Бѣда никогда не приходитъ одна, говоритъ пословица. Нѣтъ сомнѣнія, что скорби и страданія отъ природы имѣютъ склонность собираться въ толпу, летать стадами и садиться большею частію по прихоти или случайно; такъ скопляются онѣ на головахъ горемыкъ до тѣхъ поръ, пока на ихъ бѣдныхъ черепахъ не останется ни на дюймъ порожняго мѣста, и минуютъ другія головы, гдѣ свободно умѣстился бы цѣлый полкъ заботъ и бѣдствій. Быть можетъ, такая толпа носилась надъ Лондономъ, ища Джозефа Уиллита; но какъ его уже тамъ не было, то она упала случайно на перваго молодого человѣка, ей встрѣтившагося. Во всякомъ случаѣ, вѣрно одно -- именно, что въ тотъ день, когда уѣхалъ Джой, цѣлые рои скорбей носились надъ головою Эдварда Честера и до того жужжали, хлопали крыльями и не давали ему покоя, что онъ почувствовалъ себя несчастнѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ.
Было восемь часовъ вечера, когда онъ и отецъ его, сидя за столомъ, уставленнымъ винами и дессертомъ, первый разъ въ этотъ день остались одни -- за обѣдомъ былъ еще посторонній человѣкъ; сынъ и отецъ не видѣлись со вчерашняго дня до этого обѣда.
Эдвардъ былъ грустенъ и молчаливъ. Мистеръ Честеръ, напротивъ, былъ веселѣе обыкновеннаго, но нисколько, повидимому, не хотѣлъ заводить разговора съ человѣкомъ, такъ противоположно-настроеннымъ, а обнаруживалъ свою веселость улыбками и свѣтлыми взглядами. Такъ провели они нѣсколько времени: отецъ лежалъ съ своею обыкновенною граціозною беззаботностью на софѣ, сынъ сидѣлъ противъ него съ потупленными глазами и явно тревожимый горестными мыслями.
-- Любезный Эдвардъ,-- сказалъ, наконецъ, мистеръ Честеръ, ласково улыбаясь: -- не распространяй своего усыпительнаго вліянія на бутылку. Пусть она, по крайней мѣрѣ, ходитъ кругомъ; брось свою задумчивость.
Эдвардъ извинился, подалъ ему бутылку и опять впалъ въ прежнее состояніе.
-- Ты дурно дѣлаешь, что не наливаешь себѣ рюмки,-- продолжалъ мистеръ Честеръ, поднявъ свою рюмку къ свѣту.-- Вино, выпитое въ мѣру, оказываетъ множество благопріятныхъ дѣйствій. Оно проясняетъ глаза, улучшаетъ голосъ, даетъ новую жизнь мыслямъ и разговору; попробуй выпить.
-- Ахъ, батюшка!-- воскликнулъ сынъ.-- Если...
-- Любезный другъ,-- прервалъ его поспѣшно отецъ, поставивъ рюмку на столъ и поднявъ брови съ изумленнымъ, даже испуганнымъ видомъ:-- ради Бога, не зови меня этимъ отжившимъ, старомоднымъ именемъ. Пощади нѣсколько мою деликатность. Развѣ я ужъ такой сѣдой старикъ, хожу на костыляхъ, съ морщинами на лицѣ и безъ зубовъ во рту, что ты меня такъ величаешь? Это просто грубость!
-- Я хотѣлъ съ откровенностью, какой бы надобно быть между нами, поговорить о дѣлахъ, касающихся до моего сердца,-- отвѣчалъ Эдвардъ:-- а вы, еще ничего не слыша, такъ отталкиваете меня.
-- Полно, полно, Нэдъ!-- сказалъ мистеръ Честеръ, поднявъ съ умоляющимъ видомъ свою нѣжную руку.-- Не говори такимъ ужаснымъ образомъ о дѣлахъ, касающихся до твоего сердца! Развѣ ты не знаешь, что сердце -- маленькая частица нашего тѣла,-- средоточіе кровяныхъ сосудовъ и прочей дряни, которая съ твоими рѣчами и мыслями такъ же мало имѣетъ общаго, какъ и твои ноги? Какъ можно быть такъ просту и неразборчиву? Предоставимъ медикамъ эти анатомическіе намеки. Въ обществѣ они, право, непріятны. Ты изумляешь меня, Нэдъ...
-- Что дѣлать! На свѣтѣ нѣтъ другихъ такихъ вещей, какъ сердце: нечего въ нихъ ни ранить, ни исцѣлять, ни щадить. Я знаю вашъ образъ мыслей, сэръ, и не скажу болѣе ни слова,-- отвѣчалъ сынъ.
