Въ Линкольнъ-Инѣ ночь; впрочемъ, въ этой мрачной, плачевной юдоли казуистическихъ тѣней тяжущіеся всегда ходятъ не иначе, какъ ощупью; оплывшія свѣчи загашены и дымятся въ канцеляріяхъ; писцы сбѣжали уже по обитымъ деревяннымъ лѣстницамъ и разсѣялись. Часовой колоколъ, который пробилъ девять, прекратилъ свои болѣзненные вопли, издаваемые имъ совершенно по пустому, ворота заперты, и ночной сторожъ, одаренный чрезвычайно мощною сонливостью, стережетъ домъ, сидя въ своей каморкѣ. Изъ ряда оконъ, выходящихъ на лѣстницу, и отъ тусклыхъ лампъ едва брезжетъ блѣдный, унылый свѣтъ.
На Подворьѣ Крука, гдѣ живетъ лордъ Канцлеръ въ лавкѣ грязнаго тряпья и лохмотьевъ, замѣчается общее стремленіе къ пиву и ужину. Мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ, которыхъ сыновья увлекались въ это время съ нѣкоторыми изъ своихъ избранныхъ знакомыхъ игрою въ кулички, и которыя нѣсколько часовъ сидятъ уже точно въ засадѣ въ одномъ изъ закоулковъ переулка Чапсри, или принимаются мести проулокъ къ великому неудовольствію прохожихъ, мистриссъ Пайперъ и мистриссъ Перкинсъ произносятъ своимъ дѣтямъ напутствія ко сну, и теперь останавливаются только на крыльцѣ, чтобы обмѣняться нѣсколькими словами. У мистера Крука и его жильца, фактъ, что мистеръ Крукъ постоянно "не въ своемъ видѣ", дальновидные планы молодого человѣка на наслѣдство составляютъ, по обыкновенію, главный предметъ ихъ разговора. Но имъ необходимо кромѣ того сообщить другъ другу свои мысли и о гармоническомъ митингѣ въ гостинницѣ Солнца; оттуда звуки фортепьяно несутся на дворъ сквозь полуоткрытыя ставни; маленькій Свильзъ, приведя любителей гармоніи въ сильный восторгъ, выражаемый ими оглушительнымъ ревомъ, разыгрываетъ избранную имъ для себя роль въ импровизированной пьесѣ и сантиментально убѣждаетъ своихъ друзей и патроновъ слушать, слушать и слушать. Мистриссъ Перкинсъ и мистриссъ Пайперъ сравниваютъ мнѣнія, выражаемыя свѣдущими людьми насчетъ молодой леди, пользующейся заслуженною славою, леди, которая присутствуетъ на гармоническихъ митингахъ и которой имя помѣщено въ рукописномъ объявленіи, вывѣшенномъ въ окнѣ. Мистриссъ Перкинсъ очень хорошо извѣстно, что эта леди уже полтора года какъ замужемъ, несмотря на то, что всѣ зовутъ ее миссъ Мельвилсонъ. "Ну, ужъ, что касается до меня,-- говоритъ мистриссъ Перкинсъ,-- я бы лучше согласилась не знаю на что". Мистриссъ Пайперъ относительно сомнительнаго положенія этой леди держится того же мнѣнія; она убѣждена, что частная, одинокая дѣятельность лучше торжественныхъ рукоплесканій, и она не перестаетъ благодаритъ небо за свое, собственное безукоризненное поведеніе, равно какъ, само собою разумѣется, и за безукоризненное поведеніе мистриссъ Перкинсъ. Въ это время мальчикъ изъ гостиницы появляется съ кружкою пѣнящагося пива, заготовленнаго для ужина; мистриссъ Пайперъ принимаетъ эту подачку и удаляется къ дверямъ, пожелавъ, впрочемъ, доброй ночи мистриссъ Перкинсъ, у которой въ рукѣ давно уже есть подобная же кружка, стянутая въ той же гостиницѣ молодымъ Перкинсомъ передъ его отшествіемъ ко сну. Теперь начинаютъ запираться двери лавокъ на дворѣ и распространяется запахъ точно отъ табачнаго дыма; мерцающія на небѣ звѣзды, смотря въ окна домовъ, видятъ людей, предающихся успокоенію. Теперь же полисмэны начинаютъ стучать въ двери, пробовать, заперты ли онѣ; теперь они подозрительнымъ окомъ смотрятъ на каждую кучку людей и приводятъ въ движеніе свои жезлы въ томъ предположеніи, что ночью всякій или самъ воръ, или будетъ обворованъ.
Наступаетъ темная ночь, хотя холодныя испаренія все-таки еще поднимаются отъ земли; въ воздухѣ носится какой-то тягучій туманъ. Теперь самое удобное, время для дѣятельности на бойняхъ, для устраненія нечистотъ съ дворовъ, для поправленія водосточныхъ трубъ, помойныхъ ямъ и рытья могилъ. И теперь у многихъ изъ смертныхъ есть свои экстренныя, самыя бойкія дѣла. Въ воздухѣ разлито что-то непонятное, какая-то густота, удушливость; впрочемъ, можетъ быть, это происходитъ и отъ субъективныхъ причинъ, только мистеръ Вивль, иначе Джоблингъ, чувствуетъ себя не совсѣмъ хорошо. Онъ проходитъ взадъ и впередъ отъ своей комнаты до двери, отворенной на улицу до двѣнадцати разъ въ продолженіе часа. Онъ этимъ занимается съ тѣхъ поръ, какъ стемнѣло, съ тѣхъ поръ, какъ Канцлеръ заперъ свою лавку, что онъ исполнялъ всегда довольно рано. Мистеръ Вивль ходитъ взадъ и впередъ, впередъ и взадъ въ поношенной бархатной ермолкѣ на головѣ, заставляющей его бакенбарды принимать чудовищные размѣры, ходитъ чаще, скорѣе и прерывистѣе противъ обыкновеннаго.
