Между тѣмъ, какъ самыя черныя страсти самыхъ черныхъ людей дѣйствовали такимъ образомъ втайнѣ, случилось происшествіе, вторично разстроившее жизнь двухъ особъ, которыхъ разсказъ нашъ давно потерялъ изъ виду и къ которымъ теперь онъ опять долженъ возвратиться.
Въ одномъ изъ англійскихъ уѣздныхъ городковъ,-- жители его питались работою рукъ своихъ, плетя солому, изъ которой другіе приготовляли шляпки, шляпы и прочіе предметы одежды,-- укрывшись подъ вымышленнымъ именемъ, въ тихой, однообразной и безрадостной нищетѣ, съ единственною постоянною заботою о насущномъ хлѣбѣ, жилъ Бэрнеби съ матерью. Бѣдная хижина ихъ не видала въ своихъ стѣнахъ никого посторонняго съ тѣхъ поръ, какъ пять лѣтъ назадъ, впервые нашли они прибѣжище подъ ея кровлею; съ прежнимъ свѣтомъ, изъ котораго они бѣжали, не сохранили они также ни малѣйшаго сношенія. Мирно трудиться про себя и быть въ состояніи посвящать свои труды и жизнь несчастному сыну,-- вотъ все, чего желала вдова. Если участь человѣка, снѣдаемаго тайною заботою, можно когда-нибудь называть счастіемъ, то она была теперь счастлива. Спокойствіе, самоотверженіе и нѣжная любовь къ сыну, столько нуждавшемуся въ ней, составляли тѣсный кругъ ея семейныхъ радостей, и, пока кругъ этотъ не былъ разрушенъ, она была довольна.
Надъ Бэрнеби, напротивъ, истекшіе годы пронеслись, какъ вѣтеръ. Ежедневно свѣтившее солнце въ продолженіе многихъ лѣтъ не пробудило ни одного луча разумности въ душѣ его; никакого утра не разсвѣтало въ его длинной, мрачной ночи. Иногда сидѣлъ онъ по цѣлымъ днямъ сряду на низкой скамейкѣ у огня и передъ дверью хижины, прилежно занятый работою (онъ перенялъ ремесло матери) и слушалъ, бѣдный, исторіи, которыя она ему все сызнова разсказывала, употребляя ихъ какъ приманку, чтобъ держать его постоянно на глазахъ у себя. У него не было ни малѣйшей памяти на эти разсказы; вчерашнія исторіи утромъ были для него опять новы; но онъ любилъ ихъ на минуту, и если былъ въ хорошемъ расположеніи духа, терпѣливо сидѣлъ дома, слушалъ ея разсказы, какъ малый ребенокъ, и весело работалъ отъ восхода солнца до тѣхъ поръ, пока темнота не позволяла ничего разглядѣть.
Въ другое время -- и тогда скуднаго заработка едва доставало имъ на самую необходимую пищу -- онъ гулялъ на свободѣ съ разсвѣта до той поры, когда сумерки становились ночью. Почти никому изъ жителей, даже изъ дѣтей, не было времени на праздное гулянье, и такимъ образомъ людей онъ не могъ имѣть товарищами. Въ самомъ дѣлѣ, изъ тысячи человѣкъ нашлось бы немного такихъ, которые бы могли сравняться съ нимъ въ неутомимости скитанія. Но, къ счастію, тамъ было около двадцати бѣгающихъ на волѣ собакъ, которыя принадлежали сосѣдамъ и оказывали ему тѣ же услуги, какъ и люди. Двѣ, три, а иногда и полдюжины ихъ съ лаемъ бѣжали за нимъ вслѣдъ, когда онъ отправлялся на долгую прогулку, въ которой проходилъ цѣлый день; къ ночи, проголодавшіяся собаки съ отбитыми ногами прихрамывали домой, а Бэрнеби, вмѣстѣ съ солнечнымъ восходомъ, ужъ опять былъ на горахъ, въ сопровожденіи нѣсколькихъ товарищей того же рода, которыхъ вечеромъ онъ приводилъ домой въ такомъ же состояніи, какъ и прежнихъ. Во всѣхъ этихъ странствованіяхъ участвовалъ Грейфъ, сидя въ корзинкѣ за спиною хозяина, и если они странствовали въ хорошую погоду и въ веселомъ расположеніи, то ни одна собака не могла лаять такъ громко, какъ кричалъ воронъ.
