриться, что не ошибся, стоялъ нѣсколько времени молча.
-- Плохо, Роджъ, плохо,-- сказалъ онъ, наконецъ.
Арестантъ зашаркалъ и зашелестилъ ногами по полу, стараясь отъ него отворотиться, но не отвѣчалъ ни слова.
-- Какъ ты попался?-- спросилъ слѣпой,-- И гдѣ? Ты мнѣ никогда не сказывалъ больше половины твоей тайны. Нужды нѣтъ: теперь я ее знаю. Какъ это случилось и гдѣ? а?-- спросилъ онъ еще разъ, подвинувшись къ нему еще ближе.
-- Въ Чигуэллѣ,-- сказалъ тотъ.
-- Въ Чигуэллѣ? Какъ ты тамъ очутился?
-- Я пошелъ туда, чтобъ избѣжать человѣка, передъ которымъ я виноватъ,-- отвѣчалъ онъ.-- Меня гнали и влекли туда онъ и судьба. Меня заставило идти туда нѣчто такое, что было сильнѣе моей собственной воли. Когда я увидѣлъ, что онъ постоянно караулитъ въ домѣ, гдѣ прежде она жила, тогда увѣрился, что не уйду уже отъ него теперь и никогда... никогда не уйду! Но когда я услышалъ колоколъ...
Онъ содрогнулся, пролепеталъ, что очень холодно, быстро прошелся взадъ и впередъ по кельѣ, сѣлъ опять и впалъ снова въ прежнее состояніе.
-- Ты заговорилъ было,-- сказалъ слѣпой послѣ вторичной паузы,-- что когда ты услышалъ колоколъ.
-- Ну, да, пусть такъ!-- отвѣчалъ онъ отрывистымъ голосомъ.-- Онъ еще виситъ тамъ.
Слѣпой сдѣлалъ вопросительную гримасу, но арестантъ продолжалъ говорить, не обращая на него вниманія:
-- Я пошелъ въ Чигуэлль искать народу. Меня такъ гналъ и преслѣдовалъ этотъ человѣкъ, что я не имѣлъ никакой надежды спасти жизнь, если не примкнусь къ нимъ. Они ужъ ушли впередъ; я шелъ за ними, когда онъ пересталъ...
-- Когда что перестало?
-- Колоколъ. Они оставили то мѣсто. Я надѣялся, что, можетъ быть, найду нѣкоторыхъ еще между развалинами; сталь искать; тогда я услышалъ,-- тутъ онъ тяжело перевелъ духъ и отеръ рукавомъ потъ со лба,-- его голосъ...
-- Что же онъ говорилъ?
-- Все равно, что бы ни говорилъ. Не знаю. Я стоялъ у самаго подножія башни, гдѣ я когда-то...
-- Да, да,-- сказалъ слѣпой, очень покойно кивая головою.-- Я ужъ понимаю.
-- Я сталъ взбираться на лѣстницу или по крайней мѣрѣ на обломки, какіе отъ нея уцѣлѣли; хотѣлъ тамъ спрятаться, пока онъ уйдетъ. Но онъ услышалъ меня и пошелъ за мною почти въ ту же минуту, какъ я ступилъ на пепелъ.
-- Ты могъ бы спрятаться за стѣною, либо столкнуть его или заколоть его,-- сказалъ слѣпой.
-- Могъ ли я? Между имъ и мною стоялъ человѣкъ, который велъ его,-- я это видѣлъ, а онъ нѣтъ -- и поднималъ надъ его головою кровавую руку. Это было въ комнатѣ наверху, гдѣ онъ и я стояли глазъ на глазъ, другъ противъ друга, въ ночь убійства, и, падая, онъ точно также поднялъ руку и устремилъ на меня глаза. Я зналъ, что дѣло тутъ покончится.
-- У тебя, другъ ты мой, очень горячая фантазія,-- сказалъ слѣпой съ усмѣшкою.
-- Разгорячи, пожалуй, ты свою кровью и увидишь, до чего она дойдетъ.