Нѣтъ ничего удивительнаго, что и мистеръ Снагзби несовсѣмъ хорошо себя чувствуетъ; онъ почти всегда въ такомъ состояніи, почти всегда болѣе или менѣе подъ тягостнымъ вліяніемъ тайны, которая лежитъ на немъ. Побуждаемый этою тайною, въ которой онъ сдѣлался участникомъ, но отъ которой барыши еще не поступили къ нему, мистеръ Снагзби невольно увлекается къ тому, что кажется для него источникомъ всѣхъ благъ -- къ лавкѣ тряпья и лохмотьевъ, находящейся на Подворьѣ. Эта лавка представляетъ ему всевозможныя приманки. Даже и теперь, идя вокругъ гостиницы Солнца, съ намѣреніемъ перейти дворъ къ концу переулка Чансри и заключить такимъ образомъ свою неожиданную вечернюю прогулку, отъ двери своей квартиры и назадъ, мистеръ Снагзби невольно поглядываетъ на лавку.
-- Какъ, мистеръ Вивль?-- говоритъ гуляющій, остановившись.-- Вы здѣсь?
-- Ахъ!-- отвѣчаетъ Вивль.-- Здѣсь, мистеръ Снагзби, я здѣсь.
-- Вы освѣжаетесь, какъ и я, передъ тѣмъ какъ ложиться въ постель, не такъ ли?-- спрашиваетъ мистеръ Снагзби.
-- Да; но только здѣсь не много свѣжаго воздуха; а какой и есть, то не очень цѣлителенъ,-- отвѣчаетъ Вивль, измѣряя глазами всю длину двора.
-- Совершенно справедливо, сэръ. Не замѣчаете ли вы,-- говоритъ мистеръ Снагзби, остановившись съ тѣмъ, чтобы вдохнуть въ себя воздухъ и если можно, то попробовать его на языкъ:-- не замѣчаете ли вы, мистеръ Вивль, что здѣсь -- не придавая, впрочемъ, этому слову слишкомъ важнаго значенія -- что здѣсь становишься какимъ-то продушеннымъ, прокопченнымъ, сэръ?
-- Именно, я самъ замѣчалъ, что здѣсь какой-то странный чадъ по ночамъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Вивль.-- Я думаю, что это отъ котлетъ въ гостиницѣ Солнца.
-- Вы думаете, отъ котлетъ? О, отъ котлетъ, а?
Мистеръ Снагзби снова нюхаетъ и смакуетъ языкомъ.
-- Да, сэръ, я самъ думаю, что это отъ котлетъ. Надо будетъ сказать тамошней кухаркѣ, чтобы она была нѣсколько осмотрительнѣе. Она просто жжетъ ихъ, сэръ! И я не думаю, сэръ... (тутъ мистеръ Снагзби опять нюхаетъ, шевелитъ языкомъ, сплевываетъ и облизывается) и я не думаю -- не придавая, впрочемъ, этому слишкомъ большой важности -- я не думаю, чтобы котлеты были особенно свѣжи, когда она клала ихъ на сковороду.
-- Это очень можетъ бытъ. Впрочемъ, воздухъ вообще очень заразителенъ.
-- Очень заразителенъ, вы правы,-- замѣтилъ мистеръ Снагзби:-- и я нахожу даже, что въ немъ есть что-то отзывающееся привидѣніями.
-- Святой Георгій! Я рѣшительно чувствую, что онъ наводитъ на меня страхъ,-- отвѣчаетъ мистеръ Вивль.
-- Вы живете, изволите видѣть, очень уединенно, въ самой уединенной комнатѣ, которая, кромѣ того, видѣла весьма мрачныя событія,-- говоритъ мистеръ Снагзби, смотря черезъ плечо своего собесѣдника на темный корридоръ и потомъ отступивъ на шагъ, чтобы оглядѣть домъ.-- Я бы не могъ жить въ этой комнатѣ одинъ, какъ вы, сэръ. Я бы измучился, изметался въ первый же вечеръ и согласился бы лучше простоять всю ночь на крыльцѣ, нежели лечь въ той комнатѣ. Впрочемъ, и то надо сказать, что вы не видали тамъ того, чему я былъ свидѣтелемъ. Это маленькая разница.
-- Я очень хорошо знаю, о чемъ вы говорите,-- отвѣчаетъ Тони.
-- Во всякомъ случаѣ, это непріятно, не правда-ли?-- продолжаетъ мистеръ Снагзби, кашлянувъ въ руку съ какою-то неотразимою убѣдительностью.-- Мистеръ Крукъ долженъ класть это въ разсчетъ. Я думаю, что онъ разсчитываетъ это.
