Отецъ и дочь.
Мертвая тишина воцарилась въ домѣ мистера Домби. Прислуга скользитъ вверхъ и внизъ по лѣстницѣ съ шорохомъ, но безъ звука шаговъ. Люди его толкуютъ между собою, сидя за продолжительными обѣдами и ужинами, ѣдятъ и пьютъ много, и утѣшаютъ себя по-своему. Мистриссъ Виккемъ, со слезами на глазахъ, разсказываетъ печальные анекдоты; увѣряетъ, что она все это предчувствовала еще у мистриссъ Пипчинъ; прихлебываетъ пива больше обыкновеннаго; въ большомъ огорченіи, но разговорчива. Кухарка въ такомъ же расположеніи духа. Тоулинсонъ начинаетъ думать, что такъ хотѣла судьба и желаетъ знать, было ли когда-нибудь хорошо тѣмъ, кто живетъ въ угловомъ домѣ? Всѣмъ кажется, что случившееся произошло уже давно, хотя покойный ребенокъ все еще лежитъ, прекрасный и тихій, на своей кроваткѣ.
Послѣ сумерекъ, пришли посѣтители -- безшумные посѣтители, бывавшіе здѣсь и прежде -- въ войлочныхъ башмакахъ: они принесли ложе отдыха, странное для уснувшихъ дѣтей. Во все это время, отецъ малютки не показывался даже своему каммердинеру: онъ сидитъ неподвижно во внутреннемъ углу своей темной комнаты и прохаживается по ней взадъ и впередъ только тогда, когда тамъ никого нѣтъ. Но домашніе сообщали другъ другу шопотомъ, будто-бы слышали, какъ онъ въ мертвую ночь поднялся по лѣстницѣ и пробылъ въ комнатѣ усопшаго сына до самаго разсвѣта.
Въ конторахъ въ Сити закрыты ставни нижнихъ оконъ. Заложенныя на письменныхъ столахъ лампы смѣшиваютъ свой свѣтъ съ дневнымъ, отъ-чего тамъ необыкновенно угрюмо. Вообще, тамъ теперь не очень трудятся. Конторщики и писцы не чувствуютъ особенной наклонности къ работѣ, сговариваются на взаимныя угощенія и собираются кататься по рѣкѣ. Мистеръ Перчъ, посыльный, исполняетъ свои порученія не торопливо; онъ часто показывается у буфетовъ тавернъ и разсуждаетъ тамъ о непрочности человѣческаго счастья. По вечерамъ, онъ возвращается домой раньше обыкновеннаго и угощаетъ мистриссъ Перчъ телячьими котлетами и шотландскимъ элемъ. Мистеръ Каркеръ-управляющій не угощаетъ никого; но онъ сидитъ въ своей конторѣ одинъ, по цѣлымъ днямъ, и показываетъ постоянно свои бѣлые зубы; можно было подумать, будто что-то сдвинулось съ пути мистера Каркера -- какое-то препятствіе -- и дорога его сдѣлалась чище и глаже.
Розовыя дѣти, живущія насупротивъ дома мистера Домби, выглядываютъ изъ оконъ на улицу: тамъ у дверей они видятъ четырехъ черныхъ лошадей, съ перьями на головахъ; перья дрожатъ и на каретѣ, которую онѣ везутъ -- это же, вмѣстѣ съ процессіею людей въ шарфахъ и съ жезлами, привлекаетъ вниманіе толпы зѣвакъ. Фигляръ, готовившійся вертѣть свой тазикъ на палочкѣ, надѣваетъ широкій кафтанъ поверхъ украшеннаго блестками костюма; а жена его, съ увѣсистымъ младенцемъ на рукахъ, смотритъ на выходящихъ изъ печальнаго дома. Она крѣпче прижимаетъ младенца къ своей смуглой груди, увидя какъ выносятъ изъ дома легкое бремя; младшая изъ розовыхъ малютокъ, живущихъ прямо насупротивъ, вдругъ перестаетъ смѣяться, обращаетъ къ нянькѣ любопытный взоръ и спрашиваетъ, указывая пухленькимъ пальчикомъ на незнакомый предметъ: "Что это?"
Теперь, среди одѣтой въ трауръ толпящейся прислуги и плачущихъ женщинъ, показался мистеръ Домби. Онъ идетъ садиться въ приготовленную для него карету. Зрителямъ не кажется, чтобъ его придавило горемъ; онъ держится такъ же прямо, какъ всегда; такъ же вытянутъ, какъ былъ всегда; онъ не прячетъ лица въ носовой платокъ и смотритъ прямо впередъ. Лицо его только впало, блѣдно и сурово, а впрочемъ, выраженіе на немъ прежнее. Онъ занялъ свое мѣсто въ каретѣ, куда послѣдовали за нимъ три другіе джентльмена. Пышныя похороны тронулись вдоль по улицѣ. Перья киваютъ еще вдали, а уже фигляръ вертитъ вихремъ свой тазикъ и та же толпа любуется его продѣлками. Но жена фигляра собираетъ деньги не съ обычною расторопностью: похороны ребенка тревожатъ ее мыслью, что, можетъ-быть, младенцу, прикрытому ея истертою и грязною шалью, также не суждено вырости до степени мужа, носить на головѣ небесно-голубую шапочку, а на тѣлѣ лососиннаго цвѣта шерстяной костюмъ.
Перья продолжаютъ кивать и приближаться къ церкви: той самой, гдѣ милый малютка получилъ то, что одно остается теперь послѣ него -- имя. Тлѣнные остатки ребенка кладутъ въ землю у церкви, подлѣ праха его матери. Это хорошо. Мать и сынъ лежатъ вмѣстѣ тамъ, гдѣ Флоренса можетъ посѣщать ихъ ежедневно въ своихъ прогулкахъ -- печальныхъ, одинокихъ, одинокихъ прогулкахъ!
Когда богослуженіе кончилось и пасторъ ушелъ, мистеръ Домби оглядывается вокругъ себя и спрашиваетъ въ-полголоса, тутъ ли человѣкъ, который будетъ дѣлать надпись на мраморной доскѣ?
Каменьщикъ выступилъ впередъ.
