Въ грязной, тѣсной, душной части города (хотя одно изъ ея возвышеній и слыветъ подъ именемъ Пріятной Горки), чертенокъ Смолвидъ, названный именемъ Бартоломея и извѣстный у домашняго очага подъ именемъ Барта, проводитъ ту весьма ограниченную часть своего времени, на которую контора и ея дѣла не имѣютъ права. Онъ живетъ въ маленькой, узенькой улицѣ, постоянно одинокой, мрачной, унылой и тѣсно обнесенной съ обѣихъ сторонъ, какъ могила, кирпичными домами, но гдѣ еще до сихъ поръ ростетъ старообразное дерево, которое распространяетъ вокругъ себя такой свѣжій и натуральный запахъ, какой вполнѣ согласуется съ молодостью Смолвида.
Въ семействѣ Смолвидъ въ теченіе многихъ поколѣній былъ одинъ только ребенокъ. Бывали въ немъ старикашки и старушонки, но дѣтей никогда, до тѣхъ поръ, пока бабушка Смолвида, живущая еще и нынѣ, не ослабла разсудкомъ и впала (въ первый разъ въ жизни) въ ребячество. Съ такими младенческими прелестями, какъ напримѣръ: совершенный недостатокъ наблюденія, памяти, понятій и соображеній и съ вѣчнымъ расположеніемъ спать у камина и почти въ самомъ каминѣ, бабушка мистера Смолвида, безъ всякаго сомнѣнія, служила отрадой и утѣшеніемъ всего семейства.
Дѣдушка мистера Смолвида также не лишенъ былъ этого преимущества. Онъ совершенно потерялъ вліяніе какъ надъ верхними, такъ и нижними членами всей своей организаціи; но зато его разсудокъ неизмѣнно сохранилъ свое состояніе. Онъ удерживаетъ теперь, точно такъ же, какъ и удерживалъ прежде первыя четыре правила ариѳметики и небольшой запасъ важнѣйшихъ отечественныхъ событій. Что касается до идеализма, восторга, восхищенія, удивленія и другихъ подобныхъ френологическихъ принадлежностей, они не сдѣлались въ немъ хуже того, чѣмъ были прежде. Все, что дѣдушка мистера Смолвида собралъ умомъ своимъ, было куколка и куколкой это оставалось навсегда. Во всю свою жизнь отгь не произвелъ ни одной бабочки.
Отецъ этого милаго дѣдушки былъ что-то въ родѣ толстокожаго, двуногаго, собирающаго деньги паука; который растягивалъ паутины для неосторожныхъ мухъ и удалялся въ гнѣздо, пока онѣ не попадутъ въ его паутины. Божество, которому покланялся этотъ человѣкъ слыветъ и теперь подъ названіемъ "сложные проценты". Онъ жилъ для нихъ, женился на нихъ и умеръ отъ нихъ. Потерпѣвъ довольно значительную потерю въ какомъ-то маленькомъ честномъ предпріятіи, въ которомъ, по его расчету, всѣ предполагаемые убытки должны были сдѣлаться принадлежностію противной стороны, онъ сокрушилъ что-то.... что-то необходимое для его существованія -- но, разумѣется, не сердце -- и тѣмъ положилъ конецъ своему земному поприщу. Такъ какъ онъ не пользовался особенно хорошей репутаціей и такъ какъ онъ получилъ образованіе въ человѣколюбивой школѣ и зналъ наизусть всѣ отвѣты на вопросы о древнихъ народахъ аморитовъ и хиттитовъ, то его часто выставляли на видъ, какъ образецъ человѣка, которому образованіе не послужило впрокъ.
Его душа отразилась въ его сынѣ, которому онъ постоянно твердилъ о необходимости выйти въ люди на раннихъ порахъ своего существованія и на тринадцати-лѣтнемъ возрастѣ опредѣлилъ его въ контору очень тонкаго, во всѣхъ отношеніяхъ, денежнаго маклера. Подъ руководствомъ этого маклера молодой человѣкъ образовалъ свой умъ, который, мимоходомъ сказать, былъ тощаго и даже болѣзненнаго свойства; но, развивая фамильныя дарованія, онъ постепенно достигъ совершенства въ учетѣ векселей. Вступивъ, по примѣру своего родителя, на дѣятельное поприще жизни въ раннюю пору и женившись въ позднюю, онъ также произвелъ на свѣтъ сына и точно съ такими же тощими и болѣзненными свойствами ума. Этотъ сынъ, въ свою очередь, вступилъ въ свѣтъ рано, женился поздно и сдѣлался отцомъ близнецовъ Бартоломея и Юдиѳи Смолвидъ. Въ продолженіе всего времени, поглощеннаго медленнымъ развитіемъ этого фамильнаго древа, этой родословной Смолвидовъ, всегда рано вступающихъ въ свѣтъ и поздно въ бракъ, оно укрѣплялось въ своемъ практическомъ характерѣ, избѣгая всякихъ игръ, запрещая чтеніе сказокъ, повѣстей, романовъ, басней и вообще изгоняя всякаго рода удовольствія. Изъ этого то и проистекаетъ фактъ, что въ семействѣ Смолвидовъ не было ни одного ребенка, и что взрослые человѣчки и женщины, которые появлялись въ немъ, по наблюденіямъ нѣкоторыхъ, носили на себѣ отпечатокъ весьма близкаго сходства съ старыми обезьянами.
Въ настоящую минуту, въ мрачной маленькой комнатѣ, нѣсколькими футами ниже уровня улицы, въ угрюмой, грязной, непріятной комнатѣ, единственнымъ украшеніемъ которой служили грубыя байковыя скатерти и еще грубѣе желѣзные подносы, представляющіе въ своихъ рисункахъ довольно близкое аллегорическое изображеніе души дѣдушки Смолвида, въ этой комнатѣ въ двухъ креслахъ, обитыхъ черной волосяной матеріей и поставленныхъ по обѣимъ сторонамъ камина, престарѣлые, дряхлые мистеръ и мистриссъ Смолвилъ проводятъ счастливые часы. На очагѣ стоятъ два тагана для горшковъ и кастрюль, наблюдать за которыми бабушка Смолвидъ считаетъ пріятнѣйшимъ занятіемъ. Между таганами и каминной трубой устроено что-то въ родѣ мѣдной висѣлицы, замѣнявшей, впрочемъ, обыкновенный вертелъ, за которымъ она также наблюдаетъ во время его дѣйствія. Подъ кресломъ почтеннаго мистера Смолвида, охраняемымъ его тоненькими, какъ спички, ногами, находится сундукъ, въ которомъ, если вѣрить слухамъ, заключается баснословное богатство. Подлѣ него находится лишняя подушка, которую постоянно подкладываютъ ему для того, чтобы бросать что нибудь въ почтенную спутницу своихъ преклонныхъ лѣтъ, лишь только она промолвитъ слово насчетъ денегъ, одинъ намекъ на которыя дѣлаетъ дѣдушку какъ-то особенно чувствительнымъ.
-- А гдѣ же Бартъ? спрашиваетъ дѣдушка Смолвидъ у Юдиѳи, сестры Бартоломея.
-- Онъ еще не приходилъ, отвѣчаетъ Юдиѳь.
