Ночь была прелестная, свѣтлая, и Долли, пссмотря на печаль свою, поглядывала на звѣзды такъ очаровательно, что Джой выходилъ изъ себя. Дорога была очень хороша, ровна и нетряска; однакожъ, Долли, въ продолженіе всего пути, держалась одной ручкой за край коляски; и еслибъ палачъ поднялъ за Джоемъ сѣкиру, чтобъ тотчасъ отрубить ему голову за прикосновеніе къ этой ручкѣ, Джой никакъ не утерпѣлъ бы оставить ее въ покоѣ. Сначала онъ будто случайно положилъ свою руку на ея ручку и отнялъ минуту спустя; но потомъ ѣхалъ далѣе и далѣе, не оставляя прекрасной ручки, какъ будто нарочно былъ приставленъ къ этой должности. Странно при этомъ было, что Долли, повидимому, ничего не замѣчала. Она смотрѣла такъ невинно и простодушно, когда обращала глаза на Джоя, что взгляды ея были очаровательны и формально вызывали на подобную смѣлость.
Она также и говорила -- говорила о своемъ испугѣ и избавленіи, о своей благодарности и объ опасеніи, что не поблагодарила Джоя достаточно, и о томъ, какъ они впередъ всегда останутся друзьями, и пр. и пр. А когда Джой сказалъ: "надѣюсь, что не друзьями", Долли была очень удивлена и полагала, что ужъ, вѣрно, не "врагами"; когда же Джой спросилъ, не могутъ ли они быть другъ для друга болѣе, чѣмъ друзьями, она нечаянно увидѣла звѣзду, блиставшую ярче другихъ, и попросила его взглянуть на нее, при чемъ казалась въ десять тысячъ разъ невиннѣе прежняго.
Такъ ѣхали они далѣе и далѣе, тихо перешептываясь и желая, чтобъ дорога растянулась на дюжину миль;-- по крайней мѣрѣ Джой желалъ этого. Выѣхавъ изъ лѣса на открытое мѣсто, они услышали за собою стукъ лошадиныхъ вопитъ. Мистриссъ Уарденъ вскрикнула, ѣздокъ же сказалъ "другъ!" и подъѣхалъ къ коляскѣ.
-- Опять этотъ человѣкъ:-- воскликнула Долли, содрогнувшись.
-- Гогъ!-- сказалъ Джой.-- Какія вѣсти привезъ ты?
-- Мнѣ велѣно воротить васъ,-- отвѣчалъ Гогъ, украдкой поглядывая на дочь слесаря.-- Онъ прислалъ меня.
-- Батюшка?-- сказалъ бѣдный Джой и прибавилъ тихо:-- Неужели онъ вѣчно будетъ считать меня такимъ ребенкомъ, что не позволитъ и часу пробыть безъ няньки!
-- Да!-- отвѣчалъ Гогъ на первую часть вопроса.-- Дороги теперь не слишкомъ-то безопасны, и онъ говоритъ, что вамъ лучше имѣть провожатаго.
-- Такъ поѣзжай впередъ,-- сказалъ Джой.-- Я еще не намѣренъ вернуться домой.
Гогъ былъ доволенъ этимъ, и они поѣхали далѣе. Ему вздумалось ѣхать непосредственно передъ коляскою и безпрестанно оглядываться. Долли чувствовала, что онъ смотрѣлъ на нее, но отворачивалась и боялась хоть одинъ разъ взглянуть на него: такъ великъ былъ страхъ, имъ внушенный.
Переговоры вполголоса прекратились отъ пріѣзда Гога и бдительности мистриссъ Уарденъ. До тѣхъ поръ она дремала, покачиваясь, и только проснулась минуты на три побранить слесаря за дерзость, съ какою онъ обхватывалъ ее, отъ опасенія, что она выкачнется изъ коляски. Проѣхавъ съ милю, Габріель, по приказанію жены, остановилъ лошадку, и добрая женщина увѣряла, что Джой ни за что не долженъ ѣхать далѣе. Напрасно Джой увѣрялъ, что вовсе не усталъ, что поѣдетъ тотчасъ назадъ, проводивъ ихъ до такого-то и такого-то мѣста. Мистриссъ Уарденъ упорно стояла на своемъ, и никакая человѣческая сила не могла побѣдить ея.