Мистеръ Домби даетъ ему наставленіе, какъ бы желалъ устроить доску на стѣнѣ; говоритъ о рисункѣ и видѣ ея, и что она должна служить въ родѣ продолженія эпитафіи матери ребенка. Потомъ, написавъ карандашемъ на клочкѣ бумаги надпись, онъ передаетъ ее каменьщику, присовокупляя: "Я бы желалъ, чтобъ это было сдѣлано какъ-можно-скорѣе".
-- Немедленно, сэръ.
-- Ты видишь, что тутъ почти нечего писать, кромѣ имени и возраста.
Каменьщикъ кланяется, взглядываетъ на бумагу и обнаруживаетъ недоумѣніе. Мистеръ Домби, не замѣчая этого, отворачивается я направляется къ паперти.
-- Извините меня, сэръ, и онъ потихоньку дотрогивается до траурной мантіи мистера Домби:-- но какъ вы желаете имѣть надпись всевозможно-скорѣе и я отдамъ доску на руки работниковъ, только-что прійду домой...
-- Ну, такъ что?
-- Не угодно ли вамъ прочитать надпись еще разъ? Тутъ есть, кажется, ошибка.
-- Гдѣ?
Каменьщикъ возвращаетъ ему бумагу и показываетъ на слова: "любимое и единственное дитя".
-- Я думаю, сударь, что вмѣсто "дитя" надобно поставить "сынъ"?
-- Да, конечно. Можешь поправить.
Отецъ идетъ ускореннымъ шагомъ къ каретѣ. Когда въ нее влѣзли трое остальные, лицо его въ первый разъ было закрыто -- онъ задернулъ его плащемъ. Они не видали его лица во весь остатокъ дня. Подъѣхавъ домой, мистеръ Домби вышелъ изъ кареты первый и тотчасъ же исчезъ въ свою комнату; остальные джентльмены -- мистеръ Чиккъ и два медика -- поднимаются по лѣстницѣ въ гостиную, гдѣ ихъ принимаютъ мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ. Никто не знаетъ, какое выраженіе на лицѣ, запертомъ въ четырехъ стѣнахъ внизу, ни того, какія мысли, ощущенія и страданія волнуютъ одинокаго хозяина дома.
Главное, о чемъ извѣстно всѣмъ на кухнѣ и въ людскихъ, то, что все это очень походитъ на воскресенье {Всякій знаетъ, что въ Англіи воскресенье самый скучный день и въ цѣлой велѣли.}. Имъ кажется страннымъ, какъ люди за дверьми занимаются своими ежедневными дѣлами и ходятъ въ буднишнихъ костюмахъ; сами же они услаждаютъ свою горесть за бутылками вина, которыя откупориваются щедро, какъ на свадебномъ пиру. Тоулинсонъ провозглашаетъ со вздохомъ тостъ: "За отпущеніе грѣховъ всѣхъ насъ!" Кухарка отвѣчаетъ ему со вздохомъ: "-- о--охъ! много намъ мѣста". Вечеромъ, мистриссъ Чиккъ и миссъ Токсъ принимаются за иголки, а Тоулинсонъ идетъ прогуливаться съ горничною, которая еще не примѣрила траурной шляпки. Чета эта весьма-нѣжна и у Тоулинсона являются видѣнія объ улыбающейся будущности, когда онъ заживетъ женатымъ и счастливымъ зеленьщикомъ на оксфордскомъ рынкѣ.
Въ эту ночь, въ домѣ мистера Домби спятъ крѣпче и спокойнѣе, чѣмъ во многія предъидущія ночи. Утреннее солнце застаетъ всѣхъ домашнихъ за ихъ обычными работами и занятіями. Розовыя дѣти противоположнаго дома бѣгаютъ, гоняя обручъ; въ церкви происходитъ великолѣпная свадьба; жена фигляра суетится, собирая деньги въ другомъ кварталѣ, а каменьщикъ припѣваетъ и присвистываетъ, вырѣзывая на мраморной доскѣ имя маленькаго Поля.
Можетъ ли же быть, чтобъ въ этомъ хлопотливомъ и полномъ ощущеніями свѣтѣ смерть одного слабаго ребенка оставила въ чьемъ-нибудь сердцѣ пустоту, ненаполнимую ничѣмъ? Флоренса одна, въ невинной горести своей, могла бы отвѣчать: "О, братъ, нѣжно любимый и нѣжно любившій меня братъ! Единственный другъ и товарищъ моего пренебреженнаго дѣтства! Никогда, никто и ничто не замѣнитъ тебя мнѣ!"
-- Милое дитя, сказала ей мистриссъ Чиккъ, считавшая обязанностью надѣлять се спасительными совѣтами:-- когда ты доживешь до моихъ лѣтъ...
-- То-есть, до цвѣта лѣтъ, прервала миссъ Токсъ.
-- Тогда, продолжала мистриссъ Чиккъ, нѣжно пожавъ руку своей пріятельницы за дружеское замѣчаніе: -- тогда ты узнаешь, что горесть не помогаетъ въ несчастій и что долгъ нашъ покориться.
-- Постараюсь, милая тётушка, постараюсь, отвѣчала Флоренса, рыдая.
-- Очень-рада, дитя мое. Потому-что, какъ скажетъ тебѣ наша милая миссъ Токсъ -- о здравомъ сужденіи и разсудительномъ умѣ которой не можетъ быть двухъ разногласныхъ мнѣній...
-- О, Луиза! Я, право, скоро возгоржусь...
-- Скажетъ тебѣ и подтвердитъ своею опытностью, что мы рождены для усилій; а потому, дитя мое, мы бы очень желали видѣть и съ твоей стороны нѣкоторую твердость характера; а главное, чтобъ ты не усиливала эгоистически горести, въ которую повергнутъ твой бѣдный папа.
-- Милая, добрая тётушка! воскликнула Флоренса, опустившись передъ нею вдругъ на колѣни.-- О, говорите мнѣ о папа, говорите о немъ больше! Не-уже-ли онъ совершенно убитъ горестью?