-- Надѣюсь, что будетъ разсчитывать,-- говорить Тони.-- Впрочемъ, съ другой стороны, сомнѣваюсь въ томъ!
-- Вы находите плату высокою, не такъ-ли, сэръ?-- спрашиваетъ мистеръ Снагзби.-- Квартиры здѣсь вообще дороги. Не знаю, чему это приписать, но, кажется, правительство точно нарочно возвышаетъ всему цѣну. Впрочемъ,-- присовокупляетъ мистеръ Снагзби съ ограниченнымъ кашлемъ:-- я не смѣю сказать въ этомъ случаѣ ничего противъ промысла, которымъ самъ существую.
Мистеръ Вивль опять измѣряетъ глазами всю длину двора и потомъ останавливаетъ ихъ на своемъ собесѣдникѣ. Мистеръ Снагзби, умильно прищуривъ свой взоръ, смотритъ на что-то вверхъ, можетъ быть, на звѣзды и кашляетъ такимъ кашлемъ, который выражаетъ его недоумѣніе, какъ продолжать начатый разговоръ.
-- Странная вещь, сэръ,-- замѣчаетъ онъ, медленно потирая руку:-- странная вещь, что онъ... что...
-- Кто?-- прерываетъ мистеръ Вивль.
-- А покойникъ-то,-- говоритъ мистеръ Снагзби, указавъ головою и правою бровью на лѣстницу и взявъ своего собесѣдника за пуговицу.
-- Ахъ, полноте, пожалуйста!-- отвѣчаетъ собесѣдникъ, какъ-будто въ знакъ того, что онъ вовсе не предпочитаетъ подобный предметъ разговора другимъ.-- Что за радость говорить о немъ!
-- Я только хотѣлъ сказать, что странная вещь это, сэръ, что онъ пришелъ сюда, поселился здѣсь и былъ однимъ изъ моихъ писцовъ, и что вамъ надо было тоже придти сюда, поселиться здѣсь и быть тоже однимъ изъ моихъ писцовъ. Впрочемъ, тутъ нѣтъ ничего унизительнаго... я только такъ упомянулъ для сравненія,-- говоритъ мистеръ Снагзби, боясь, что онъ поступилъ невѣжливо, выразивъ нѣкоторое право собственности надъ мистеромъ Вивлемъ.-- Я зналъ многихъ писцовъ, которые составляли себѣ капиталы и заводили цѣлыя пивоварни, ведя дѣла самымъ честнымъ образомъ -- самымъ честнымъ образомъ, сэръ,-- прибавилъ мистеръ Снагзби, стараясь какъ-нибудь загладить сдѣланную имъ неловкость.
-- Это странное совпаденіе обстоятельствъ, о которомъ вы изволите говорить,-- отвѣчаетъ мистеръ Вивль, еще разъ взглянувъ во всю длину двора.
-- Не правда-ли, что тутъ замѣтно вліяніе судьбы, а?-- продолжаетъ мистеръ Снагзби.
-- Замѣтно.
-- Именно,-- заключаетъ поставщикъ канцелярскихъ принадлежностей съ утвердительнымъ кашлемъ.-- Вліяніе судьбы. Какъ есть -- судьба! Ну, впрочемъ, мистеръ Вивль, я долженъ вамъ сказать, что намъ пора распрощаться.-- Мистеръ Снагзби говоритъ такимъ тономъ, какъ-будто ему чрезвычайно непріятно уйти, тогда какъ онъ еще нѣсколько разъ пытался убраться подъ благовиднымъ предлогомъ съ тѣхъ поръ, какъ остановился разговаривать.-- Моя хозяюшка ужо разыщется меня. Доброй ночи, сэръ!
Если мистеръ Снагзби спѣшитъ домой, чтобы не доставить своей хозяюшкѣ труда искать его, то онъ безпокоится совершенно напрасно. Его жена все это время не спускала съ него глазъ и теперь идетъ за нимъ, съ повязаннымъ на головѣ носовымъ платкомъ; она удостаиваетъ мистера Вивля и дверь его квартиры самымъ испытующимъ взглядомъ и прокрадывается мимо.
-- Погоди, узнаешь ты меня, сударыня,-- говоритъ мистеръ Вивль съ самимъ собою.-- Не могу поздравить тебя, кто бы ты ни была, съ твоею выдумкою повязать голову платкомъ. Однако, неужели этотъ негодяй никогда не придетъ.
Въ то время, какъ онъ произноситъ эти слова въ глубинѣ души своей, названный имъ негодяй подходитъ. Мистеръ Вивль осторожно поднимаетъ палецъ, увлекаетъ пришедшаго въ корридоръ и запираетъ уличную дверь. Потомъ они поднимаются на лѣстницу; мистеръ Вивль очень тяжело, Гуппи -- ибо это онъ -- напротивъ, очень легко. Когда они затворились во внутренней комнатѣ, они начинаютъ говорить шопотомъ.
-- Я ужъ думалъ, что ты отправился въ Іерихонъ, вмѣсто того, чтобы придти сюда,-- говоритъ Тони.
-- Что такъ? Я вѣдь сказалъ, что въ десять.
-- Ты сказалъ, что въ десять,-- повторяетъ Тони.-- Да, ты сказалъ въ десять. Но, по моему счету, теперь уже десятью десять -- какъ разъ сотый часъ. Въ жизнь мою не проводилъ такой канальской ночи!
