То была, темная и холодная ночь. Огонь потухъ въ каминѣ. Странный посѣтитель досталъ тлѣющій уголь и началъ раздувать его, поглядывая по временамъ на вдову, которая въ какомъ-то безпамятствѣ опустилась на стулъ.
Наконецъ, ему удалось раздуть огонь, который былъ необходимъ, чтобъ согрѣть его окоченѣвшіе члены. Платье незнакомца было промочено насквозь, потому что прошлую ночь и все утро шелъ проливной дождь. Все доказывало, что онъ жилъ подъ открытымъ небомъ, не имѣя никакого пристанища. Перепачканный въ грязи и угляхъ, въ платьѣ, плотно прильнувшемъ къ его исхудалымъ членамъ, съ блѣднымъ лицомъ, небритою бородою, стоялъ онъ, жадно слѣдя взорами за разгорающимся огнемъ и порою поглядывая изъ подлобья на вдову, какъ бы боясь, чтобъ она не ушла отъ него.
Она закрыла лицо руками, дрожа отъ ужаса, не смѣя взглянуть на страшнаго гостя. Прошло нѣсколько долгихъ и мучительныхъ минутъ. Наконецъ, онъ сѣлъ и сказалъ:
-- Это твой домъ?
-- Да. Но, ради Бога, зачѣмъ вы пришли сюда?
-- Дай мнѣ ѣсть и пить, если не хочешь, чтобъ я самъ здѣсь распорядился... Я прозябъ и голоденъ! Мнѣ необходима пища и теплый уголъ, гдѣ бы я могъ отдохнуть. Надѣюсь все это получить здѣсь, отъ тебя...
-- Ты разбойникъ изъ Чигуэльской улицы?
-- Да!
-- Ты готовъ былъ совершить убійство?
-- По крайней мѣрѣ это было моимъ желаніемъ. Да что прикажешь дѣлать? Онъ поднялъ ужасный крикъ: "убійцы! Спасите!" Ему было бы худо, еслибъ онъ не былъ такъ проворенъ... Я побѣжалъ за нимъ...
-- Съ ножемъ?-- вскричала вдова, поднимая руки къ небу.-- О, Боже! Ты слышишь его, Ты видишь этого ужаснаго человѣка!..
И, сложивъ руки, подняла она къ небу взоры, полпые отчаянія. Сурово посмотрѣлъ онъ на нее и, вставъ съ своего мѣста, остановился передъ нею въ нѣсколькихъ шагахъ.
-- Берегись!-- вскричалъ онъ дикимъ голосомъ.-- Берегись оскорблять меня, или ты погибла,-- погибла, погибла душою и тѣломъ!-- Слушай,-- продолжалъ онъ:-- я дикій звѣрь въ образѣ человѣка, злой духъ, облеченный тѣломъ и плотью, привидѣніе, котораго страшатся всѣ живущіе, проклятое существо, житель не здѣшняго міра... Я ничего не боюсь, я испыталъ всѣ ужасы жизни, я на землѣ живу какъ въ аду; но если ты будешь исполнять мои приказанія и не будешь оскорблять меня -- не сдѣлаю тебѣ никакого зла. Ты осмѣлилась угрожать мнѣ, а я никому не прощаю оскорбленій. Если ты заставишь меня пролить кровь, она падетъ на тебя же и на подобныхъ тебѣ во имя злого духа, который искушеніемъ ведетъ людей къ погибели.
При этихъ словахъ онъ вынулъ изъ-за пояса пистолетъ и крѣпко сжалъ его въ рукѣ
-- О! Накажи этого человѣка, правосудное небо!-- вскричала вдова.-- Пошли ему минуту раскаянія и потомъ очисти отъ него землю.
-- Дай мнѣ пить и ѣсть, не то я исполню свои угрозы.
-- Но оставишь ли ты домъ мой, когда я исполню твое требованіе? Обѣщаешь ли ты никогда сюда не возвращаться?
-- Ничего не обѣщаю,-- отвѣчалъ онъ, садясь за столъ:-- кромѣ одного: исполнить свою угрозу, если ты не будешь мнѣ повиноваться.