Миссъ Токсъ была тронута этимъ воззваніемъ до глубины души. Она забыла даже на минуту величіе мистриссъ Чиккъ и, погладивъ Флоренсу съ нѣжностью по щекѣ, отвернулась, между-тѣмъ, какъ невольныя слезы потекли изъ глазъ ея. Сама мистриссъ Чиккъ лишилась на мгновеніе присутствія духа, которымъ всегда такъ гордилась, и смотрѣла молча на прелестное личико, которое такъ долго, такъ постоянно, такъ терпѣливо обращалось къ маленькой кроваткѣ умершаго ребенка. Но она вскорѣ оправилась и сказала съ достоинствомъ:
-- Флоренса, мое милое дитя! твой бѣдный папа бываетъ иногда страненъ: спрашивать меня о немъ, значитъ спрашивать о предметѣ, который мнѣ несовершенно извѣстенъ. Никто больше меня не имѣетъ на твоего папа вліянія; а между-тѣмъ, онъ говорилъ со мною очень-мало и я почти не видала его, потому-что въ кабинетѣ совершенно темно. Я не разъ говорила ему: "Поль, не хочешь ли чего-нибудь горячаго?" -- А онъ мнѣ всегда отвѣчалъ: "Луиза, прошу тебя, оставь меня. Я не хочу ничего. Мнѣ гораздо-лучше, когда я одинъ". Вотъ его собственныя слова!
Миссъ Токсъ выразила удивленіе.
-- Короче, до сегодняшняго дня, продолжала мистриссъ Чиккъ: -- между мною и твоимъ бѣднымъ папа не было никакого разговора; сегодня я сообщила ему, что сэръ Барнетъ и лэди Скеттльсъ писали чрезвычайно-любезныя записочки -- о, нашъ бѣдный, милый мальчикъ! Лэди Скеттльсъ любила его, какъ... гдѣ мой носовой платокъ?
Миссъ Токсъ, послѣ безполезныхъ поисковъ, подала ей свой.
-- Чрезвычайно любезныя записочки, въ которыхъ предлагаютъ, чтобъ ты на время переселилась къ нимъ, для разнообразія. Я спросила твоего папа, не имѣетъ ли онъ чего-нибудь противъ этого приглашенія, и онъ сказалъ: "Нѣтъ, Луиза, ничего!"
Флоренса подняла заплаканные глаза.
-- Между-тѣмъ, Флоренса, если ты предпочитаешь остаться здѣсь, вмѣсто того, чтобъ ѣхать къ Скеттльсамъ, или хоть ко мнѣ...
-- Я бы лучше осталась здѣсь, тётушка, отвѣчала Флоренса едва внятнымъ голосомъ.
-- Если хочешь, такъ, пожалуй, можешь. Странный выборъ. Но ты была всегда странна. Всякій другой въ твои лѣта и послѣ того, что здѣсь произошло... миссъ Токсъ, моя милая, я опять потеряла носовой платокъ...былъ бы, конечно, радъ уѣхать отсюда!
-- Я бы не желала чувствовать, тётушка, какъ-будто бѣгу изъ этого дома. Я бы не желала думать, что комната наверху -- его комната -- совершенно запустѣла и покинута, тётушка. Мнѣ бы хотѣлось остаться покуда здѣсь. О, братъ мои! милый братъ!
Она снова залилась неудержимыми слезами и закрыла себѣ лицо. Слезы бываютъ часто необходимымъ облегченіемъ для переполненныхъ горестью сердецъ.
-- Ну, хорошо, дитя! сказала мистриссъ Чиккъ послѣ краткаго молчанія.-- Я увѣрена, что ты никогда не подозрѣвала во мнѣ желанія сказать тебѣ что-нибудь неласковое, а особенно теперь. Оставайся здѣсь, если тебѣ этого непремѣнно хочется; никто тебѣ не помѣшаетъ и не захочетъ помѣшать -- въ этомъ я увѣрена.
Флоренса печально кивнула утвердительно.
-- Я посовѣтовала твоему бѣдному папа выѣхать куда-нибудь для развлеченія, но онъ сказалъ мнѣ, что самъ имѣетъ это намѣреніе. Надѣюсь, что онъ его скоро выполнитъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Вѣроятно, онъ пробудетъ здѣсь еще дня два -- ему нужно привести дѣла въ порядокъ. Отецъ твой -- Домби, дитя мое: онъ сдѣлаетъ надъ собою усиліе. На его счетъ бояться нечего.
-- Не могу ли я что-нибудь сдѣлать, милая тётушка? спросила Флоренса съ трепетомъ.
-- Ахъ, Боже мой! прервала поспѣшно мистриссъ Чинкъ.-- Какія у тебя мысли? Если папа твой сказалъ мнѣ,-- я передала тебѣ его собственныя слова: "Луиза, мнѣ лучше оставаться одному",-- такъ что же бы онъ сказалъ тебѣ? Ты не должна ему даже показываться, дитя; чтобъ тебѣ этого и не снилось!
-- Тётушка, я пойду спать.
Мистриссъ Чинкъ одобрила это намѣреніе и отпустила ее съ поцалуемъ. Но миссъ Токсъ, подъ предлогомъ отъисканія затеряннаго носоваго платка своей подруги, поднялась по лѣстницѣ вслѣдъ за Флоренсою и старалась утѣшить, ободрить ее, не смотря на сердитыя гримасы Сузанны Нипперъ, которая величала миссъ Токсъ крокодиломъ. На этотъ разъ, однако, сочувствіе старой дѣвицы казалось искреннимъ, потому-что было безкорыстно: участіе къ Флоренсѣ не подвинуло бы ее впередъ во мнѣніи истинныхъ Домби!
Не-уже-ли же не было у Флоренсы никакого болѣе-близкаго и дорогаго сердцу, кромѣ Сузанны Нипперъ? Не-уже-ли ей не къ кому было обратить свое заплаканное лицо? Не-уже-ли ей некого было обнять, не отъ кого услышитъ слово утѣшенія? Не-уже-ли Флоренса было такъ покинута, что въ цѣломъ мірѣ ей не осталось никого, кромѣ Сузанны Нипперъ?-- Никого! Она лишилась матери и брата, котораго потеря возбудила въ ней глубже скорбь о смерти матери, и теперь единственною опорою ея на землѣ была Сузанна!
