въ которой является на сцену нѣсколько новыхъ лицъ.
Хотя конторы Домби и Сына находились въ предѣлахъ нравъ и привилегій Сити, однако по сосѣдству ихъ было много довольно-романтическаго: Гогъ и Магогъ {Статуи Гога и Магога находятся въ Гильд-Галлѣ или ратушъ Сити.} величались на разстояніи какихъ-нибудь двадцати минутъ ходьбы; Банкъ Англіи, съ своими подземными сводами, наполненными слитками золота и серебра, былъ близехонько, подъ рукою; за угломъ находился домъ остиндской компаніи, напоминавшій о драгоцѣнныхъ камняхъ и тканяхъ, о тиграхъ, слонахъ, тукахъ {Гука -- индійскій кальянъ.}, зонтикахъ, пальмахъ, паланкинахъ и коричневыхъ принцахъ, сидящихъ на великолѣпныхъ коврахъ. На всякомъ шагу попадались тутъ вывѣски съ изображеніями кораблей, несшихся подъ всѣми парусами во всѣ концы свѣта. Вездѣ были магазины и лавки, гдѣ въ какіе-нибудь полчаса снабжали всякаго всѣмъ, въ какое бы то ни было путешествіе. Надъ дверьми лавокъ морскихъ инструментовъ красовались маленькіе деревянные мичманки, въ флотскомъ мундирѣ, дѣлавшіе астрономическія наблюденія надъ проѣзжавшими телегами и наемными экипажами.
Единственнымъ хозяиномъ и обладателемъ одной изъ этихъ статуекъ -- самой деревяннѣйшей, если можно такъ выразиться, которая, выставя одну ногу впередъ, смотрѣла съ отчаяннымъ вниманіемъ въ несоразмѣрной величины старинный октантъ -- единственнымъ обладателемъ этого мичмана былъ старикъ въ валлійскомъ парикѣ, который платилъ за свою лавку всѣ возможныя пошлины въ-продолженіе большаго числа лѣтъ, чѣмъ могли бы насчитать многіе совершенно-взрослые мичманы въ плоти и крови: а въ то время мичманы часто достигали въ британскомъ флотѣ до значительно-почтенныхъ лѣтъ.
Въ лавкѣ этой продавались хронометры, барометры, телескопы, зрительныя трубы, компасы, морскія карты, секстанты, квадранты и всѣ инструменты, служащіе для счисленія пути корабля или для описи его открытіи, еслибъ ему удалось ихъ сдѣлать. Всѣ эти вещи были плотнѣйшимъ образомъ уложены въ ящики разныхъ формъ изъ краснаго дерева, гдѣ разныя подушечки, подкладочки и защелочки не давали имъ шевелиться въ какую угодно качку. Словомъ, войдя въ лавку, можно было подумать, что въ случаѣ неожиданнаго спуска на воду ей нужно только чистое открытое море, чтобъ съ увѣренностью направиться къ любому необитаемому острову земнаго шара.
Многія подробности частной жизни судоваго инструментальнаго мастера подкрѣпляли такое фантастическое предположеніе. На столѣ его являлись настоящіе морскіе сухари, разные сушеные и соленые мяса и языки, сильно отзывавшіеся каболками; пикльсы подавались въ большихъ банкахъ съ надписями: "продажа всѣхъ родовъ морской провизіи"; крѣпкіе напитки, въ флягахъ безъ горлышекъ. Старинныя гравюры съ изображеніями кораблей во всѣхъ возможныхъ видахъ, съ алфавитными указаніями на объясненія различныхъ таинствъ ихъ парусности и оснастки, висѣли въ рамкахъ на стѣнахъ. На подносахъ красовался фрегатъ "Тартаръ" подъ всѣми парусами. Заморскія раковины, мхи и морскія травы украшали каминъ, а маленькій панельный кабинетикъ освѣщался люкомъ сверху, какъ каюта.