Удовольствія ихъ въ этихъ странствованіяхъ были довольно просты. Корки хлѣба и ломтика мяса съ водою изъ родника или ручья достаточно было для ихъ обѣда. Бэрнеби бѣгалъ и прыгалъ, пока уставалъ, потомъ ложился въ высокой травѣ, либо подлѣ густой ржи, либо подъ тѣнью высокаго дерева, и смотрѣлъ на легкія облачка, летѣвшія по синему небу надъ его головою, и прислушивался къ роскошной пѣсни жаворонка. Тамъ могъ онъ рвать дикіе цвѣты -- яркокрасные маки, нѣжные гіацинты, колокольчики, розы. Тамъ любовался онъ на птицъ, муравьевъ, рыбъ, червячковъ; смотрѣлъ на зайца или кролика, какъ тотъ мелькалъ по далекой лѣсной тропинкѣ и пропадалъ въ чащѣ. Тамъ были милліоны живыхъ существъ, занимавшихъ его; онъ лежалъ для того, чтобъ только глядѣть на нихъ, и когда они скрывались быстро, какъ молнія, кричалъ имъ вслѣдъ и хлопалъ въ ладоши. Если же ихъ не было, или они ему надоѣдали, оставалась еще забава -- слѣдить веселый солнечный свѣтъ, какъ онъ косвенно скользилъ межъ древесными вѣтвями и листьями, прятался внизу и сбирался глубоко, глубоко въ разсѣлинахъ серебристымъ, воднымъ зеркаломъ, въ которомъ словно купались и прыгали колеблющіяся вѣтки; сладкія, лѣтнія благоуханія носились надъ полями бобовъ и трилистника; жизнь качающихся деревьевъ и тѣни, вѣчно мѣняющіяся, привлекали его вниманіе. Когда все это ему наскучивало, или было слишкомъ пріятно, тогда онъ любилъ закрывать глаза. Тутъ дремалъ онъ среди всѣхъ этихъ кроткихъ наслажденій; легкій вѣтерокъ вѣялъ музыкою ему въ слухъ, и все вокругъ сливалось въ одно прелестное сновидѣніе.
Хижина ихъ -- лучшаго названія это жилище не заслуживало -- стояла на краю городка, недалеко отъ большой дороги, но въ мѣстѣ столь уединенномъ, что въ цѣлый годъ случалось видѣть развѣ нѣсколько прохожихъ. Къ ней принадлежалъ лоскутокъ садовой земли, который Бэрнеби, когда ему вздумается, обработывалъ понемногу и держалъ въ порядкѣ. Внутри же и внѣ дома мать трудилась для общаго ихъ блага,-- и градъ, дождь, снѣгъ или солнечное сіяніе не имѣли для нея никакой разницы.
Несмотря на такое удаленіе отъ сцены своей прежней жизни, несмотря на отсутствіе и малѣйшей надежды или мысли снова увидѣть ее когда-нибудь, она мучилась, казалось, страннымъ желаніемъ знать, что происходитъ въ дѣловомъ свѣтѣ. Съ жадностью читала она, когда ей попадался листокъ какой-нибудь лондонской газеты. Волненіе, которое она тогда чувствовала, было не изъ пріятныхъ, ибо каждый разъ при этомъ вся наружность ея выражала сильную тоску и страхъ; но любопытство ея нимало не уменьшалось. Тогда и въ бурныя зимнія ночи, когда вѣтеръ дулъ громко и порывисто, лицо ея также показывало прежнее выраженіе ужаса, и она трепетала лихорадочной дрожью. Но Бэрнеби не замѣчалъ этого, и, такъ какъ она скоро овладѣвала собою, то по большей части успѣвала принимать свой обыкновенный видъ прежде, чѣмъ онъ могъ обратить вниманіе на перемѣну съ нею.
