Въ одинъ зимній вечеръ, въ началѣ года отъ Рождества Христова тысяча семьсотъ восьмидесятаго, поднялся въ сумерки рѣзкій сѣверный вѣтеръ, и ночь наступила темная, страшная. Злая буря съ рѣзкимъ, густымъ, холоднымъ снѣгомъ и дождемъ неслась по мокрымъ улицамъ и стучала въ дрожащія окна. Трактирныя вывѣски, жестоко потрясенныя въ своихъ скрипучихъ рамахъ, съ громомъ падали на мостовую; старыя трубы качались отъ вѣтра, и многія колокольни колебались въ эту ночь, какъ-будто земля была не совсѣмъ спокойна.
Тому, кто какъ-нибудь могъ добраться до тепла и свѣта, не приходило въ голову бороться съ яростью непогоды. Въ кофейняхъ высшаго разряда толпились гости вокругъ огня, забывали политику и съ тайнымъ удовольствіемъ разсказывали другъ другу, какъ буря усиливалась ежеминутно. Во всякой простой харчевнѣ на берегу сидѣла около очага кучка нескладныхъ фигуръ, которыя говорили о корабляхъ, какъ они со всѣмъ грузомъ и экипажемъ погибаютъ въ открытомъ морѣ; разсказывали много страшныхъ исторій о кораблекрушеніяхъ и потонувшихъ людяхъ, и -- то надѣялись, что нѣкоторые изъ ихъ знакомыхъ воротятся цѣлы, то опять сомнительно покачивали головами. Въ частныхъ домахъ дѣти собирались вокругъ растопленнаго камина и съ робкимъ наслажденіемъ слушали исторіи о духахъ, привидѣніяхъ и высокихъ фигурахъ, которыя въ бѣломъ саванѣ становятся у постели, и о людяхъ, которые заснули въ старой церкви, были забыты тамъ и, проснувшись, очутились среди мертвой ночи: они трепетали, помышляя о темныхъ комнатахъ въ верхнемъ этажѣ, однако, съ удовольствіемъ слушали, какъ вылъ вѣтеръ, и желали, чтобъ онъ дулъ сильнѣе. Отъ времени до времени эти счастливые домосѣды умолкали, прислушиваясь къ чему-то; иной изъ нихъ поднималъ палецъ и говорилъ: "слушай!" Тогда сквозь трескъ камина и стукъ въ окна раздавался то жалобный, громкій вопль, отъ котораго тряслись стѣны, будто исполинская рука ложилась на нихъ; то глухой ревъ, какъ-будто море взволновалось; то такой шумъ и вихрь, что воздухъ, казалось, кружится, какъ бѣшеный; наконецъ, съ протяжнымъ воемъ волны вѣтра неслись далѣе и затихали на минуту.
Въ этотъ вечеръ огонь "Майскаго-Дерева" свѣтился особенно привѣтливо, хотя на дворѣ не было никого, кто бы могъ его видѣть. Дай Богъ здоровья красному, пламенно-красному, старому оконному занавѣсу, который огонь, свѣчи, кушанье и напитки вмѣстѣ съ гостями сливалъ въ одну широкую яркую полосу и, какъ веселый глазъ, смотрѣлъ въ темное, пустынное поле! А внутри, какой коверъ можетъ сравниться съ этимъ хрустящимъ пескомъ, какая музыка усладительнѣе этого трещащаго хвороста, какой ароматъ уподобится этому лакомому кухонному запаху, какая погода станетъ на ряду съ этой пріютной теплотою! Дай Богъ здоровья старому дому! Какъ раздразненный вѣтеръ ревѣлъ и визжалъ около великолѣпной кровли; какъ, задыхаясь, онъ боролся съ старыми трубами камина, которыя все-таки изъ своихъ гостепріимныхъ горлъ насмѣшливо пускали ему въ лицо густые клубы дыма; какъ онъ царапался и стучался въ окно, завистливо стараясь потушить это отрадное пламя, которое не только не потухало, но ярче и ярче выходило изъ борьбы.