Онъ жилъ тутъ совершеннымъ шкиперомъ, вмѣстѣ съ племянникомъ своимъ Валтеромъ, четырнадцатилѣтнимъ мальчикомъ, совершенно похожимъ на мичмана. Но за то самъ Соломонъ Джилльсъ, или, какъ его вообще называли, старый Солль, вовсе не отличался морского наружностью. Не говоря уже о валлійскомъ парикѣ, въ которомъ онъ нисколько не походилъ на корсара, онъ былъ тихій, спокойный, задумчивый старичокъ съ красными глазами, похожими на миньятюрныя солнца, видимыя сквозь густой туманъ. Единственная перемѣна, которую когда-нибудь замѣчали въ его внѣшности, состояла въ томъ, что онъ лѣтомъ носилъ нанковые панталоны блѣднаго цвѣта при коричневомъ фракѣ съ металлическими пуговицами, а въ болѣе-прохладное время, съ тѣмъ же фракомъ коричневые панталоны. Накрахмаленные воротники рубашки выходили у него чинно изъ-за шейнаго платка; на лбу онъ носилъ большіе очки, а въ карманѣ жилета хронометръ, въ непогрѣшимость котораго такъ вѣровалъ, что скорѣе готовъ бы былъ усомниться въ правильности движенія солнца. Таковъ, какимъ онъ былъ теперь, просидѣлъ онъ многіе годы подъ вывѣскою деревяннаго мичмана, отправляясь ночевать на чердакъ, гдѣ часто выли бурные вѣтры, тогда-какъ джентльмены, жившіе внизу, въ комфортѣ, не имѣли понятія о настоящемъ состояніи погоды.
Читатель знакомится съ Соломономъ Джилльсомъ въ осенній вечеръ, въ половинѣ шестаго. Старикъ смотритъ на свой несомнѣнный хронометръ. Погода будетъ по-видимому сырая: всѣ барометры въ лавкѣ упали духомъ и ртутью, а лакированная шляпа деревяннаго мичмана, которымъ гордится его обладатель, уже сіяетъ дождемъ.
-- Гдѣ Валтеръ? куда онъ дѣвался? сказалъ Соломонъ Лжилльсъ, тщательно спрятавъ свой хронометръ.-- Обѣдъ уже съ полчаса готовъ, а Валтера все нѣтъ!
Обернувшись на стулѣ за конторкою, онъ выглянулъ сквозь пустые промежутки между своими инструментами въ окно, надѣясь увидѣть племянника. Однако, нѣтъ. Его нѣтъ между двигающимися взадъ и впередъ зонтиками.
-- Еслибъ я не зналъ, что онъ столько любитъ меня, что не убѣжитъ, не запишется противъ моего желанія на какой-нибудь корабль, я бы началъ тревожиться, продолжалъ онъ, поглядывая на свои барометры.-- Право, такъ. Э-ге-ге! всѣ упали, бездна сырости! Ну, такъ/ Этого только не достаетъ.
-- Ало, дядя Солль!
-- Ало, мой любезный; наконецъ-то я тебя дождался! отвѣчалъ инструментальный мастеръ на возгласъ бодро и весело смотрѣвшаго мальчика, бѣлокураго, кудряваго, съ большими свѣтлыми глазами.
-- Ну, что, дядюшка, какъ вы безъ меня провели день? Обѣдъ готовъ? Я голоденъ.
-- Какъ провелъ день? возразилъ ласково и добродушно старикъ.-- Плохо было бы, еслибъ я не могъ привести день безъ такого сорванца, какъ ты; я провелъ его гораздо-лучше, чѣмъ съ тобою. Обѣдъ ждетъ тебя уже съ полчаса, а что до голода, такъ я, можетъ-быть, еще голоднѣе тебя.
-- Ну, такъ пойдемъ обѣдать, дядюшка. Ура! да здравствуетъ адмиралъ! Впередъ!
Съ этимъ восклицаніемъ онъ увлекъ за собою дядю въ комнату, какъ-будто предводительствуя абордажною партіей. Дядя и племянникъ немедленно занялись жареною рыбой, имѣя въ перспективѣ добрый бифстексъ.