-- Въ чемъ же дѣло?
-- Въ чемъ же дѣло!-- говоритъ Тони.-- Дѣла, собственно, ни въ чемъ нѣтъ. Сѣлъ было покурить въ этой проклятой лачугѣ, но меня обуялъ такой страхъ, что не могу и выразить. Посмотри, какая благодатная свѣчка!-- говоритъ Тони, указывая на едва теплящійся свѣточъ, поставленный на столѣ и одаренный большимъ абажуромъ и какимъ-то замысловатымъ механизмомъ для щипцовъ.
-- Это очень хорошо придумано,-- замѣчаетъ мистеръ Гуппи, взявъ щипцы въ руку.
-- Въ самомъ дѣлѣ?-- возражаетъ пріятель.-- Не такъ хорошо, какъ ты полагаешь. Когда я сталъ зажигать, то пошелъ такой чадъ, что хоть брось.
-- Что это, что съ тобой, Тони?-- спрашиваетъ мистеръ Гуппи, смотря, съ щипцами въ рукѣ, на своего пріятеля, который опускается на стулъ и подпираетъ себѣ голову, положивъ на столъ руку.
-- Вильямъ Гуппи,-- отвѣчаетъ тотъ:-- я просто сижу на мели. Это невыносимая, убійственная комната, это какой-то разбойничій вертепъ, преддверіе ада.
Мистеръ Вивль угрюмо толкаетъ отъ себя локтемъ лотокъ изъ-подъ щипцовъ, опираетъ голову на руку еще съ болѣе отчаяннымъ видомъ, кладетъ ноги на каминную рѣшетку и смотритъ на огонь. Мистеръ Гуппи, наблюдая за нимъ, тихонько качаетъ головою и непринужденно садится по другую сторону стола.
-- Съ тобой говорилъ Снагзби, Тони, не такъ-ли?
-- Да, а хоть бы... да, это былъ Снагзби,-- отвѣчалъ мистеръ Вивль, измѣняя оборотъ своей фразы.
-- О дѣлахъ?
-- Нѣтъ. Дѣлъ нѣтъ никакихъ. Онъ шлялся тутъ мимо и остановился, чтобы побалясничать.
-- Я такъ и думалъ, что это Снагзби,-- говоритъ мистеръ Гуппи:-- и мнѣ не хотѣлось, чтобы онъ меня увидалъ, потому я и выжидалъ, когда онъ уйдетъ.
-- Опять туда же, Вильямъ Гуппи!-- восклицаетъ Тони, приподнявъ на минуту голову.-- Къ чему такая таинственность. Клянусь св. Георгіемъ, если бы мы сбирались совершить убійство, то не приходилось бы дѣлать изъ того такую тайну.
Мистеръ Гуппи старается улыбнуться съ цѣлью перемѣнить оборотъ разговора; онъ съ истиннымъ или мнимымъ удивленіемъ смотритъ по стѣнамъ на галлерею британскихъ красавицъ и оканчиваетъ свой обзоръ портретомъ леди Дэдлокъ. Леди Дэдлокъ изображена стоящею на террасѣ, съ пьедесталомъ на этой террасѣ, съ вазой на пьедесталѣ, съ шалью на вазѣ, съ великолѣпнымъ мѣховымъ палатиномъ на шали, съ рукою, положенною на великолѣпный мѣховой палатинъ и съ браслетомъ на этой рукѣ.
-- Это, въ самомъ дѣлѣ, настоящая леди Дэдлокъ,-- произноситъ мистеръ Гуппи:-- поразительное сходство, только что не говоритъ.
-- Мало чего нѣтъ,-- замѣчаетъ Тони съ угрюмымъ видомъ, не измѣняя своей позы.-- Говори она, такъ мы могли бы вступить въ какую-нибудь фешенебельную бесѣду.
Убѣждаясь при этомъ, что пріятеля трудно навести на общительность, мистеръ Гуппи принимается за щекотливое средство упрековъ.
-- Тони,-- говоритъ онъ:-- я допускаю, что можно быть унылымъ, можно грустить, потому что я лучше всякаго другого знаю, что тоска неожиданно приходитъ къ человѣку и овладѣваетъ имъ; я лучше знаю потому, что одинъ очаровательный образъ постоянно напечатлѣнъ въ душѣ моей. Но все-таки есть условія, которыя должны быть соблюдаемы во всѣхъ обстоятельствахъ жизни, особенно, когда нѣтъ достаточной причины нарушить ихъ, а я не могу не признаться тебѣ, Тони, что твое поведеніе въ настоящую минуту не показываетъ въ тебѣ ни радушнаго хозяина, ни благовоспитаннаго джентльмена.
-- Это, кажется, выговоръ, Вильямъ Гуппи,-- замѣчаетъ мистеръ Вивль.
-- Можетъ быть, сэръ,-- отвѣчаетъ Вильямъ Гуппи:-- но это доказываетъ только, что я сильно чувствую, рѣшаясь на подобную мѣру.
Мистеръ Вивль допускаетъ мысль, что онъ не правъ и проситъ мистера Вильяма Гуппи не думать болѣе объ этомъ. Мистеръ Вильямъ Гуппи, получивъ нѣкоторый перевѣсъ въ преніи, не можетъ отказать себѣ, впрочемъ, въ удовольствіи произнести маленькое поученіе.