-- Да вѣдь пора ужь, кажется, и чай пить?
-- Нѣтъ, не пора.
-- А сколько же по твоему остается до этой поры?
-- Десять минутъ.
-- Э! сколько?
-- Десять минутъ! повторяетъ Юдиѳь, повысивъ голосъ.
-- Гм! произноситъ дѣдушка Смолвидъ.-- Десять минутъ.
Бабушка Смолвидъ, которая чавкала все время, поглядывая на таганы, услышавъ слово десять, воображаетъ, что рѣчь идетъ о деньгахъ, и вслѣдствіе того вскрикиваетъ какъ страшный, общипанный старый попугай:
-- Десять десяти-фунтовыхъ ассигнацій!
Дѣдушка Смолвидъ, нисколько не медля, бросаетъ въ нее подушкой.
-- Вотъ тебѣ, старая! молчи! говоритъ дѣдушка.
Подушка оказываетъ двойное дѣйствіе. Она не только что даетъ толчекъ головѣ мистриссъ Смолвидъ о спинку креселъ и приводитъ чепчикъ ея въ самый безобразный видъ; но производитъ реакцію и за самого мистера Смолвида, котораго отбрасываетъ назадъ какъ разбитую куклу. Въ эти минуты превосходный джентльменъ бываетъ похожъ на мѣшокъ стараго платья, съ чернымъ колпакомъ на его верхушкѣ; всѣ признаки его жизни теряются въ немъ до тѣхъ поръ, пока его внучка не сдѣлаетъ надъ нимъ двухъ операцій: именно, пока не взболтаетъ его какъ большую бутыль и пока не выколотитъ и не обомнетъ его какъ большую подушку. Послѣ этихъ средствъ онъ опять становится нѣсколько похожимъ за человѣка, и снова сидитъ въ креслѣ противъ спутницы своихъ послѣднихъ дней, и смотрятъ они другъ на друга какъ два часовые, давно забытые на ихъ мѣстамъ Чернымъ Сержантомъ -- Смертью. Въ комнатѣ присутствуетъ Юдиѳь, достойная собесѣдница этого общества. Такъ несомнѣнно, что она сестра мистера Смолвида младшаго, что если бы обоихъ ихъ поставить рядомъ, то изъ средняго между ихъ наружными качествами едва ли бы можно было сдѣлать какое, нибудь заключеніе о молодости. Она такъ счастливо представляетъ въ себѣ фамильное сходство съ породой обезьянъ, что еслибъ одѣть ее въ мишурное платье и шапочку, то она смѣло могла бы обойти весь материкъ и плясать на крышкѣ шарманки, не обративъ на себя вниманія, какъ на что нибудь особенное. Впрочемъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, она одѣта въ простое старое платье кофейнаго цвѣта.
Юдиѳь никогда не имѣла куклы, никогда не слышала сказокъ, никогда не играла ни въ какую игру. Раза два въ жизни, на десятилѣтнемъ своемъ возрастѣ, она попадала въ общество дѣтей, но Юдиѳь не понравилась дѣтямъ, а дѣти не понравились ей. Казалось, что она принадлежала къ какой-то особенной породѣ животныхъ, и потому обѣ стороны инстинктивно отталкивались одна отъ другой. Весьма сомнительно, умѣетъ ли Юдиѳь смѣяться. Она такъ рѣдко видѣла смѣхъ, что достовѣрность остается на сторонѣ противнаго мнѣнія. О чемъ нибудь въ родѣ невиннаго смѣха, она, безъ сомнѣнія, не имѣетъ ни малѣйшаго понятія. Еслибъ она и вздумала посмѣяться, то не знала бы что ей дѣлать съ своими губами. Стараясь доставить лицу своему улыбающееся выраженіе, она непремѣнно бы стала подражать, какъ она подражаетъ во всѣхъ другихъ выраженіяхъ, своему престарѣлому дѣдушкѣ. Вотѣ портретъ Юдиѳи.
Точно также и братецъ ея не съумѣль бы спустить волчка ни за, что въ мірѣ. Онъ столько же знаетъ о Джакѣ-Гигантѣ и Морякѣ Синбадѣ, сколько онъ знаетъ о жителяхъ звѣздъ. Онъ скорѣе готовъ обратиться въ лягушку и криккетъ, чѣмъ станетъ играть въ лягушечьи прыжки и въ криккетъ. Впрочемъ, онъ лучше сестрицы своей въ томъ отношеніи, что стѣсненный кругъ его дѣятельности озарился такимъ яркимъ свѣтомъ и принялъ такіе обширные размѣры, какіе допускала конура мистера Гуппи. Отсюда проистекаетъ восторгъ и подражаніе мастера Смолвида этому блестящему очарователю.
Съ шумомъ и брянчаньемъ чашками, ложками и блюдечками Юдиѳь ставитъ на столъ желѣзный подносъ съ чайнымъ приборомъ, приводитъ въ порядокъ чайную посуду, кладетъ въ желѣзный лотокъ нѣсколько кусочковъ черстваго хлѣба и на оловянное блюдечко очень маленькій кусочекъ масла. Дѣдушка Смолвидъ внимательно смотритъ на эти приготовленія и спрашиваетъ Юдиѳь: гдѣ дѣвка?
-- То есть гдѣ Чарли? говоритъ Юдиѳь.
-- Э? произноситъ дѣдушка.
-- Гдѣ Чарли? вы спрашиваете.
Это имя долетаетъ до слуха бабушки Смолвидъ, и она, чавкая по обыкновенію и глядя на таганъ, восклицаетъ:
-- Вода убѣжала! вода.... Чарли убѣжала... убѣжала вода Чарли.... вода Чарли.... вода убѣжала Чарли! и продолжаетъ кричать съ возрастающей энергіей.
Дѣдушка посматриваетъ на подушку, но онъ еще недостаточно собрался съ силами послѣ бывшаго напряженія.
-- Ха! говоритъ онъ, когда бабушка замолкла: -- такъ вотъ какъ ее зовутъ, а я до сихъ поръ не зналъ. Она ѣстъ очень много. Ей лучше давать деньгами на пищу.
Юдиѳь, употребивъ при этомъ случаѣ выразительный взглядъ своего братца, отрицательно киваетъ головой и складываетъ роть свой, чтобъ сказать: нѣтъ, но не говоритъ.
-- Ты говоришь нѣтъ? возражаетъ старикъ.-- Почему же нѣтъ?
-- Ей надо шесть пенсовъ на день, а мы можемъ накормить ее дешевле, говоритъ Юдиѳь.
-- Въ самомъ дѣлѣ?
Юдиѳь отвѣчаетъ глубоко значущомъ киваньемъ головы, намазываетъ хлѣбъ масломъ со всѣми правилами бережливости и разрѣзаетъ его на маленькіе кусочки.
-- Эй, Чарли! поди сюда, куда ты дѣвалась?
Робко повинуясь требованіямъ, является въ комнату и присѣдаетъ небольшого роста дѣвочка, въ грубомъ передникѣ и огромной шляпѣ, съ руками, покрытыми мыломъ и водой, и съ щеткой въ одной изъ нихъ...
-- Что ты работаешь теперь? говоритъ Юдиѳь, бросая на нее старческій взглядъ, какъ старая сердитая вѣдьма.