Онъ застоналъ, зашатался съ боку на бокъ и потомъ сказалъ, впервые взглянувъ кверху, невнятнымъ, глухимъ голосомъ:
-- Двадцать восемь лѣть! Двадцать восемь лѣтъ! Во все это время онъ ни крошечки не перемѣнился, не сталъ ни старше, ни слабѣе. Онъ всегда видѣлся мнѣ, въ темной ночи и среди бѣлаго дня; въ сумеркахъ, при мѣсячномъ свѣтѣ, на солнечномъ сіяніи, при свѣчѣ огня, свѣчей и лампъ, и въ самомъ густомъ мракѣ. Всегда одинъ и тотъ же! Въ обществѣ и въ уединеніи, на сушѣ и на водѣ; иногда покидалъ онъ меня на цѣлые мѣсяцы, а иногда ни на минуту. Я видѣлъ его на морѣ, скользящаго за нами среди мертвой ночи по свѣтлому отблеску мѣсяца въ тихой водѣ; видѣлъ его на набережныхъ и на площадяхъ, съ поднятою кверху рукою, высоко выдавшеюся надъ толпой, которая не догадывалась о страшномъ призракѣ, что молча стоялъ среди ея. Фантазія! Воображеніе! Точно ли ты существуешь? Существую ли я? Существуютъ ли въ самомъ дѣлѣ эти желѣзныя цѣни, которыя надѣлъ и наковалъ мнѣ кузнецъ, или онѣ только мечта, которую я могу сбросить съ себя однимъ махомъ?
Слѣпой слушалъ его молча.
-- Воображеніе! Развѣ это воображеніе, что я погубилъ его? Было-ль это воображеніе, когда я вышелъ изъ комнаты, гдѣ онъ лежалъ въ крови, что я увидѣлъ выглядывающее изъ-за темной двери лицо человѣка, который, казалось, угадалъ, какое дѣло я сдѣлалъ? Развѣ я не помню, что я заговорилъ съ нимъ по пріятельски, что подошелъ къ нему ближе... еще ближе... съ острымъ ножомъ въ рукавѣ? Развѣ я только воображаю, какъ онъ умиралъ? Развѣ онъ не отшатнулся въ уголъ стѣны, куда я его прижалъ, и развѣ не стоялъ онъ, вмѣсто того, чтобъ упасть, въ крови передо мною, мертвый? Развѣ я не видалъ его, какъ вижу тебя теперь, прямо стоящаго передъ мною на ногахъ... бездыханнаго?
Слѣпой замѣтилъ, что онъ всталъ, и махнулъ ему рукою снова сѣсть; но онъ не послушался.
-- Тогда-то мелькнула у меня мысль свалить на него убійство. Я надѣлъ на него свое платье и стащилъ его по лѣстницѣ къ водѣ. Развѣ я не помню всплеска и пузырей, которые вскакивали, когда я столкнулъ его туда? Развѣ я не знаю, какъ я вытеръ съ себя воду, потому что меня забрызгалъ ею трупъ при своемъ паденіи, какъ я думалъ, что вода должна быть съ кровью? Развѣ не пошелъ я домой, кончивъ дѣло? И, Боже мой, какъ долго я шелъ! Развѣ я не сталъ передъ женою и не разсказалъ ей этого? Развѣ я не видалъ, какъ она упала на полъ; и, когда я наклонился поднять ее, какъ она сильно оттолкнула меня отъ себя, будто маленькаго ребенка, отирая руку, которою до меня дотронулась? Неужели и это воображеніе?.. Развѣ она не бросилась на колѣни и не призывала неба въ свидѣтели, что она съ своимъ еще нерожденнымъ младенцемъ не будетъ съ этой минуты знать меня? Развѣ не заклинала она меня такими торжественными словами, что я затрепеталъ отъ нихъ -- я, только что отошедшій отъ горячей крови, которую пролилъ? Развѣ не заклинала она меня бѣжать, пока еще есть время, потому что она, какъ несчастная законная жена моя, станетъ молчать, но не скроетъ меня? Развѣ не пустился я въ ту же ночь на всѣ четыре стороны, отверженный Богомъ и людьми, приготовившій себѣ вѣрное мѣсто въ адѣ, скитающійся покамѣстъ по землѣ, чтобъ неминуемо быть туда, наконецъ, свергнуту?
-- Зачѣмъ ты воротился.-- спросилъ слѣпой.
-- Зачѣмъ кровь красна? Я такъ же не могъ поступитъ иначе, какъ не могъ дышать безъ воздуха. Я боролся съ моимъ внутреннимъ влеченіемъ, но оно тащило меня назадъ, будто за волосы, машинальною силою, вопреки всѣмъ препятствіямъ и трудностямъ. Ничто не могло удержать меня. Дней и часовъ для меня не было. Во снѣ и наяву я переносился черезъ цѣлые годы на мѣста стараго, постояннаго воспоминанія... Навѣщалъ свою собственную могилу... Зачѣмъ я воротился? Затѣмъ, что эта тюрьма разинула мнѣ свою пасть, а онъ стоялъ на порогѣ и звалъ.
-- Тебя не знали?-- сказалъ слѣпой.
-- Я былъ человѣкомъ, который умеръ двадцать два года назадъ. Нѣтъ, меня не знали!
