Какъ бы ни была вещь несбыточна и смѣшна, но облеките ее въ таинственность, и она подучитъ волшебную, привлекательную силу, неотразимую для толпы. Ложные проповѣдники, ложные пророки, ложные врачи, ложные патріоты, ложныя чудеса всякаго рода, если они облекали свои дѣйствія таинственностью, всегда имѣли необыкновенный успѣхъ въ народномъ легковѣріи и можетъ быть этой уловкѣ больше чѣмъ всякой другой въ спискѣ глупостей обязаны тѣмъ, что нѣсколько времени торжествовали надъ истиною и здравымъ человѣческимъ смысломъ. Любопытство есть и было, отъ сотворенія міра, господствующею страстью въ человѣкѣ. Кто умѣетъ его возбудить, удовлетворять понемногу и все еще держать въ запасѣ для него пицу и оставлять его въ неизвѣстности, тотъ пріобрѣтаетъ надъ неразмышляющею половиною человѣчества самую прочную власть, какой только можно достигать въ нечистомъ дѣлѣ.
Еслибъ кто-нибудь сталъ на Лондонскомъ Мосту и безъ устали кричалъ всѣмъ прохожимъ, чтобъ они приставали къ лорду Джорджу Гордону, хотя бы то для дѣла, котораго никто не понималъ бы и которое этимъ самымъ получало бы особенную прелесть, то, вѣроятно, что въ мѣсяцъ онъ набралъ бы по крайней мѣрѣ двадцать человѣкъ. Еслибъ всѣ ревностные протестанты публично были приглашаемы къ союзу съ извѣстною цѣлью, напримѣръ, пропѣть одинъ или два гимна, выслушать нѣсколько холодныхъ рѣчей и потомъ подать въ парламентъ прошеніе такого содержанія, чтобъ парламентскимъ актомъ не отмѣнялись законы о пени съ римско-католическихъ свящевниковъ и пожизненное заключеніе въ тюрьму тѣхъ, кто воспитаетъ дѣтей въ этой вѣрѣ, равно опредѣленіе, по которому всѣ члены римской церкви не могутъ ни покупкою, ни завѣщаніемъ пріобрѣтать неднижимой собственности въ соединенномъ королевствѣ -- вещи ясныя, которыя такъ далеки отъ заботъ и желаній толпы,-- то собралась бы, можетъ быть, сотня человѣкъ. Но когда разошлись темные слухи, что въ этомъ протестантскомъ союзѣ собирается тайная сила для неизвѣстныхъ и огромныхъ цѣлей противу правительства; когда воздухъ наполнился шопотомъ о союзѣ папистскихъ державъ, хотящемъ унизить и покорить Англію, ввести въ Лондонѣ инквизицію, и лавки Смитфильдскаго Рынка обратить въ столбы и котлы дли пытокъ; когда ужасы и опасенія, которыхъ никто понять не могъ, усердно распространялись внутри и внѣ парламента мечтателемъ, который самъ не зналъ, чего хотѣлъ, и тогда старинныя страшилища, цѣлыя столѣтія покойно лежавшія въ могилѣ, выпущены были на невѣждъ и легковѣрныхъ; когда все это совершалось какъ будто во мракѣ, и тайныя приглашенія приступить къ великому протестантскому союзу для защиты религіи, жизни и свободы разсѣвались по улицамъ, подкладывались подъ двери домовъ, засовывались въ окошки и втирались въ руки гуляющимъ ночью; когда эти листки торчали на каждой стѣнѣ, на каждомъ столбѣ и косякѣ, такъ что дерево и камни, казалось, заражены были всеобщимъ страхомъ и призывали всѣхъ къ сопротивленію, неизвѣстно чему и почему,-- тогда манія дѣйствительно распространилась, и число союзниковъ увеличилось до сорока тысячъ человѣкъ, возрастая сверхъ того езведненно.