Сначала, когда дѣла въ домѣ снова пошли заведеннымъ порядкомъ, когда остались одни слуги, да запершійся въ своемъ кабинетѣ отецъ, Флоренса могла только плакать, скитаться по пустымъ покоямъ, и иногда, въ порывахъ одинокаго отчаянія, убѣгать въ свою комнату, бросаться лицомъ въ постель и рыдать неутѣшно. Это случалось съ нею, когда она взглядывала на какое-нибудь мѣсто или какой-нибудь предметъ, которые въ памяти ея особенно связывались съ воспоминаніемъ о нѣжно-любимомъ братѣ, такъ-что, въ первое время послѣ этой тяжкой утраты, весь домъ превратился для нея въ мѣсто нестерпимыхъ мученій.
Но чистая привязанность поможетъ терзать сердце такъ долго, такъ мучительно и немилосердо. Рисуя въ воображеніи своемъ образъ брата, Флоренса мало-по-малу приходила въ себя; лицо ея озарялось снова прежнею кротостью, во взглядахъ и голосѣ стала проявляться прежняя тихая нѣжность, и хотя она не переставала плакать, но плакала спокойнѣе и отраднѣе.
Немного времени прошло, какъ золотая вода, игравшая на стѣнѣ въ ясную погоду, по-прежнему стала снова привлекать къ себѣ ея спокойные взоры; немного времени прошло, и она снова сидѣла одна въ той же комнатѣ, такъ же кротко и терпѣливо, какъ прежде, когда на кроваткѣ лежалъ больной ребенокъ. Еслижь ѣдкое чувство теперешняго опустѣнія этого дѣтскаго одра пронзало язвительною болью Сердце Флоренсы, она опускалась подлѣ кроватки на колѣни и могла молиться отъ чистаго, исполненнаго любовью сердца, чтобъ на небѣ былъ одинъ ангелъ, который бы любилъ и помнилъ ее!
Немного прошло времени, и въ пустомъ угрюмомъ домѣ заслышался въ сумерки ея тихій голосъ, иногда прерывавшійся и напѣвавшій старую пѣсенку, которую онъ такъ любилъ слушать, опустивъ ей на руку свою слабую головку. Потомъ, когда уже наступала совершенная темнота, легкіе аккорды музыки носились въ воздухѣ унылыхъ комнатъ; они и сопровождавшее ихъ пѣніе были такъ нѣжны и тихи, что казались скорѣе грустнымъ воспоминаніемъ того, чѣмъ она тѣшила брата въ послѣдній вечеръ его жизни, но его просьбѣ, чѣмъ существенными звуками. По музыка эта повторялось часто въ темнотѣ одинокихъ ночей; отголоски ея трепетали еще въ пространствѣ, а уже кроткій голосъ прерывался слезами.
Такъ же точно у нея достало наконецъ духу взглянуть на шитье, надъ которымъ нѣкогда трудились ея пальцы на взморьѣ, когда она сидѣла подлѣ колясочки Поля, задумчиво внимавшаго разсказамъ стараго Глобба о чудесахъ моря; вскорѣ потомъ она рѣшилась взяться снова за эту работу, привязавшись къ ней сердцемъ, какъ къ существу живому, которое любило и знало его.
Она садилась тогда въ пустой комнатѣ у окна, вблизи портрета матери, и проводила съ иголкою грустные, задумчивые часы.
Почему черные глаза ея обращались такъ часто отъ работы къ окну, гдѣ жили розовыя дѣти? Малютки эти не могли напоминать ей о ея недавней утратѣ: то были четыре дѣвочки. Но у нихъ, какъ у нея же, не было матери, -- у нихъ былъ только отецъ.
Нетрудно было знать, когда отца не было дома и дѣти ожидали его возвращенія: старшая дѣвочка стояла тогда у окна гостиной или на балконѣ; лишь только онъ появлялся вдали, личико ея сіяло радостью, смѣнявшею ожиданіе, и всѣ остальныя малютки толпились у высокаго окна, хлопали въ ладоши, барабанили ручонками. но косяку и кричали ему веселыя привѣтствія. Старшая спускалась потомъ въ сѣни, встрѣчала отца и мела его за руку по лѣстницѣ; Флоренса видѣла, какъ она послѣ того сидѣла подлѣ отца или на колѣняхъ его, ласкалась къ нему и разговаривала съ нимъ; видѣла, какъ среди этой дѣтской болтовни, всегда веселой для обоихъ, взглядъ отца внимательно смотрѣлъ въ глаза дѣвочкѣ, какъ-будто припоминая черты и взглядъ ея покойной матери. Часто случалось тогда, что Флоренса была не въ силахъ смотрѣть дольше на эту сцену; она скрывалась какъ-будто въ испугѣ за занавѣсомъ и заливалась горючими слезами, или убѣгала прочь отъ окна. Но окно влекло ее снова къ себѣ неодолимою силой, и работа выпадала снова изъ рукъ ея, и она снова плакала...
Сцены эти происходили въ старомъ домѣ, который многіе годы оставался необитаемымъ. Его наняли во время отсутствія Флоренсы въ Брайтонѣ, поправили и выкрасили; въ комнатахъ виднѣлись и птички и цвѣты. Но она никогда не думала о домѣ -- ее занимали исключительно отецъ и розовыя дѣвочки.
Она часто видала въ открытыя окна, какъ малютки спускались изъ дѣтской вмѣстѣ со своею нянькой или гувернанткой, входили въ комнату отца послѣ его обѣда и толпились вокругъ круглаго стола; въ тихую лѣтнюю погоду, звонкій смѣхъ и серебристые голоса ихъ долетали до нея черезъ улицу. Малютки карабкались вмѣстѣ съ отцомъ по лѣстницѣ, потомъ рѣзвились вокругъ него на софѣ, или тѣснились у него на колѣняхъ, составляя настоящій букетъ веселыхъ розовыхъ личиковъ, а онъ по-видимому разсказывалъ имъ какую-нибудь дѣтскую сказку, которую всѣ слушали со вниманіемъ. Иногда всѣ дѣти вмѣстѣ выбѣгали со звонкимъ смѣхомъ на балконъ, и Флоренса торопливо пряталась, чтобъ не помѣшать радости малютокъ, которыя могли бы увидѣть ее одинокую, въ глубокомъ траурѣ.