Она встала и молча подошла къ маленькому шкапу, изъ котораго вынула ломоть хлѣба, нѣсколько кусковъ холоднаго мяса, и поставила все это на столъ. Онъ потребовалъ вина и водки. И это исполнила она. Съ жадностью голоднаго звѣря пожиралъ онъ принесенное ею, и во все это время она сидѣла въ противоположномъ углу комнаты, съ ужасомъ слѣдя за его движеніями. Она не смѣла не глядѣть на него: ужасное лицо незнакомца, казалось, приковывало къ себѣ ея взоры. Проходя мимо его къ шкапу, она подобрала платье, опасаясь прикосновенія къ этому человѣку. Окончивъ свой обѣдъ, если обѣдомъ можно назвать животное утоленіе голода, придвинулъ онъ снова къ огню стулъ и, грѣясь у ярко разгорѣвшагося камина, началъ снова:
-- Я никогда такъ не былъ доволенъ обѣдомъ, какъ сегодня. Теплое пристанище -- для меня необыкновенная роскошь. Кусокъ хлѣба, бросаемый нищему вмѣсто подаянія, былъ бы для меня роскошнымъ пиромъ. Здѣсь такъ хорошо и уютно. Ты одна живешь здѣсь?
-- Нѣтъ!-- отвѣчала она какъ бы противъ воли.
-- Кто жъ еще здѣсь живетъ?
-- Человѣкъ, мужчина; для тебя все равно, кто бы онъ ни былъ, но я совѣтовала бы тебѣ поскорѣе уйти отсюда.-- онъ можетъ застать тебя...
-- Я хочу хорошенько согрѣться,-- отвѣчалъ онъ, протягивая къ огню свои исхудалыя жилистыя руки.-- Ты вѣрно богата?
-- О, очень!-- отвѣчала она съ горькой улыбкой.-- Очень богата!..
-- По крайней мѣрѣ, я увѣренъ, что у тебя найдется пара шиллинговъ. Я знаю, что у тебя есть деньги -- ты сегодня вечеромъ дѣлала разныя закупки.
-- Весьма небольшія. У меня осталось два, три шиллинга...
-- Дай мнѣ твой кошелекъ. Ты держала его въ рукѣ, когда отворяла дверь.
Она молча положила кошелекъ на столъ. Онъ высыпалъ на руку мелкія деньги и началъ ихъ пересчитывать. Въ это время она вдругъ остановилась посреди комнаты, какъ будто прислушиваясь къ чему-тр, и потомъ бросилась къ нему.
-- Бери всѣ деньги, бери все, что хочешь, все, что здѣсь найдешь, но ради Бога уходи скорѣе... Онъ сейчасъ придетъ... Я узнаю шаги его. Я одна могу различитъ ихъ издалека. Уходи! Уходи!
-- Кто тамъ идетъ? Чьи шаги услыхала ты?..
-- Оставь эти неумѣстные вопросы. Еслибъ я была въ силахъ, своими руками притащила бы тебя къ дверямъ и вытолкнула на улицу. Бѣги! Бѣги! Не теряй ни минуты, жалкій разбойникъ!
-- Если тамъ ждутъ меня шпіоны, то я здѣсь гораздо безопаснѣе,-- отвѣчалъ незнакомецъ съ какимъ-то страхомъ:-- я хочу здѣсь остаться, и не уйду, пока не минетъ опасность.
-- Поздно!-- вскричала вдова, которая прислушивалась къ шагамъ, раздававшимся по улицѣ, и не обращала вниманія на слова.-- Слышишь ли ты эти шаги! Это онъ, мой сынъ, мой бѣдный, беззаботный сынъ!..
При этихъ словахъ, произнесенныхъ съ необыкновенною дикостью, съ улицы сильно застучали въ дверь. Онъ взглянулъ на вдову, вдова взглянула на него.
-- Впусти его!-- сказалъ онъ хриплымъ голосомъ.-- Я боюсь его не столько, какъ темной, безпріютной ночи. Онъ опять стучится. Впусти!