Грецфъ отнюдь не былъ празднымъ и безполезнымъ членомъ скромнаго хозяйства. Частію попеченіями и стараніями Бэрнеби, частію самоучкою, свойственною его породѣ, онъ чрезвычайно развилъ свой даръ наблюдательности и снискалъ остроуміе, прославившее его на нѣсколько миль въ окружности. Его неожиданныя выходки и таланты въ обращеніи были предметомъ общаго разговора; и сколько ни приходило людей посмотрѣть на чуднаго ворона, почти никто не оставлялъ безъ вознагражденія его фокусовъ, когда онъ удостоивалъ дѣлать ихъ, что случалось не всякій разъ, потому что геній прихотливъ. Въ самомъ дѣлѣ, птица, казалось, очень понимала себѣ цѣну; держась вольно и непринужденно передъ Бэрнеби и его матерью, она удивительно величаво топорщилась передъ зрителями и никакъ не дѣлала даромъ ни одной штуки, кромѣ того, что кусала за ноги бѣгающихъ кругомъ мальчишекъ (удовольствіе, особенно ею любимое), иногда заклевывала одну или двухъ птичекъ и растаскивала кормъ у сосѣднихъ собакъ, изъ которыхъ даже самыя отважныя боялись ея и уважали.
Такъ текло время, и никакой случай не нарушилъ и не измѣнилъ ихъ жизни. Въ одинъ лѣтній вечеръ въ іюнѣ отдыхали они отъ дневного труда въ своемъ садикѣ. Вдова еще не убрала своего рукодѣлья, лежавшаго у нея на колѣняхъ и вокругъ на землѣ, между тѣмъ, какъ Бэрнеби, опершись на заступъ, смотрѣлъ на раскаленное небо на западѣ и напѣвалъ что-то про себя.
-- Славный вечеръ, матушка! Еслибъ у насъ въ карманѣ побрякивало нѣсколько кусочковъ золота, что настлано тамъ на небѣ, мы были бы богаты на всю жизнь.
-- Пусть лучше будетъ такъ, какъ есть,-- отвѣчала вдова съ спокойною улыбкою.-- Были бъ мы только довольны, а то намъ нѣтъ надобности желать золота, хоть бы оно блестѣло у насъ подъ ногами.
-- Ахъ, да!-- сказалъ Бэрнеби, опершись со сложенными руками на заступъ и жадно глядя на заходящее солнце.-- Все это прекрасно, матушка; только и золото вещь хорошая, если оно есть. Хотѣлось бы мнѣ знать, гдѣ ей найти. Мы съ Грейфомъ многое бы затѣяли при золотѣ, повѣрь мнѣ.
-- Что же бы ты сталъ съ нимъ дѣлать?-- спросила она.
-- Какъ что? Мало ли! Мы купили бы красиваго платья -- то-есть, для меня и для тебя, не для Грейфа,-- завели бы лошадей и собакъ, носили бы пестрыя ленты и перья, не работали бы, жили бы хорошо и какъ намъ угодно. О, мы ужъ умѣли бы употреблять золото, матушка, такъ что намъ было бъ это пріятно. Хотѣлось бы мнѣ знать, гдѣ зарыто золото. Какъ бы сталъ я работать, чтобъ его выкопать!
-- Ты не знаешь,-- сказала мать, вставъ съ мѣста и положивъ ему руку на плечо:-- чего не дѣлали люди, чтобъ достать его, и какъ они поздно узнавали, что издали оно ярко блеститъ, а когда дотронутся до него руками, оно становится тускло и черно.
-- Да, да; ты только говоришь такъ; тебѣ такъ это кажется,-- отвѣчалъ онъ, продолжая- пристально смотрѣть въ ту же сторону.-- А мнѣ хотѣлось бы хоть разъ попробовать...
-- Видишь ли,-- сказала она:-- какъ тамъ красно? Ни на чемъ нѣтъ столько кровавыхъ пятенъ, какъ на золотѣ. Берегись его! Никто не имѣетъ столько причинъ ненавидѣть имя золота, какъ мы съ тобой. Не думай о немъ никогда, мой милый. Оно столько навлекло намъ бѣдъ и страданій, сколько немногіе могутъ представить себѣ, и дай Богъ, чтобъ немногимъ пришлось это переносить. Лучше бъ желала я, чтобъ мы были мертвы я лежали въ могилѣ, нежели чтобъ ты любилъ золото.
На минуту оборотился Бэрнеби и смотрѣлъ на нее съ удивленіемъ. Потомъ сталъ глядѣть то на красноту неба, то на красное пятно у себя на рукѣ, будто сравнивая ихъ, и сбирался, повидимому, сдѣлать матери серьезный вопросъ, какъ новый предметъ привлекъ его блуждающее вниманіе, такъ что онъ вовсе забылъ о своемъ намѣреніи.