-- Да здравствуетъ лордъ мэръ Лондона! полно тебѣ толковать объ адмиралахъ. Теперь твои адмиралъ лордъ-мэръ.
-- О, не-уже-ли? возразилъ мальчикъ, покачивая головою.-- Правду сказать, его меченосецъ мнѣ больше нравится.
-- Выслушай меня, Валли, выслушай меня. Взгляни-ка туда на полку.
-- Кто повѣсилъ на гвоздь мою серебряную чарку?
-- Я. Оставь чарки. Сегодня, Валтеръ, мы будемъ пить изъ рюмокъ. Мы люди дѣловые, принадлежимъ къ числу гражданъ Сити и выступили на новую дорогу въ это утро.
-- Пожалуй, дядюшка. Я готовъ пить изъ чего угодно, пока могу пить за ваше здоровье. Ваше здоровье, дядя Солль, и да здравствуетъ...
-- Лордь-мэръ, прервалъ старикъ.
-- Пожалуй, хоть лордъ-мэръ, шерифы, весь совѣтъ и вся ливрея!
Дядя кивнулъ головою съ большимъ удовольствіемъ.
-- А теперь, разскажи-ка намъ что-нибудь о фирмѣ.
-- О! о фирмѣ нечего много разсказывать, дядюшка. Темный рядъ конторъ; а въ комнатѣ, гдѣ я сижу, высокая каменная рѣшотка, желѣзный денежный сундукъ, объявленіе объ отходящихъ судахъ, календарь, письменные столы, чернилицы, нѣсколько книгъ, нѣсколько шкатулокъ, бездна паутины, вотъ и все!
-- И ничего больше?
-- Ничего, кромѣ старой канареечной клетки -- не постигаю, какъ она туда попала! да еще угольнаго ящика.
-- Ни банкирскихъ книгъ, ни счетныхъ книгъ, ни счетовъ, никакихъ признаковъ богатства, которое прибываетъ туда съ каждымъ днемъ?
-- О, этого добра довольно. Впрочемъ, большая часть этихъ вещей въ комнатѣ мистера Каркера, или мистера Морфина, или мистера Домби.
-- А мистеръ Домби былъ сегодня тамъ?
-- О, да!
-- Онъ, я думаю, не обратилъ на тебя вниманія?
-- Напротивъ.
-- Что же онъ сказалъ?
-- Онъ подошелъ къ моему столу -- я бы желалъ, дядюшка, чтобъ онъ не былъ такъ надутъ и важенъ, и сказалъ: "О! вы сынъ инструментальнаго мастера, мистера Джилльса". Племянникъ, сударь, отвѣчалъ я.-- Я сказалъ "племянникъ", говоритъ онъ. А я готовъ присягнуть, что онъ сказалъ "сынъ".
-- Ты вѣрно ошибся; ну, да это все равно.
-- Конечно, все равно, а все-таки ему не съ чего было говорить такъ рѣзко. Потомъ онъ сказалъ, что вы говорили ему обо мнѣ, что онъ нашелъ мнѣ занятіе и ожидаетъ отъ меня прилежанія и пунктуальности. Потомъ онъ ушелъ. Мнѣ показалось, что я ему не очень понравился.
-- То-есть, я полагаю, онъ тебѣ не очень поправился.
-- А можетъ-быть и то, дядюшка.
Старикъ сдѣлался серьёзнѣе къ концу обѣда и по-временамъ взглядывалъ на открытое лицо племянника. Когда обѣдъ, взятый изъ ближайшей рестораціи, былъ съѣденъ и скатерть убрана, дядя зажегъ свѣчку и спустился въ маленькій погребокъ, между-тѣмъ, какъ Балтеръ свѣтилъ ему, стоя на сырой лѣстницѣ. Пошаривъ тамъ нѣсколько минутъ, онъ вышелъ, держа въ рукѣ бутылку весьма-старой наружности, покрытую пылью и грязью.