-- Я предчувствовала ужасъ этой минуты,-- отвѣчала вдова:-- это предчувствіе тревожило меня во всю жизнь мою,-- я не впущу его. Бѣдствіе неминуемо постигнетъ его, если вы встрѣтитесь съ глаза на глазъ. Сынъ мой! Мой несчастный сынъ! О, добрые ангелы неба, передъ которыми открыта истина! Внемлите молитвѣ бѣдной матери, сохраните ей сына, не допустите его до знакомства съ. этимъ ужаснымъ человѣкомъ!
-- Онъ стучится въ ставни!-- вскричалъ разбойникъ.-- Онъ зоветъ тебя. Этотъ голосъ, этотъ крикъ... А! Это онъ! Онъ боролся со мною на дорогѣ, не такъ ли?
Она почти лишилась чувствъ, упала на колѣни и шевелила губами, но не могла произнести ни слова. Пока, разбойникъ смотрѣлъ на нее, не зная что начать, куда обратиться,-- ставни отворились. Онъ едва успѣлъ съ быстротою молніи схватить со стола ножъ, всунуть его въ рукавъ и броситься въ кладовую, когда Бэрнеби уже постучался въ окно и съ дикимъ торжествомъ поднялъ нижнюю часть его рамы.
-- Ха-ха-ха! Кто же можетъ не впускать меня съ Грейфомъ?-- вскричалъ онъ, просунувъ, голову въ окно и дико озирая комнату.-- Вы тутъ, матушка? Зачѣмъ такъ долго не допускали вы насъ къ свѣту и огню?
Мать, заикаясь, сказала что-то въ извиненіе и протянула ему руку. Но Бэрнеби, не принимая руки ея, прыгнулъ въ комнату, бросился къ ней на шею и цѣловалъ ее.
-- Мы были въ полѣ, матушка: прыгали черезъ рвы, ползали черезъ пресѣки, взбирались на крутизны и спускались внизъ. Вѣтеръ дулъ сильно; трава и молодой тростникъ наклонились и кланялись ему, чтобъ онъ не обижалъ ихъ, трусы!-- А Грейфъ -- ха, ха, ха!-- Молодецъ Грейфъ! Ему все не по чемъ; когда вѣтеръ покатаетъ его въ пыли, онъ смѣло оборачивается и кусаетъ его... Грейфъ, смѣлый Грейфъ, дрался съ каждою склонявшеюся вѣточкой... Онъ говорилъ мнѣ, что вѣтки смѣются надъ нимъ... и онъ трепалъ ихъ, какъ бульдогъ. Ха, ха, ха!
Воронъ въ маленькой корзинкѣ, бывшей на спинѣ его господина, слыша, что такъ часто и громко произносятъ его имя, выразилъ свое участіе тѣмъ, что закричалъ пѣтухомъ, и потомъ произнесъ всѣ слова, какія зналъ, съ такою скоростью и въ такихъ многоразличныхъ хриплыхъ тонахъ, что оны показались говоромъ цѣлой толпы народа,
-- Какъ онъ слушается меня! продолжалъ Бэрнеби.-- Пока я сплю, онъ стережетъ меня, а когда я закрываю глаза, прикидываясь спящимъ, онъ тихонько твердитъ новый урокъ; но всегда присматриваетъ за мною, и если замѣтитъ, что я хоть немножко смѣюсь, тотчасъ перестанетъ болтать. Онъ хочетъ сдѣлать мнѣ сюрпризъ, когда совсѣмъ вытвердитъ слова.
Воронъ опять закричалъ пѣтухомъ и такъ увлекательно, какъ будто хотѣлъ сказать: "опять рѣчь идетъ обо мнѣ; я горжусь этимъ". Между тѣмъ Бэрнеби закрылъ окно и, подходя къ огню, хотѣлъ сѣсть лицомъ къ кладовой. Но мать предупредила его въ этомъ, сѣвъ сама такимъ образомъ и подавая ему знакъ, чтобъ онъ сѣлъ напротивъ ея.