-- Опять ты ошибаешься,-- сказалъ мистеръ Честеръ, прихлебывая вино.-- Я говорю ясно, что есть такія вещи; это всѣмъ извѣстно. Сердца животныхъ -- коровъ, овецъ и тому подобныхъ,-- варятся въ пищу, и чернь, говорятъ, ѣстъ ихъ съ большимъ аппетитомъ. Людей иногда закалываютъ въ сердце и прострѣливаютъ въ сердце; но говорить: отъ сердца или къ сердцу, растерзанное сердце, холодное или горячее сердце, быть съ сердцемъ, не имѣть сердца,-- это явная безсмыслица, Нэдъ.
-- Безъ сомнѣнія, сэръ,-- отвѣчалъ сынъ, когда отецъ остановился, давая ему говорить.-- Безъ сомнѣнія.
-- Вотъ Гэрдалева племянница, еще недавній предметъ твоей страсти,-- сказалъ мистеръ Честеръ, какъ-будто для того только, чтобъ взять ближайшій примѣръ.-- Вѣрно она, по твоему мнѣнію, была вся сердце. Теперь она совершенно не имѣетъ сердца. И. однакоже, она все та же, Нэдъ, совершенно та же
-- Нѣтъ, она сдѣлалась'другою, сэръ,-- сказалъ Эдвардъ, покраснѣвъ:-- и причиною этого, кажется, низкое коварство.
-- Такъ ты получилъ холодную отставку?-- сказалъ отецъ.-- Бѣдный Нэдъ! Я вѣдь говорилъ тебѣ, что это случится когда-нибудь. Потрудись подать мнѣ щипцы для орѣховъ.
-- Она обманута, предательски обманута!-- воскликнулъ Эдвардъ, вставая съ мѣста.-- Никогда не повѣрю я, чтобъ она перемѣнилась отъ того, что отъ самого меня узнала настоящее мое положеніе. Я знаю, ее раздражаютъ, терзаютъ нарочно. Но хоть связь наша разорвана невозвратно, хоть я жалѣю о ея нетвердости, однакоже не вѣрю и никогда не повѣрю, чтобъ такая простая причина или ея собственный произволъ побудили ее къ этому поступку,-- никогда!
-- Мнѣ должно краснѣть,--возразилъ отецъ весело:-- за твой безразсудный характеръ, въ которомъ, кажется, нѣтъ ничего похожаго на мой. Что же касается до дѣвушки, она поступила очень естественно и разсудительно, мой милый; она сдѣлала то, что ты самъ ей предлагалъ, какъ я слышалъ отъ Гэрдаля, и что я -- не напрягая особенно своей догадливости -- предсказывалъ тебѣ. Она считала тебя за богатаго или, по крайней мѣрѣ, за человѣка съ достаточнымъ состояніемъ и увидѣла, что ты бѣденъ. Бракъ есть гражданская сдѣлка; замужъ выходятъ для того, чтобъ улучшить свое положеніе въ свѣтѣ; это дѣло, касающееся дома, мебели, ливрейныхъ слугъ и экипажей. Но такъ какъ она бѣдна и ты также, то исторія и кончилась. Тебѣ нечего домогаться при этомъ ходѣ вещей, и нечего дѣлать съ обручальною церемоніей. Пью за ея здоровье, уважаю и почитаю ее за ея необыкновенный, здравый разсудокъ. Это тебѣ урокъ. Налей свою рюмку, Надъ.
-- Это урокъ,-- отвѣчалъ Эдвардъ:-- котораго я, кажется, никогда не выучу, хоть долголѣтній опытъ и врѣзываетъ его въ...
-- Не говори только въ сердце,-- прервалъ отецъ.
-- Въ сердце людей, испорченныхъ свѣтомъ и его коварствомъ,-- сказалъ Эдвардъ съ жаромъ.-- Избави меня Богъ знать ихъ когда-нибудь!
-- Полно, сэръ,-- возразилъ отецъ, приподнявшись на софѣ и пристально посмотрѣвъ на него:-- довольно. Подумай, сдѣлай одолженіе, о своихъ выгодахъ, своемъ долгѣ, своихъ нравственныхъ обязанностяхъ, своей дѣтской любви, подумай обо всемъ, что такъ пріятно и отрадно вспоминать; въ противномъ случаѣ, ты будешь раскаиваться.
-- Никогда не буду раскаиваться въ томъ, что сохранилъ уваженіе къ самому себѣ, сэръ!-- возразилъ Эдвардъ.-- Простите меня, если скажу, что никогда не пожертвую имъ, по вашему приказанію, никогда не пойду по дорогѣ, которую вы мнѣ указываете и которая имѣетъ связь съ тайнымъ участіемъ, какое вы принимали въ моей разлукѣ съ Эммою.