-- Это что, дядя Солль? Что вы дѣлаете? вѣдь это та чудная мадера! тамъ остается только одна бутылка!
Дядя Солль кивнулъ головою, давая знать, что онъ очень-хорошо понимаетъ, что дѣлаетъ; откупоривъ бутылку въ торжественномъ молчаніи, онъ налилъ двѣ рюмки, а бутылку и третью чистую рюмку поставилъ за столъ.
-- Ты разопьешь другую бутылку, Валли, когда доживешь до хорошаго состоянія, когда будешь человѣкомъ уважаемымъ, счастливымъ, когда сегодняшняя съемка твоя съ якоря на новомъ пути приведетъ тебя благополучно въ хорошій портъ. Будь счастливъ, дитя мое!
Часть тумана, окружавшаго дядю Солля, попала ему очевидно въ горло, потому-что онъ говорилъ хриплымъ голосомъ; рука его дрожала, когда онъ чокался рюмкою съ племянникомъ; но поднося вино къ губамъ, онъ поправился и выпилъ его залпомъ.
-- Теперь, дядюшка, сказалъ мальчикъ, стараясь казаться веселымъ и безпечнымъ, хотя слезы готовы была брызнуть у него изъ глазъ:-- за честь, которую вы мнѣ сдѣлали, и проч., и проч., прошу позволенія предложить мистеру Соломону Джилльсу трижды-три ура и еще разъ ура! А вы отвѣтите на это, когда мы разопьемъ вмѣстѣ съ вами послѣднюю бутылку. Согласны?
Они снова чокнулись, и Валтеръ приподнялъ свою рюмку, понюхалъ вино, отпилъ немного, посмотрѣлъ на него передъ огнемъ, однимъ словомъ исполнилъ всѣ церемоніи самаго записнаго знатока въ винахъ.
Дядя глядѣлъ на него молча. Когда глаза ихъ снова встрѣтились, старикъ заговорилъ:
-- Видишь ли, Валтеръ, моя торговля превратилась для меня въ привычку, отъ которой отстать я уже не въ-силахъ, но она теперь вовсе, вовсе невыгодна. Когда еще носили этотъ старинный мундиръ (показывая на деревяннаго мичмана), тогда, дѣйствительно, мое ремесло могло составить состояніе, и тогда отъ него можно было разбогатѣть. Но теперь соперничество, да новыя изобрѣтенія, да разныя перемѣны -- словомъ, свѣтъ проходитъ мимо меня. Я едва знаю, гдѣ я самъ, а еще меньше, куда я ввались покупщики мои.
-- Что о нихъ думать, дядюшка!
-- На-примѣръ, съ-тѣхъ-поръ, какъ ты воротился ко мнѣ изъ школы, изъ Пекгэма, -- а этому больше десяти дней,-- ко мнѣ въ лавку зашелъ одинъ только человѣкъ.
-- Двое, дядюшка, помните? Одинъ приходилъ, чтобъ размѣнять у васъ гинею.
-- Ну, это одинъ.
-- А что же, вы уже не считаете за человѣка женщину, которая спрашивала у васъ дорогу въ Маііль-Эндь?
-- О, конечно! я и забылъ о ней.
-- Правда, они не купили ничего...
-- Ничего, возразилъ спокойно дядя.
-- Да они и не нуждались ни въ какихъ инструментахъ.
-- Нѣтъ. А еслибъ нуждались, то пошли бы въ другую лавку.
-- Но все-таки это были два человѣческія существа, дядюшка! воскликнулъ мальчикъ.
-- Прекрасно, Валли. Однако согласись, что мы не дикари и не можемъ жить отъ людей, которые просятъ мелочи на гинею или спрашиваютъ, какъ попасть въ Майль-Эндъ. Словомъ, свѣтъ прошелъ мимо меня; я его не браню, но и не понимаю. Торговцы стали не то, что была прежде; прикащики также, торговля также, товары также. Семь-восьмыхъ изъ моего запаса уже вышли изъ моды, и я сталъ старомоднымъ человѣкомъ въ старомодной лавкѣ, въ улицѣ, которая также стала не та, какою я ее помню. Я отсталъ отъ времени и такъ старъ, что ужь не могу догнать его. Меня даже сбиваетъ съ толку шумъ, который оно дѣлаетъ далеко впереди меня.