-- Я мою заднюю комнату наверху, миссъ; отвѣчаетъ Чарли.
-- Такъ мой же у меня проворнѣе. Я терпѣть не могу вашей копотни. Пошла кончай скорѣй! восклицаетъ Юдиѳь, топнувъ ногой.-- Знаю я васъ. Вы всѣ на одинъ покрой.... и вполовину не стоите хлопотъ, которыя дѣлаютъ для васъ.
На эту строгую хозяйку, въ то время, какъ она принимается снова намазывать хлѣбъ и разрѣзать его на тоненькіе ломотки, падаетъ тѣнь отъ ея брата, который смотритъ съ улицы въ окно, и она, съ ножемъ и кускомъ хлѣба, бѣжитъ отпереть ему уличную дверь.
-- А, Бартъ! говоритъ дѣдушка Смолвидъ.-- Пришелъ и ты?
-- Да, пришелъ; отвѣчаетъ Бартъ.
-- Вѣрно долго засидѣлся у пріятеля, Бартъ?
Смолъ киваетъ головой.
-- Вѣрно обѣдалъ на его счетъ, Бартъ?
Смолъ еще разъ киваетъ головой.
-- Вотъ это дѣло. Живи на его счетъ сколько можно, Бартъ, и его глупый примѣръ пусть тебѣ служитъ урокомъ. Въ этомъ заключается вся польза отъ такого пріятеля. Это единственная польза, которую ты можешь извлечь изъ его дружбы, говоритъ почтенный мудрецъ.
Его внукъ, принявъ такой совѣтъ къ свѣдѣнію не съ тѣмъ почтеніемъ, съ какимъ бы слѣдовало, старается, однако же, выразить это почтеніе, прищуривъ, по обыкновенію, свои глаза и еще разъ кивнувъ головой, садится за столъ. Четыре старческія лица наклоняются надъ своими чашками съ чаемъ и молча пьютъ его, какъ четыре призрака. Мистриссъ Смолвидъ безпрестанно отрывается отъ своей чашки и чавкая поглядываетъ на таганы. Мистеръ Смолвидъ безпрестанно проситъ, чтобъ его взболтали, какъ огромную склянку съ гадкой микстурой.
-- Да, да, говоритъ почтенный джентльменъ, обращаясь опять къ своему уроку мудрости: -- точно такой же совѣтъ далъ бы тебѣ и твой отецъ. Ты, Бартъ, никогда не видѣлъ своего отца -- тѣмъ хуже. Это былъ мой истинный сынъ.
Хотѣлъ ли онъ выставить эти похвалы въ назиданіе Барту, или сказалъ это просто изъ удовольствія, проистекавшаго изъ воспоминанія о сынѣ -- не извѣстно.
-- Это былъ мой истинный сынъ, повторяетъ старецъ, положивъ кусокъ хлѣба съ масломъ на колѣяи: -- онъ былъ славный счетчикъ и умеръ вотъ уже пятнадцать лѣтъ тому назадъ.
Мистриссъ Смолвидъ, слѣдуя своему обычному инстинкту, прерываетъ его.
-- Пятнадцать сотенъ фунтовъ стерлинговъ. Пятнадцать сотенъ фунтовъ въ черномъ ящикѣ, пятнадцать сотенъ заперты.... пятнадцать сотенъ отложены и спрятаны!
Достойный супругъ ея, отложивъ въ сторону кусокъ хлѣба съ масломъ, немедленно бросаетъ подушку въ нее, прижимаетъ ее къ креслу и, обезсилѣвъ, опрокидывается къ спинкѣ своего кресла. Его наружность, послѣ столь сильнаго увѣщанія въ пользу мистриссъ Смолвидъ, весьма выразительна и не лишена нѣкотораго интереса; во первыхъ, потому что при этомъ подвигѣ, черная шапочка его надвигается на одинъ его глазъ и придаетъ ему демонски свирѣпый видъ, во вторыхъ, потому что онъ произноситъ при этомъ страшныя ругательства противъ мистриссъ Смолвидъ, и въ третьихъ, потому что контрастъ между этими сильными выраженіями и его безсильной фигурой, сообщаетъ идею о самомъ несчастномъ старомъ злодѣѣ, который готовъ сдѣлать много зла, если бы могъ. Все это, впрочемъ, такъ обыкновенно въ семействѣ Смолвидовъ, что не производитъ никакого впечатлѣнія. Старика взбалтываютъ, взбиваютъ въ немъ перья; подушка снова кладется на ея обыкновенное мѣсто; у старушки поправляютъ чепчикъ, а иногда и не поправляютъ, выпрямляютъ ее въ креслѣ, и она, какъ кегля, готова снова опрокинуться при первомъ нападеніи своего супруга.
Проходитъ нѣсколько времени, прежде чѣмъ старикъ достаточно остываетъ, чтобъ продолжать свой разговоръ; но даже и тогда онъ примѣшиваетъ къ своему разговору назидательныя слова, относящіяся прямо къ его дражайшей половинѣ, которая ни съ кѣмъ больше не бесѣдуетъ, какъ только съ таганами.
-- Еслибъ твой отецъ Бартъ, говоритъ старикъ: -- прожилъ дольше, то у него была бы славная деньжонка.... ахъ, ты адская фурія!... но только что онъ началъ сооружать зданіе, для котораго основаніе приготовлялось въ теченіе многихъ и многихъ лѣтъ.... ахъ, ты старая вѣдьма, проклятая сорока, чортовъ попугай, чего ты смотришь за меня?... какъ заболѣлъ онъ и умеръ отъ изнурительной лихорадки; онъ всегда былъ бережливый, заботливый и весьма дѣльный человѣкъ.... я готовъ швырнуть въ тебя кошкой, вмѣсто подушки и швырну если ты ставешь корчитъ такую отвратительную рожу!... И мать твоя была женщина умная, хотя и сухая какъ щепка; она потухла, какъ кусочекъ трута, сейчасъ послѣ твоего и Юдиѳи рожденія.... Ахъ, ты старая сорока, свиная голова!
Юдиѳь, вовсе не интересуясь тѣмъ, что уже слышала часто, начинаетъ собирать въ полоскательную чашку, какъ въ какой нибудь бассейнъ, различье побочные потоки чаю, со дна чашекъ и блюдечекъ и со дна чайника, для ужина маленькой поденьщицы. Точно также собираетъ она въ желѣзный лотокъ такое множество черствыхъ корокъ и крошекъ хлѣба, какое можетъ оставаться отъ самой строгой домашней экономіи.
-- Твой отецъ, Бартъ, и я были товарищами, говоритъ старый джентльменъ: -- и когда я умру, все, что здѣсь находится, останется тебѣ съ Юдиѳью. Это ужь ваше особенное счастье, что оба вы занялись дѣломъ въ ранніе годы своей жизни: Юдиѳь цвѣточнымъ мастерствомъ, а ты изученіемъ законовъ. Вамъ не встрѣтится необходимости тратить свое наслѣдство. Вы проживете своими трудами и будете увеличивать капиталъ. Когда я умру, Юдиѳь опять займется цвѣтами, а ты еще прилежнѣе займешься законами.