-- Эхъ, стыдись, Тони,-- говоритъ этотъ джентльменъ:-- тебѣ надо бы подумать, что ты оскорбляешь чувствительность человѣка, въ душѣ котораго напечатлѣнъ образъ любимой женщины, и который не можетъ быть счастливъ, потому что сердечныя струны, созданныя для самыхъ нѣжныхъ ощущеній, потрясены у него болѣзненно. Ты, Тони, обладаешь всѣмъ, что можетъ очаровать глазъ, все, чего можетъ требовать утонченный вкусъ. Не въ твоемь характерѣ -- къ твоему счастью, можетъ быть, чего, впрочемъ, я не могу сказать о себѣ -- не въ твоемъ характерѣ порхать около одного цвѣтка. Весь садъ стоитъ передъ тобою открытымъ и твои легкія крылья переносятъ тебя по всему его пространству. Однако, Тони, не дай Богъ, чтобы я осмѣлился оскорбить и твои чувства безъ причины.
Тони опять замѣчаетъ, что пора бы прекратить разговоръ объ этомъ, сказавъ съ нѣкоторымъ паѳосомъ:
-- Вильямъ Гуппи, плюнь на это!
Мистеръ Гуппи успокаивается, присовокупивъ:
-- Я бы никогда самъ не началъ, Тони.
-- А теперь,-- говоритъ Тони, мѣшая угли въ каминѣ:-- хоть бы касательно этой связки писемъ. Не странная-ли вещь, что Крукъ избралъ время въ двѣнадцать часовъ ночи для того, чтобы передать мнѣ эти письма?
-- Въ самомъ дѣлѣ. Для чего же онъ это сдѣлалъ?
-- Да для чего онъ дѣлаетъ все, что случается ему дѣлать? Я думаю, онъ самъ не знаетъ. Сказалъ, что сегодня его рожденіе, и что потому онъ передастъ мнѣ письма въ двѣнадцать часовъ. Самъ между тѣмъ сталъ пьянствовать и былъ пьянъ весь день.
-- Не забылъ, впрочемъ, назначеннаго времени?
-- Забылъ! Нѣтъ, въ этомъ отношеніи ему можно вѣрить. Онъ никогда ничего не забываетъ. Я видѣлъ его вечеромъ часовъ въ восемь, помогъ ему запереть лавку, тутъ онъ взялъ письма и положилъ ихъ въ свою мохнатую шапку. Потомъ онъ снялъ шапку и показывалъ мнѣ письма. Когда лавка была заперта, онъ вынулъ письма изъ шапки, повѣсилъ шапку на спинку стула и стоялъ, повернувшись къ окну, какъ-будто стараясь разобрать написанное. Черезъ нѣсколько времени я слышалъ уже отсюда, какъ онъ завывалъ точно осенній вѣтеръ, напѣвая единственную пѣсню, которую онъ знаетъ -- о Бибонѣ и старомъ Харонѣ, о томъ, какъ Бибонъ умеръ пьяный, или что-то въ этомъ родѣ. Онъ былъ покоенъ все время, какъ старая крыса, уснувшая въ своей норѣ.
-- И ты долженъ идти къ нему въ двѣнадцать часовъ?
-- Въ двѣнадцать. Я уже сказалъ тебѣ, что когда ты пришелъ, то мнѣ казалось, что наступилъ сотый часъ.
-- Тони,-- произнесъ Гуппи, послѣ нѣкотораго размышленія и сложивъ ногу на ногу:-- онъ уже можетъ читать или нѣтъ еще?
-- Читать! Онъ никогда не будетъ читать. Онъ умѣетъ выводить всѣ буквы отдѣльно, онъ знаетъ каждую изъ нихъ порознь, когда глядитъ на нихъ; настолько-то онъ успѣлъ со мною; но онъ не умѣетъ соединять, складывать буквъ. Онъ уже слишкомъ старъ, чтобы усвоить себѣ этотъ фортель, къ тому же слишкомъ много пьянствуетъ.
-- Тони,-- говоритъ мистеръ Гуппи, складывая и опять раскладывая ноги:-- какъ полагаешь ты, онъ разобралъ имя этого Гаудона?
-- Онъ, собственно, не разобралъ его. Ты знаешь, какое у него утонченное зрѣніе и какъ часто онъ усваиваетъ себѣ понятіе о формѣ предмета на глазомѣръ. Онъ повторилъ передо мной начертаніе этого имени, запомнивъ порядокъ и направленіе буквъ, и спросилъ меня, что это значитъ.
-- Тони,-- говоритъ мистеръ Гуппи, опять сложивъ и расправивъ ноги:-- какъ скажешь ты... подлинникъ написанъ мужскою или женскою рукой?
-- Женскою. Пятьдесятъ противъ одного, что женскою: чрезвычайно наклонный почеркъ и длинный, невѣрный конецъ буквы П.
Въ продолженіе этого разговора мистеръ Гуппи кусалъ ноготь большого пальца то на той, то на другой рукѣ, перемѣняя руки сообразно тому, какъ онъ перемѣнялъ ноги, кладя ихъ одну на другую. Когда онъ сбирается сдѣлать еще подобную перемѣну, ему случайно приходится взглянуть на рукавъ своего сюртука. Рукавъ этотъ привлекаетъ его вниманіе. Онъ смотритъ на него съ изумленіемъ и ужасомъ.