Прибавьте обиліе, богатый, роскошный избытокъ этого великолѣпнаго трактира! Мало того, что одинъ огонь пылалъ и трещалъ на просторномъ очагѣ: на кирпичахъ, которыми выстланъ и изъ которыхъ складенъ былъ очагъ, горѣло кругомъ еще пятьсотъ ярко пылающихъ огней. Мало того, что одинъ красный занавѣсъ смотрѣлъ на дикую ночь и разливалъ свое отрадное очарованіе по комнатѣ: въ каждой кастрюльной крышкѣ и подсвѣчникѣ, въ каждой мѣдной, бронзовой или оловянной вещи, которая висѣла на стѣнѣ, блистали при всякомъ порывѣ пламени безчисленные красные занавѣсы и представляли глазу, куда бы онъ ни обратился, безконечныя перспективы того же яркаго цвѣта. Старыя, дубовыя панели по стѣнамъ, балки, стулья, скамейки виднѣлись въ яркомъ красномъ отблескѣ. Даже въ глазахъ собесѣдниковъ, въ ихъ пуговицахъ, въ ихъ стаканахъ, въ трубкахъ, которыя они курили, были огни и красныя сторы.
Мистеръ Уиллитъ сидѣлъ на томъ же мѣстѣ, на которомъ за пять лѣтъ обыкновенно сиживалъ, съ глазами, устремленными на вѣчный котелъ; онъ сидѣлъ тутъ съ восьми часовъ, не подавая никакого другого знака жизни, кромѣ того, что медленно переводилъ дыханіе съ громкимъ храпѣніемъ (хоть и вовсе не спалъ), подносилъ отъ времени до времени стаканъ къ губамъ или выколачивалъ пепелъ изъ трубки и снова набивалъ ее. Было половина одиннадцатаго. Мистеръ Коббъ и долговязый Филь Паркесъ были попрежнему его собесѣдниками, и въ теченіи двухъ съ половиною смертельно долгихъ часовъ никто изъ нихъ не промолвилъ слова.
Много лѣтъ сидя вмѣстѣ на однихъ и тѣхъ же мѣстахъ, въ одинаковомъ отношеніи и одинаковомъ положеніи, дѣлая, какъ двѣ капли воды, одно и то же, пріобрѣтаютъ ли черезъ это люди шестое чувство или вмѣсто его получаютъ какую-то непостижимую способность дѣйствовать другъ на друга,-- это вопросъ, который надлежало бы разрѣшить философіи. По крайней мѣрѣ, несомнѣнно одно, что старый Джонъ Уиллитъ, мистеръ Паркесъ и мистеръ Коббъ, всѣ между собою, по собственному ихъ убѣжденію, были вѣрные собесѣдники и весьма умныя головы; по временамъ они переглядывались другъ съ другомъ, какъ-будто между ними происходила безпрестанная мѣна идей; никто изъ нихъ не считалъ несловоохотливымъ себя или своего сосѣда, и каждый кивалъ при случаѣ головою, когда смотрѣлъ другому въ глаза, какъ будто говоря: "Вы очень хорошо выразились, сэръ, въ разсужденіи этого предмета; я совершенно съ вами согласенъ".
Комната была такъ пріятно тепла, табакъ такъ хорошъ, и огонь такъ благотворенъ, что мистеръ Уиллитъ началъ мало-по-малу забываться; но какъ онъ отъ долгой привычки обладалъ искусствомъ курить во снѣ, и какъ дыханіе его во снѣ и бодрствованіи было совершенно однозвучно, кромѣ того, что въ первомъ случаѣ онъ натыкался на небольшое препятствіе (какъ плотникъ, когда стругаетъ и попадаетъ на сучекъ), то этого никто изъ товарищей и не замѣчалъ до тѣхъ поръ, пока онъ наткнулся на такой сучокъ и долженъ былъ приняться сызнова.
-- Джонни свалился,-- прошепталъ мистеръ Паркесъ.
-- Спитъ, какъ сурокъ,-- сказалъ мистеръ Коббъ.
Больше они не сказали ни слова до тѣхъ поръ, пока мистеръ Уиллитъ вторично не наткнулся на сучокъ, необыкновенно жесткій, который привелъ его почти въ судорожное состояніе, но который онъ, наконецъ, преодолѣлъ подлинно сверхъестественнымъ усиліемъ.