-- Итакъ, желаю вамъ спокойной ночи, если ужъ я непремѣнно долженъ вернуться,-- сказалъ печально Джой.
-- Покойной ночи,-- сказала Долли. Она охотно прибавила бы: "Берегитесь этого человѣка и ради Бога не ввѣряйтесь ему", но Гогъ повернулъ лошадь и стоялъ подлѣ самой коляски. Она могла только пожать Джою руку. Коляска отъѣхала уже далеко, а Джой все еще стоялъ на томъ же мгѣетѣ, махая рукой; подлѣ него стояла высокая, темная фигура Гога.
О чемъ думала Долли до пріѣзда домой, и занималъ ли еще каретникъ въ сердцѣ ея то выгодное мѣстечко, какое имѣлъ по утру -- неизвѣстно. Исторія говоритъ только, что они пріѣхали, наконецъ, домой;-- да, "наконецъ", потому что дорога была длинна, а ворчанье мистриссъ Уарденъ не могло сократить ее. Услышавъ стукъ колесъ, Меггсъ мигомъ очутилась у подъѣзда.
-- Вотъ они, Симмунъ! Вотъ они!-- кричала Меггсъ, хлопая въ ладоши, и подскочила къ коляскѣ, чтобъ высадить свою госпожу.-- Принесите стулъ, Симмунъ. Ну, мистриссъ, лучше ли вамъ теперь? Чувствуете ли вы себя лучше? О, небо, какъ вы прозябли! Боже мой, сэръ, да она холодна, какъ ледъ!
-- Что жъ мнѣ дѣлать, добрая дѣвушка? Не лучше ли проводить ее къ камину?-- сказалъ слесарь.
-- Мистеръ кажется безчувственнымъ,-- сказала Меггсъ голосомъ, въ которомъ слышалось сожалѣніе:-- но онъ только кажется такимъ. ЛЯ никогда не повѣрю, чтобъ онъ могъ быть такъ золъ послѣ того, что видѣлъ отъ васъ сегодня утромъ. Войдите, сядьте у огня; я какъ нарочно развела славный огонь. Пойдемте!
Мистриссъ Уарденъ согласилась. Слесарь послѣдовалъ за ними, засунувъ руки въ карманы, а мистеръ Тэппертейтъ отправился съ колясочкой въ сосѣднюю конюшню.
-- Милая Марта,-- сказалъ слесарь, вошедъ въ комнату жены:-- думаю, ты поступила бы только сообразно съ долгомъ, еслибъ сама посмотрѣла за Долли или послала кого-нибудь къ ней. Ты знаешь, что она перепугалась и нездорова.
Въ самомъ дѣлѣ, Долли, не обращая вниманія на нарядъ свой, которымъ такъ гордилась по утру, бросилась на диванъ и, закрывъ лицо руками, навзрыдъ плакала.
При первомъ взглядѣ на это явленіе (Долли не привыкла, къ такому положенію, научась, напротивъ, изъ примѣра матери избѣгать его), мистриссъ Уарденъ объявита, что, по ея мнѣнію, никогда не было такой несчастной женщины, какъ она; что жизнь ея безпрерывное испытаніе; что, какъ скоро она сдѣлается немного способною повеселиться или быть здоровою, кто-нибудь изъ окружающихъ ужъ навѣрное окатитъ ее холодной водой; что она должна уже нести казнь за сегодняшній веселый день, а между тѣмъ Богу извѣстно, какъ мало у нея такихъ дней въ жизни. Меггсъ поддакивала всѣмъ этимъ изліяніямъ сердца мистриссъ Уарденъ. Бѣдной же Долли отъ такихъ лекарствъ нисколько не становилось лучше. Когда же обнаружилось, что она дѣйствительно нездорова, мистриссъ Уарденъ и Меггсъ, движимыя состраданіемъ, принялись, наконецъ, за нею ухаживать.
