Вдали отъ большихъ людныхъ улицъ, въ одномъ изъ самыхъ глухихъ захолустьевъ Лондона, былъ небольшой старый домъ, куда каждый день пріѣзжала теперь Генріетта Каркеръ. Она поднималась по высокой расшатанной лѣствицѣ въ низенькую опрятную комнатку, освѣщенную по вечерамъ только однимъ блѣднымъ свѣтомъ лампады. Тамъ на постели лежала Алиса Марвудъ недвижная, блѣдная какъ смерть. Она доживаетъ свои послѣдніе дни. Только по длиннымъ чернымъ волосамъ, разбросаннымъ по подушкѣ, можно было узнать въ ней прежнюю Алису,-- она страшно исхудала, истаяла. Ея лицо стало совсѣмъ другое: теперь глаза ея не горятъ уже дикимъ злобнымъ блескомъ, брови не сдвинуты; напротивъ, въ глубокахъ темныхъ глазахъ свѣтится доброта, и лицо ея такъ ясно и спокойно. Та ли это женщина, которая когда-то въ ненастный, бурный вечеръ сидѣла подлѣ камина, вызывая на бой судьбу со всѣми ея ужасами? Злоба и мщеніе исчезли изъ ея душа. Нужда, порокъ, угрызенія совѣсти, вся буря ея жизни -- истощили ея силы, и желѣзное здоровье ея разстроилось въ конецъ. Она умираетъ, но умираетъ спокойная, ясная, простившая всѣмъ, кто принесъ ей тяжелое горе. Генріетта научила ее любить и прощать, и теперь ей легко встрѣтить смерть, и на душѣ ея тихая радость.
Около ея постели въ безпамятномъ отчаяньи сидитъ безобразная старушонка. Съ утра до ночи она сидитъ на одномъ мѣстѣ и тупо глядитъ въ одну точку и только изрѣдка, когда дочь позоветъ ее. она точно пробуждается отъ сна, нагибается къ ней и дико вскрикиваетъ: "Дочка моя! Красотка моя!" и начинаетъ дрожать и, всхлипывая, обхватываетъ руками ея слабую голову.
Генріетта пріѣзжаетъ сюда каждый день; она садится около постели больной, беретъ ее за руки, и между ними начинается тихая бесѣда. Иногда Алиса проситъ ее почитать; тогда Генріетта достаетъ евангеліе и долго читаетъ ей своимъ ровнымъ, тихимъ голосомъ. Алиса слушаетъ ее съ горящими глазами, иногда она схватываетъ ее за руку и начинаетъ говорить,-- говорить о себѣ, о своей прошлой жизни, о своихъ проступкахъ, и слезы катятся изъ ея глазъ.
Однажды вечеромъ Генріетта нашла Алису очень слабой. Она не могла поднять головы съ подушки, говорила черезъ силу, и глаза ея были совсѣмъ тусклы. Она попросила Генріетту почитать, но лишь только та достала книгу и начала читать, она перебила ее:
-- Вы не забудете моей матери? Я простила ей все, въ чемъ, по-моему, она виновата. Я знаю, что и она прощаетъ меня и тужитъ обо мнѣ, Вы не забудете ея?
-- Никогда, Алиса!
-- А теперь положите мою голову такъ, чтобы я могла на вашемъ добромъ лицѣ видѣть всѣ слова, которыя вы станете читать.
Генріетта исполнила ея желаніе и принялась читать. Она читала ей ту книгу, въ которой несчастный, недужный, страждущій, удрученный человѣкъ всегда находитъ утѣшеніе и вѣчную отраду для изнуреннаго духа. Она читала повѣствованіе о Томъ, Кто среди обступившихъ Его человѣческихъ горестей и радостей относился съ сердечнымъ состраданіемъ и участіемъ ко всякимъ скорбямъ и страданіямъ людей. Она читала о томъ, какъ и страждущіе, и преступники, и женщины, покрытыя позоромъ, получали исцѣленіе и прощеніе. Сегодня попалось какъ разъ мѣсто о той бѣдной падшей женщинѣ, которую Онъ простилъ и возвратилъ къ прежней чистой и безгрѣшной жизни и далъ ей такой душевный покой, который не отниметъ у нея никакая человѣческая сила.
-- Завтра поутру, Алиса,-- сказала Генріетта, закрывая книгу,-- я приду какъ можно раньше.
Блестѣвшіе глаза Алисы сомкнулись на минуту, но при этихъ словахъ открылись опять. Алиса нагнулась и съ нѣжной любовью поцѣловала руку Генріетты.
Блестѣвшіе глаза слѣдили за Генріеттой до дверей, и на спокойномъ лицѣ Алисы промелькнула прощальная улыбка.
Потомъ глаза эти закрылись и уже больше не открывались никогда. Она положила свою руку на грудь, и жизнь слетѣла съ ея лица подобно исчезающему свѣту.
На постели лежалъ бездыханный трупъ Алисы.