Валтеръ хотѣлъ говорить, но старикъ остановилъ его.
-- Вотъ почему, Валли, вотъ почему я хочу, чтобъ ты началъ трудиться въ свѣтѣ заблаговременно. Моя торговля упала и не можетъ быть для тебя наслѣдствомъ -- это ясно. Въ такомъ домѣ, какъ у Домби, ты будешь лучше чѣмъ гдѣ-нибудь на дорогѣ къ прочной независимости. Трудись и будь счастливъ!
-- Я сдѣлаю все, что могу, дядюшка, чтобъ заслужить ваше одобреніе.
-- Знаю, знаю. А что до моря -- оно хорошо въ сказкахъ, но на дѣлѣ тутъ мало толку. Очень-натурально, что море тебя занимаетъ, потому-что ты былъ безпрестанно окруженъ предметами, которые напоминаютъ о немъ; но, право, въ немъ мало толку, повѣрь мнѣ. Подумай, на-примѣръ, объ этомъ винѣ: оно было нѣсколько разъ въ Остиндіи и ходило разъ вокругъ свѣта. Подумай о темныхъ ночахъ, страшныхъ вѣтрахъ, волненіи...
-- Громѣ, молніи, дождѣ, градѣ, штормахъ, ураганахъ...
-- Да, да; вино это прошло черезъ всѣ морскіе ужасы. Подумай, какой тутъ былъ трескъ и скрипъ мачтъ и членовъ, какъ штормъ вылъ и ревѣлъ въ снастяхъ и рангоутѣ...
-- Какъ лѣзли матросы, какъ они работали, лежа на реяхъ и крѣпя окоченѣлые паруса, тогда-какъ судно валяло и обдавало волненіемъ безъ милосердія!
-- Такъ, такъ. Во всѣхъ этихъ передѣлкахъ была старая бочка, въ которой путешествовало наше вино. Знаешь, когда "Салли" пошла...
-- Въ Балтику, въ темнѣйшую ночь! Тогда, въ двадцать-пять минутъ послѣ полуночи, часы капитана остановились въ его карманѣ, а онъ лежалъ мертвый у грот-мачты, -- четырнадцатаго Февраля въ тысяча-семьсотъ-сорокъ-девятомъ году! воскликнулъ Валтеръ съ большимъ одушевленіемъ.
-- Да, да, совершенно такъ! Тогда на "Салли" было пятьсотъ бочекъ такого вина, и всѣ люди (кромѣ старшаго штурмана, старшаго лейтенанта, двухъ матросовъ и женщины, спасшихся на дрянной шлюпкѣ), всѣ остальные люди расшибли бочки, напились мертвецки и умерли пьяные, горланя "Rule Britannia", "Салли" пошла ко дну...
-- А помните, дядюшка, когда "Джорджа-Втораго" бросило на Корнвалисскій берегъ въ страшный штормъ, за два часа до разсвѣта, четвертаго марта семьдесятъ-перваго года! На немъ было четыреста лошадей, которыя сорвались, метались какъ угорѣлыя, стаптывали другъ др)га до смерти, еще въ началѣ шторма подняли такой шумъ и ревѣли такими человѣческими голосами, что люди вообразили все судно наполненнымъ чертями и побросались за бортъ. Наконецъ, осталось только двое, чтобъ разсказать объ этомъ бѣдствіи!
-- А когда "Полиѳемъ"...
-- Вестиндское судно въ триста-пятьдесятъ тонновъ, капитанъ Джонъ Броунъ, хозяева Виггсъ и Компанія! прервалъ съ жаромъ мальчикъ.
-- Да, да! Когда оно загорѣлось на четвертыя сутки пути съ благополучнымъ вѣтромъ, ночью, вышедъ изъ Ямайки...