-- Что это, Тони, что это дѣлается у васъ дома по ночамъ? Выкинуло изъ трубы, что-ли?
-- Выкинуло изъ трубы?
-- Да, посмотри,-- продолжалъ мистеръ Гуппи: -- посмотри, какъ сажа летитъ сверху! Посмотри сюда ко мнѣ на руку! Проклятая, ее и не сдунешь, пристаетъ точно сало какое-нибудь.
Они смотрятъ другъ на друга, и Тони идетъ къ двери, чтобы прислушаться, выступаетъ на лѣстницу и спускается съ нѣсколькихъ ступенекъ. Наконецъ, онъ возвращается и объявляетъ, что все благополучно и въ порядкѣ; онъ повторяетъ при этомъ замѣчаніе, сдѣланное имъ недавно мистеру Снагзби, относительно жареныхъ котлетъ въ гостиницѣ Солнца.
-- И тогда-то именно,-- повторяетъ мистеръ Гуппи, продолжая смотрѣть съ замѣтнымъ отвращеніемъ на рукавъ своего сюртука (они ведутъ разговоръ передъ каминомъ, опершись на противоположныя стороны стола и придвинувъ головы очень близко одна къ другой):-- и тогда-то именно онъ сказалъ тебѣ, что вынулъ связку писемъ изъ чемодана своего жильца?
-- Именно въ то время, сэръ,-- отвѣчаетъ Топи, небрежно приглаживая свои бакенбарды.-- Вслѣдствіе чего я и написалъ цидулку моему искреннему пріятелю, достопочтенному Вильяму Гуппи, извѣщая его объ условномъ времени для прихода.
Легкій, оживленный тонъ фешенебельной жизни, который обыкновенно мистеръ Вивль принималъ на себя, что-то такъ худо ладитъ съ нимъ въ эту ночь, что онъ оставляетъ его, а равно предаетъ забвенію и свои бакенбарды и, посматривая себѣ то чрезъ одно, то чрезъ другое плечо, опять подчиняется какому-то суевѣрному страху.
-- Ты долженъ принести письма въ свою комнату, съ тѣмъ, чтобы прочесть, сличить ихъ и быть въ состояніи отдать полный отчетъ объ ихъ содержаніи. Распоряженіе состоитъ въ этомъ, не такъ-ли, Тони?-- спрашиваетъ мистеръ Гуппи, съ безпокойствомъ кусая ноготь большого пальца.
-- Ты можешь говорить и потише. Да. Онъ и я, мы условились уже въ этомъ.
-- Я только вотъ что скажу тебѣ, Тони...
-- Ты можешь говорить и потише,-- повторяетъ еще разъ Тони.
Мистеръ Гуппи киваетъ своею догадливою головою, придвигаетъ ее еще ближе къ своему собесѣднику и переходитъ въ едва внятный шопотъ.
-- Я вотъ что скажу тебѣ, Тони. Первое, что должно сдѣлать, это приготовить другой пакетъ, точь-въ-точь какъ подлинный, такъ что, если онъ спроситъ его, пока пакетъ будетъ въ моихъ рукахъ, ты можешь показать ему подложный.
-- Однако, предположимъ, что онъ тотчасъ замѣтитъ подлогъ, лишь только взглянетъ на пакетъ, что при его дьявольски проницательныхъ глазахъ гораздо вѣроятнѣе, держу пятьсотъ противъ одного,-- замѣтилъ Тони.
-- Тогда мы отнимемъ у него письма. Они не принадлежать ему и никогда не принадлежали. Ты разузнавалъ это и помѣстилъ письма, для вящшей безопасности, въ мои руки, въ руки своего искренняго пріятеля. Если онъ насъ принудитъ, мы поведемъ дѣло формальнымъ порядкомъ, не такъ-ли?
-- Да-а,-- нерѣшительно отвѣчаетъ мистеръ Вивль.
-- Что это, Тони,-- произноситъ съ упрекомъ его другъ:-- что это ты такъ смотришь! Ужъ не сомнѣваешься-ли ты въ Вильямѣ Гуппи, не боишься-ли какой-нибудь бѣды отъ этого?
-- Я не сомнѣваюсь и не боюсь ничего, кромѣ того, въ чемъ твердо увѣренъ, что это предосудительно,-- отвѣчаетъ тотъ съ серьезнымъ видомъ.
-- А въ чемъ же ты увѣренъ?-- пристаетъ Гуппи, возвыся нѣсколько голосъ, но, при замѣчаніи со стороны пріятеля: "Я сказалъ тебѣ, что не мѣшаетъ говорить потише", онъ повторяетъ тотъ же вопросъ уже вовсе беззвучно; онъ только шевелитъ губами какъ бы слѣдовало, произнося слова: "Въ чемъ же ты увѣренъ?"
-- Я увѣренъ въ трехъ вещахъ. Во-первыхъ, я знаю, что мы здѣсь шепчемся, замышляемъ заговоръ, что мы настоящіе заговорщики.