Судя по наружности Юдиѳи, можно подумать, что она имѣетъ наклонность заниматься скорѣе терніемъ, нежели цвѣтами; но она въ свое время дѣйствительно была посвящена въ тайны приготовленія искусственныхъ цвѣтовъ. Опытный наблюдатель можетъ быть обнаружилъ бы во взорахъ братца и сестрицы въ то время, когда ихъ достопочтенный дѣдушка намекалъ о своей кончинѣ, нѣкотораго рода нетерпѣніе узнать, когда именно наступитъ минута его кончины и, кромѣ того, нѣкотораго рода безчеловѣчное мнѣніе, что ему пора уже скончаться.
-- Если всѣ отпили, говоритъ Юдиѳь, оканчивая свои распоряряженія: -- я позову сюда дѣвчонку: пусть она здѣсь напьется чаю. Она никогда.не кончитъ, если дамъ ей пить на кухнѣ.
Вслѣдствіе этого Чарли входитъ въ комнату и подъ сильнымъ огнемъ батареи глазъ, садится за полоскательную чашку и за обгрызки хлѣба съ масломъ. При усиленномъ наблюденіи за маленькой служанкой, Юдиѳь Смолвидъ, по видимому, достигаетъ геологическаго возраста, начало котораго смѣло можно отнести къ временамъ незапамятнымъ. Ея систематическая манера нападать на бѣдную Чарли, бранить ее за дѣло, или безъ всякаго къ тому повода, удивительна: она обнаруживаетъ такое полное усовершенствованіе въ искусствѣ угнетать слабаго, какое рѣдко пріобрѣтаютъ самые взрослые опытные практики.
-- У меня, смотри, нечего таращить глаза-то свои цѣлое послѣобѣда; восклицаетъ Юдиѳь, мотая головой и топая ногой въ то время, какъ она замѣчаетъ, что взоръ поденьщицы преждевременно останавливается на полоскательной чашкѣ: -- ѣшь проворнѣй и отправляйся за работу.
-- Слушаю, миссъ; отвѣчаетъ Чарли.
-- Не говори мнѣ "слушаю", возражаетъ миссъ Смолвидъ, -- знаю я ваши слушаю. Дѣлай, что велятъ, безъ всякихъ возраженій, тогда я, можетъ быть, повѣрю тебѣ.
Въ знакъ покорности Чарли дѣлаетъ огромный глотокъ чаю и такъ быстро уничтожаетъ остатки хлѣба, что миссъ Смолвидъ совѣтуетъ ей не жадничать, что въ "вашемъ братѣ, дѣвчоникахъ -- замѣчаетъ она -- весьма отвратительно." Быть можетъ Чарли пришлось бы выслушать еще нѣсколько замѣчаній по поводу того, что отвратительно въ "ихъ братѣ, дѣвчонкахъ", еслибъ въ уличную дверь не раздался стукъ.
-- Посмотря, кто тамъ; да смотри не чавкать, когда отворишь дверь! восклицаетъ Юдиѳъ.
Миссъ Смолвидъ, лишь только предметъ ея наблюденій выбѣжалъ за дверь, пользуется, этимъ случаемъ, убираетъ остатки хлѣба, и масла и опускаетъ двѣ три грязныя чашки въ полоскательную чашку съ ополосками, какъ будто давая этимъ знать, что потребленіе хлѣба и чаю должно считать конченнымъ.,
-- Ну! Кто тамъ, и что ему нужно? говоритъ сварливая Юдиѳь.
Оказывается, что это нѣкто "мистеръ Джорджъ". Безъ всякихъ докладовъ и церемоній мистеръ Джорджъ входитъ въ комнату.
-- О-го! говоритъ мистеръ Джоржъ; -- у васъ здѣсь тепленько. Постоянно огонекъ... Э? И прекрасно! Быть можетъ, вы поступаете умно, пріучивъ себя къ теплу?
Послѣднее замѣчаніе мистеръ Джорджъ произноситъ про себя и въ то же время киваетъ головой дѣдушкѣ Смолвиду.
-- А! это вы! восклицаетъ старый джентльменъ.-- Какъ поживаете? Здоровы ли?
-- Такъ себѣ на хорошо, ни худо, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ и беретъ стулъ.-- Вашу внучку я уже имѣлъ удовольствіе видѣть; мое почтеніе, миссъ.
-- А вотъ это мой внукъ, говоритъ дѣдушка Смолвидъ: -- вы еще не видѣли его. Онъ служитъ въ конторѣ адвокатовъ и потому рѣдко бываетъ дома.
-- Мое почтеніе, сэръ! Онъ очень похожъ на сестру. Удивительное сходство. Чертовски похожъ на сестру, говоритъ мистеръ Джорджъ, дѣлая сильное, хотя и не совсѣмъ пріятное для близнецовъ, удареніе на послѣднее прилагательное.
-- Ну, какъ ваши дѣла идутъ, мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ дѣдушка Смолвидъ, слегка потирая себѣ ноги.
-- Ничего, идутъ себѣ по прежнему. Катятся какъ снѣжный комъ.
Это смуглый загорѣлый мужчина лѣтъ пятидесяти, хорошо сложенный и пріятной наружности, съ кудрявыми черными волосами, съ свѣтлыми глазами и съ широкой грудью. Его мускулистыя и сильныя руки, такія же загорѣлыя, какъ и его лицо, привыкли, очевидно, къ довольно грубой жизни. Всего любопытнѣе въ немъ то, что онъ всегда садится на кончикъ стула какъ будто, отъ продолжительной привычки, онъ оставлялъ позади себя мѣсто для какой-то одежды или снаряда, которыя онъ уже давно пересталъ носить. Его походка мѣрная и тяжелая и очень шла бы къ сильному брянчанью и звону шпоръ. Теперь онъ гладко выбритъ, но сложеніе его рта показываетъ, что верхняя губа его была въ теченіе многихъ лѣтъ знакома съ огромными усами; это подтверждается и тѣмъ еще, что ладонь его широкой и загорѣлой руки отъ времени до времени приглаживаетъ верхнюю губу. Вообще, всякій можетъ догадаться, что мистеръ Джорджъ былъ нѣкогда кавалеристомъ.
Между мистеромъ Джорджемъ и семействомъ Смолвидовъ поразительный контрастъ. Кавалеристу никогда еще не случалось стоять на постоѣ, до такой степени для него несообразномъ. Это все равно, что палашъ и тоненькій ножъ для вскрытія устрицъ. Развитый станъ мистера Джорджа и захирѣвшія формы Смолвидовъ, его свободная размашистая манера, для которой, по видимому, не было въ комнатѣ простора, и ихъ сжатое, сплюснутое положеніе, его звучный голосъ и ихъ рѣзкіе пискливые тоны составляютъ самую сильную и самую странную противоположность. Въ то время, какъ онъ сидитъ посреди мрачной комнаты, согнувшись нѣсколько впередъ и опершись руками на колѣни, казалось, что онъ поглотилъ бы и все семейство Смолвидовъ и домъ съ четырьмя комнатами и съ маленькой кухней на придачу.
-- А что, вы трете ноги вѣрно затѣмъ, чтобъ втереть въ нихъ жизнь? спрашиваетъ онъ дѣдушку Смолвида, окидывая взоромъ комнату.