-- Тамъ было два брата, продолжалъ воспламенившійся племянникъ: -- обоимъ не было мѣста на единственной уцѣлѣвшей шлюпкѣ, и ни одинъ не хотѣлъ согласиться сѣсть въ нее; старшій братъ бросилъ въ нее младшаго насильно, а младшій, поднявшись въ шлюпкѣ на ноги, закричалъ ему: "Идвардъ! помни, что у тебя невѣста! Я не больше, какъ мальчикъ; меня никто не ждетъ!" И съ этимъ онъ бросился въ море!
Разгоряченное лицо и пылавшіе глаза Валтера напомнили старику, что онъ взялся за дѣло неловко, а потому, вмѣсто продолженія своихъ анекдотовъ, онъ сказалъ: -- Положимъ, что мы станемъ говорить о чемъ-нибудь другомъ.
Дѣло въ томъ, что простодушный дядя, въ тайной привязанности своей къ чудесному и отважному морской жизни, съ которою, по роду торговли своей, онъ имѣлъ отдаленныя сношенія, незамѣтно развилъ и въ племянникѣ пристрастіе къ тому же: все, что онъ разсказывалъ племяннику для того, чтобъ отвлечь его отъ этихъ опасныхъ приключеній, производило совершенно-противоположныя дѣйствія и только сильнѣе разжигало его огненное воображеніе. Такіе примѣры очень-обыкновенны: не было еще книги или разсказа, писанныхъ для удержанія безпокойныхъ мальчиковъ на берегу, которые бы, напротивъ того, не влекли ихъ неодолимою силою къ волнамъ океана.
Но теперь явилось къ дядѣ Соллю и племяннику его третье лицо, джентльменъ въ широкомъ синемъ костюмѣ, съ крючкомъ вмѣсто кисти правой руки, съ весьма-густыми бровями и толстою, суковатою дубиной. Шея его была слегка обернута чернымъ шелковымъ платкомъ, изъ котораго торчалъ огромный, толстый рубашечный, воротникъ. Порожняя рюмка очевидно предназначалась для него, что ему было, по-видимому, извѣстно, ибо онъ, снявъ косматый непромокаемый верхній сюртукъ, который повѣсилъ на гвоздь за дверьми, и лакированную шляпу, до того жесткую, что она оставила красный рубецъ даже на его лбу, придвинулъ стулъ къ тому мѣсту, гдѣ стояла порожняя рюмка, и усѣлся. Его обыкновенно величали капитаномъ, и онъ былъ или шкиперомъ, или лоцманомъ, или контрабандистомъ, или корсаромъ, или поперемѣнно всѣмъ этимъ. Вообще, онъ смотрѣлъ человѣкомъ, сильно пропитаннымъ соленою водою.
Коричневое и шершавое лицо его прояснилось, когда онъ протягивалъ руку дядѣ и племяннику; но онъ былъ, по-видимому, склоненъ къ лаконизму и только сказалъ обоимъ разомъ:
-- Каково живете?
-- Хорошо, отвѣчалъ мистеръ Джильсъ, подвигая къ нему бутылку.
Капитанъ взялъ ее, осмотрѣлъ, понюхалъ и сказалъ съ особеннымъ выраженіемъ:
-- Это?
-- Да! возразилъ инструментальный мастеръ.
Капитанъ налилъ себѣ рюмку посвистывая.
-- Вал'ръ, началъ онъ, поправя свои жидкіе волосы крючкомъ и потомъ указавъ имъ на дядю Солля: -- смотри на него! люби, почитай и повинуйся! Успѣха, пріятель!
Послѣ этого воззванія, онъ замолчалъ и не проговорилъ ни слова, пока дядя Солль не вышелъ въ лавку, чтобъ освѣтить ее. Тогда онъ обратился къ Валтеру:
-- Я полагаю, онъ съумѣлъ бы сдѣлать часы, еслибъ вздумалъ?
-- Можетъ-быть, капитанъ Коттль.