Такъ по крайней мѣрѣ въ мартѣ мѣсяцѣ 1780 года, говорилъ президентъ союза, лордъ Джорджъ Гордонъ. Въ самомъ ли дѣлѣ такъ было,-- объ этомъ знали и заботились немногіе. Союзъ никогда не имѣлъ публичнаго собранія; слышали и знали всѣ и немъ только отъ лорда Гордона; потому многіе принимали его просто за порожденіе больного мозга лорда. Гордонъ обыкновенно говорилъ напыщенно о цѣлыхъ массахъ, ободряемый, вѣроятно, извѣстными, и богатыми послѣдствіями возмущеній, происходившихъ за годъ до того въ Шотландіи,-- слылъ за сумасшедшаго члена нижней палаты, который приставалъ ко всѣмъ партіямъ, ни одной не держался и мало былъ уважаемъ. Знали, что вездѣ господствуетъ сильное негодованіе, какъ и всегда; онъ въ другихъ случаяхъ обыкновенно говорилъ къ народу объявленіями, рѣчами и брошюрами; его прежнія стремленія остались безъ всякихъ слѣдствій, теперешнихъ опасались также мало. Какъ предсталъ онъ здѣсь читателю, точно такъ являлся онъ отъ времени до времени въ публику и былъ въ тотъ же день опять забываемъ; какъ внезапно явился онъ съ этими листками, по прошествіи пяти лѣтъ, такъ навязалъ себѣ своими хлопотами въ это время тысячи человѣкъ, которые во весь промежутокъ времени покойно жили и дѣйствовали и, не будучи ни глухи, ни слѣпы къ ежедневнымъ происшествіямъ, едва ли прежде когда-нибудь думали о немъ.
-- Милордъ,-- сказалъ Гашфордъ, открывъ поутру занавѣсы его постели:-- милордъ!
-- Ну, кто тамъ?
-- Часы пробили девять,-- отвѣчалъ секретарь, набожно сложивъ руки.-- Покойно ли вы спали? Надѣюсь; если молитва моя услышана, вы, навѣрное, освѣжились и подкрѣпили свои силы.
-- Правду сказать, я такъ крѣпко спалъ,-- сказалъ лордъ Джорджъ, протирая глаза и озираясь:-- что не могу совсѣмъ опомниться. Гдѣ мы?
-- Милордъ,-- сказалъ, улыбаясь, Гашфордъ.
-- О!-- возразилъ лордъ.-- Да. Такъ ты не жидъ?
-- Жидъ!-- воскликнулъ набожный секретарь, отступивъ назадъ.
-- Мнѣ снилось, что мы жиды, Гашфордъ. Ты и я -- оба мы жиды съ длинными бородами.
-- Избави насъ Богъ, милордъ! Это все равно, что быть папистами.
-- Я думаю,-- отвѣчалъ тотъ быстро.-- А? Ты въ самомъ дѣлѣ такъ думаешь, Гашфордъ?
-- Безъ сомнѣнія!-- воскликнулъ секретарь съ изумленнымъ видомъ.
-- Гм!-- пробормоталъ онъ.-- Да, кажется, это правда.
-- Надѣюсь, милордъ...-- началъ было секретарь.
-- Надѣешься!-- повторилъ лордъ, прерывая его.-- Зачѣмъ ты говоришь, что ты надѣешься? Вѣдь нѣтъ никакой бѣды думать о такихъ вещахъ.
-- Во снѣ -- нѣтъ,-- отвѣчалъ секретарь.
-- Во снѣ? Нѣтъ, и на яву нѣтъ.
-- Призванъ, избранъ и вѣренъ,-- сказалъ Гашфордъ, взявъ карманные часы лорда Джорджа, висѣвшіе на стулѣ, и читая въ разсѣяніи, повидимому, надпись на печати.