-- Нѣтъ, мистеръ Джорджъ: -- это отчасти я дѣлаю по привычкѣ, а отчасти потому, что треніе помогаетъ циркуляціи крови, отвѣчаетъ дѣдушка.
-- Цир-ку-ля-ціи кро-ви! повторяетъ мистеръ Джорджъ, сложивъ руки на грудь и, по видимому, сдѣлавшись вдвое больше.-- Я думаю крови-то у васъ не слишкомъ много.
-- Правда, я старъ, мистеръ Джорджъ, говоритъ дѣдушка Смолвидъ.-- Впрочемъ я не жалуюсь на старость. Я старше ея, говоритъ онъ, кивая на жену: -- а посмотрите на что она похожа! Ахъ, ты трещетка! прибавляетъ онъ, съ внезапнымъ вдохновеніемъ своего недавняго враждебнаго расположенія духа.
-- Несчастное созданіе! говоритъ мистеръ Джорджъ, поворачивая свою голову въ ту сторону, гдѣ сидитъ бабушка Смолвидъ.-- Не браните старушку. Посмотрите какая она жалкая: чепецъ на сторону, кресло въ безпорядкѣ. Ободритесь, сударыня. Вотъ такъ лучше. Вспомните о вашей матери, мистеръ Смолвидъ, говоритъ мистеръ Джорджъ, возвращаясь на мѣсто отъ бабушки, которую поправлялъ: -- если не хотите оказывать почтеніе своей женѣ.
-- Я полагаю, что вы были весьма почтительнымъ сыномъ, мистеръ Джорджъ? замѣчаетъ старикъ съ лукавой улыбкой.
-- Какъ бы то ни было, продолжаетъ мистеръ Джорджъ: -- чѣмъ меньше говорить объ этомъ, тѣмъ лучше.... Вы знаете условіе! Изъ двухъ-мѣсячныхъ процентовъ вы должны удѣлить мнѣ трубку табаку! (Не бойтесь! Тутъ все вѣрно. Вотъ вамъ новый вексель, и вотъ проценты за два мѣсяца).
Мистеръ Джорджъ садится и, скрестивъ руки, поглощаетъ взорами и семейство Смолвидовъ и всю комнату, между тѣмъ какъ дѣдушка Смолвидъ, съ помощію Юдиѳи, обращается къ двумъ кожанымъ шкатулкамъ, вынутымъ изъ запертаго бюро; въ одну изъ нихъ онъ прячетъ только что полученный документъ, а изъ другой достаетъ другой, точно такой же документъ и отдаетъ его мистеру Джорджу, который складываетъ его для закурки трубки. Старикъ, не выпуская еще документовъ изъ ихъ кожаной темницы, разсматриваетъ сквозь очки каждую строчку въ нихъ и каждую букву, раза три пересчитываетъ деньги, заставляетъ Юдиѳь по крайней мѣрѣ дважды повторять каждое слово, которое она провзноситъ, прочитывая вексель. Онъ дрожитъ какъ осиновый листъ; и дѣло черезъ это тянется довольно долго. Наконецъ, когда кончилась повѣрка, онъ отрываетъ отъ стараго векселя свои хищные пальцы и взоры и отвѣчаетъ на послѣднее замѣчаніе мастера Джорджа.
-- Вы говорите, я боюсь приказать подать вамъ трубку? Извините, сэръ; мы не такъ жадны, какъ вы думаете. Юдиѳь, подай проворнѣе трубку и стаканъ холоднаго грогу мистеру Джорджу.
Милые близнецы, не взглянувшіе въ это время ни разу въ сторону, исключая только тѣхъ минутъ, когда вниманіе ихъ было поглощено черными кожаными шкатулками, удаляются вмѣстѣ въ другую комнату, весьма недовольные посѣтителемъ; они оставляютъ его своему дѣдушкѣ, какъ молодые медвѣжата оставляютъ путешественника въ распоряженіе стараго медвѣдя.
-- И вы, я думаю, сидите тутъ цѣлый день? говоритъ мистеръ Джорджъ, скрестивъ руки.
-- Да, что дѣлать, сидимъ, сидимъ, отвѣчаетъ старикъ, кивая головой.
-- И вы ни чѣмъ не занимаетесь?
-- Я любуюсь огнемъ, смотрю, какъ варится что-нибудь или жарится...
-- Разумѣется, когда есть чему вариться или жариться, говоритъ мистеръ Джорджъ, особенно выразительно.
-- Разумѣется, только тогда и смотрю.
-- Вы никогда не читаете?
Старикъ мотаетъ головой съ торжествомъ, выражающимъ и радость и презрѣніе.
-- Нѣтъ, не читаю. Въ нашемъ семействѣ не было чтецовъ. Чтеніе денегъ не даетъ. Это, по нашему, вздоръ, лѣность, глупость. Нѣтъ, нѣтъ! мы никогда не читаемъ.
-- Въ вашемъ и въ положеніи вашей жены нѣтъ никакой разницы, и нѣтъ ничего завиднаго, говоритъ посѣтитель голосомъ слишкомъ тихимъ для притупленнаго слуха старика, и въ то же время взоръ его перебѣгаетъ отъ старика къ старухѣ и обратно кх старику. -- Послушайте! говоритъ онъ, повысивъ голосъ.
-- Я слушаю васъ.
-- Я думаю, вы продадите меня, если я просрочу хотя день.
-- Любезный другъ мой! восклицаетъ дядюшка Смолвидъ, простирая обѣ руки для объятій: -- никогда! никогда, мой другъ! Но что касается до моего пріятеля въ Сити, черезъ котораго я даю вамъ деньги въ долгъ.... за него я не ручаюсь.
-- Вотъ какъ! за него вы не ручаетесь? говоритъ мистеръ Джорджъ, заключая свой вопросъ въ полголоса: -- ахъ, ты подлый старый бездѣльникъ!
-- Любезный мой, на него нельзя положиться. Я не вѣрю ему. На счетъ обязательствъ, ужь нечего сказать, онъ строгъ.
-- Чортъ его возьми! говоритъ мистеръ Джорджъ.
Въ эту минуту въ комнату является Чарли съ подносомъ, на которомъ лежитъ трубка, небольшой сверточекъ табаку, ромъ и вода.
-- Какъ ты попала сюда? говоритъ мистеръ Джорджъ.-- Ты не имѣешь фамильнаго сходства.
-- Я прихожу сюда работать, сэръ, отвѣчаетъ Чарли.
Кавалеристъ (если и въ самомъ дѣлѣ онъ кавалеристъ, или былъ кавалеристомъ) снимаетъ съ нея шляпку и слегка, то есть слегка для его тяжелой руки, гладитъ ее по головѣ.
-- Ты придаешь всему дому пріятную улыбку. Онъ столько же нуждается въ юности, сколько и въ чистомъ воздухѣ.
Сказавъ это, онъ отпускаетъ Чарли, закуриваетъ трубку а пьетъ за здоровье пріятеля мистера Смолвида, за единственную искру воображенія, уцелѣвшую въ душѣ почтеннаго старца.
-- Такъ вы думаете, что онъ не помилуетъ меня?