Старшая дѣвочка оставалась съ отцомъ, когда остальныя уходили спать, и хозяйничала у него за чайнымъ столикомъ; онъ разговаривалъ съ нею у окна или въ комнатѣ, пока не подавали свѣчи. Дѣвочка эта была нѣсколькими годами моложе Флоренсы, а между-тѣмъ отецъ сдѣлалъ ее своею собесѣдницей и она уже смотрѣла пресерьёзно, сидя за книжкою или рабочимъ ящикомъ, и разсуждала съ нимъ, какъ настоящая хозяйка дома. Когда зажигались свѣчи, Флоренса не боялась смотрѣть на нихъ изъ темноты своей комнаты; но когда потомъ дѣвочкѣ приходило время пожелать отцу доброй ночи и онъ съ нѣжностью цаловалъ ее, Флоренса не выдерживала больше, начинала рыдать и дрожала всѣмъ тѣломъ.
Не смотря на то, прежде, чѣмъ она ложилась спать, она все-таки нѣсколько разъ прерывала свою тихую музыку и пѣсенку, и подходила къ окну, заглядывая снова въ домъ, гдѣ жили розовыя дѣти; по мысли, возбуждаемыя въ ней этими семейными картинами, были тайною, которую она скрывала въ своей молодой груди.
Не-уже-ли Флоренса, это открытое и правдивое существо, вполнѣ достойное любви, которую онъ къ ней питалъ и вышепталъ въ послѣднихъ предсмертныхъ словахъ -- которой доброе сердце выражалось на прелестномъ личикѣ и дышало въ каждомъ звукѣ голоса -- не-уже-ли и у нея могли быть завѣтныя тайны?-- Да, была еще тайна!
Когда во всемъ домѣ водворялась мертвая тишина и всѣ огни были давно погашены, она потихоньку выходила изъ своей комнаты, спускалась безшумными шагами по лѣстницѣ и приближалась осторожно къ двери отцовскаго кабинета. Едва дыша, она прижималась къ ней лицомъ и головою, стремясь къ отцу исполненнымъ нѣжности сердцемъ. Она прислушивалась къ его дыханію, готова была броситься передъ нимъ на колѣни, еслибъ осмѣлилась, поглощенная однимъ желаніемъ: показать ему свою привязанность, быть ему утѣшеніемъ и умолять объ искрѣ любви къ ней, его единственному дитяти.
Никто не зналъ объ этомъ. Никто не думалъ объ этомъ... Дверь была всегда заперта и онъ всегда оставался одинъ. Онъ выходилъ всего разъ или два, и въ домѣ говорили, что онъ намѣренъ вскорѣ уѣхать куда-нибудь во внутрь Англіи; но онъ жилъ постоянно взаперти въ своихъ комнатахъ, не видалъ ея вовсе и никогда объ ней не спрашивалъ. Можетъ-быть, отецъ и не вспомнилъ ни разу, что живетъ подъ одною кровлею съ дочерью.
Однажды, черезъ недѣлю послѣ похоронъ, Флоренса сидѣла за работой, какъ вдругъ вошла къ ней Сузанна Нипперъ съ полусмѣющимся и полуплачущимъ лицомъ. Она возвѣстила Флоренсѣ гостя.
-- Гость! ко мнѣ, Сузанна?
-- Да, удивляйтесь, миссъ Флой! Я бы желала вамъ гораздо-больше гостей, и по-моему, чѣмъ скорѣе мы бы съ вами поѣхали хоть къ старымъ Скеттльсамъ, тѣмъ лучше. Я не люблю жить въ толпахъ народа, миссъ Флой, однако я не устрица!
Къ чести миссъ Нипперъ должно сказать, что она въ эту минуту думала больше о Флоренсѣ, чѣмъ о самой себѣ -- это ясно выражалось на ея лицѣ.
-- Но гость, Сузанна.
-- Ха, ха, ха! мистеръ Тутсъ!...
Мгновенная улыбка промелькнула на лицѣ Флоренсы и глаза ея тотчасъ же наполнились слезами. Но все-таки это была улыбка и Сузанна ей очень образовалась.
-- И я подумала то же самое, миссъ Флой, сказала Сузанна, приложивъ уголъ передника къ глазамъ и качая головою.-- Только-что я увидѣла въ сѣняхъ этого невиннаго, миссъ Флой, я сначала расхохоталась, а потомъ расплакалась.
Въ это время мистеръ Тутсъ, поднявшійся вслѣдъ за нею по лѣстницѣ, постучался въ двери и вошелъ съ разлету.
-- Здоровы ли вы, миссъ Домби? Я совершенно здоровъ, благодарю васъ; какъ ваше здоровье?
Мистеръ Тутсъ, добрѣйшій малый, хотя и не изъ самыхъ блистательныхъ умовъ, приготовилъ заранѣе эту вступительную рѣчь, съ цѣлью облегчить свиданіе какъ для себя, такъ и для Флоренсы. Но видя, что онъ промоталъ запасъ своего краснорѣчія слишкомъ-рано, высказавъ все разомъ, прежде, чѣмъ успѣлъ взять стулъ или дать Флоренсѣ время сказать и ему что-нибудь, онъ разсчелъ за лучшее начать снова.
-- Здоровы ли вы, миссъ Домби? Я совершенно здоровъ, благодарю васъ; какъ ваше здоровье?
Флоренса протянула ему руку и сказала, что она здорова.
-- Я, право, совершенно здоровъ, миссъ Домби, проговорилъ мистеръ Тутсъ послѣ краткаго размышленія.-- Какъ нельзя здоровѣе. Я рѣдко чувствовалъ себя здоровѣе теперешняго; благодарю васъ.
-- Вы очень добры, что навѣстили меня, мистеръ Тутсъ. Я вамъ премного благодарна и очень-рада васъ видѣть.
Мистеръ Тутсъ отвѣчалъ ей хихиканьемъ. Думая, что это можетъ показаться неприлично-веселымъ, онъ вздохнулъ. Считая это слишкомъ-печальнымъ, онъ снова захихикалъ. Несовершенно-довольный собою вообще, онъ запыхтѣлъ.