-- Какъ вы блѣдны сегодня, матушка!-- сказалъ Бэрнеби, опершись на свою палку.-- Мы поступили жестоко, Грейфъ; мы напугали ее!
Дѣйствительно, она испугалась; сердце, ея билось сильно. Разбойникъ немного растворивъ дверь своего убѣжища, пристально смотрѣлъ на сына вдовы. Грейфъ, замѣчавшій все, чего даже не подозрѣвалъ господинъ его, высунулся изъ корзины и съ своей стороны сталъ внимательно глядѣть на разбойника сверкающими глазами.
-- Онъ бьетъ крыльями,-- сказалъ Бэрнеби и обернулся такъ быстро, что едва не замѣтилъ затворявшейся двери и головы подслушивавшаго:-- вѣрно тутъ есть кто-нибудь чужой; Грейфъ такъ уменъ, что вѣрно не выдумаетъ небылицы. Ну, скачи себѣ!
Принявъ это приглашеніе съ свойственною ему важностью, воронъ вспрыгнулъ на плечо Бэрнеби, оттуда спустился на протянутую его руку и сошелъ на землю. Когда Бэрнеби снялъ со спины корзину и поставилъ ее съ открытой крышкой въ уголъ, первою заботою Грейфа было закрыть ее какъ можно скорѣе и сѣсть на нее. Полагая, безъ сомнѣнія, что теперь отнялъ возможность у всякаго запереть его опять въ корзину, торжествуя, защелкалъ языкомъ и нѣсколько разъ прокричалъ "ура!"
-- Матушка,-- сказалъ Бэрнеби, положивъ шляпу и палку въ уголъ и сѣвъ опять на стулъ, съ котораго всталъ было.-- Я разскажу тебѣ, гдѣ мы были сегодня и что дѣлали -- хочешь?
Она взяла его за руку, крѣпко сжала ее и кивнула въ знакъ согласія, не имѣя силы говорить.
-- Только никому не пересказывай этого,-- продолжалъ Бэрнеби, грозя ей пальцемъ: потому что это тайна, извѣстная только мнѣ, Грейфу и Гогу. Правда, съ нами была и собака, но она не можетъ все еще сравняться съ Грейфомъ; хоть и она тоже молодецъ, но никакъ не угадаетъ, зачѣмъ ходила съ нами, бьюсь объ закладъ... Что ты все смотришь черезъ мое плечо?
-- Кто? Я?-- отвѣчала мать слабымъ голосомъ.-- Такъ, сама не знаю. Подвинься ко мнѣ ближе.
-- Ты встревожена,-- сказалъ Бэрнеби, блѣднѣя.-- Матушка... Ты не видишь?..
-- Чего?
-- Вѣдь нѣтъ?.. Здѣсь ничего этого нѣтъ, а?-- шепталъ онъ, придвигаясь еще ближе и указывая на родимый знакъ на рукѣ.-- Боюсь, что оно здѣсь гдѣ-нибудь. Волосы у меня подымаются дыбомъ, когда смотрю на тебя, и по всему тѣлу пробѣгаетъ дрожь. Зачѣмъ ты глядишь такъ странно? Развѣ оно въ комнатѣ такъ, какъ мнѣ снилось, брызжетъ кровью на потолокъ и на стѣны? Отвѣчай же? Да?
Онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ, дѣлая эти вопросы, закрывъ глаза руками. Черезъ нѣсколько времени онъ приподнялъ голову и оглянулся.
-- Ушло?
-- Да здѣсь ничего и не было,-- отвѣчала мать, успокоивая его.-- Право, ничего, милый Бэрнеби. Посмотри хорошенько! Ты видишь, здѣсь никого нѣтъ, кромѣ меня и тебя.
Онъ со страхомъ посмотрѣлъ на нее и, успоколсь немного, захохоталъ дико.,
-- Посмотримъ,-- сказалъ онъ, задумываясь.-- Мы ли это говорили? Были ли это ты, да я? Гдѣ мы были?
-- Нигдѣ; мы сидѣли здѣсь.