-- Тебѣ бы скрытнѣе держать свою тайну.
-- Мою тайну? Мою? Это была тайна, которую могъ по произволу шептать, могъ выболтать каждый вѣтерокъ. Звѣзды говорили ее въ своемъ мерцаніи, вода въ своемъ журчаньи, листы въ своемъ шелестѣ, времена года въ своемъ обновленіи. Она сидѣла въ лицѣ и голосѣ каждаго незнакомца. Все имѣло губы, на которыхъ она безпрестанно дрожала... моя тайна!
-- Во всякомъ случаѣ, ты обнаружилъ ее по своей собственно и винѣ,-- сказалъ слѣпой.
-- Это вина была не моя. Я совершилъ ее, но не я былъ виноватъ. Я принужденъ бывалъ часто скитаться вокругъ того мѣста. Еслибъ ты заковалъ меня въ цѣпи, когда на меня находилъ припадокъ, я разорвалъ бы ихъ и пошелъ бы туда. Какъ вѣрно, что магнитъ притягиваетъ желѣзо, такъ вѣрно, что онъ, лежа въ глубокой могилѣ, могъ притягивать меня въ себѣ, когда ему хотѣлось этого. Было-ль то воображеніе? Охотно ли ходилъ я туда или боролся съ силою, которая меня влекла и тащила?
Слѣпой пожалъ плечами и улыбнулся недовѣрчиво. Арестантъ опять впалъ въ прежнее положеніе, и оба долгое время оставались недвижны и безмолвны.
-- Заключаю по этому,-- сказалъ посѣтитель, прерывая молчаніе:-- что ты раскаялся и покорился; что хочешь помириться со всѣмъ свѣтомъ (особливо съ женою, которая тебя такъ далеко спровадила), и что ничего такъ пламенно не желаешь, какъ бытъ сведену сколько можно скорѣе въ Тейбурнъ. Коли такъ, мнѣ не осталось ничего больше, какъ откланяться. Сдѣлать тебѣ компанію я не чувствую большой охоты.
-- Развѣ я не говорилъ тебѣ,-- сказалъ тотъ дико:-- что я боролся и сражался съ силою, которая привела меня сюда? Развѣ вся моя двадцативосьмилѣтняя жизнь не была постоянною борьбою и сопротивленіемъ, и ты думаешь, что я хочу только броситься въ петлю и умереть? Всѣ люди боятся смерти... я всѣхъ больше.
-- Ну, это ужъ получше... Это ужъ получше сказано, Роджъ; впрочемъ, я тебя не стану такъ называть... Это получше всего, что ты сказалъ до сихъ поръ,-- отвѣчалъ слѣпой, говоря ласковѣе и положивъ ему руку на плечо.-- Видишь ли, самъ я никогда не убилъ человѣка, потому что никогда не приходилъ въ такое положеніе, чтобъ это стоило труда для меня. Къ тому же, нечего защищать убійство человѣка и не думаю, что я это кому-нибудь посовѣтовалъ или самъ охотно сдѣлалъ, потому что оно опасно, во всякомъ случаѣ. Но какъ ты ужъ имѣлъ несчастіе попасть въ это щекотливое положеніе прежде, чѣмъ мы съ тобою познакомились, и какъ ты долго былъ моимъ товарищемъ, то я пропускаю эту часть исторіи и желалъ бы только, чтобъ ты не погибъ безъ необходимости. А теперь, кажется, въ этомъ нѣтъ необходимости.
-- Что же мнѣ осталось?-- сказалъ арестантъ.-- Прогрысться зубами сквозь стѣны?
-- Есть что-нибудь полегче этого,-- возразилъ пріятель.-- Обѣщай мнѣ не напоминать объ этихъ твоихъ мечтахъ -- это совершенно пустыя, глупыя вещи, вовсе недостойныя человѣка,-- и я скажу тебѣ, что я думаю.
-- Говори,-- сказалъ тотъ.
-- Твоя почтенная супруга съ нѣжною совѣстью, твоя щекотливая, добродѣтельная, строгая, но не слѣпо любящая супруга...
-- Что-жъ она?
-- Она теперь въ Лондонѣ.
-- Проклятіе ей, пусть она будетъ, гдѣ хочетъ!
-- Разумѣется. Бери она свою пенсію попрежнему, ты не былъ бы здѣсь, и намъ было бы тамъ лучше. Ну, да это не идетъ къ дѣлу. Она въ Лондонѣ. Напуганная, какъ я увѣренъ, моими разсказами, что ты близко (а я говорилъ это тогда, какъ былъ у ней, чтобъ только сдѣлать ее уступчивѣе: я видѣлъ, что она не большая охотница до тебя), она покинула свое жилище и пріѣхала въ Лондонъ.