Отецъ еще нѣсколько приподнялся и поглядѣлъ на него, будто испытывая, точно ли это его рѣшительное и серьезное мнѣніе; потомъ опять тихо опустился и сказалъ самымъ покойнымъ голосомъ, продолжая ѣсть орѣхи:
-- Эдвардъ, у моего отца былъ сынъ, который былъ такой же дуракъ, какъ ты, и имѣлъ такія же низкія, упорныя чувства: отецъ, однажды утромъ, послѣ завтрака, лишилъ его наслѣдства и проклялъ. Сцена эта особенно живо представляется мнѣ въ нынѣшній вечеръ. Я какъ теперь помню, что ѣлъ тогда пирожки съ мармеладомъ. Онъ велъ бѣдственную жизнь (то-есть сынъ, я разумѣю) и умеръ преждевременно; во всякомъ случаѣ, смерть его была счастьемъ, потому что онъ былъ позоромъ для семейства. Бѣда, Эдвардъ, если отецъ принужденъ бываетъ прибѣгать къ такимъ строгимъ мѣрамъ.
-- Правда,-- возразилъ Эдвардъ.-- Но горестно также, когда сынъ обращается къ отцу съ любовью и преданностью, въ самомъ полномъ и точномъ смыслѣ слова, и всякій разъ бываетъ имъ отвергаемъ и принуждаемъ къ неповиновенію. Любезный батюшка,-- продолжалъ онъ, возвысивъ голосъ:-- я много разъ думалъ обо всемъ, что между нами происходило съ тѣхъ поръ, какъ мы въ первый разъ заговорили объ этомъ предметѣ. Будемъ откровенны другъ съ другомъ, не на словахъ только, а на самомъ дѣлѣ. Выслушайте меня.
-- Такъ какъ я предвижу и долженъ предвидѣть, что ты хочешь сказать, Эдвардъ,-- отвѣчалъ отецъ холодно:-- то не хочу и слушать. Это мнѣ невозможно. Это навѣрно разстроило бы меня. Если ты намѣренъ отвергнуть планы, какіе я составилъ для твоей жизни и для сохраненія того высокаго достоинства, которое такъ долго поддерживало нашу фамилію; словомъ, если ты рѣшился идти своею собственною дорогою, ступай себѣ, пожалуй, и возьми съ собой мое проклятіе. Это мнѣ прискорбно, но, право, я не вижу другого средства...
-- Проклятіе можетъ выйти изъ вашихъ устъ,-- сказалъ Эдвардъ:-- но оно останется пустымъ звукомъ. Я не вѣрю, чтобъ одинъ человѣкъ могъ призвать проклятіе на другого, тѣмъ менѣе отецъ на собственнаго сына. Подумайте, что вы дѣлаете, сэръ.
-- Ты такъ непочтителенъ, такъ дерзокъ и непокоренъ,-- возразилъ отецъ, тихо оборачиваясь къ нему и раздавливая орѣхъ:-- что я долженъ остановить тебя. Намъ рѣшительно нельзя долѣе жить вмѣстѣ. Если ты потрудишься позвонить, то слуга проводитъ тебя до двери. Не возвращайся больше никогда подъ эту кровлю, сдѣлай одолженіе. Ступай, сэръ, если ты потерялъ всякое нравственное чувство; ступай къ чорту, чего я особенно тебѣ желаю. Прощай!
Эдвардъ вышелъ изъ комнаты, не тратя уже ни одного слова, ни одного взгляда, и навсегда разстался съ домомъ отцовскимъ.
Лицо Честера слегка покраснѣло и разгорячилось, но вся наружность его оставалась неизмѣнною. Онъ позвонилъ еще разъ и сказалъ вошедшему слугѣ:
-- Если господинъ, который сейчасъ вышелъ...
-- Извините, сэръ, вы говорите о мистерѣ Эдвардѣ?
-- Развѣ тутъ былъ кто-нибудь другой, болванъ, что ты спрашиваешь?-- Если мистеръ пришлетъ за своимъ гардеробомъ, выдай ему, слышишь? Если самъ когда-нибудь придетъ, меня нѣтъ. Такъ скажи ему и затвори дверь.
Скоро разнеслась молва, что мистеръ Честеръ очень несчастливъ своимъ сыномъ, нанесшимъ ему много безпокойствъ и огорченій. Добрые люди, слушавшіе и пересказывавшіе это, тѣмъ болѣе удивлялись его спокойствію и говорили, что за прекрасный характеръ долженъ быть у этого человѣка, который, послѣ такихъ огорченій, могъ оставаться кроткимъ и спокойнымъ. И когда произносилось имя Эдварда, въ свѣтѣ качали головою, клали палецъ на губы, вздыхали и старались сдѣлать серьезную мину; а у кого были сыновья Эдвардовыхъ лѣтъ, тѣ досадовали, сердились и желали ради добродѣтели, чтобъ онъ умеръ. И такъ кружился свѣтъ въ продолженіе тѣхъ пяти лѣтъ, о которыхъ наша исторія умалчиваетъ.