-- И они бы пошли! Вѣдь онъ чуть не давится отъ учености, замѣтилъ капитанъ, указывая своимъ крючкомъ на инструменты.-- Смотри сюда! Вотъ ихъ цѣлая коллекція для земли, для воздуха, для воды. Ему все равно! сдѣлаетъ любой!
Изъ этихъ словъ можно понять, что капитанъ Коттль чувствовалъ глубокое почтеніе къ запасу инструментовъ дяди Солля, и что философія его находила мало разницы между торговлею инструментами и изобрѣтеніемъ ихъ.
-- Охъ! продолжалъ онъ со вздохомъ: -- славная вещь понимать ихъ, а между-тѣмъ также хорошо и не понимать ихъ. Я право, не знаю, которое изъ двухъ лучше. Вѣдь, право, превесело сидѣть здѣсь и думать, что тебя свѣсятъ, смѣрятъ, увеличатъ, наэлектризуютъ, намагнитятъ и чортъ-знаетъ что еще; а ты и не будешь подозрѣвать, какъ это все сдѣлается!
Одна только дивная мадера могла извлечь изъ капитана такой потокъ краснорѣчія, которому онъ самъ удивился. Въ это время возвратился въ комнату предметъ его удивленія и засталъ его въ глубокомъ, задумчивомъ молчаніи.
-- Что же, Коттль? Прежде чѣмъ ты получишь свой стаканъ гроку, надобно кончить бутылку.
-- Стоять на ней! { Стоять на какой-нибудь снасти значитъ на языкѣ моряковъ приготовиться тянуть ее или отдать, т. е. выпустить. Прим. перев. } Да подлей еще Вал'ру.
-- Нѣтъ, дядюшка, довольно!
-- Ничего, ничего, возразилъ дядя Солль.-- Мы кончимъ бутылку за здравіе торговаго дома, Недъ,-- того дома, гдѣ Валтеръ. Кто знаетъ, можетъ-быть, домъ этотъ будетъ со-временемъ считать его въ числѣ своихъ партнеровъ? Сэръ Ричардъ Виттингтонъ женился же на дочери своего хозяина.
-- Да, да! Сэръ Ричардъ Виттингтонъ, лордъ-мэръ Лондона! Не зѣвай на книгахъ, Вал'ръ!
-- И хотя у мистера Домби нѣтъ дочери...
-- Есть, есть, дядюшка! возразилъ мальчикъ, слегка покраснѣвъ и смѣясь.
-- Есть? Да, правда, можетъ быть.
-- Я знаю, что есть, дядюшка! Сегодня говорили объ этомъ въ конторѣ. Говорятъ, продолжалъ онъ, понизивъ голосъ: -- будто-бы онъ не любитъ ея и она брошена, совершенно забыта имъ, живетъ вмѣстѣ съ служанками, а самъ мистеръ Домби думаетъ только о сынѣ, и потому сдѣлался строже прежняго, ходитъ по докамъ, любуясь на свои корабли и какъ-будто радуется богатству, которымъ будетъ владѣть вмѣстѣ съ сыномъ. Вотъ что тамъ говорили; не знаю, правда ли все это.
-- Онъ уже развѣдалъ о ней все. Каково! сказалъ дядя.
-- О, вздоръ, дядюшка! Нельзя же не слышать того, что мнѣ говорятъ!
-- Сынъ, я думаю, помѣшаетъ намъ, а? Недъ?
-- Премного, отвѣчалъ капитанъ.
-- Ничего, продолжалъ старикъ: -- выпьемъ и за его здоровье! Да здравствуютъ Домби и Сынъ!
-- Прекрасно, дядюшка! весело вскричалъ мальчикъ.-- Но такъ-какъ вы присоединяете меня къ фирмѣ и говорили о дочери, и какъ знаю о ней все, то я долженъ дополнить вашъ тостъ. Предлагаю выпить за здоровье Домби и Сына и Дочери! Гипъ, гипъ, гипъ, урра-а!!