-- Онъ спитъ ужасно крѣпко,-- сказалъ мистеръ Коббъ.
Мистеръ Паркесъ, который, вѣроятно, и самъ спалъ крѣпко, отвѣчалъ нѣсколько отрывисто: "отъ чего жъ и не такъ?" и устремилъ взоръ на афишу, прилѣпленную надъ каминомъ и украшенную гравюрою, которая изображала юношу нѣжныхъ лѣтъ, быстро бѣгущаго съ палкою и узелкомъ за плечами; подлѣ него, для дополненія идеи, представленъ былъ путеуказатель и каменная миля. Мистеръ Коббъ также обратилъ глаза по этому направленію и смотрѣлъ на листъ, будто видѣлъ его первый разъ въ жизни. Это просто было объявленіе, которое мистеръ Уиллитъ повѣсилъ для самого себя о пропажѣ своего сына Джозефа; оно гласило высшему и низшему дворянству, равно какъ почтеннѣйшей публикѣ вообще, что Джой бѣжалъ изъ дома, описывало его наружность и одежду и предлагало пять фунтовъ стерлинговъ награжденія лицу или лицамъ, которыя его свяжутъ и въ цѣлости доставятъ въ "Майское-Дерево", въ Чигуэллѣ, или продержатъ въ одной изъ тюремъ его королевскаго величества до тѣхъ поръ, пока отецъ его не пріѣдетъ за нимъ. Въ этомъ объявленіи мистеръ Уиллитъ упорно настаивалъ, вопреки добрымъ совѣтамъ и просьбамъ пріятелей, на томъ, чтобъ описать сына "маленькимъ мальчикомъ" и также представить его восемнадцатью дюймами или двумя футами ниже, чѣмъ онъ былъ дѣйствительно -- два обстоятельства, бывшія отчасти причиною, что объявленіе не принесло другихъ плодовъ, кромѣ того, что въ разныя времена и за хорошія деньги прислано было въ Чигуэлль для осмотра около сорока пяти бѣглецовъ отъ шести до двѣнадцати лѣтъ отъ роду.
Мистеръ Коббъ и мистеръ Паркесъ таинственно глядѣли на афишу, потомъ на стараго Джона и, наконецъ, другъ на друга. Мистеръ Уиллитъ съ того дня, какъ прилѣпилъ ее собственноручно, ни разу ни словомъ, ни намекомъ не касался этого предмета и никого не ободрялъ на то. Никто не имѣлъ ни малѣйшаго понятія, какъ онъ объ этомъ разсуждалъ и что думалъ: совсѣмъ ли онъ это забылъ или нѣтъ; вообще, знаетъ ли еще онъ, что такое происшествіе было когда-то. Даже когда онъ спалъ такимъ образомъ, никто не осмѣливался выронить слово объ этомъ въ его присутствіи; таковы то были важныя причины, по которымъ наши избранные друзья были теперь такъ молчаливы.
Между тѣмъ мистеръ Уиллитъ попалъ на такія суковатыя мѣста, что рѣшительно долженъ былъ или пробудиться, или задохнуться. Онъ выбралъ первое и открылъ глаза.
-- Если черезъ пять минутъ онъ не будетъ,-- сказалъ Джонъ:-- я велю безъ него подавать ужинъ.
Первая часть этого предложенія произнесена была въ послѣдній разъ въ восемь часовъ. Потому мистеръ Коббъ и мистеръ Паркесъ, уже привыкшіе къ такому образу разговора, отвѣчали немедленно, что Соломонъ точно долго не идетъ, и они не могутъ понять, что его задерживаетъ.
-- Надѣюсь, однако, его не унесло вѣтромъ,-- сказалъ Паркесъ:-- хоть вѣтеръ дуетъ довольно сильно для человѣка его роста и такого нетвердаго на ногахъ. Слышите? Это какъ изъ пушекъ, клянусь честью. Сегодняшнюю ночь много будетъ треску въ лѣсу, я думаю; много сломанныхъ сучьевъ будетъ завтра валяться по землѣ.