-- Хорошо!-- говоритъ мистеръ Гуппи;-- но лучше быть заговорщиками, чѣмъ олухами, какими бы мы были, если бы поступили иначе, потому что единственный путь благоразумно дѣйствовать есть путь, избранный нами. Что же дальше?
-- Во-вторыхъ, я все-таки рѣшительно не понимаю, къ чему поведетъ насъ это предпріятіе, какихъ выгодъ надѣемся мы отъ него?
Мистеръ Гуппи бросаетъ взглядъ за портретъ лэди Дэдлокъ и отвѣчаетъ:
-- Тони, прошу тебя положиться въ этомъ отношеніи на честь твоего друга. Если уже ты рѣшился оказать услугу этому другу, то не задѣвай тѣхъ струнъ человѣческой души, которыхъ... которыхъ не должно приводить въ болѣзненное колебаніе въ настоящемъ случаѣ; помни, что другъ твой вѣдь не сумасшедшій, не дуракъ. Что это?
-- Колоколъ Св. Павла бьетъ одиннадцать часовъ. Прислушайся, какъ зазвенятъ всѣ колокола и колокольчики Сити.
Оба сидятъ молча, внимая металлическимъ голосамъ, близкимъ и отдаленнымъ, раздающимся съ башенъ различной высоты и производящимъ тоны еще болѣе разнообразные, чѣмъ точки ихъ исхода. Когда бой, наконецъ, умолкаетъ, все кажется еще болѣе молчаливымъ и таинственнымъ, чѣмъ прежде. Однимъ изъ непріятныхъ послѣдствій шептанья бываетъ то, что шопотъ вызываетъ будто бы какую-то безмолвствующую атмосферу, наполненную призраками звука,-- какой-то странный трескъ, топотъ, шорохъ платья, ненадѣтаго ни на что живое, шумъ гигантскихъ шаговъ, которые не оставили бы ни малѣйшаго слѣда на морскомъ пескѣ или зимою на поверхности снѣга. Оба друга становятся столь воспріимчивыми, что для нихъ воздухъ наполняется привидѣніями; они оба, какъ будто по взаимному соглашенію, оглядываются назадъ, чтобы убѣдиться, заперта-ли дверь.
-- Итакъ, Тони?-- говоритъ мистеръ Гуппи, подвигаясь ближе къ огню и кусая свои несчастный ноготь большого пальца.-- Что же въ-третьихъ?
-- Въ-третьихъ, то, что вовсе не забавно составлять заговоръ противъ покойника и притомъ въ комнатѣ, въ которой онъ умеръ, особенно, когда приходится жить въ этой комнатѣ.
-- Но мы вовсе не составляемъ противъ него заговора, Тони.
-- Можетъ быть, но все-таки это мнѣ не по-нутру. Попробуй, поживи здѣсь самъ, да и посмотри, полюбятся-ли тебѣ такія продѣлки.
-- Что касается покойниковъ, Тони,-- замѣчаетъ мистеръ Гуппи, избѣгая прямого отвѣта:-- то въ большей части комнатъ безъ сомнѣнія бывали когда-нибудь покойники.
-- Я самъ это знаю, но зато въ большей части комнатъ ихъ не трогаютъ, зато и они никогда не трогаютъ,-- отвѣчаетъ Тони.
Оба опять посматриваютъ другъ на друга. Мистеръ Гуппи замѣчаетъ вскользь, что они, можетъ быть, окажутъ чрезъ то услугу покойнику, что онъ почти увѣренъ въ томъ. Настаетъ тягостное молчаніе; наконецъ, мистеръ Вивль, мѣшая въ каминѣ угли, заставляетъ мистера Гуппи очнуться и вздрогнуть, точно будто что-нибудь кольнуло его въ сердце.
-- Фу! Да здѣсь пропасть этой проклятой сажи -- вездѣ, куда ни оглянись,-- говоритъ онъ.-- Отворимъ окно хоть немного и впустимъ сюда воздуха. Что-то слишкомъ ужъ душно.
Онъ поднимаетъ раму, и оба пріятеля ложатся на подоконникъ, такъ что одна половина ихъ тѣла выходитъ на дворъ, а другая остается въ комнатѣ. Сосѣдніе дома стоятъ слишкомъ близко для того, чтобы показать имъ хотя клочекъ неба; чтобы насладиться этимъ зрѣлищемъ, пріятелямъ нашимъ пришлось бы загибать вверхъ головы съ опасностью переломить себѣ шеи; но свѣтъ, который мелькаетъ въ тусклыхъ окнахъ, отдаленный стукъ каретъ и другія доказательства пристуствія людей, кажется, вполнѣ успокаиваютъ ихъ. Мистеръ Гуппи, тихонько ударяя рукою по подоконнику, продолжаетъ говорить шопотомъ, но уже въ болѣе веселомъ тонѣ.
-- Да, кстати, Тони, не забудь про стараго Смолвида,-- замѣчаетъ мистеръ Гуппи, разумѣя подъ этимъ названіемъ молодого человѣка изъ фамиліи Смолвидовъ.-- Ты знаешь, что я ему ни гу-гу объ этомъ. Дѣдушка его и такъ слишкомъ назойливъ. Это, кажется, у нихъ, впрочемъ, фамильное свойство.
-- Я помню,-- говоритъ Тони.-- Я все это вполнѣ обдумалъ.