-- Вы были очень-любезны съ моимъ милымъ братомъ, сказала Флоренса, желая ободрить его.-- Онъ часто говаривалъ со мною объ васъ.
-- О, это пустяки! прервалъ торопливо мистеръ Тутсъ.-- Теплая погода? Какъ вы скажете?
-- Да, погода прекрасная.
-- Это для меня очень-кстати! Я не думаю, чтобъ когда-нибудь чувствовалъ себя здоровѣе теперешняго. Очень вамъ благодаренъ.
Обнаруживъ этотъ любопытный и неожиданный фактъ, мистеръ Тутсъ снова впалъ въ глубокое безмолвіе.
-- Вы уже оставили доктора Блимбера, если не ошибаюсь?
-- Надѣюсь. И онъ снова погрузился въ молчаніе, котораго не прерывалъ минутъ съ десять, по истеченіи которыхъ вдругъ всталъ и сказалъ:
-- Прекрасно! Добраго дня, миссъ Домби.
-- Вы уже уходите?
-- Я, право, не знаю. Нѣтъ, еще не сейчасъ. И онъ снова усѣлся совершенно неожиданно.-- Дѣло въ томъ, послушайте, миссъ Домби!
-- Говорите со мною смѣло, мистеръ Тутсъ, возразила Флоренса съ кроткою улыбкой.-- Мнѣ будетъ очень-пріятно, если вы скажете мнѣ что-нибудь о братѣ.
-- О, право? и участіе промелькнуло въ каждой фибрѣ его вовсе-невыразительнаго лица.-- Бѣдный крошка Домби. Я, право, никогда не думалъ, чтобъ Боргессъ и комп.-- модные портные, только дорого берутъ: мы съ нимъ часто о нихъ толковали -- чтобъ они сшили мнѣ эту пару платья для такого случая! Мистеръ Тутсъ былъ въ траурѣ.-- Бѣдняжка Домби! Послушайте, миссъ Домби!
-- О, да!
-- Есть одинъ другъ, котораго онъ въ послѣднее время очень полюбилъ. Я думалъ, что вы можете захотѣть имѣть его у себя, въ родѣ альбома. Вы помните, какъ онъ вспоминалъ о нашемъ Діогенѣ?
-- О, да! о, да!
-- Бѣдняжка Домби! И я также помню.
Мистеръ Тутсъ, видя Флоренсу въ слезахъ, чуть не растерялся снова. Его однако спасло неимовѣрное усиліе надъ собою.
-- Знаете, миссъ Домби! продолжалъ онъ.-- Я бы могъ велѣть украсть его за десять шиллинговъ, еслибъ они его не отдали сами. Кажется, имъ самимъ хотѣлось отъ него избавиться. Если вы желаете имѣть Діогена, онъ за дверьми. Я привелъ его нарочно для васъ. Онъ, знаете, не дамская собака, миссъ Домби, но вѣдь вамъ это все равно. Вѣдь все равно?
Дѣйствительно, выглянувъ изъ окна на улицу, Флоренса увидѣла Діогена, высунувшаго свою косматую голову изъ рамы наемнаго кабріолета, куда его заманили хитростью. Мистеръ Тутсъ сказалъ истину, назвавъ его не дамскою собакой: Діогенъ угрюмо ворчалъ, недовольный своимъ заточеніемъ, порывался освободиться и высовывалъ языкъ, какъ-будто дразня прохожихъ для своего личнаго утѣшенія.
Діогенъ былъ, конечно, песъ уродливый, неловкій, неповоротливый, косматый; онъ постоянно увлекался ложною ипотезой, будто по близости есть непріятель, на котораго непремѣнно должно лаять; Діогепъ былъ далеко не кротокъ и конечно вовсе не смышленъ; имѣлъ самую комическую морду, обросшіе шерстью глаза и несообразный хвостъ:-- не смотря на все это, онъ казался Флоренсѣ привлекательнѣе и милѣе самыхъ драгоцѣнныхъ животныхъ своей породы. Она до того обрадовалась мохнатому Діогену -- помня, что маленькій Поль любилъ его и просилъ беречь, на прощаньи съ Блимберами -- была за него такъ благодарна, что въ порывѣ невинной признательности схватила покрытую перстнями руку мистера Тутса и поцаловала ее. Когда освобожденный изъ своей подвижной темницы Діогенъ взлетѣлъ по лѣстницѣ и ворвался въ комнату, влача за собою съ громомъ длинную цѣпь, ныряя подъ всѣ мебели, опрокидывая стулья и столики; когда онъ заворчалъ на мистера Тутса, вздумавшаго похвастать короткостью съ нимъ, бросился съ свирѣпымъ лаемъ на Тоулинсона, нравственно убѣжденный, что онъ-то и есть врагъ, до котораго онъ добирался всю жизнь, хотя еще и не видалъ его -- Флоренса нашла его обворожительнымъ и настоящимъ чудомъ добронравія и скромности.
Мистеръ Тутсъ былъ въ неописанномъ восторгѣ отъ успѣха своего подарка; онъ восхищался, видя, какъ Флоренса наклонилась надъ Діогеномъ и гладила его косматую спину своею нѣжною ручкой -- Діогенъ благосклонно допустилъ эти ласки съ перваго момента знакомства съ нею -- и не могъ рѣшиться уйдти. Но Діогенъ самъ выручилъ мистера Тутса изъ этого затруднительнаго положенія: онъ началъ бросаться на него и лаять такъ свирѣпо, что мистеръ Тутсъ, опасаясь за неприкосновенность панталонъ произведенія Боргесса и комп., модныхъ портныхъ, счелъ за лучшее отретироваться къ дверямъ. Возвращаясь нѣсколько разъ, чтобъ проститься съ Флоренсою, онъ былъ постоянно встрѣчаемъ свѣжими аттаками Діогена, а потому ушелъ окончательно, хикая больше обыкновеннаго.
-- Поди сюда, Ди! Милый Ди! Подружись со мною. Станемъ любить другъ друга, Ди! говорила Флоренса, лаская его косматую голову. Хриплый и сердитый воркунъ ли, какъ-будто чувствуя горячую слезу Флоренсы на своей шкурѣ и какъ-будто собачье сердце его растаяло отъ этого прикосновенія, протянулъ морду къ ея личику и поклялся въ вѣчной вѣрности.