-- Ахъ, да, только Гогъ и я,-- сказалъ Бэрнеби:-- вотъ что. Гогъ изъ "Майскаго-Дерева", да я, знаешь, да Грейфъ -- лежали въ лѣсу, подъ деревьями у дороги, съ потайнымъ фонаремъ, когда пришла ночь; у насъ была собака на веревкѣ, чтобъ тотчасъ спустить ее, когда тотъ человѣкъ пройдетъ мимо.
-- Какой человѣкъ?
-- Разбойникъ; тотъ, на котораго глазѣли звѣзды. Мы ужъ нѣсколько ночей подстерегали его въ потъмахъ и ужъ непремѣнно поймаемъ его. Я узнаю его изъ тысячи человѣкъ. Смотри сюда, матушка! Вотъ каковъ онъ собой. Смотри!
Онъ обвилъ себѣ около головы платокъ, надвинулъ шляпу на лобъ, закутался въ сюртукъ и всталъ, до того похожій на подлинникъ, къ которому хотѣлъ поддѣлаться, что темная фигура, выглядывавшая за нимъ изъ каморки, могла быть почтена за тѣнь его.
-- Ха, ха, ха! Ужъ мы поймаемъ его!-- воскликнулъ онъ, скидывая съ себя такъ же скоро шляпу и платокъ, какъ скоро надѣлъ ихъ.-- Увидишь его, матушка, связаннаго по рукамъ и по ногамъ; увидишь, какъ потащутъ его въ Лондонъ на сѣдельной подпругѣ; услышишь, что онъ на тайбернскомъ деревѣ, если намъ посчастливится. Такъ говоритъ Гогъ. Но ты опять блѣднѣешь, опять дрожишь! Зачѣмъ ты смотришь такъ въ дверь кладовой?
-- Ничего,-- отвѣчала она.-- Я не такъ здорова. Поди, лягъ въ постель, милый Бэрнеби; оставь меня въ покоѣ.
-- Въ постель!-- сказалъ онъ.-- Я не люблю постели... Я лучше люблю лежать передъ огнемъ и смотрѣть на мѣстоположенія въ раскаленныхъ угляхъ -- на рѣки, пригорки, пещеры въ темнокрасномъ солнечномъ закатѣ, на дикія, огненныя лица. Да вѣдь я голоденъ, и Грейфъ тоже не ѣлъ ничего съ самаго обѣда. Дай намъ поужинать. Грейфъ! Ужинать; эй, молодецъ!
Воронъ захлопалъ крыльями и, каркая отъ радости, прыгнулъ къ ногамъ своего господина, раскрывая клювъ, чтобъ подхватить бросаемые куски. Бэрнеби бросилъ ему около двадцати кусковъ, и воронъ, не двигаясь съ мѣста, ловилъ ихъ очень ловко.
-- Довольно,-- сказалъ Бэрнеби.
-- Больше!-- кричалъ Грейфъ.-- Больше!
Но увѣрившись, что не получитъ ничего болѣе, воронъ отретировался съ своею провизіею, выбросилъ куски изо рта и спряталъ ихъ по разнымъ угламъ; но при этомъ особенно остерегался подходить близко къ кладовой, какъ-бы не довѣряя намѣреніямъ спрятавшагося въ ней человѣка и его силѣ противиться искушенію. Кончивъ работу, онъ прошелся два-три раза поперекъ комнаты, стараясь придать себѣ видъ величайшей беззаботности, но при всемъ томъ безпрестанно поглядывая однимъ глазомъ на свое сокровище; потомъ началъ доставать одинъ кусокъ за другимъ и ѣсть съ величайшимъ аппетитомъ.
Бэрнеби, съ своей стороны, сдѣлавъ тщетныя усилія, чтобъ заставить мать раздѣлить съ нимъ ужинъ, поѣлъ тоже плотно. Одинъ разъ, въ продолженіе этого, онъ хотѣлъ идти за хлѣбомъ; но мать поспѣшно предупредила его и, собравъ все свое мужество, пошла сама въ кладовую и принесла кусокъ хлѣба.