Это былъ родъ неважнаго, безнамѣреннаго и случайнаго замѣчанія, вырвавшагося въ минуту забывчивости, о которомъ не стоило говорить. Но едва онъ произнесъ эти слова, какъ лордъ Джорджъ, готовый уже вспыхнуть, остановился, покраснѣлъ и замолчалъ. Будто нисколько не примѣчая этой перемѣны, хитрый секретарь, подъ предлогомъ поднятія занавѣсовъ окошка, отошелъ прочь, и когда лордъ успѣлъ оправиться, подошелъ опять и сказалъ:
-- Священное дѣло оказываетъ быстрые успѣхи, милордъ. Я самъ не оставался празднымъ въ нынѣшнюю ночь. Два объявленія выбросилъ я прежде, чѣмъ легъ спать, и нынче рано утромъ они ужъ подняты. Ни одинъ человѣкъ не упоминалъ о нихъ, не признавался, что поднялъ, хоть я цѣлые полчаса провелъ внизу. Одинъ или два новые приверженца будутъ плодомъ этого, предсказываю вамъ; и кто знаетъ, сколько ихъ будетъ еще, если благословеніе неба пребудетъ на вашемъ вдохновенномъ стремленіи!
-- Это былъ славный девизъ вначалѣ,-- отвѣчалъ лордъ Джорджъ: -- отличное изреченіе; оно оказало много услугъ въ Шотландіи. Это вполнѣ достойно тебя. Ты напомнилъ мнѣ не быть празднымъ, Гашфордъ, когда винограднику грозитъ опустошеніе, и ноги папистовъ готовы попрать его. Смотри, чтобъ лошади черезъ полчаса были осѣдланы. Намъ пора ѣхать; къ дѣлу!
Онъ произнесъ это съ такимъ яркимъ румянцемъ на щекахъ и такимъ воодушевленнымъ голосомъ, что секретарь счелъ излишнимъ всякое дальнѣйшее побужденіе и вышелъ.
-- Ему снится, что онъ жидъ,-- сказалъ онъ самъ съ собою, затворивъ дверь спальни.-- Еще онъ попадетъ въ жиды передъ смертью. Онъ такъ туда и смотритъ. Что-жъ! Пожалуй! Между жидами есть богатые люди... Бритье очень затруднительно; -- впрочемъ, оно было бы мнѣ кстати. Но покамѣстъ будемъ строжайшими христіанами. Нашъ пророческій девизъ пригодится ко всѣмъ религіямъ; это утѣшаетъ меня.-- Среди такихъ размышленій объ этомъ источникѣ утѣшенія, онъ вошелъ въ трактиръ и спросилъ себѣ завтракъ.
Лордъ Джорджъ проворно одѣлся (его простой туалетъ скоро оканчивался), и столько же воздержный въ пищѣ и въ питьѣ, сколько пуританинъ въ одеждѣ, онъ съ своей стороны скоро кончилъ завтракъ. Но секретарь былъ болѣе преданъ земнымъ благамъ, или можетъ быть болѣе заботился поддержать въ бодрости свои силы и духъ для великаго протестантскаго дѣла; потому ѣлъ и пилъ до послѣдней минуты, и даже нужно было три или четыре напоминанія со стороны Джона Грюбэ прежде, чѣмъ онъ рѣшился разстаться съ обильными съѣстными припасами мистера Уиллита.
Наконецъ, онъ сошелъ съ лѣстницы, утирая сальныя губы и, заплативъ счетъ Джону Уиллиту, сѣлъ на лошадь. Лордъ Джорджъ, прохаживавшійся передъ домомъ съ важными тѣлодвиженіями и торжественно разговаривая самъ съ собою, также вспрыгнулъ на сѣдло. Отвѣтивъ на вѣжливый поклонъ стараго Уиллита и на привѣтствія дюжины зѣвакъ, которые, услышавъ, что изъ "Майскаго-Дерева" поѣдетъ живой лордъ, собрались у воротъ,-- они поскакали далѣе; храбрый Джонъ Грюбэ ѣхалъ за ними.