-- Въ "Майскомъ-Деренѣ" ничего не сломаетъ, ручаюсь вамъ, сэръ,-- возразилъ старый Джонъ.-- Пусть пожалуетъ сюда вѣтеръ, пусть попробуетъ... Это что такое?
-- Вѣтеръ,-- сказалъ Паркесъ.-- Вотъ ужъ цѣлый вечеръ онъ воетъ, какъ нищій.
-- Слыхали вы, сэръ,-- сказалъ Джонъ, подумавъ съ минуту:-- чтобъ вѣтеръ говорилъ: "Майское-Дерево"?
-- Э, да кто жъ это слыхалъ когда-нибудь?-- отвѣчалъ Парковъ.
-- Опять! О-о! А не слыхали ль, чтобъ онъ кричалъ?-- прибавилъ Джонъ.
-- Нѣтъ, и этого не слыхивалъ.
-- Хорошо, сэръ,-- сказалъ мистеръ Уиллитъ спокойно:-- если это вѣтеръ, по вашему, потрудитесь прислушаться и услышите, что вѣтеръ кричитъ оба слова.
Мистеръ Уиллитъ былъ правъ. Послушавъ съ минуту, они сквозь шумъ и свистъ могли ясно разобрать этотъ крикъ,-- крикъ пронзительный и усиленный, какой, очевидно, происходилъ отъ человѣка, находившагося въ опасности. Они посмотрѣли другъ на друга, поблѣднѣли и притаили дыханіе. Никто изъ нихъ не шевелился.
Въ эту-то критическую минуту проявилъ мистеръ Уиллитъ твердость и присутствіе духа, которыя заслужили ему удивленіе всѣхъ его пріятелей и сосѣдей. Поглядѣвъ нѣсколько времени молча на мистера Кобба и мистера Паркеса, онъ схватился обѣими руками за щеки и испустилъ такой ревъ, что всѣ стаканы запрыгали, всѣ стропила въ домѣ задрожали. Это было протяжное, раздирающее слухъ мычаніе, которое, перекатываясь по вѣтру, раздавалось всюду и дѣлало ночь во сто разъ шумнѣе,-- глубокій, громкій, отвратительный крикъ, звучавшій живымъ барабаномъ. Всѣ жилы надулись у него отъ сильнаго напряженія, и лицо покрылось яркимъ пурпуромъ, когда онъ подошелъ ближе къ огню и, обернувшись къ нему спиною, сказалъ съ достоинствомъ:
-- Если это кого-нибудь утѣшитъ, я очень радъ. Если нѣтъ, жаль мнѣ его. Не хочетъ ли кто изъ васъ, джентльмены, выйти и посмотрѣть, что тамъ такое? Пойдите, пожалуйста. Я со своей стороны не любопытенъ.
Пока онъ говорилъ еще, крикъ слышался все ближе и ближе; подъ окошкомъ раздались шаги, щеколдка поднялась, дверь отворилась, снова сильно захлопнулась, и Соломонъ Дейзи, съ зажженнымъ фонаремъ въ рукѣ, промоченный насквозь дождемъ, вбѣжалъ въ комнату.
Трудно вообразить картину ужаса совершеннѣе той, какую представлялъ собою маленькій человѣчекъ. Потъ крупными каплями выступилъ у него на лицѣ, колѣни ударялись одно о другое. всѣ члены дрожали, языкъ отнялся; онъ стоялъ, разинувъ ротъ, тяжело дыша и весь блѣдный смотрѣлъ на нихъ такими оледенѣлыми глазами, что они сами заразились такимъ же страхомъ, не зная его причины, и съ такою же испуганною, обезображенною физіономіею отступили въ остолбенѣніи, не имѣя силъ сдѣлать ему вопроса, пока, наконецъ, Джонъ Уиллитъ, въ припадкѣ мгновеннаго безумія, прыгнулъ къ его галстуху и, схвативъ за эту часть одежды, такъ сильно затрясъ его, что зубы у него застучали.
-- Говори, что такое, сэръ,-- вскричалъ Джонъ:-- не то я убью тебя! Говори, или еще секунда -- и голова твоя очутятся полъ котломъ. Какъ ты смѣешь корчить такія рожи? По пятамъ что ли кто бѣжитъ за тобою? Что ты это? Говори, сказывай; не то тутъ тебѣ смерть!