Діогенъ-Философъ не говорилъ Александру-Македонскому яснѣе и понятнѣе того, какъ Діогенъ-песъ говорилъ Флоренсѣ. Онъ охотно принялъ предложеніе ея дружбы и посвятилъ себя ея служенію. Немедленно приготовили ему пиръ въ углу комнаты. Наѣвшись и напившись досыта, онъ приблизился къ окну, подлѣ котораго сидѣла Флоренса, поднялся передъ нею на заднія лапы, взвалилъ увѣсистыя переднія на ея плечи, лизалъ ей лицо и руки, прижалъ свою уродливую голову къ ея сердцу и махалъ хвостомъ пока не усталъ. Наконецъ, Діогенъ свернулся у ея ногъ и заснулъ.
Хотя миссъ Ни и и еръ чувствовала въ присутствіи собакъ нервные припадки, и теперь сочла необходимымъ подобрать вокругъ себя подолъ платья, входя въ комнату; хотя она невольно вскрикивала и вскакивала на стулья, когда Діогенъ начиналъ потягиваться, однако и ее тронуло добродушное участіе мистера Тутса. Сузанна не могла видѣть радости Флоренсы и удовольствія, которое она ощущала въ обществѣ косматаго и сердитаго любимца маленькаго Поля, непредаваясь нѣкоторымъ размышленіямъ, вызывавшимъ слезы на глаза ея. Мистеръ Домби игралъ тутъ не послѣднюю роль, и, въ сравненіяхъ съ Діогеномъ-псомъ, рѣшительно стоялъ въ мнѣніи ея ниже.
Цѣлый вечеръ Сузанна Нипперъ наблюдала Діогена и Флоренсу, и потомъ, накормивъ его весьма-добродушно ужиномъ и приготовивъ ему постель, она сказала торопливо, прежде чѣмъ пошла спать сама:
-- Миссъ Флой, вашъ не уѣзжаетъ завтра утромъ.
-- Завтра утромъ, Сузанна?
-- Да, миссъ; отданы приказанія. Рано,
-- Ты не знаешь, Сузанна, куда онъ уѣзжаетъ? спросила Флоренса, не рѣшаясь взглянуть на нее.
-- Не совершенно, миссъ. Онъ сперва поѣдетъ къ этому безцѣнному майору. Признаюсь, еслибъ мнѣ самой пришлось быть знакомою съ какимъ-нибудь майоромъ, -- отъ чего оборони меня Богъ -- то ужъ конечно мои майоръ былъ бы не синій!
-- Сузанна, перестань, прошу тебя!
-- Да что же мнѣ дѣлать, миссъ Флой! Развѣ я виновата, что онъ синій? По-моему, лучше имѣть друзей человѣческаго цвѣта, или не имѣть ихъ вовсе!
Пламенно-негодующая Сузанна слышала мелькомъ, что мистриссъ Чиккъ предложила брату избрать себѣ въ товарищи Майора Бэгстока, и что мистеръ Домби, послѣ краткой нерѣшимости, согласился пригласить его.
-- Доброй ночи, Сузанна.
-- Доброй ночи, мой ангельчикъ миссъ Флой!
Тонъ искренняго участія Сузанны тронулъ чувствительную струну, за которую часто такъ сурово и безпощадно задѣвали бѣдную Флоренсу. Оставшись одна, она подперла голову рукою, прижала другую руку къ взволнованной груди и предалась на свободѣ своимъ горестямъ.
Ночь была мокрая. Дождь печально дробилъ въ стекла утомительно-однообразными звуками. Тяжелый вѣтръ дулъ вокругъ дома, какъ-будто обвѣвая его плачемъ и воемъ. Рѣзкій шумъ проносился между трепещущими деревьями. На колокольняхъ уныло пробило полночь, а она все сидѣла и молча плакала.
По лѣтамъ, Флоренса была еще почти ребенкомъ: ей не было четырнадцати. Одиночество и уныніе обширнаго дома, недавно посѣщеннаго смертью, въ такой поздній часъ, возбудило бы безотчетные страхи въ воображеніи даже старѣе ея; но она была такъ занята одною мыслью, что не могла думать о нихъ. Она была полна любовью, которую отвергали, которою часто явно пренебрегали -- и любовь эта постоянно обращалась къ отцу.
Ни печальный стукъ дождя, ни стонъ вѣтра, ни трепетъ деревьевъ, ни торжественный бой часовъ -- ничто не могло потрясти эту идею или ослабить ее. Воспоминанія о миломъ покойномъ малюткѣ, не покидавшія ея никогда, оставались сами по себѣ; но быть совершенно покинутою, одинокою, не видать родительскаго лица съ самаго часа смерти брата -- это было для нея невыносимо!
Она не могла лечь въ постель и никогда не ложилась съ того самаго времени, не сдѣлавъ своего еженощнаго странствія къ двери отцовскаго кабинета. Странно было бы, еслибъ кто могъ увидѣть ее теперь, когда она украдкою спускалась въ-потьмахъ по лѣстницѣ и остановилась у дверей съ бьющимся сердцемъ, отуманенными глазами и разбросанными въ безпорядкѣ волосами, о которыхъ она вовсе не думала; когда она прижалась къ замку влажною отъ слезъ щекою... Но темнота ночи скрывала это, и никто не могъ ея увидѣть.
Коснувшись двери въ этотъ разъ, Флоренса нашла ее отпертою. Въ первый разъ съ самаго дня смерти Поля, дверь не была заперта извнутри и въ комнатѣ свѣтилъ огонь. Первымъ побужденіемъ робкаго ребенка -- которому она послѣдовала -- было: удалиться какъ-можно-поспѣшнѣе; вторымъ: воротиться и войдти къ отцу; она остановилась въ нерѣшимости на ступеняхъ. Дверь была чуть-чуть притворена, и казалось, будто изъ этой щели свѣтитъ ей надежда.
Флоренса воротилась, не зная сама что дѣлаетъ, но увлекаемая чувствомъ дѣтской любви, постоянно пренебрегаемой, и мыслью объ общей ихъ утратѣ, хотя отецъ не дѣлился съ нею своею горестью. Приподнявъ немного руки и дрожа какъ листъ, она скользила впередъ.