Если мистеръ Уиллитъ уже ночью принялъ милорда Джорджа Гордона за нѣсколько страннаго джентльмена, то утромъ это мнѣніе еще болѣе утвердилось въ немъ и во сто разъ увеличилось. Онъ до того прямо, какъ свѣчка, сидѣлъ на своей костлявой лошади, съ длинными, прямыми волосами, развѣвающимися по вѣтру; всѣ члены его были до того угловаты и остры; локти, подпертые подъ бока, выдавались такъ некрасиво; вся его фигура такъ тряслась и дрожала при всякомъ прыжкѣ коня, что трудно было представить себѣ всадника болѣе уродливаго и страннаго. Вмѣсто бича, онъ держалъ въ рукѣ большую палку съ золотымъ шаромъ, въ родѣ тѣхъ, что нынче носятъ швейцары; и манера, какъ онъ держалъ это забавное оружіе, то передъ собою, какъ кавалеристъ саблю, то на плечѣ, какъ ружье, то между большимъ и указательнымъ пальцемъ, но всегда нѣсколько неловко и неудачно -- не мало усиливала забавный видъ его наружности. Прямой, тощій и напыщенный, по-старинному одѣтый и -- нарочно или случайно -- хвастливо выказывая всѣ свои странности въ поступи, ухваткахъ и тѣлодвиженіяхъ, онъ разсмѣшилъ бы самаго серьезнаго зрителя и вполнѣ подалъ поводъ къ улыбкамъ и насмѣшливымъ перешептываньямъ, которыя сопровождали его отъѣздъ изъ "Майскаго-Дерева".
Ни мало, однакожъ, не замѣчая производимаго имъ впечатлѣнія онъ продолжалъ ѣхать подлѣ своего секретаря и почти всю дорогу разговаривалъ самъ съ собою, пока, наконецъ, имъ осталось одна или двѣ мили отъ Лондона, гдѣ мѣстами стали попадаться прохожіе, которые знали его въ лицо, показывали другимъ на него пальцами, иногда останавливались, смотрѣли ему вслѣдъ и шутя или серьезно, какъ случалось, кричали: "Ура Джординъ! Прочь папство"! На это онъ обыкновенно величаво снималъ шляпу и кланялся. Когда они въѣхали въ городъ и проѣзжали по улицамъ, эти знаки вниманія сдѣлались многочисленнѣе, одни смѣялись, другіе шептались, иные отворачивались и улыбались, иные удивлялись, кто это такой, нѣкоторые бѣжали рядомъ съ нимъ по мостовой и кричали "виватъ". Если встрѣчалось на дорогѣ много телѣгъ, носилокъ и каретъ, онъ тотчасъ останавливался и кричалъ, снявъ шляпу: "Джентльмены, прочь папство!" На что эти джентльмены отвѣчали громкимъ и многократнымъ крикомъ; потомъ онъ опять ѣхалъ впередъ человѣками съ двадцатью ужасной сволочи, которая бѣжала за его лошадью и кричала изо всѣхъ силъ.
Сверхъ того, на улицахъ было множество старыхъ женщинъ, которыя всѣ его знали. Нѣкоторыя изъ нихъ -- не изъ очень высокаго сословія, носильщицы и торговки овощами -- хлопали морщинистыми руками и тонкимъ, визгливымъ, отвратительнымъ голосомъ кричали: "Ура, милордъ!" Другія дѣлали ему ручкою, махали носовыми платками, вѣерами и зонтиками или отворяли окна и звали прочихъ, находившихся въ комнатѣ, подойти и посмотрѣть. Всѣ эти знаки своей "популярности" онъ принималъ съ большою важностью и вниманіемъ, раскланивался низко и такъ часто, что везъ шляпу больше въ рукѣ, нежели на головѣ; на дома, мимо которыхъ проѣзжалъ, глядѣлъ онъ какъ человѣкъ, имѣющій торжественный въѣздъ и, однако, не гордящійся этимъ.