-- Матушка,-- сказалъ Бэрнеби, посмотрѣвъ ей прямо въ глаза, когда она сѣла опять.-- Развѣ сегодня день моего рожденія?
-- Сегодня?-- отвѣчала она.-- Да развѣ ты не помнишь, что онъ быль съ недѣлю назадъ, и прежде, чѣмъ онъ опять придетъ, должны бъ были пройти лѣто, осень и зима?
-- Помню, что до сихъ поръ было такъ,-- сказалъ Бэрнеби.-- Но, несмотря на все это, я полагаю, что и сегодня долженъ быть день моего рожденія.
-- Почему жъ ты такъ думаешь?
-- Я скажу тебѣ почему,-- отвѣчалъ онъ.-- Я видалъ, хоть и не говорилъ тебѣ ничего,-- но видалъ, что ты всегда очень печальна въ этотъ день вечеромъ. Я видалъ тебя плачущею, когда мы съ Грейфомъ были очень веселы, и испуганною безъ всякой причины; пожималъ тебѣ руку, и чувствовалъ, что она была холодна, точно какъ теперь. Разъ, матушка... тоже въ день моего рожденія... я и Грейфъ начали размышлять объ этомъ, отправившись спать и ночью, когда пробилъ часъ, мы сошли внизъ и подошли къ двери твоей комнаты, чтобъ узнать здорова ли ты. Ты стояла на колѣняхъ... Я опять забылъ, что ты говорила тогда... Грейфъ, что она тогда говорила?
-- Я дьяволъ!-- поспѣшно вскричалъ воронъ.
-- Врешь,-- сказалъ Бэрнеби.-- Ты что-то говорила въ молитвѣ, и когда встала и начала прохаживаться по комнатѣ, то была такъ же блѣдна, какъ теперь и какъ бываешь всегда въ день моего рожденія. Видишь, я понялъ это, хоть и глупъ. Вотъ почему и говорю теперь, что ты ошибаешься: сегодня долженъ быть день моего рожденія... Грейфъ, вѣдь нынче день моего рожденія?
Воронъ запѣлъ пѣтухомъ такъ продолжительно, какъ, могъ бы запѣть только пѣтухъ, одаренный разумомъ, чтобъ провозгласить наступленіе должайшаго дня. Какъ будто въ самомъ дѣлѣ понявъ слова Бэрнеби и придумывая, какъ поздравить его, воронъ почелъ приличнѣе всего сказать: "Очень много разъ говорю не быть мертвымъ!" хлопая при этомъ весьма патетически крыльями.
Мать не отвѣчала на слова сына и старалась обратить его вниманіе на другой предметъ, что, какъ знала изъ опыта, было очень легко. Послѣ ужина, Бэрнеби, несмотря на просьбы матери, легъ на циновкѣ передъ каминомъ; Грейфъ качался на одной ногѣ и то дремалъ въ пріятной теплотѣ то, казалось, старался вспомнить какую-то рѣчь, которую заучивалъ днемъ.
Наступило продолжительное, глубокое безмолвіе, только изрѣдка прерываемое Бэрнеби, который все еще пристально смотрѣлъ въ огонь и ворочался на своей постели, то Грейфомъ, который, стараясь припомнить что-то, время отъ времени вскрикивалъ глухимъ голосомъ: "Полли, поставь чайн..." и, забывъ остальное, умолкалъ и продолжалъ дремать.
Прошло довольно времени; Бэрнеби начиналъ уже дышать сильнѣе, правильнѣе и закрылъ глаза. Но тутъ опять крикъ безпокойнаго ворона: "Полли, поставь чайн..." пробуждалъ его.
Наконецъ, Бэрнеби заснулъ глубокимъ сномъ, и воронъ, опустивъ голову на вздувшуюся грудь свою, болѣе и болѣе закрывалъ блестящіе глаза свои, и казалось, тоже расположился спать. Кое-когда бормоталъ онъ еще гробовымъ голосомъ: "Полли, поставь чайн..." но очень невнятно и скорѣе, какъ пьяный человѣкъ! нежели какъ размышляющій воронъ.