За плетнемъ, отдѣлявшимъ ихъ садикъ отъ прохожей тропинки, стоялъ съ обнаженною головою человѣкъ, въ запыленной обуви и одеждѣ, и дружески наклонился впередъ, будто желая вмѣшаться въ разговоръ и ожидая, пока очередь говорить дойдетъ до него. Лицо его также было обращено къ красному западному небу; но свѣтъ, на него падавшій, показывалъ, что онъ былъ слѣпъ и не видалъ его.
-- Да будутъ благословенны эти голоса!-- произнесъ странникъ.-- Я лучше чувствую красоту ночи, когда ихъ слышу. Такіе голоса замѣняютъ для меня глаза. Не заговорятъ ли они еще разъ, не освѣжатъ ли души бѣднаго странника?
-- Развѣ у тебя нѣтъ проводника?-- спросила вдова послѣ нѣкоторой паузы.
-- Никого, кромѣ солнца,-- отвѣчалъ онъ, указывая палкою на небо:-- бываетъ иногда ночью еще болѣе тихій, но онъ отдыхаетъ теперь.
-- Далеко ты шелъ?
-- Далекій и утомительный путь,-- отвѣчалъ незнакомецъ, качая головою.-- Длинный, длинный путь. Я наткнулся палкою на бадью вашего колодца -- не окажете ли милости пожаловать мнѣ глотокъ воды, миледи?
-- Зачѣмъ называешь ты меня леди?-- возразила она.-- Я такая же нищая, какъ ты.
-- Рѣчь ваша кротка и ласкова: по ней сужу я,-- отвѣчалъ онъ.-- Самое грубое платье и самая тонкая шелковая матерія -- равны для меня, если я ихъ не ощупываю. Я не могу судить по вашей одеждѣ.
-- Обойдемъ здѣсь,-- сказалъ Бэрнеби, который вышелъ за дверь садика и стоялъ уже подлѣ него.-- Дай-ка мнѣ свою руку. Такъ ты слѣпъ и всегда впотьмахъ, а? Страшно тебѣ впотемкахъ? Видишь ты теперь кучи рожъ? Видишь, какъ онѣ кривляются и болтаютъ языками, а?
-- Ахъ!-- отвѣчалъ тотъ.-- Ничего не вижу. Ни во снѣ, ни на яву, ничего...
Бэрнеби съ любопытствомъ поглядѣлъ на его глаза и пощупалъ ихъ пальцами, какъ дѣлаютъ любопытныя дѣти; потомъ повелъ его домой.
-- Ты прошелъ порядочную дорогу,-- сказала вдова, встрѣтившая его у двери:-- какъ ты попалъ такъ далеко?
-- Нужда и привычка хорошіе учители,-- слыхалъ я,-- самые лучшіе, какіе есть,-- отвѣчалъ слѣпой, садясь на стулъ, къ которому подвелъ его Бэрнеби, и положа палку со шляпою на красный кирпичный полъ.-- Дай Богъ, чтобъ ни вы, ни сынъ вашъ не попали къ нимъ въ школу. Они жестокіе мастера.
-- Ты сбился съ большой дороги,-- сказала вдова сострадательно.
-- Немудрено, немудрено,-- отвѣчалъ слѣпой со вздохомъ и вмѣстѣ съ какою-то усмѣшкою на лицѣ:-- очень можетъ статься. Путеуказатели и версты нѣмы для меня, разумѣется. Тѣмъ больше благодарю васъ за отдыхъ и за освѣжительный напитокъ!
Съ этими словами онъ поднесъ ко рту кружку съ водою. Вода была прозрачна, холодна и чиста, какъ перлъ, но не по его вкусу, или жажда его была не очень велика, потому что онъ только обмочилъ губы и опять поставилъ кружку на столъ.
Онъ носилъ, на длинномъ ремнѣ на шеѣ, родъ дорожной сумы или чемодана, для поклажи съѣстныхъ припасовъ. Вдова предложила ему кусокъ хлѣба и сыра, но онъ поблагодарилъ, сказавъ, что по милости благотворительныхъ христіанъ уже ѣлъ разъ сегодня и не голоденъ. Потомъ открылъ онъ свой чемоданъ и вынулъ оттуда нѣсколько пенсовъ, составлявшихъ, повидимому, все, что тамъ было.