Такъ проѣхали они (къ несказанной досадѣ Джона Грюбэ) Уайтчепель во всю его длину Линденголлъ-Стритъ и Чипсайдъ, до церкви св. Павла. У самаго собора онъ остановился и поговорилъ съ Гашфордомъ; потомъ взглянулъ на верхъ собора и покачалъ головою, будто говоря: "церковь въ опасности!" Окружающіе снова заревѣли во все горло, и поѣздъ опять тронулся съ сильнымъ крикомъ черни и еще нижайшими, противъ прежняго, поклонами.
Они поѣхали вдоль берега, по Суадловъ-Стриту, въ Оксфордскую улицу, а оттуда въ его домъ въ Уэльбекъ-Стритѣ, недалеко отъ Кэвендишъ-Сквера, куда провожали его дюжины двѣ зѣвакъ; у крыльца онъ простился съ ними въ слѣдующихъ короткихъ словахъ: "Джентльмены, прочь папство! Прощайте! Спаси васъ Богъ!" Но рѣчь эта, сверхъ ожиданія, слишкомъ краткая, принята была съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ и крикомъ: "рѣчь, рѣчь!" Лордъ Джорджъ, наконецъ, согласился бы на это желаніе, еслибъ Джонъ Грюбэ, отправляясь въ конюшню, не бросился вдругъ со всѣми тремя лошадьми въ народъ, такъ что толпа разсѣялась по сосѣднимъ полямъ и тотчасъ начала заниматься орлянкою, травлею, четомъ и нечетомъ, лунками и прочими протестантскими играми.
Послѣ обѣда лордъ Джорджъ опять вышелъ въ черномъ бархатномъ кафтанѣ, штанахъ и камзолѣ изъ гордоновой матеріи, такого же квакерскаго покроя; и въ этомъ нарядѣ, сдѣлавшись въ десять разъ страннѣе и забавнѣе прежняго, пошелъ онъ пѣшкомъ въ Вестминстеръ. Гашфордъ занимался между тѣмъ дѣлами и еще не кончилъ ихъ, какъ вскорѣ послѣ сумерекъ вошелъ Джонъ Грюбэ и доложилъ о посѣтителѣ.
-- Пускай войдетъ,-- сказалъ Гашфордъ.
-- Сюда! Войдите!-- ворчалъ Джонъ кому-то за дверью.-- Вѣдь вы протестантъ, не правда ли?
-- Да, я думаю,-- отвѣчалъ низкій, грубый голосъ.
-- Вы имъ и смотрите,-- сказалъ Джонъ Грюбэ.-- Я такъ и принялъ васъ за протестанта.-- Съ этимъ замѣчаніемъ впустилъ онъ пришедшаго, вышелъ самъ и затворилъ двери.
Человѣкъ, явившійся къ Гашфорду, былъ плотный, приземистый дѣтина съ низкимъ, вдавленнымъ лбомъ, жесткими, курчавыми волосами и такими узкими, близко сходящимися глазами, что, казалось, еслибъ не мѣшалъ носъ, они слились бы вмѣстѣ и составили бы одинъ глазъ необыкновенной величины.
Грязный платокъ, какъ веревка обернутый около шеи, показывалъ ея крѣпкія жилы; онѣ надулись такъ, что готовы были лопнуть, будто отъ удушья сильныхъ страстей, злости и бѣшенства Платье его было изъ бархата -- выношеннаго, полинялаго чернаго цвѣта, какъ трубочная зола или пепелъ на угольяхъ, носило на себѣ пятна, слѣды многихъ полуночныхъ попоекъ и воняло особенно дурно. Вмѣсто пряжекъ на колѣняхъ, имѣлъ онъ неровныя петли изъ шнурковъ; а въ грязной рукѣ держалъ суковатую палку, на набалдашникѣ которой вырѣзано было грубое подобіе его отвратительнаго лица. Таковъ былъ незнакомецъ, который снялъ передъ Гашфордомъ свою треугольную шляпу и стоялъ, косо посматривая, пока секретарь взглянулъ на него.
