По пріѣздѣ домой Павелъ уже не вставалъ болѣе съ постели. День и ночь лежалъ онъ въ постели, прислушиваясь къ уличному шуму, о мало заботился о томъ, какъ проходитъ время. Онъ слѣдилъ за всѣмъ, что дѣлается кругомъ него, и думалъ еще больше, чѣмъ прежде; онъ прислушивался къ шуму на улицѣ, къ шопоту и движенію домашнихъ и молчалъ по цѣлымъ днямъ. Когда домашніе заходили и спрашивали его о здоровьѣ, онъ тихо отвѣчалъ:
-- Мнѣ лучше. Покорно благодарю. Скажите папѣ, что мнѣ гораздо лучше.
И опять смолкалъ. Мало-по-малу уличная суматоха утомляла его; тогда онъ дремалъ, и въ полудремотѣ ему начинало казаться, что все кругомъ него плыветъ, и что большая рѣка несетъ его по своимъ волнамъ. Ахъ, какъ черна была эта рѣка! Ея свинцовыя волны качали и тащили его безъ остановки далеко отъ темнаго города, гдѣ фонари мелькали и свѣтились какъ настоящія звѣзды; волны влекли его все впередъ и впередъ, туда во тьму, и съ каждой минутой теченье рѣки становилось все быстрѣе и быстрѣе. Онъ пытался остановиться, не поддаваться этой страшной рѣкѣ, онъ пытался удержаться на мѣстѣ своими маленькими ручками, онъ боролся съ ней, сколько силъ хватало, по ничто не помогало,-- рѣка одолѣвала его и съ новой силой увлекала за собой; тогда онъ плакалъ и съ безпокойствомъ спрашивалъ сестру:
-- Ахъ, Флой, отчего эта рѣка никогда не остановится? Зачѣмъ она уноситъ меня все впередъ и впередъ, Флой?
Но Флоренса всегда умѣла успокоить его.
Какъ онъ радовался, когда ему удавалось упросить сестру прилечь головой на его подушку и хоть немного отдохнуть!
-- Ты всегда ухаживаешь за много, Флой, позволь и мнѣ позаботиться о тебѣ,-- говорилъ онъ.
Его обкладывали подушками въ уголкѣ постели, и онъ, полулежа, сидѣлъ тамъ; приподнявшись, онъ долго съ любовью смотрѣлъ, какъ сестра покоится на его подушкѣ. Иногда онъ нагибался поцѣловать ее, и тѣмъ, кто стоялъ подлѣ, онъ шепталъ, какъ она устала, и какъ она, бѣдняжка, безъ сна, по цѣлымъ суткамъ, сидитъ подлѣ него.
Иногда онъ замѣчалъ, какъ какой-то высокій человѣкъ входитъ осторожно къ нему въ комнату и молча по цѣлымъ часамъ стоитъ у его изголовья. Кто бы это могъ быть? Онъ не видалъ его лица, но чувствовалъ, что кто-то стоитъ позади и смотритъ на него.
-- Флой, что тамъ такое?-- спросилъ онъ, наконецъ.
-- Гдѣ, голубчикъ?
-- Тамъ -- въ головахъ?
-- Тамъ, кромѣ папы, никого нѣтъ.
Павелъ протянулъ къ нему ручонки, чтобы обхватить голову отца и привлечь къ себѣ, но тотъ быстро отскочилъ отъ него и скрылся въ дверяхъ.
Боже, какое горе было на лицѣ отца, какъ оно осунулось, и какъ дрожали его губы!
На другой день, когда высокій человѣкъ опять вошелъ въ его комнату и сталъ у изголовья, ребенокъ тихо сказалъ, повернувъ къ нему голову:
-- Малый папа, не грусти обо мнѣ,-- я, право, счастливъ!
Мистеръ Домби наклонился къ нему, и ребенокъ, крѣпко обхвативъ ручонками его шею, еще нѣсколько разъ повторилъ эти слова. Съ той поры каждый разъ, какъ отецъ входилъ къ нему, онъ подзывалъ его и говорилъ:
-- Не грусти обо мнѣ, папа,-- я счастливъ, право, счастливъ!
Послѣ того онъ всякое утро, проснувшись, посылалъ кого-нибудь въ комнату отца сказать, что ему становится гораздо лучше.
Странное дѣло: за послѣднее время Павелъ часто сталъ думать о своей покойной матери; ему такъ захотѣлось, чтобы она могла подойти къ нему, обнять его и крѣпко-крѣпко прижать къ сердцу, какъ обняла Флоренсу передъ смертью.
-- Флой,-- спросилъ онъ однажды среди ночи,-- видѣлъ ли я когда-нибудь свою маму?
-- Нѣтъ, милый мой, не видалъ.
-- И когда я былъ ребенкомъ, Флой, на меня развѣ никогда не смотрѣло нѣжное, любимое лицо, какъ у матери?
-- О, да, смотрѣло, мой милый!
-- Кто же такъ смотрѣлъ на меня, Флой?
-- Твоя кормилица, она тебя нѣжно любила.
-- Гдѣ она? Гдѣ моя кормилица?-- съ живостью спросилъ Павелъ.-- Неужели и она умерла? Неужели мы всѣ умерла, кромѣ тебя, Флой?