-- Смѣю ли попросить,-- сказалъ онъ, оборачиваясь въ ту сторону, гдѣ стоялъ и смотрѣлъ Бэрнеби:-- чтобъ кто-нибудь, кого Богъ благословилъ даромъ зрѣнія, купилъ мнѣ на эти деньги хлѣба на дорогу? Да пошлетъ Господь свою милость молодымъ ногамъ, которыя потрудятся помочь такому безпомощному человѣку, какъ слѣпой!
Бэрнеби взглянулъ, на мать, которая кивнула ему въ знакъ согласія; въ ту жъ минуту онъ вышелъ исполнить свое благотворительное дѣло. Слѣпой сидѣлъ и внимательно слушалъ, пока вдова ужъ давно перестала слышать отдаленные шаги Бэрнеби, потомъ сказалъ вдругъ, совершенно измѣнившимся голосомъ:
-- Бываютъ вѣдь разные степени и роды слѣпоты, вдовушка. Есть супружеская слѣпота, сударыня, которую вы, можетъ быть, знаете по собственному опыту, родъ упрямой, самой себѣ завязывающей глаза слѣпоты. Есть слѣпота партій, сударыня, и публичныхъ людей, похожая на слѣпоту дикаго вола, который попалъ середь полка одѣтыхъ въ красное платье солдатъ. Есть слѣпая довѣрчивость молодости, похожая на слѣпоту маленькихъ котятъ, у которыхъ глаза еще не проглянули на свѣтъ; есть и физическая слѣпота, сударыня, которой я, противъ воля, отличный образецъ. Сюда, сударыня, принадлежитъ также та слѣпота разума, которой примѣръ видимъ на вашемъ любезномъ сынѣ, и въ которую иногда проникаетъ лучъ свѣта, такъ, что ей нельзя довѣрять столько, какъ совершеннымъ потьмамъ. Потому-то я и взялъ смѣлость отослать его прочь на короткое время, чтобъ намъ, между тѣмъ, можно было поговорить,-- и какъ эта осторожность происходитъ отъ моего нѣжнаго вниманія къ вамъ, то я знаю, вы меня извините...
Произнесши съ разными кривляньями эту рѣчь, онъ вытащилъ изъ-подъ кафтана, плоскую глиняную фляжку и, взявъ пробку въ зубы, налилъ оттуда хорошую порцію джину въ свою кружку съ водою. Онъ былъ столько учтивъ, что опорожнилъ кружку за здоровье ея и женщинъ вообще, потомъ поставилъ кружку на столъ и чмокнулъ губами съ необыкновеннымъ наслажденіемъ.
-- Я гражданинъ свѣта, сударыня,-- сказалъ слѣпой, затыкая фляжку:-- и если вамъ покажется, можетъ быть, что я веду себя слишкомъ вольно, такъ это только свѣтская манера. Вы вѣрно не знаете, кто я таковъ, сударыня, и что привело меня сюда. Моя опытность и знаніе людей говорятъ мнѣ это, хоть я и не вижу глазами, не могу читать въ вашихъ женскихъ чертахъ, что происходитъ у васъ въ душѣ. Тотчасъ удовлетворю вашему любопытству, тотчасъ, сударыня. Съ этими словами онъ постучалъ по широкой спинкѣ своей фляги, спряталъ ее попрежнему подъ кафтанъ, положилъ одну ногу на другую и сѣлъ со сложенными руками въ кресло прежде, чѣмъ сталъ продолжать.
Перемѣна въ его поведеніи произошла, такъ нечаянно, лукавая, беззаботная, спокойная наружность его была такъ поразительна при его слѣпотѣ -- мы привыкли въ людяхъ, утратившихъ одно изъ пяти чувствъ, полагать на. его мѣсто что-то чуть не божеское -- и превращеніе это внушило такой страхъ вдовѣ, что она не могла выговорить ни слова.