-- А! Денни!-- воскликнулъ Гашфордъ.-- Садись-ка.
-- Я встрѣтилъ милорда тамъ,-- сказалъ пришедшій, показывая рукою на ту часть города, которую онъ разумѣлъ:-- онъ и говоритъ мнѣ: "Если тебѣ нечего дѣлать, Денни, ступай, пожалуй, ко мнѣ домой, поболтай тамъ съ мистеромъ Гашфордомъ." Разумѣется, мнѣ нечего дѣлать, вы сами знаете. Въ эти часы я не работаю. Ха, ха, ха! Я вышелъ только прогуляться, какъ увидѣлъ милорда. Я хожу гулять ночью, какъ совы, мистеръ Гашфордъ.
-- А иногда и днемъ, а?-- сказалъ секретарь.-- Когда выходишь въ полномъ парадѣ, понимаешь?
-- Ха, ха, ха!-- захохоталъ дѣтина, ударивъ себя по ногѣ.-- Вотъ господинъ, который ужъ умѣетъ приласкать; мистеръ Гашфордъ дороже мнѣ всего Лондона и Вестминстера! Милордъ тоже недуренъ, но передъ вами онъ оселъ. Да, въ самомъ дѣлѣ, когда я выхожу въ полномъ парадѣ...
-- Когда у тебя и своя карета,-- сказалъ секретарь:-- и свой попъ, а? И все, что тамъ еще нужно?
-- Вы уморите меня со смѣху!-- воскликнулъ Денни,-- захохотавъ опять громко.-- Право! Да что за пропасть дѣлается теперь, мистеръ Гашфордъ,-- спросилъ онъ охриплымъ голосомъ: -- а? Получимъ мы приказаніе разграбить какую-нибудь папистскую часовню, что ли?
-- Тст!-- сказалъ секретарь, тихо улыбнувшись.-- Тст! Боже, насъ избави, Денни! Мы соединяемся, ты знаешь, для самыхъ мирныхъ и законныхъ цѣлей.
-- Знаю, знаю,-- отвѣчалъ Денни, натянувъ себѣ щеку концомъ языка.-- Я то нарочно присталъ или нѣтъ?
-- Безъ сомнѣнія,-- сказалъ Гашфордъ и улыбнулся, какъ прежде. Когда онъ сказалъ это, Денни опять покатился со смѣху, ударилъ себя по ляжкѣ, утеръ глаза концомъ платка и вскричалъ: "Мистеръ Гашфордъ дороже всей Англіи, ей-ей!"
-- Мы съ лордомъ Джорджемъ говорили о тебѣ вчера вечеромъ,-- сказалъ Гашфордъ послѣ нѣкоторой паузы.-- Онъ говоритъ, что ты очень усердный человѣкъ.
-- Таковъ и я есть,-- отвѣчалъ палачъ.
-- И что ты отъ всего сердца ненавидишь папистовъ.
-- Такъ и есть,-- сказалъ онъ, подтвердивъ свои слова хорошимъ, рѣзкимъ ругательствомъ.-- Посмотрите, мистеръ Гашфордъ,-- продолжалъ онъ, положивъ шляпу и трость на полъ и ударяя медленно пальцами одной руки по ладони другой:-- посудите сами, я конституціонный служитель, который работаетъ изъ хлѣба и отправляетъ свою работу, какъ честный человѣкъ. Правда это или нѣтъ?
-- Конечно, правда.
-- Хорошо же. Погодите минуту, работа моя честная, протестантская, конституціонная, англійская работа. Правда или нѣтъ?
-- Никто на землѣ не усомнится въ этомъ.