Но и тутъ добродушіе закутывалось въ нарядъ ихъ обыкновенной политики, и хотя въ обморокѣ была Долли, но простодушному человѣку показалось бы, что страдаетъ не она, а мистриссъ Уарденъ. Какъ скоро Долли стала немного оправляться и приходить въ ту степень болѣзненности, когда педантки находятъ опять полезнымъ употреблять укоризны и выговоры, мать, со слезами на глазахъ, представляла ей, что если сегодня пугали и стращали ее, то должно вспомнить, что это общая участь человѣчества, и преимущественно женской его половины, которая во всю жизнь не должна ожидать ничего лучшаго и обязана приготовляться къ терпѣнію, покоряться судьбѣ. Мистриссъ Уарденъ просила дочь вспомнить, что, по всей вѣроятности, она скоро будетъ принуждена сдѣлать насиліе своимъ чувствамъ и выйти замужъ; что супружество, какъ она могла видѣть каждый день (и точно, она видѣла это), требуетъ большаго мужества и терпѣнія. Живыми красками изображала, она, какъ, безъ глубокаго сознанія долга, которое одно еще поддерживало ее въ странствіи по юдоли плача, она сама давно уже лежала бы въ землѣ, и потомъ желала знать, что сталось бы въ такомъ случаѣ съ блуждающимъ во мракѣ духомъ (слесаря), котораго истинною зѣницею ока, свѣтомъ и путеводною звѣздою въ жизни, такъ сказать, была никто иной какъ она.
Миссъ Меггсъ также произнесла нѣсколько словъ въ томъ же духѣ. Она говорила, что Долли, дѣйствительно, должна взять себѣ въ образецъ свою благородную мать, которая,-- какъ она всегда говорила и говорить будетъ, хоть-бы сейчасъ за это ее повѣсили, четвертовали и выпотрошили,-- самая нѣжная, любящая, миролюбивая и терпѣливая жена, какую когда-либо считала она возможною; что одно исчисленіе ея добродѣтелей произвело такую благодѣтельную перемѣну въ ея собственной свояченицѣ, что эта свояченица и мужъ ея, жившіе прежде какъ кошка съ собакой и переговаривавшіеся обыкновенно при посредствѣ подсвѣчниковъ, горшечныхъ крышекъ, утюговъ и тому подобныхъ летучихъ вѣстниковъ гнѣва, теперь составляли самую благополучную и милую чету, въ чемъ всякій можетъ убѣдиться ежедневно на дворѣ "Золотого Льва", въ нумерѣ двадцать-седьмомъ, вторая дверь съ правой руки. Разсмотрѣвъ потомъ самое себя, какъ относительно безцѣнный, но нѣкоторымъ образомъ годный сосудъ, она попросила Долли помыслить, что вышереченная, драгоцѣнная, единственная матушка ея, слабая сложеніемъ и раздражительнаго темперамента, безпрерывно подвержена домашнимъ безпокойствамъ, въ сравненіи съ которыми воры и разбойники -- совершенная дрянь; но что она все-таки не приходила никогда въ отчаяніе, или гнѣвъ, никогда не сдавалась, но всегда поддерживала свое достоинство и побѣдоносно выходила изъ битвы. Когда Меггсъ кончила свое соло, хозяйка присоединилась къ ней, и обѣ онѣ исполнили дуэтъ, содержаніемъ котораго было то, что мистриссъ Уарденъ -- угнетенная добродѣтель, а мистеръ Уарденъ, какъ представитель мужескаго рода въ домѣ -- существо, исполненное злобныхъ и грубыхъ привычекъ, совершенно нечувствительное къ благодати, снизшедшей на него въ образѣ жены его... Наконецъ, приходъ слесаря прервалъ разглагольствія двухъ утѣшительницъ.
Но величайшею радостью Меггсъ было то, что она не только узнала обо всемъ случившемся, но могла еще имѣть неоцѣненное удовольствіе передать все слышанное мистеру Тэппертейту, къ увеличенію его мученій и ревности, потому что этого джентльмена пригласили, по случаю нездоровья миссъ Долли, поужинать въ мастерской, куда Меггсъ собственноручно благоволила принести ему кушанье.
-- О, Симмунъ, Симмунъ,-- сказала добродѣтельная дѣвица:-- чего не было сегодня! О, Боже, помоги мнѣ! О, Симмунъ!