-- Я думаю... я не ручаюсь за него. Я даже увѣренъ, что онъ не помилуетъ. Я уже испыталъ это разъ двадцать на дѣлѣ, говоритъ дѣдушка Смолвидъ несовсѣмъ осторожно.
Дѣйствительно, дѣдушка Смолвидъ говоритъ это несовсѣмъ осторожно, потому что его дражайшая половина, которая дремала передъ огонькомъ, вдругъ просыпается и начинаетъ бормотать:-- Двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, двадцать двадцатифунтовыхъ ассигнацій въ шкатулкѣ, двадцать гиней, двадцать милліоновъ по двадцати процентовъ, двадцать....
Но при этомъ летучая подушка прерываетъ дальнѣйшія исчисленія.
Для мистера Джорджа эта замѣчательная операція кажется новинкою, онъ отнимаетъ подушку и поправляетъ старуху.
-- Ахъ, ты адская фурія; ахъ, ты скорпіонъ! Ахъ, ты жаба! Старая вѣдьма, которую давно надо сжечь! задыхаясь произноситъ старикъ, распростертый въ своемъ креслѣ.
-- Другъ мой, потрясите меня.
Мистеръ Джорджъ, посмотрѣвъ сначала на одного, потомъ на другого такими глазами, какъ будто онъ вдругъ сдѣлался безумнымъ, беретъ своего почтеннаго знакомца за грудь, выпрямляетъ его въ креслѣ такъ легко, какъ будто выпрямлялъ большую куклу и, по видимому, впадаетъ въ раздумье на счетъ того, вытрясти ли изъ него навсегда способность и силу швырять подушку, или нѣтъ? Удерживаясь однако отъ покушенія на жизнь, онъ ограничивается тѣмъ, что потрясаетъ его такъ сильно, что голова старика вертится какъ у арлекина, выпрямляетъ его въ креслѣ и такъ крѣпко нахлобучиваетъ на него ермолку, что старикъ минуты двѣ мигаетъ глазами.
-- О, Боже мой! восклицаетъ мистеръ Смолвидъ, задыхаясь.-- Теперь мнѣ хорошо, очень хорошо. Благодарю васъ, добрый другъ мой; мнѣ очень хорошо. О, Боже мой! я не могу духъ перевести!
И мистеръ Смолвидъ говоритъ это не безъ очевиднаго страха къ своему доброму другу, который продолжаетъ стоять передъ вамъ какъ чудовище, котораго размѣры сдѣлались еще огромнѣе.
Ужасающее привидѣніе удаляется наконецъ къ своему стулу, садится и окружаетъ себя облакомъ табачнаго дыму. Оно утѣшаетъ себя философскимъ размышленіемъ.
-- Имя твоего пріятеля въ Сити начинается съ буквы Д; а ты правъ, что онъ не пощадитъ меня въ случаѣ просрочки.
-- Вы, кажется, говорите что-то мистеръ Джорджъ? спрашиваетъ старикъ.
Кавалеристъ отрицательно качаетъ головой; онъ наклоняется впередъ, упирается въ правое колѣно локтемъ правой руки, въ которой держитъ трубку, воинственно подбоченивается лѣвой рукой и продолжаетъ курить. Между тѣмъ онъ весьма серьезно и внимательно посматриваетъ на мистера Смолвида и отъ времени до времени разгоняетъ рукой дымъ, чтобы яснѣе его видѣть.
-- Я думаю, говоритъ онъ, измѣняя свое положеніе на столько, чтобъ прикоснуться губами къ стакану съ грогомъ: -- я думаю, что я единственный человѣкъ изъ всѣхъ живыхъ, а можетъ быть и изъ мертвыхъ, который получаетъ отъ васъ трубку табаку?
-- Конечно! возражаетъ старикъ: -- это правда, мистеръ Джорджъ, я рѣдко принимаю гостей, и еще рѣже угощаю ихъ. Я не имѣю средствъ для этого. Но такъ какъ вы поставили въ условіе трубку табаку...
-- Я поставилъ ее потому, что она ничего не стоитъ вамъ. Мнѣ только хотѣлось вытянуть ее отъ васъ, имѣть отъ васъ что нибудь за свои деньги.
-- Ха! Вы очень, очень благоразумны, сэръ! восклицаетъ дѣдушка Смолвидъ, потирая себѣ ноги.
-- Конечно, я всегда былъ благоразуменъ. Пфу. Ужь одно, что я съумѣлъ пробраться сюда, есть вѣрный признакъ моего благоразумія. Пфу. Что я благоразуменъ, это доказываетъ мое положеніе. Пфу. Меня всегда считали за человѣка благоразумнаго, говорить мистеръ Джорджъ, начиная курить спокойнѣе.-- Благоразуміе открыло мнѣ блестящую дорогу въ жизни....
-- Полноте, сэръ, не унывайте. Вы еще подниметесь.
Мистеръ Джорджъ смѣется и пьетъ.
-- Нѣтъ ли у васъ родственниковъ, спрашиваетъ дѣдушка Смолвидъ, и глаза его засверкали: -- нѣтъ ли у васъ родственниковъ, которые согласились бы очистить это маленькое обязательство, или которые отрекомендовали бы надежныхъ поручителей и тогда я могъ бы убѣдить моего пріятеля въ Сити дать вамъ еще въ долгъ? Двухъ надежныхъ поручителей для него будетъ весьма достаточно. Такъ нѣтъ ли у васъ такихъ родственниковъ, мистеръ Джорджъ?
Мистеръ Джорджъ продолжаетъ спокойно курить и отвѣчаетъ:
-- Еслибъ у меня и были такіе родственники, я бы не рѣшился безпокоить ихъ. На своемъ вѣку я и то уже много безпокоилъ своихъ. Быть можетъ, для другого бродяги, который всю свою лучшую пору жизни провелъ самымъ взбалмошнымъ образомъ, можетъ быть, для него явиться къ порядочнымъ людямъ, которымъ никогда не дѣлалъ чести своимъ поведеніемъ, значитъ все равно, что выказать свое разкаяніе; но я не принадлежу къ разряду такихъ бродягъ. По моему мнѣнію, ужь если рѣшился шататься по бѣлому свѣту, такъ и шатайся.
-- Но врожденное чувство любви, мистеръ Джорджъ; намекаетъ дѣдушка Смолвидъ.
-- Къ кому? Ужь не къ двумъ ли поручителямъ? говоритъ мистеръ Джорджъ, качая головою и продолжая спокойно курить.-- Нѣтъ, я не такого рода бродяга.
Дѣдушка Смолвидъ, съ того времени, какъ мистеръ Джорджъ выпрямилъ его, постепенно съеживаясь и скользя въ своемъ креслѣ, обращается наконецъ въ связку стараго платья съ голосомъ внутри ея, призывающимъ Юдиѳь. Эта гурія является, потрясаетъ дѣдушку надлежащимъ образомъ и получаетъ отъ него приказаніе остаться при его особѣ. По видимому, онъ боится безпокоить своего посѣтителя насчетъ повторенія его пріятельскихъ услугъ.