Отецъ сидѣлъ у письменнаго стола, стоявшаго какъ и прежде въ средней комнатѣ. Онъ приводилъ въ порядокъ нѣкоторыя бумаги, уничтожалъ другія, и обрывки ихъ валялись разсыпанные по полу. Дождь тяжко дробилъ въ цѣльныя стекла внѣшней комнаты, куда отецъ такъ часто смотрѣлъ на Поля, еще младенца, когда добрая Полли Тудль носила его на рукахъ. На дворѣ раздавались жалобныя стѣнанія вѣтра.
Но онъ ихъ не слышалъ. Онъ сидѣлъ, вперивъ взоры на столъ, погруженный въ размышленія до того, что стукъ гораздо тяжелѣйшихъ шаговъ, чѣмъ легкая поступь дочери, не могъ бы развлечь его. Лицо его обращалось къ ней. При угасающемъ свѣтѣ лампы и въ этотъ мрачный часъ, оно казалось истомленнымъ и убитымъ. Окружающее его безмолвное одиночество взывало прямо къ сердцу Флоренсы.
-- Папа! папа! Милый папа, скажите мнѣ хоть слово!
Онъ вздрогнулъ отъ этого голоса и вскочилъ со стула. Она подбѣжала къ нему съ распростертыми объятіями, но онъ отшатнулся назадъ.
-- Что тамъ такое? спросилъ онъ сурово.-- Зачѣмъ ты сюда пришла? Что тебя испугало?
Еслибъ что-нибудь могло испугать ее, такъ это было лицо, обращенное къ ней. Горячая любовь, наполнявшая ея душу, замерзла передъ нимъ; она остановилась какъ окаменѣлая и молча смотрѣла на отца.
На лицѣ его не обнаруживалось ни тѣни нѣжности или жалости. На немъ не промелькнуло ни проблеска участія, родительскаго чувства или доброты. Правда, на немъ было видно измѣненіе, но не въ этомъ родѣ. Прежнее равнодушіе и холодная принужденность замѣнились чѣмъ-то другимъ: она не помышляла и никогда не смѣла помышлять, чѣмъ именно, но чувствовала это во всей силѣ и знала, не называя даже мысленно по имени; выраженіе отцовскаго лица набросило какъ-будто черную тѣнь на ея голову.
Видѣлъ ли онъ въ ней счастливаго соперника утраченному сыну, соперника живаго и здороваго? Смотрѣлъ ли онъ на нее, какъ на соперника самому себѣ въ привязанности этого самаго сына? Не-уже-ли безумная зависть и униженная гордость отравили сладкія воспоминанія, по которымъ она должна бы быть драгоцѣнною для его сердца? Ужели было для него пыткою глядѣть на нее, цвѣтущую красотою и надеждами, и думать объ умершемъ малюткѣ?
Подобныя мысли не приходили въ голову Флоренсѣ. Но любовь узнаетъ живымъ инстинктомъ, когда она безнадежна и отринута; а всякая надежда умерла въ ея сердцѣ, когда она посмотрѣла на лицо отца.
-- Я спрашиваю тебя, Флоренса, что тебя испугало? Зачѣмъ ты пришла сюда?
-- Я пришла, папа...
-- Противъ моихъ приказаніи. Зачѣмъ?
Она видѣла, что онъ знаетъ зачѣмъ: это было ясно написано на его лицѣ; голова ея опустилась на руки съ тихимъ, протяжнымъ стономъ.
Пусть онъ цѣлые годы вспоминаетъ о немъ въ этой самой комнатѣ. Звукъ этотъ потерялся въ воздухѣ, умолкъ въ его слухѣ, но онъ тутъ, и его не изгонятъ изъ комнаты многіе годы!
Онъ взялъ ее за руку. Его рука была холодна, безчувственна и едва касалась руки дочери.
-- Ты устала. Я увѣренъ въ этомъ, сказалъ онъ, взявъ свѣчу и поведя Флоренсу къ дверямъ.-- Тебѣ нуженъ покой. Всѣмъ намъ нуженъ отдыхъ. Ступай, Флоренса. Тебѣ вѣрно что-нибудь приснилось.
Сновидѣніе это прошло, помоги ей Богъ! и она чувствовала, что оно навѣрно больше не воротится.
-- Я посвѣчу тебѣ отсюда на лѣстницу. Тамъ наверху весь домъ въ твоемъ распоряженіи. Ты теперь его полная хозяйка, сказалъ ей отецъ съ разстановкою.-- Покойной ночи!
Она зарыдала и, не отнимая рукъ отъ лица, отвѣтила ему: "Покойной ночи, милый папа!" и медленно поднялась по лѣстницѣ. Разъ только она оглянулась, какъ-будто желая воротиться къ отцу, но удержалась изъ страха. Мысль эта была мгновенна и слишкомъ-безнадежна: на порогѣ стоялъ со свѣчою отецъ -- неподвижный, каменный, безчувственный, холодный -- пока не исчезло въ темнотѣ платье его несчастной дочери.
Въ послѣдній разъ онъ слѣдилъ за нею съ того же самаго мѣста, когда она съ трудомъ взбиралась по лѣстницѣ, неся на рукахъ брата. Обстоятельство это не влекло его къ ней, но, напротивъ, закалило его сердце еще сильнѣе. Онъ вошелъ, однако, въ свою комнату, заперся въ ней, сѣлъ въ кресла и заплакалъ объ умершемъ сынѣ.
Діогенъ не спалъ на своемъ мѣстѣ и ожидалъ возвращенія своей юной госпожи.
-- О, Ди! О, милый другъ Ди! Люби меня ради его!
Діогенъ уже любилъ ее ради ея самой и показывалъ свою привязанность всячески. Онъ принялся неловко прыгать и метаться со стороны на сторону въ передней, и наконецъ, когда бѣдная Флоренса уже уснула и ей снились розовыя дѣти противоположнаго дома, началъ царапаться изъ прихожей въ дверь ея спальни; потомъ онъ потянулся нѣсколько разъ и заснулъ самъ, обративъ голову къ ея двери. Сонъ его прерывался по-временамъ хрипливыми взлаиваньями на невидимаго врага.