Флоренса съ страшно блѣднымъ, но улыбающимся лицомъ положила свою руку подъ голову ребенка. О, какъ сильно дрожала эта рука!
-- Покажи мнѣ мою кормилицу, Флой! Гдѣ она?
-- Ея нѣтъ здѣсь, милый, она придетъ завтра.
-- Благодарю тебя, Флой!-- съ этими словами онъ закрылъ глаза и скоро заснулъ.
Когда онъ проснулся, было уже утро; день былъ прекрасный; ясное солнце освѣщало комнату, и свѣжій вѣтерокъ колыхалъ занавѣски на открытыхъ окнахъ. Павелъ оглянулся вокругъ и сказалъ:
-- Что же, Флой,-- теперь, кажется, завтра? Пришла она?
-- Она скоро придетъ: Сусанна поѣхала за ней.
Павелъ опять закрылъ глаза и задремалъ. Черезъ нѣсколько времени онъ проснулся и бодро поднялся на своей постели; туманъ, который теперь постоянно носился у него передъ глазами, разсѣялся, онъ узналъ всѣхъ и всѣхъ назвалъ по имени.
-- А это кто? Не моя ли кормилица?-- спрашивалъ Павелъ, съ улыбкою вглядываясь въ лицо входившей женщины.
О, да, это была она! При взглядѣ на него посторонняя женщина не стала бы проливать такихъ горькихъ, безотрадныхъ слезъ, не стала бы называть его своимъ милымъ, дорогимъ дитяткой, своимъ бѣднымъ увядающимъ цвѣткомъ. Никакая другая женщина, остановившись у его постели, не подносила бы къ своимъ губамъ и сердцу его изсохшія руки. Нѣтъ, другая женщина не могла бы въ эти минуты забыть про все на свѣтѣ, кромѣ него и Флоренсы. Да, это была его кормилица!
-- Ахъ, Флой, милая Флой, какое у нея хорошее, доброе лицо! Какъ я радъ, что опять ее вижу! Не уходи отсюда, кормилица! Останься со мною.
Вдругъ онъ услышалъ, какъ кто-то кому-то назвалъ знакомое имя.
-- Кто назвалъ здѣсь Вальтера Гэя?-- спросилъ онъ, оглядываясь.-- Кто-то сейчасъ сказалъ: Вальтеръ Гэй! Здѣсь, что ли, онъ? Я хочу его видѣть!
-- Вели его вернуть и позвать сюда въ комнату,-- шепнулъ мистеръ Домби Сусаннѣ.
Наступило молчаніе. Павелъ съ улыбкою смотрѣлъ на кормилицу и радовался, что она не забыла Флоренсы.
Вскорѣ Вальтеръ вошелъ въ комнату. Увидѣвъ друга своей сестры, Павелъ протянулъ ему руку и сказалъ:
-- Прощай, Вальтеръ!
-- Какъ, прощай, дитя мое?-- вскричала мистрисъ Пипчинъ, но онъ и не взглянулъ на нее.
-- Да, да,-- повторилъ онъ упорно,-- прощай, милый Вальтеръ, прощай навѣкъ! Гдѣ же папа?-- спросилъ онъ вдругъ, безпокойно озираясь.
Отецъ наклонился надъ нимъ.
-- Помни Вальтера, милый папа!-- шепталъ онъ, глядя ему въ глаза.-- Я любилъ Вальтера, папа!
-- Ну, теперь положите меня,-- сказалъ онъ.-- А ты, моя милая Флой, подойди во мнѣ поближе, чтобъ мнѣ хорошенько можно было тебя видѣть.
Братъ и сестра нѣжно обнялись; золотыя струйки солнца своимъ сіяніемъ обливали ихъ. Маленькій Павелъ умиралъ; его лицо блѣднѣло, глаза задергивались туманомъ, голова тяжелѣла, ручки слабѣли, а губы не переставали шептать:
-- О, какъ скоро бѣжитъ рѣка, милая Флой, какъ скоро! Она быстро катятся къ морю. Вотъ и море близко... ужъ я слышу, какъ шумятъ и плещутся морскія волны... Всегда что-то говорятъ морскія волны, все то же самое.
Потомъ Павелъ сталъ увѣрять Флоренсу, что онъ плыветъ въ лодкѣ по рѣкѣ, и разсказывалъ, какъ рѣка колышетъ лодку и баюкаетъ его.
-- Какіе прекрасные зеленые берега!-- бредилъ онъ.-- Какъ много-много на нихъ яркихъ, блестящихъ цвѣтовъ! А вотъ и море, тихое какое, спокойное... Какъ нѣжно оно несетъ меня на своихъ лазурныхъ волнахъ!.. Вотъ-вотъ и берегъ... Кто стоитъ на берегу?
Вдругъ лицо Павла удивительно измѣнилось; какой-то тихій свѣтъ озарилъ его, и ручки на шеѣ сестры сложились на молитву.
-- Я вижу ее... я вижу маму, Флой! Свѣтъ идетъ отъ ея головы и блеститъ надо мной. Она зоветъ меня... Мама похожа на тебя, Флой... Я вижу ея лицо... Я иду къ ней!..
Онъ смолкнулъ, голова его тяжело опустилась на плечо сестры, ручки повисли. Страннаго мальчика не стало.