-- Откуда ты знаешь это?
-- Отъ моего пріятеля, благороднаго капитана, знаменитаго генерала, желѣзоѣда, мистера Тэппертейта. Я слышалъ также, когда видѣлся съ нимъ въ послѣдній разъ, то есть вчера, что твой сынъ, по имени Бэрнеби, не по отцу; я думаю...
-- Чортъ возьми! Развѣ это идетъ къ дѣлу?
-- Ты нетерпѣливъ,-- сказалъ слѣпой спокойно.-- Это добрый знакъ и отзывается жизнью... Что твой сынъ, Бэрнеби, соблазненъ однимъ изъ своихъ товарищей, который зналъ его давно еще въ Чигуэллѣ, убѣжалъ отъ матери, и находится теперь между мятежниками.
-- А мнѣ что за дѣло? Если отецъ и сынъ будутъ вмѣстѣ повѣшены, что же мнѣ за утѣшеніе?
-- Постой, постой, другъ!-- отвѣчалъ слѣпой лукаво.-- Скоро ты доберешься до этого. Положимъ, я отыскиваю мою голубушку и говорю ей такъ: "Вамъ надобно сына, сударыня, хорошо. И, который знаю тѣхъ, кто заставитъ его остаться съ вами, могу возвратить вамъ его, сударыня,-- хорошо. Вы должны, сударыня, заплатить за него выкупъ,-- хорошо. Выкупъ небольшой и ничего не стоитъ заплатить, сударыня, стало быть по рукамъ".
-- Что это за вздоръ?
-- Очень немудрено, что она мнѣ такъ отвѣтитъ. "Совсѣмъ не вздоръ",-- скажу я.--"Одинъ джентльменъ, сударыня, котораго приняли за вашего мужа (подлинно, но истеченіи столькихъ лѣтъ, это трудно доказать), сидитъ въ тюрьмѣ; жизнь его въ опасности, обвиненіе противъ него называется -- убійство. Но вѣдь, сударыня, вашъ мужъ ужъ давнымъ давно померъ. Джентльмена никакъ не смѣшаютъ съ нимъ, если вы потрудитесь сказать нѣсколько словъ, присягнуть, что онъ умеръ, и что этотъ самый джентльменъ (который, какъ я слышалъ, похожъ немножко на него) такъ же не мужъ вамъ, какъ и я. Такое свидѣтельство покончитъ все дѣло. Потрудитесь и обѣщайте мнѣ дать его, сударыня, а я берусь, пока вы намъ окажете эту маленькую услугу, поберечь отъ бѣды вашего сына (прекраснаго мальчика) и потомъ доставить его вамъ здрава и невредима. Съ другой стороны, если вы откажетесь, такъ я боюсь, что ему измѣнятъ и выдадутъ его въ руки закона, который вѣрно осудитъ его на смерть. Въ самомъ дѣлѣ, передъ вами выборъ между смертью и жизнью вашего сына. Откажетесь вы, онъ мотается на воздухѣ. А согласитесь, не стругана еще та перекладина, не сѣяна та пенька, которая повредила бы хоть волосокъ на головѣ его".
-- Тутъ есть лучъ надежды!-- воскликнулъ арестантъ, вскочивъ съ мѣста.
-- Какой лучъ!-- возразилъ пріятель,-- Полуденное солнце, полный ясный день. Тс!.. Я слышу шаги. Положись на меня.
-- Когда я услышу больше?
-- Когда я больше узнаю. Вѣроятно, завтра. Сюда идутъ; время болтать прошло. Я слышу стукъ ключей. Ни слова же объ этомъ дѣлѣ, иначе насъ подслушаютъ.
Ключъ повернулся въ замкѣ; одинъ изъ тюремщиковъ вошелъ въ дверь и сказалъ, что время посѣщеній миновалось, и всѣ посторонніе должны оставить тюрьму.
-- Сейчасъ,-- сказалъ Стэггъ смиреннымъ голосомъ.-- Вѣдь это не поможетъ. Ободрись, другъ мой. Недоразумѣніе скоро объяснится, и тогда ты опять человѣкъ! Если сострадательный джентльменъ потрудитесь проводить слѣпого (который ничѣмъ кромѣ молитвы, не можетъ отблагодарить его) къ тюремнымъ воротамъ и повернуть лицомъ къ западу, то окажетъ ему доброе дѣло. Благодарю васъ, добрый джентльменъ. Благодарю васъ покорно.