Вдова, едва смѣя дышать, встала съ своего мѣста. Разбойникъ тихонько выбрался изъ кладовой и задулъ свѣчу.
-- "...никъ на огонь" вскричалъ Греііфъ, вдругъ вспомнивъ окончаніе фразы, чрезвычайно громкимъ голосомъ: -- "никъ на огонь. Ура! Полли, поставь чай...никъ на огонь, мы всѣ пьемъ чай. Полли, поставь чайникъ на огонь, мы всѣ пьемъ чай. Ура, ура, ура! Я дьяволъ, дьяволъ, чайникъ на огонь! Скорѣе. Говори никогда не быть мертвымъ бау, вау, вау, я дьяволъ; чайникъ на огонь; я... Полли, поставь чайникъ на огонь, мы всѣ пьемъ чай..."
Вдова и разбойникъ стали какъ вкопанные, будто услышали голосъ изъ могилы.
Но и эти крики не могли разбудить спящаго. Онъ обернулся къ огню, рука его опустилась на землю, голова склонилась на руку. Вдова и незваный гость взглянули на него, потомъ другъ на друга, и она указала ему дверь.
-- Постой,-- прошепталъ онъ.-- Славнымъ дѣламъ учишь ты своего сына!
-- Я не учила его ничему изъ того, что ты слышалъ. Уйди сію же минуту, или я разбужу его.
-- Это въ твоей волѣ. Не хочешь ли, чтобъ я разбудилъ его?
-- Ты не осмѣлишься этого сдѣлать!
-- Я уже говорилъ тебѣ, что осмѣлюсь на все. Онъ, кажется, хорошо знаетъ меня: такъ и я хочу съ нимъ познакомиться.
-- Ты хочешь убить спящаго?-- вскричала вдова, бросаясь между имъ и сыномъ.
-- Женщина!-- сказалъ онъ сквозь зубы, отводя ее въ сторону: -- я хочу посмотрѣть на него получше и сдѣлаю это. Если-жъ ты хочешь, чтобъ одинъ изъ насъ былъ убитъ, то, пожалуй, разбуди его.
Сказавъ это, онъ подошелъ къ Бэрнеби, наклонился, тихо повернулъ къ огню его голову и всматривался ему въ лицо. Пламя озарило лицо Бэрнеби и освѣтило малѣйшую черту его. Съ минуту разбойникъ всматривался въ него и потомъ быстро отошелъ.
-- Замѣть себѣ,-- шепнулъ онъ вдовѣ: -- черезъ этого молодца, о существованіи котораго я не зналъ ничего до нынѣшняго вечера, ты въ моей власти. Берегись дурно обращаться со мною! Берегись! Я покинутъ всѣми; я нищій, умирающій съ голоду: я могу мстить вѣрно и медленно!
-- Въ твоихъ словахъ долженъ быть ужасный смыслъ, но я не понимаю его.
-- Въ нихъ есть смыслъ., и я вижу, ты понимаешь ихъ какъ нельзя лучше. Ты напередъ знала это цѣлые годы, ты сама говорила мнѣ о томъ. Предоставляю тебѣ размыслить объ этомъ. Не забудь же моей угрозы.
Онъ указалъ еще разъ на спящаго и вышелъ тихими шагами на улицу. Мать бросилась на колѣни подлѣ сына и осталась въ такомъ положеніи какъ окаменѣлая, пока слезы, удерживаемыя до тѣхъ поръ страхомъ, не облегчили ея стѣсненнаго сердца.
-- Боже!-- воскликнула она,.-- Ты, научившій меня такой сильной любви къ этой единственной надеждѣ, которая осталась мнѣ отъ минувшаго счастія,-- къ этому больному ребенку, изъ недуга котораго, можетъ быть, проистекаетъ утѣшеніе, что онъ навсегда останется мнѣ нѣжнымъ, любящимъ сыномъ,-- будь ему заступникомъ на мрачномъ пути жизни; иначе онъ погибнетъ, а бѣдное сердце мое не вынесетъ его погибели...