-- Ха! замѣчаетъ онъ, выправленный по прежнему.-- Еслибъ вы, мистеръ Джорджъ, могли выслѣдить капитана, тогда бы ваши дѣла поправились. Еслибъ тогда, когда вы въ первый разъ пришли сюда, вслѣдствіе нашихъ объявленій въ газетахъ... я говорю нашихъ, но этимъ я намекаю на объявленіе моего пріятеля въ Сити и еще другихъ двухъ пріятелей, которые одинаковымъ образомъ пускаютъ въ ходъ свои капиталы и даютъ мнѣ возможность извлекать изъ этого маленькія выгоды.... еслибъ въ то время, мистеръ Джорджъ, вы помогли намъ, то дѣлишки ваши округлились бы замѣтно.
-- Я бы очень хотѣлъ, чтобъ дѣлишки мои округлились, какъ вы говорите; отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ, начиная курить уже не такъ спокойно, какъ прежде, потому что приходъ Юдиѳи нарушилъ это спокойствіе какимъ-то очарованіемъ вовсе не плѣнительнымъ, очарованіемъ, присуждавшимъ его не сводить глазъ съ нея, въ то время, какъ она стоитъ у кресла своего дѣдушки: -- впрочемъ, вообще говоря, я очень радъ, что дѣлишки мои не округлились.
-- Это почему, мистеръ Джорджъ? Во имя.... во имя старой вѣдьмы скажите, почему? говоритъ дѣдушка Смолвидъ съ очевиднымъ раздраженіемъ.
(Ему показалось, что въ эту минуту старая вѣдьма, сквозь сонъ, бросила на него сверкающій взглядъ.)
-- По двумъ причинамъ, товарищъ.
-- А какіе де эти двѣ причины, мистеръ Джорджъ? Во имя.... во имя....
-- Нашего пріятеля въ Сити, подсказываетъ мистеръ Джорджъ, спокойно прихлебывая изъ стакана.
-- Пожалуй хоть и его, если хотите. Какія же эти причины?
-- Во первыхъ, отвѣчаетъ мистеръ Джорджъ, продолжая смотрѣть на Юдиѳь, какъ будто для него было все равно обратиться ли съ словами къ ней, или къ дѣдушкѣ, такое разительное сходство замѣчаетъ онъ между ними:-- во первыхъ потому, что вы, джентльмены, поймали меня въ западню. Вы объявляли, что мистеръ Гаудонъ... или, вѣрнѣе, капитанъ Гаудонъ, если вы держитесь пословицы: "сдѣланъ капитаномъ, такъ и будь капитанъ"... такъ вы объявили, что мистеръ Гаудонъ услышитъ нѣчто въ свою пользу.
-- Ну, такъ что же? возражаетъ старикъ и рѣзко и колко,
-- А то, говорить мистеръ Джорджъ, продолжая курить: -- что ему мало было бы пользы, еслибъ засадили его въ тюрьму, по милости всѣхъ лондонскихъ ростовщиковъ.
-- А почемъ вы знаете это? Можетъ статься, нѣкоторые изъ его родственниковъ уплатили бы за него долги, или поручились бы за него. Да къ тому же и онъ порядочно поддѣлъ насъ. Онъ долженъ вамъ всѣмъ вообще огромныя суммы. Я бы лучше согласился задушить его, чѣмъ потерять свои деньги. Когда я сижу здѣсь и думаю о немъ, говоритъ старикъ сквозь зубы и сжавъ.свои безсильные пальцы въ кулаки: -- мнѣ такъ и хочется его задушить.,
И въ внезапномъ порывѣ бѣшенства, онъ бросаетъ подушку въ безотвѣтную мистриссъ Смолвидъ; но, къ счастію, подушка пролетаетъ мимо и падаетъ у стула.
-- Мнѣ не нужно говорить, замѣчаетъ кавалеристъ, вынувъ на минуту чубукъ изо рта и снова обращая свой взоръ отъ полета подушки къ трубкѣ, начинавшей гаснуть: -- мнѣ не нужно говорить, что онъ велъ свои дѣла неакуратно и шелъ по прямой дорогѣ къ разоренію. Я много дней былъ рядомъ съ нимъ, когда онъ мчался во весь духъ къ своей гибели. Я находился при немъ, когда онъ былъ боленъ и здоровъ, бѣденъ и богатъ. Я удержалъ его вотъ этой рукой, когда онъ, проскакавъ всю свою жизнь и разрушивъ передъ собой все, что встрѣчалось ему на пути, приложилъ пистолетъ къ головѣ.
-- Жаль, что не спустилъ онъ курокъ! говоритъ доброжелательный старикъ: -- жаль, что онъ не раздробилъ себѣ черепъ на столько кусочковъ, сколько онъ долженъ фунтовъ стерлинговъ!
-- Да, это въ самомъ дѣлѣ было бы большое раздробленіе; хладнокровно возражаетъ кавалеристъ: -- во всякомъ случаѣ въ свое время онъ былъ молодъ, сх большими надеждами, и очень недуренъ собой, и я радъ, что мнѣ не удалось найти его, когда всѣ эти качества уже исчезли въ, радъ, что мнѣ не удалось убѣдить его воспользоваться предлагаемыми выгодами. Вотъ это первая причина.
-- Я полагаю, что и вторая причина въ томъ же родѣ? говоритъ старить, оскаливъ кубы.
-- О нѣтъ! совсѣмъ другая. Еслибъ я вызвался сыскать его, мнѣ бы пришлась отравиться за нимъ на другой свѣтъ. Отъ былъ тамъ.
-- Почемъ же вы знаете, что онъ былъ тамъ?
-- Потому, что его не было здѣсь.
-- А почемъ вы знаете, что его не было здѣсь?
-- Пожалуйста не теряйте свое хладнокровіе; берегите его, какъ бережете свои деньги; говоритъ мистеръ Джорджъ, спокойно выколачивая пепелъ изъ трубки.-- Онъ уже давно утонулъ. Я увѣренъ въ этомъ. Онъ упалъ съ корабля: умышленно, или нечаянно, этого я не знаю. Быть можетъ это лучше извѣстно вашему пріятелю въ Сити. Знаете ли вы эту пѣсенку, мистеръ Смолвидъ? прибавляетъ мистеръ Джорджъ, начиная насвистывать и выбивать тактъ по столу пустой трубкой.
-- Пѣсенку? отвѣчаетъ старикъ.-- Нѣтъ, не знаю. У насъ здѣсь не поются пѣсни.
-- Это погребальный маршъ. Подъ эту пѣсенку хоронятъ солдатъ; вотъ вамъ и конецъ этому дѣлу. Теперь, если ваша прекрасная внучка... извините миссъ.... удостоитъ спрятать эту трубку мѣсяца на дня, то на слѣдующій разъ не придется покупать новой. Прощайте, мистеръ Смолвидъ!
-- Прощайте, мой неоцѣненный другъ!
И старикъ протягиваетъ обѣ руки.
-- Такъ вы думаете, что вашъ пріятель не пощадитъ меня, если я просрочу? говоритъ кавалеристъ, взглянувъ внизъ на старика, какъ великанъ.
-- Да, я думаю, мой неоцѣненный другъ; отвѣчаетъ старикъ, взглянувъ вверхъ, какъ пигмей.
Мистеръ Джорджъ смѣется. Бросивъ еще взглядъ на мистера Подвида и поклонившись на прощанье Юдиѳи, выходитъ изъ кометы, побрякивая воображаемымъ палашемъ и другими металлическая доспѣхами.