Ожидавъ, повидимому, какого-нибудь замѣчанія или отвѣта и не дождавшись, посѣтитель опять началъ:
-- Сударыня, меня зовутъ Стэггъ. Одинъ мой пріятель, который пять лѣтъ добивался чести встрѣтиться когда-нибудь съ вами, поручилъ мнѣ навѣстить васъ. Мнѣ очень пріятно шепнуть вамъ на ухо имя этого джентльмена... Чортъ возьми, сударыня, развѣ вы глухи? Развѣ вы не слышите, что я хотѣлъ бы шепнуть вамъ на ухо имя моего пріятеля?
-- Тебѣ нѣтъ нужды называть его,-- сказала вдова, подавляя вздохъ:-- я и такъ вижу, отъ кого ты пришелъ.
-- Но какъ честный человѣкъ, сударыня, въ словахъ котораго не можетъ быть никакого сомнѣнія,-- сказалъ слѣпой, ударивъ себя но груди:-- позволяю себѣ сказать, что я хочу назвать вамъ имя этого джентльмена. Да,-- прибавилъ онъ и ловилъ, кажется, своимъ острымъ слухомъ даже движеніе руки ея:-- только не громко. Съ вашего позволенія, сударыня, я прошу шепнуть вамъ только одно слово.
Она подошла къ нему и наклонилась. Онъ сказалъ ей что-то на ухо:-- ломая руки, внѣ себя, стала она ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Слѣпой преспокойно вынулъ свою фляжку, налилъ себѣ еще стаканъ, попрежнему спряталъ ее и молча слѣдилъ за собесѣдницею лицомъ, прихлебывая отъ времени до времени.
-- Долго же вы не начинаете разговора, вдовушка,-- сказалъ онъ, погодя немного и поставивъ стаканъ.-- Намъ придется говорить при вашемъ сынѣ.
-- Что жъ мнѣ дѣлать?-- отвѣчала она.-- Чего вы хотите отъ меня?
-- Мы бѣдны, вдовушка, мы бѣдны,-- возразилъ онъ, протянувъ правую руку и чертя пальцемъ по ладони лѣвой, будто дѣлая выкладку.
-- Бѣдны!-- вскричала она.-- А я развѣ не то же?
-- Сравненія никуда не годятся,-- сказалъ слѣпой.--Я не знаю, мнѣ до нихъ нѣтъ дѣла. Я говорю только, мы бѣдны. Пріятель мой въ самомъ стѣсненномъ положеніи, я также. Мы вступимъ въ свои права, вдовушка, или пусть ихъ купятъ у насъ. Но вѣдь вамъ это такъ же хорошо извѣстно, какъ и мнѣ; къ чему же говорить больше?
Она продолжала, ходить въ безпамятствѣ; наконецъ, вдругъ остановилась передъ нимъ и сказала:
-- Онъ здѣсь неподалеку?
-- Да. Близехонько.
-- Я пропала!
-- Не пропали, вдовушка,-- сказалъ спокойно слѣпой:-- а только найдены. Велите его позвать?
-- Ни за что въ свѣтѣ!-- воскликнула она съ трепетомъ.
-- Пожалуй,-- отвѣчалъ онъ и опять положилъ ногу на ногу.-- Какъ вамъ угодно, вдовушка. Присутствіе его не необходимо, сколько я знаю. Но намъ съ нимъ обоимъ надо жить; чтобы жить, надобно ѣсть и пить; чтобъ ѣсть и пить, нужны деньги:-- больше я ничего не скажу.
-- Знаешь ли ты, какъ я бѣдна?-- возразила вдова.-- Я думаю, ты не знаешь и не можешь этого знать. Еслибъ ты не былъ слѣпъ и оглядѣлся вокругъ себя въ этой хижинѣ, ты пожалѣлъ бы меня. О! Вспомни свое собственное несчастіе, другъ, и имѣй какое-нибудь состраданіе къ моему.