-- Да и подъ землею никто не усомнится. Парламентъ говоритъ, напримѣръ: "если какой-нибудь мужчина или женщина, или дитя сдѣлаетъ противъ нашего парламентскаго акта..." Сколько нынче законовъ о вѣшаніи, мистеръ Гашфордъ? Вѣдь будетъ съ пятьдесятъ?
-- Не знаю навѣрное, сколько,-- отвѣчалъ секретарь и разлегся, зѣвая, въ креслахъ:-- только очень много.
-- Хорошо; мы сказали пятьдесятъ. Парламентъ говоритъ: "если какой-нибудь мужчина, женщина или ребенокъ сдѣлаютъ что-нибудь противу одного изъ этихъ пятидесяти актовъ, то этотъ мужчина, эта женщина или ребенокъ должны быть спроважены къ Денни." Потомъ приходитъ Георгъ-Третій, когда ихъ къ концу засѣданія очень набралось, и говоритъ: "Это слишкомъ много для Денни. Половину беру я для меня, а другую пусть онъ возьметъ себѣ"; иногда прикидываетъ онъ еще одного на мою долю, котораго я не ждалъ, какъ три года назадъ, когда мнѣ досталась Мери Джонесъ, молодая женщина, девятнадцати лѣтъ отъ роду; пришла въ Тэйбернъ, съ ребенкомъ у груди, и спроважена за то, что въ одной лавкѣ въ Людгетъ-Гидлѣ взяла холстину со стола и опять положила, когда лавочникъ увидѣлъ; она еще никогда не дѣлала ничего дурнаго, кромѣ этого, и то потому, что мужъ ея за три недѣли взятъ въ солдаты, такъ что ей пришлось ходить по міру, съ двумя маленькими дѣтьми,-- какъ оказалось при допросѣ. Ха, ха, ха!.. Хорошо! Если въ Англіи есть судъ и право, то это слава Англіи; не такъ ли, мистеръ Гашфордъ?
-- Разумѣется,-- сказалъ секретарь.
-- И современемъ,-- продолжалъ палачъ:-- когда наши внуки подумаютъ о своихъ дѣдушкахъ и увидятъ, какъ вещи перемѣнились, они скажутъ: "вотъ такъ времена были, а мы съ тѣхъ поръ идемъ все ниже и ниже!" Не правда ли, мистеръ Гашфордъ?
-- Я не сомнѣваюсь въ этомъ,-- отвѣчалъ секретарь.
-- Ну, хорошо,-- сказалъ палачъ.-- Посмотрите же, если эти паписты придутъ въ силу и начнутъ варить да жарить, вмѣсто вѣшанья, что же тогда станется съ моею работой? Если они отнимутъ у меня работу, которая находится въ связи съ столькими законами, что же станется съ законами вообще, съ религіею, съ государствомъ? Хаживали ли вы когда-нибудь въ церковь?
-- Когда-нибудь!-- повторилъ секретарь, съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ.-- Разумѣется.
-- Хорошо,-- сказалъ негодяй.-- Я былъ тамъ разъ... два раза, считая съ тѣхъ поръ, какъ меня крестили; когда я услышалъ, что тамъ молятся за парламентъ и подумалъ, сколько новыхъ законовъ о повѣшеніи дѣлаютъ они въ каждое засѣданіе, то и за меня, подумалъ, молятся. Слушайте же теперь, мистеръ Гашфордъ,-- продолжалъ онъ, поднявъ палку и махая ею съ дикимъ видомъ:-- ни у меня не отнимутъ моей протестантской работы, не перемѣнятъ ни въ чемъ этого протестантскаго порядка вещей, если я могу воспрепятствовать; паписты не станутъ на моей дорогѣ, развѣ только нужно ихъ будетъ спровадить по закону; я слышать не хочу объ вареніи и жареніи -- ни о чемъ, кромѣ вѣшанья. Милордъ справедливо называетъ меня усерднымъ человѣкомъ. Для поддержанія великаго протестантскаго правила, чтобъ мнѣ было много работы, я (тутъ онъ ударилъ палкою по землѣ) готовъ жечь, бить и рѣзать -- дѣлать, что хотите, если только это будетъ чертовски весело, хоть бы пѣсня кончилась тѣмъ, что я самъ попаду на висѣлицу. Такъ-то, мистеръ Гашфордъ!