-- Бездѣльникъ! говоритъ старый джентльменъ, дѣлая отвратительную гримасу на дверь въ то время, какъ она затворяется: -- я тебя скручу, любезный. Подожди, ты узнаешь меня!
Послѣ этого любезнаго замѣчанія, его думы стремятся въ тѣ очаровательныя области размышленія, которыя воспитаніе и образъ жизни открыли ему; и снова онъ и мистриссъ Смолвидъ проводятъ свои счастливые часы, какъ два безсмѣнныхъ часовыхъ, забытые на своихъ постахъ Чернымъ Сержантомъ -- Смертью.
Между тѣмъ какъ эта милая парочка остается на своихъ мѣстахъ, мистеръ Джорджъ медленно идетъ по улицамъ, принявъ величавую осанку и весьма серьёзный видъ. Уже восемь часовъ, и день быстро клонится къ концу. Онъ останавливается у Ватерлосскаго моста, читаетъ афишу и рѣшается идти въ театръ Астли, Приходить туда и восхищается лошадьми и подвигами наѣздниковъ; критическимъ взоромъ осматриваетъ оружіе; недоволенъ сраженіями, въ которыхъ очевидно обнаруживается незнаніе фехтовальнаго искусства, но глубоко тронутъ содержаніемъ пьесы. Въ послѣдней сценѣ, когда индѣйскій владѣтель садится въ колесницу и благословляетъ союзъ молодыхъ влюбленныхъ, распростирая надъ ними Британскій флагъ, въ глазахъ мистера Джорджа плаваютъ слезы умиленія.
По окончаніи театра, мистеръ Джорджъ переходитъ черезъ мостъ и направляетъ свой путь къ той замѣчательной части города, около Гэймаркета и Лэйстерскаго сквера, которая служитъ центромъ притяженія посредственныхъ иностранныхъ отелей и иностранцевъ, кулачныхъ бойцовъ и рапирныхъ бойцовъ пѣхотинцевъ, стараго фарфора, игорныхъ домовъ, выставокъ и огромнаго собранія оборванныхъ и невидимыхъ днемъ созданій. Проникнувъ въ самое сердце этой части города, онъ подходитъ черезъ дворъ и по длинному выбѣленному корридору, къ огромному кирпичному зданію, составленному изъ голыхъ стѣнъ, пола, потолка и потолочныхъ оконъ. На лицевомъ фасадѣ, если можно только допустить, что это зданіе имѣетъ лицевой фасадъ, крупными буквами написано: Джорджа Галлерея для стрѣльбы въ цѣль и проч.
Мистеръ Джорджъ входитъ въ галлерею для стрѣльбы въ цѣль и проч., въ которой горитъ газъ (теперь уже весьма слабо), стоятъ два выбѣленные щита для стрѣльбы изъ ружей, принадлежности для стрѣльбы изъ лука, рапиры и все необходимое для британскаго боксерства. Въ этотъ вечеръ, однакоже, никто не занимался въ галлереѣ Джорджа мы однимъ изъ означенныхъ упражненій; въ ней такъ мало посѣтителей, что вся она находится въ распоряженіи маленькаго уродливаго человѣчка, съ огромной головой, который спитъ на полу.
Маленькій человѣчекъ одѣтъ какъ оружейный мастеръ, въ фартукѣ и фуражкѣ изъ зеленой байки; его руки запачканы порохомъ, и на лицѣ видны слѣды пальцевъ, усердно заряжавшихъ ружья. Въ то время какъ онъ лежитъ передъ бѣлымъ щитомъ, озаренный газовымъ свѣтомъ, черныя пятна на лицѣ въ свою очередь ярко блестятъ. Не подалеку отъ него стоитъ крѣпкій, грубый сосновый столъ съ тисками и другими слесарными инструментами, которыми онъ работалъ. Онъ очень невысокъ ростомъ, съ скомканнымъ лицомъ, и, судя по синей и покрытой шрамами щекѣ его, можно полагать, что онъ во время исполненія своей обязанности, нѣсколько разъ испытывалъ на себѣ дѣйствіе пороха.
-- Филь! говоритъ кавалеристъ спокойнымъ голосомъ.
-- Что прикажете, отвѣчаетъ Филь, съ трудомъ поднимаясь на ноги.
-- Было ли сдѣлано здѣсь что нибудь?
-- Было, да не совсѣмъ-то бойко, говоритъ Филь.-- Пять дюжинъ выстрѣловъ изъ ружей и дюжина изъ пистолетовъ. А ужь какъ попадали въ цѣль-то, если бы вы знали!
И Филь, при этомъ воспоминаніи, протяжно просвисталъ.
-- Запирай двери, Филь!
Въ то время, какъ Филь отправляется исполнить приказаніе, оказывается, что онъ хромаетъ, хотя и не лишенъ способности холить довольно быстро. На испещренной сторонѣ его лица нѣтъ брови, а на другой сторонѣ видна густая черная бровь. Это разнообразіе придаетъ ему весьма замѣчательный и злобный видъ. Съ его руками приключались, по видимому, всевозможныя несчастій: всѣ пальцы на нихъ изрублены, покрыты шрамами, исковерканы. Онъ кажется очень силенъ, потому что поднимаетъ тяжелыя скамейки, какъ будто не имѣя ни малѣйшаго понятія о томъ, что значитъ тяжесть. Онъ имѣетъ странную привычку ходить по галлереѣ къ какимъ бы то ни было предметамъ, и съ какою бы то на было цѣлью, не по прамому направленію, но около стѣнъ и притомъ безпрерывно упираясь плечомъ въ стѣну; отъ этого всѣ стѣны за извѣстной высотѣ были засалены.
Этотъ стражъ Галлереи Джорджа, стражъ во время отсутствія самого Джорджа, заключаетъ свои обязанности тѣмъ, что, заперевъ дверь, гаситъ всѣ газовые рожки, кромѣ одного, и вытаскиваетъ изъ досчатаго чулана два матраца и всѣ принадлежности для двухъ постелей. Матрацы кладутся въ двухъ противоположныхъ концахъ галлереи; кавалеристъ стелетъ себѣ постель, Филь себѣ.
-- Филь говорятъ хозяинъ, подходя къ нему безъ сюртука и жилета и имѣя въ этомъ костюмѣ самый воинственный видъ.-- Правда ли, что тебя нашли подъ воротами?
-- Въ канавѣ!-- отвѣчаетъ Филь.-- Полицейскій стражъ споткнулся на меня!
-- Значитъ, тебѣ не даромъ обходилось твое бродяжничество?
-- Ужь истинно, что не даромъ,-- говоритъ Филь.
-- Спокойной ночи!
-- Спокойной ночи, хозяинъ!
Филь даже и до постели не можетъ дойти прямо, онъ считаетъ необходимымъ потереться плечомъ около двухъ стѣнъ галлереи, и потомъ спуститься на матрацъ. Кавалеристъ, пройдясь раза два вдоль всей галлереи, бросаетъ взглядъ на луну, которая уже ярко свѣтитъ въ потолочныя окна, и кратчайшимъ путемъ отправляется къ матрацу и въ свою очередь ложится спать.