Слѣпой щелкнулъ мальцами и отвѣчалъ:
-- Это не идетъ къ дѣлу, сударыня, не идетъ къ дѣлу. У меня самое, нѣжное, самое доброе сердце, да я не могу имъ прожить Многіе, славно живущіе слабою головою, нашли бы, что сердце такого же рода вездѣ было бы имъ помѣхою. Мы толкуемъ о серьезномъ дѣлѣ, съ которымъ состраданіе и чувства не имѣютъ ничего общаго. Какъ другъ той и другой стороны, я желалъ бы уладитъ, если можно, дѣло ко взаимному удовольствію; вотъ о чемъ я говорю. Если вы очень бѣдны, въ этомъ виноваты вы однѣ. У васъ есть пріятели, которые всегда готовы помогать вамъ въ крайности. Другъ мой въ положеніи гораздо худшемъ и тѣснѣйшемъ, чѣмъ большая часть людей, а какъ вы запутаны въ общее съ нимъ дѣло, то онъ, конечно, надѣется, что вы ему пособите. Онъ долго жилъ и ѣлъ у меня (потому что, какъ я сказалъ, у меня доброе сердце), и я очень одобряю, что онъ такого мнѣнія. У васъ всегда была кровля; онъ всегда былъ безъ пріюта и безъ крова. Вы имѣете сына, въ подпору и утѣшеніе; у него нѣтъ никого. Не всѣ выгоды должны быть на одной сторонѣ. Вы сидите въ той же лодкѣ и грузъ надобно намъ раздѣлить немножко поровнѣе.
Она хотѣла было говорить, но онъ предупредилъ ее и продолжалъ:
-- Единственный способъ на это сбирать по временамъ небольшой кошелскъ для нашего пріятеля; такъ я вамъ и совѣтовалъ бы сдѣлать. Онъ васъ не безпокоитъ, какъ мнѣ извѣстно, сударыня; такъ не безпокоитъ, что хоть вы не разъ жестоко обходились съ нимъ и даже, могу сказать, выталкивали его за дверь, онъ до сихъ поръ столь внимателенъ къ вамъ, что еслибъ вы его еще разъ обманули, онъ охотно готовъ взять на свое попеченіе вашего сына и сдѣлать изъ него человѣка.
Послѣднія слова произнесъ онъ съ особеннымъ удареніемъ и замолчалъ, будто выжидая, какое дѣйствіе произведутъ они. Она отвѣчала только слезами.
-- Мальчикъ на все бы годился,-- сказалъ слѣпой, разсуждая самъ съ собою,-- Да, кажется, онъ и не прочь попытать счастья въ нѣкоторой перемѣнѣ положенія, сколько могу судить по тому, что я слышалъ отъ него сегодня вечеромъ. Ну, такъ однимъ словомъ, пріятелю моему крайне нужны двадцать фунтовъ. Вы вѣдь можете добыть годовое содержаніе, такъ можете собрать и эту сумму. Жаль, если придется васъ потревожить. Вы, кажется, очень покойно устроились, а остаться въ такомъ покоѣ стоитъ денегъ. Двадцать фунтовъ, вдовушка, право, умѣренное требованіе.. Вы знаете, къ кому прибѣгнуть за ними; обратная почта привезетъ ихъ вамъ.... Двадцать фунтовъ!
Она опять хотѣла отвѣчать, и опять онъ не допустилъ ее промолвить слово.
-- Не торопитесь отвѣчать; послѣ станете жалѣть. Пораздумайте немного. Двадцать фунтовъ... Чужихъ денегъ... Чего это стоитъ! Посудите хорошенько, я не спѣшу. Настаетъ ночь, и если я не здѣсь ночую, то и не уйду далеко. Двадцать фунтовъ! Подумайте объ этомъ, сударыня, только двадцать минутъ,-- по минутѣ на фунтъ; это очень достаточный срокъ. Я покамѣстъ подышу свѣжимъ воздухомъ, который здѣсь такъ тихъ и пріятенъ.
Съ этими словами вышелъ онъ за дверь, взявъ съ собою стулъ. Тамъ сѣлъ онъ подъ широкой жимолостью, протянулъ ноги у порога такъ, что никому нельзя было ни выйти, ни войти, не будучи имъ замѣченнымъ, вынулъ изъ кармана трубку, кремень и огниво съ трутомъ и сталъ курить. На дворѣ былъ прекрасный вечеръ того времени года, когда сумерки бываютъ всего прелестнѣе. Нѣсколько разъ онъ останавливался, давая разойтись вьющемуся кружками дыму и вдыхая сладкій запахъ цвѣтовъ; такимъ образомъ онъ сидѣлъ преспокойно -- какъ-будто домикъ былъ его собственное жилище, которымъ онъ безспорно владѣлъ цѣлую жизнь -- и ожидалъ отвѣта вдовы и возвращенія Бэрнеби.