Употребивъ благородное слово для этихъ отвратительныхъ мыслей, онъ, въ припадкѣ бѣшенства, произнесъ, по крайней мѣрѣ, двадцать страшныхъ ругательствъ, отеръ платкомъ потъ со лба и вскричалъ:-- прочь папство!
Гашфордъ лежалъ въ креслахъ и смотрѣлъ на него такими впалыми, такъ закрытыми отъ густыхъ бровей глазами, что палачъ почелъ бы его за слѣпого. Еще съ минуту сидѣлъ онъ и улыбался; потомъ сказалъ медленно и выразительно:
-- Ты, въ самомъ дѣлѣ, человѣкъ, не любящій шутить дѣломъ, Денни, самый храбрый изъ всѣхъ нашихъ. Однако, ты долженъ умѣрять себя; ты долженъ быть тихъ, покоренъ, кротокъ, какъ ягненокъ. Я увѣренъ, ты можешь быть такимъ.
-- Да, да, увидимъ, мистеръ Гашфордъ, увидимъ, вы не пожалуетесь на меня,-- отвѣчалъ тотъ, тряся головою.
-- Я въ этомъ убѣжденъ,-- сказалъ секретарь тѣмъ же спокойнымъ голосомъ и такъ же выразительно.-- Въ слѣдующемъ мѣсяцѣ или въ маѣ, когда билль объ освобожденіи католиковъ поступитъ въ палату, мы думаемъ впервые развернуть всѣ наши боевыя силы. Милордъ полагаетъ, что намъ должно процессіей идти по улицамъ, чтобъ показать невиннымъ образомъ нашу силу, и провожать наше прошеніе до воротъ нижней палаты.
-- Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше,-- слизалъ Денни, съ новымъ ругательствомъ.
-- Мы пойдемъ отрядами, потому что насъ много; и я думаю, и смѣю утверждать,-- началъ опять Гашфордъ, какъ будто не слыхавъ перерыва:-- хоть еще и не имѣю никакого приказанія на этотъ счетъ, что лордъ Джорджъ уже думалъ о тебѣ, какъ объ отличномъ начальникѣ для одного изъ такихъ отрядовъ. Безъ сомнѣнія, ты былъ бы превосходный начальникъ.
-- Испытайте меня,-- сказалъ палачъ съ отвратительно наглымъ взглядомъ.
-- Ты былъ бы хладнокровенъ, я знаю,-- продолжалъ секретарь, все еще улыбаясь и такъ владѣя глазами, что могъ пристально наблюдать за нимъ, не допуская заглянуть себѣ въ глаза:-- ты былъ бы покоренъ приказанію и совершенно умѣренъ. Ты не ввелъ бы, навѣрное, въ опасность своего отряда.
-- Я поведу его, мистеръ Гашфордъ,-- весело началъ было палачъ, какъ вдругъ Гашфордъ наклонился впередъ, приложилъ палецъ къ губамъ и притворился пищущимъ, потому что въ ту же минуту Джонъ Грюбэ отворилъ дверь.
-- Вотъ,-- сказалъ Джонъ, заглянувъ въ комнату: -- еще пришелъ протестантъ.
-- Проведи его въ другую комнату, Джонъ,-- отвѣчалъ секретарь самымъ кроткимъ голосомъ.-- Я занятъ.
Но Джонъ уже подвелъ новаго знакомца къ дверямъ. Секретарь еще не успѣлъ договорить послѣднихъ словъ, какъ онъ вошелъ, не дождавшись приглашенія, и передъ нимъ предсталъ съ своимъ разбойничьимъ лицомъ Гогъ изъ "Майскаго-Дерева".