Мистеръ Тэппертейтъ былъ не слишкомъ въ духѣ и особенно не терпѣлъ Меггсъ, когда она клала руку на сердце и силилась вздохнуть, потому что тогда необыкновенно рѣзко выставлялись недостатки контуровъ ея тѣла; онъ бросилъ въ нее самымъ высокомѣрнымъ взглядомъ и не удостоилъ ни золотникомъ любопытства.
-- Такихъ вещей я никогда не слыхивала, да никто никогда же могъ слышать,-- продолжала Меггсъ.-- Что за мысль заниматься ею? И что такое находятъ въ ней люди, чтобъ стоило вниманія... Вотъ что мнѣ особенно забавно. Ха, ха, ха!
Мистеръ Тэппертейтъ, видя, что тутъ замѣшана дама, гордо попросилъ свою прелестную пріятельницу говорить яснѣе и сказать ему, кого разумѣла она подъ своимъ "ею".
-- Ну, эту Долли,-- сказала Меггсъ, сдѣлавъ удареніе на имени.-- Клянусь честью, молодой Джозефъ Уиллитъ молодецъ и достоинъ получить ея руку, право!
-- Женщина!-- вскричалъ мистеръ Тэппертейтъ, соскочивъ съ верстака, на которомъ сидѣлъ.-- Берегись!
-- Ахъ, Боже мой, Симмунъ!-- сказала Меггсъ съ поддѣльнымъ удивленіемъ.-- Вы перепугали меня до смерти. Что съ вами?
-- Есть струны...-- отвѣчалъ Тэппертейтъ, махая по воздуху ножомъ:-- есть струны въ сердцѣ человѣческомъ, въ которыя лучше не ударять. Вотъ, что! Понимаешь?
-- Понимаю; вы объѣлись бѣлены!-- воскликнула Меггсъ и хотѣла удалиться.
-- Бѣлены ли, другого ли чего,-- сказалъ мистеръ Тэппертейтъ торжественно удерживая ее за руку,-- но что значатъ слова твоя, Іезавель? Что ты хотѣла разсказать мнѣ? Отвѣчай!
Несмотря на грубое обращеніе, Меггсъ охотно согласилась исполнить желаніе мистера Тэппертейта и разсказала ему, какъ на Долли, когда она одна одинехонька въ темнотѣ переходила черезъ лугъ, напали три или четыре рослые разбойника, которые навѣрное увели, и можетъ быть даже убили бы ее, еслибъ Джозефъ Уиллитъ не явился во-время къ ней на помощь и не разбилъ одними кулаками всей шайки разбойниковъ, къ удивленію своихъ собратій и къ вѣчной благодарности и любви Долли Уарденъ.
-- Очень хорошо,-- сказалъ мистеръ Тэппертейтъ, вздохнувъ глубоко и взъерошивая волосы до тѣхъ поръ, пока они стали на головѣ его, какъ щетина.-- Дни его жизни сочтены!
-- О Симмунъ!
-- Говорю намъ,-- продолжалъ онъ.-- Дни его жизни сочтены! Оставьте меня! Убирайтесь!
Меггсъ ушла, но не столько изъ повиновенія приказанію, сколько для того, чтобъ посмѣяться на свободѣ. Успокоившись немного, она возвратилась въ столовую, гдѣ слесарь, ободренный безвѣтріемъ и знакомствомъ съ "Тоби", сдѣлался очень разговорчивъ и имѣлъ большую охоту поговорить еще разъ о всѣхъ происшествіяхъ этого дня. Но мистриссъ Уарденъ, которой практическое благочестіе, какъ нерѣдко случается, имѣло только обратное дѣйствіе, остановила его на первомъ словѣ, начавъ декламировать о грѣховности такихъ наслажденій и сказавъ, что пора идти спать. Въ самомъ дѣлѣ она отправилась спать съ такимъ же страшнымъ и мрачнымъ видомъ, какой представляла парадная постель въ "Майскомъ-Деревѣ". Скоро и всѣ прочіе обитатели дома Габріеля Уардена отправились на покой.