Еще съ минуту стоялъ онъ въ двери, оборотивъ осклабленное длцо къ своему пріятелю, потомъ исчезъ.
Сведя слѣпого къ воротамъ, ключникъ воротился, отперъ и отодвинулъ опять дверь каморки, отворилъ ее настежь и увѣдомилъ преступника, что онъ можетъ, если хочетъ, пойти погулять часъ на сосѣднемъ дворѣ.
Арестантъ отвѣчалъ сердитымъ качаньемъ головы и, снова оставшись одинъ въ своей тюрьмѣ, сидѣлъ, раздумывая о слышанномъ, согрѣваясь надеждами, какія пробудилъ въ немъ послѣдній разговоръ, и безъ мысли смотря на свѣтъ снаружи и на тѣни, падавшія съ одной стѣны на другую, и на мощеный камнемъ полъ.
Это былъ пустынный, четыреугольный дворъ, еще болѣе мрачный отъ высокихъ стѣнъ, и такой холодный, что самый солнечный свѣтъ, казалось, замерзалъ въ немъ. Голый, жесткій и твердый камень наполнялъ, повидимому, самое пространство тоскою по зеленой муравѣ и деревьямъ, пламеннымъ стремленіемъ къ волѣ. Арестантъ всталъ и, прислонясь къ притолкѣ, глядѣлъ на голубое небо, которое улыбалось даже на этотъ страшный пріютъ преступленія. На мигъ, казалось, онъ вспомнилъ, какъ онъ когда-то леживалъ навзничъ на благоухающемъ лугу и смотрѣлъ на то же небо сквозь колеблющіяся вѣтви. Но это было давно, давно!
Вдругъ вниманіе его привлечено было бряцаніемъ цѣпей: онъ узналъ этотъ звукъ, потому что самъ испугался шума, который сдѣлалъ, проходя къ двери. Голосъ запѣлъ, и человѣческая тѣнь упала на мостовую. Онъ стоялъ,-- вдругъ притихъ, будто забылъ, гдѣ онъ, но скоро опятъ опомнился,-- и, съ такимъ же бряцаньемъ, исчезла тѣнь.
Онъ вышелъ на дворъ и ходилъ взадъ и впередъ, будя эхо жесткимъ стукомъ своихъ цѣпей. Подлѣ его двери была также отворенная настежь дверь.
Не успѣлъ онъ пройти разъ шесть взадъ и впередъ, какъ послышалось опять то же бряцанье. Сквозь рѣшетку окна выглянуло лицо,-- онъ видѣлъ его очень неясно, потому что келья была темна и окошко съ толстыми желѣзными прутьями,-- вслѣдъ затѣмъ кто-то вышелъ и подходилъ къ нему.
Онъ чувствовалъ себя столь одинокимъ, какъ-будто сидѣлъ уже годъ въ темницѣ. Надѣясь найти товарища бѣдствія, онъ ускорялъ шаги и спѣшилъ встрѣтиться съ тѣмъ.
-- Что это! Сынъ!
Они стояли лицомъ къ лицу, пристально глядя одинъ на другого. Онъ, невольно пятясь назадъ и упираясь; Бэрнеби, борясь съ своею слабою памятью и припоминая, не видалъ ли гдѣ этого лица прежде. Онъ не долго оставался въ недоумѣніи, потому что вдругъ кинулся на него и сказалъ, стараясь его опрокинуть:
-- А-га! Знаю. Ты разбойникъ!..
Сначала тотъ ничего не отвѣчалъ, а потупилъ голову и молча боролся съ нимъ. Но когда увидѣлъ, что молодой человѣкъ былъ гораздо сильнѣе его, поднялъ голову и сказалъ, пристально смотря ему въ глаза:
-- Я отецъ твой!
Богъ знаетъ, какую волшебную силу для его слуха имѣло это названіе; но Бэрнеби выпустилъ его, отскочилъ назадъ и смотрѣлъ на него, пораженный ужасомъ; потомъ подбѣжалъ къ нему, кинулся ему на шею и прижалъ голову къ щекамъ его.
Да, да, онъ точно былъ его отецъ. Но гдѣ же былъ онъ такъ долго и зачѣмъ покинулъ мать одну одинехоньку, или что еще хуже, одну съ ея бѣднымъ, сумасшедшимъ ребенкомъ? И точно ль онъ такъ счастливъ, какъ ему сказывали? Гдѣ-то онъ теперь? Онъ въ тюрьмѣ, а она будетъ счастлива? О, невозможно!..
Ни слова не было промолвлено; по Грейфъ громко каркалъ и прыгалъ вокругъ нихъ, будто очерчивая около нихъ волшебный кругъ и призывая всѣ силы ада.