Мистеръ Уиллитъ въ своемъ бѣшенствѣ такъ былъ близокъ къ буквальному выполненію своего обѣщанія (Соломонъ Дейзи уже началъ ужаснымъ образомъ выворачивать глаза, и нѣсколько гортанныхъ звуковъ, какъ у задыхающагося, вылетѣло у него изъ горла), что двое пріятелей, нѣсколько опамятовавшіеся, насильно оттащили его отъ жертвы и посадили маленькаго чигуэлльскаго церковнослужителя на стулъ. Озираясь мутно вокругъ себя, онъ слабымъ голосомъ заклиналъ ихъ дать ему чего-нибудь выпить, а пуще всего запереть двери и, не теряя ни минуты, покрѣпче задвинуть ставни. Просьба эта мало могла успокоить и ободрить слушателей, однако, они поспѣшили ее исполнить и, давъ ему въ руку чашку горячаго джина съ водою, приготовились слушать разсказъ.
-- О, Джонни!-- сказалъ Соломонъ, сжавъ ему руку,-- О, Паркесъ! О, Томми Коббъ! Зачѣмъ выходилъ я нынѣшній вечеръ изъ дому! Девятнадцатое марта -- изъ всѣхъ вечеровъ въ году, девятнадцатое марта!
Они тѣснѣе сдвинулись вокругъ огня. Паркесъ, сидѣвшій ближе всѣхъ къ двери, вздрогнулъ и оглянулся черезъ плечо. Мистеръ Уиллитъ нахмурился и спросилъ, что такое онъ тамъ говорить, потомъ прибавилъ: "Господи помилуй" и также оглянулся черезъ плечо и подвинулся нѣсколько ближе.
-- Пошедши отсюда сегодня вечеромъ, я совсѣмъ не подумалъ, какое нынче число. Двадцать семь лѣтъ никогда въ этотъ день не ходилъ я одинъ въ потемкахъ въ церковь. Я слыхалъ, что, какъ мы живые празднуемъ наши дни рожденія, такъ мертвецы, которымъ нѣтъ покоя въ могилахъ, празднуютъ день своей смерти... Ахъ, какъ воетъ вѣтеръ!
Никто не говорилъ. Всѣ глаза пристально глядѣли на Соломона.
-- По дурной погодѣ я бы могъ догадаться, что нынче за ночь. Въ цѣломъ году не бываетъ такой ночи, какова всегда эта. Я никогда не сплю покойно девятнадцатаго марта.
-- Я тоже,-- промолвилъ Томъ Коббъ тихо.-- Продолжай.
Соломонъ Дейзи поднесъ стаканъ къ губамъ, потомъ опустилъ его на столъ такою дрожащею рукою, что ложка зазвенѣла въ стаканѣ. какъ колокольчикъ, и, наконецъ, продолжалъ:
-- Но говорилъ ли я всегда, что такъ или иначе мы какъ нарочно попадаемъ на этотъ предметъ, лишь только наступитъ девятнадцатое марта? Вы думаете, это просто случай, что я забылъ завести часы на колокольнѣ? Въ другое время, однако, я никогда не забывалъ, хоть и скучная вещь заводить ихъ каждый день. Почему изъ всѣхъ дней въ году именно въ этотъ я позабылъ? Вотъ вы о чемъ подумайте! Я спѣшилъ, сколько могъ, вышедъ отсюда, но прежде надобно было воротиться, домой за ключами, и какъ вѣтеръ и дождь всю дорогу дули мнѣ прямо въ лицо, то я едва могъ удержаться на ногахъ. Наконецъ, я пришелъ, отперъ дверь и вошелъ въ церковь. Во всю дорогу мнѣ не попалось живой души: можете судить, каково страшно было. Вы вѣрно не пошли бы со мною,-- и были бы правы, еслибъ знали, что потомъ случилось. Слушайте, что было дальше. Вѣтеръ былъ такъ силенъ, что я едва могъ притворить дверь, упершись въ нее изо всѣхъ силъ; и то она два раза отворялась, такъ что упирайтесь вы на нее по моему, вы побожились бы, что ее кто-нибудь толкаетъ съ той стороны. Однакожъ, я повернулъ ключъ въ замкѣ, вошелъ на колокольню и завелъ часы: гири ужъ совсѣмъ спустились до низу, и часы стояли съ полчаса подвижно. Когда я опять взялъ фонарь, чтобы выйти изъ церкви, мнѣ вдругъ вспомнилось, что нынче девятнадцатое марта. Это меня такъ ударило, какъ будто кто кулакомъ пришибъ эту мысль къ головѣ моей; въ то же мгновеніе я услышалъ снаружи подъ башнею голосъ, подымавшійся изъ могилъ.
Здѣсь старый Джонъ вдругъ перебилъ разсказчика, попросивъ мистера Паркеса (который сидѣлъ противъ него и смотрѣлъ прямо черезъ голову Джону) потрудиться сказать, не видитъ ли онъ чего нибудь. Мистеръ Паркесъ извинился, говоря, что онъ только слушаетъ; на что мистеръ Уиллитъ возразилъ съ досадою, что эта манера слушать, съ такимъ особеннымъ выраженіемъ лица, ничуть не пріятна, и что если онъ не можетъ держать лицо какъ другіе люди, то гораздо лучше сдѣлаетъ, завѣсивъ его носовымъ платкомъ. Мистеръ Паркесъ со всѣмъ смиреніемъ обѣщалъ въ другой разъ такъ дѣлать, если понадобится, и Джонъ Уиллитъ, опять обратившись къ Соломону, велѣлъ разсказывать дальше. Маленькій человѣчекъ подождалъ, пока промчался жестокій порывъ вѣтра, потрясшій даже этотъ прочный домъ до основанія, и продолжалъ:
-- Не говорите, чтобъ это было въ моемъ воображеніи, или чтобъ я ослышался. Я слышалъ, какъ вѣтеръ свисталъ по церковнымъ сводамъ, слышалъ, какъ башня качалась и скрипѣла, слышалъ, какъ дождь хлесталъ по стѣнамъ, чувствовалъ, какъ тряслись колокола, слышалъ и этотъ голосъ.
-- Что же онъ сказалъ?-- спросилъ Томъ Коббъ.
-- Не знаю, что. Не знаю даже, говорилъ ли онъ. Онъ закричалъ подобно тому, какъ мы кричимъ, когда во снѣ что-нибудь страшное гонится за нами и вдругъ догонитъ; потомъ онъ замеръ.
-- Ну, тутъ еще нѣтъ ничего важнаго,-- сказалъ Джонъ, глубоко вздохнувъ и оглянувшись вокругъ себя, какъ-будто у него камень упалъ съ сердца.
-- Можетъ быть,-- отвѣчалъ пріятель.-- Но вѣдь это еще не все.
-- Что жъ еще, сэръ?-- спросилъ Джонъ, отирая передникомъ потъ съ лица.-- Что же вы теперь намъ разскажете?
-- То, что я видѣлъ.
-- Видѣлъ!-- воскликнули всѣ трое, подавшись впередъ.
- Когда я отворилъ церковную дверь, чтобъ выйти,-- сказалъ маленькій человѣчекъ съ гримасою, лучше всего подтверждавшею искренность его убѣжденія:-- когда я отворилъ церковную дверь, чтобъ выйти,-- а я сдѣлалъ это проворно, потому что хотѣлъ запереть ее прежде, чѣмъ опять подуетъ вѣтеръ, тогда прошла -- такъ близко ко мнѣ, что я могъ бы дотронуться до нея, протянувъ палецъ,-- прошла человѣческая фигура. На головѣ у нея ничего не было. Она оборотилась, не останавливаясь, и пристально посмотрѣла на меня. Это было привидѣніе, духъ...
-- Чей?-- спросили всѣ трое въ одинъ голосъ.
Въ избыткѣ волненія (потому что онъ, дрожа, упалъ на стулъ и махалъ рукою, будто умоляя, чтобъ его больше не спрашивали), отвѣтъ его не былъ услышанъ никѣмъ, кромѣ стараго Джона, который сидѣлъ подлѣ него.
-- Кто?-- воскликнули Паркесъ и Томъ Коббъ, поглядывая то на Соломона Дейзи, то на мистера Уиллита.-- Кто это былъ?
-- Нечего спрашивать, джентльмены,-- сказалъ мистеръ Уиллитъ послѣ долгой паузы.-- Разумѣется, тѣнь убитаго; вѣдь нынче девятнадцатое марта.
Наступила глубокая тишина.
-- Если вы послушаетесь моего совѣта,-- сказалъ Джонъ:-- то всѣмъ намъ лучше оставить эту тайну про себя. Такія исторіи не понравятся въ "Кроличьей-Засѣкѣ". По крайней мѣрѣ, покамѣстъ мы смолчимъ объ этомъ дѣлѣ; иначе наживемъ себѣ непріятностей, да и Соломонъ можетъ потерять мѣсто. Въ самомъ ли дѣлѣ было такъ, какъ онъ говоритъ, или нѣтъ, все равно. Правъ ли, не правъ ли онъ, никто этому не повѣритъ. Что касается до вѣроятности случая, то я самъ не вѣрю,-- сказалъ мистеръ Уиллитъ, осматривая всѣ углы комнаты съ видомъ, показывавшимъ, что онъ, подобно другимъ философамъ, не очень былъ успокоенъ своею теоріею,-- чтобъ мертвецъ, который при жизни былъ неглупымъ человѣкомъ, вышелъ въ такую погоду; знаю, что, по крайней мѣрѣ, я не вышелъ бы, еслибъ былъ мертвецъ.
Но это еретическое мнѣніе встрѣтило сильное противорѣчіе со стороны трехъ другихъ пріятелей, которые приводили кучу примѣровъ въ доказательство, что именно въ такую погоду была настоящая пора для привидѣній; и мистеръ Паркесъ (самъ имѣвшій привидѣніе въ семействѣ, съ матерней стороны), излагалъ свои доказательства съ такимъ остроуміемъ и такою ясностью, что Джонъ, отъ опасности отступиться отъ своего мнѣнія, спасся только благовременнымъ появленіемъ ужина, на который всѣ напали съ страшнымъ аппетитомъ. Самъ Соломонъ Дэйзи, ободренный вліяніемъ огня, свѣчей, джина и добрыхъ собесѣдниковъ, до того оправился, что размахивалъ ножомъ и вилкою съ примѣчательною храбростью и обнаруживалъ въ ѣдѣ и питьѣ такое мужество, передъ которымъ умолкло всякое опасеніе, что испугъ повредилъ его здоровью.
Послѣ ужина они опять усѣлись около камина и перебирали, какъ обыкновенно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, всѣ возможные вопросы, чтобъ снабдить исторію новыми ужасами и внезапностями. Но Соломонъ Дэйзи, вопреки этимъ искушеніямъ, такъ твердо стоялъ на своемъ первомъ разсказѣ и повторялъ его такъ часто, съ такими маловажными отступленіями и съ такими торжественными увѣреніями въ истинѣ его и подлинности, что слушатели удивлялись больше прежняго. Какъ онъ принялъ мнѣніе Уиллита, что благоразуміе требовало не распространять этой исторіи, пока мертвецъ не явится ему опять,-- а касательно этого случая необходимо будетъ посовѣтоваться немедленно съ священникомъ,-- то храненіе происшествія втайнѣ было торжественно условлено. И какъ большая часть людей любитъ владѣть тайною, которою возвышаютъ свою значительность, то условіе заключено было совершенно единодушно.
Между тѣмъ было уже поздно, и обыкновенный часъ разставанья давно прошелъ, такъ что пріятели, наконецъ, распростились. Соломонъ Дэйзи пошелъ домой съ свѣжею свѣчою въ фонарѣ, и длинный Паркесъ съ мистеромъ Коббомъ, бывшіе посмѣлѣе его, составляли его прикрытіе. Мистеръ Уиллитъ проводилъ ихъ до дверей и воротился собрать помощью котла свои мысли и прислушиваться къ шуму вѣтра и дождя, которые ни на одну іоту не убавили своей ярости.