-- Что касается до Крука,-- продолжаетъ мистеръ Гуппи:-- какъ ты полагаешь, дѣйствительно-ли у него есть еще важныя бумаги, какъ онъ хвалился тебѣ послѣ того, какъ вы сошлись съ нимъ?
Тони качаетъ головою.
-- Я не знаю,-- говоритъ онъ:-- не могу даже представить себѣ. Если мы окончимъ это дѣло, не возбудивъ его подозрѣнія, то я, конечно, освѣдомлюсь объ этомъ основательнѣе. Могу-ли я знать что-нибудь объ этихъ бумагахъ, не видавъ ихъ, когда онъ самъ не имѣетъ о нихъ никакого понятія? Онъ постоянно беретъ изъ нихъ нѣкоторыя слова, пишетъ ихъ то на столѣ, то на стѣнѣ лавки и потомъ спрашиваетъ, что то значитъ, что это значитъ; но весь его запасъ, отъ начала до конца, можетъ быть, ничто иное, какъ макулатура, которую онъ Богъ вѣсть для чего пріобрѣлъ. У него обратилось въ мономанію думать, что онъ обладаетъ драгоцѣнными документами. И сколько можно было понять изъ его словъ, онъ все старался разобрать ихъ, стараясь выучиться читать, хотя бы это стоило ему вѣковыхъ усилій.
-- Однако, какъ подобная мысль въ первый разъ попала ему въ голову, вотъ вопросъ? говоритъ мистеръ Гуппи, моргнувъ однимъ глазомъ, послѣ нѣкотораго пріуготовительнаго размышленія.
-- Можетъ быть, онъ нашелъ эти бумаги въ чемъ-нибудь, что случилось ему купить и гдѣ онъ вовсе, не предполагалъ, чтобы были бумаги; а, можетъ быть, и то, что въ его подозрительную голову забралась идея объ ихъ важности, судя по тому, какъ и гдѣ онѣ были спрятаны.
-- Или, можетъ быть, онъ былъ кѣмъ-нибудь обманутъ насчетъ цѣнности этихъ бумагъ. Можетъ быть, онъ одурѣлъ отъ постояннаго напряженія вниманія къ своей находкѣ и отъ пьянства, или сбился съ толку, возясь постоянно съ писчимъ хламомъ подчиненныхъ лорда канцлера и слушая вѣкъ свой непрерывныя пренія о документахъ,-- замѣчаетъ мистеръ Вивль.
Мистеръ Гуппи, сидя на подоконникѣ, покачивая годовою и взвѣшивая всѣ эти убѣжденія въ умѣ своемъ, продолжаетъ въ раздумѣ бить, барабанить по окну пальцами и измѣрять его рукою, но вотъ онъ поспѣшно отнимаетъ руку.
-- Что это, что за чортъ?-- говоритъ онъ.-- Посмотри, пожалуйста, на мои пальцы!
Тягучая, бурая жидкость покрываетъ его пальцы и липнетъ къ нимъ, жидкость, оскорбляющая чувства осязанія, зрѣнія и еще болѣе чувство обонянія. Это сгустившееся, испортившееся масло, до того отвратительное, что оба пріятеля содрогаются.
-- Что это ты здѣсь дѣлалъ? Что это ты выливалъ тутъ за окно?
-- Я выливалъ за окно! Ничего! Клянусь тебѣ, что ничего. Ничего не выливалъ съ тѣхъ поръ, какъ живу здѣсь,-- кричитъ встревоженный постоялецъ.
-- Да посмотри, сдѣлай милость, взгляни сюда, взгляни сюда!
Когда онъ подноситъ свѣчку къ углу подоконника, онъ видитъ, какъ жидкость, эта тянется и каплетъ съ кирпича на кирпичъ.
-- Это ужасный домъ,-- говоритъ мистеръ Гушш, захлопывая окно.-- Дай мнѣ, пожалуйста, воды, иначе я обрублю себѣ руку.
Онъ начинаетъ мыть, тереть, скоблить себѣ руку; моется и нюхаетъ, нюхаетъ и опять принимается мыть. Когда онъ поуспокоился, подкрѣпился рюмкою водки и стоялъ потомъ въ молчаніи передъ каминомъ, колоколъ св. Павла пробилъ двѣнадцать, и всѣ другіе колокола пробили двѣнадцать на вершинахъ башенъ различной высоты, подернутыхъ ночнымъ сумракомъ, пробили на множество разнообразныхъ тоновъ. Когда все стихло, жилецъ квартиры говоритъ:
-- Вотъ и назначенное время, наконецъ. Что же, идти?
Мистеръ Гуппи киваетъ головой въ знакъ согласія и даетъ ему "руку на счастье"; впрочемъ, невымытую руку подаетъ онъ ему при семь случаѣ, хотя это и была правая рука.
Онъ сходитъ внизъ по лѣстницѣ, а мистеръ Гуппи старается прибодряться, сидя у огня, и приготовиться для продолжительнаго ожиданія. Но не болѣе, какъ черезъ минуту или двѣ, лѣстница скрипитъ, и Тони быстро возвращается.
-- Что, досталъ бумаги?
-- Какой досталъ -- нѣтъ! Старика нѣтъ тамъ.
Въ этотъ короткій промежутокъ времени Тони успѣлъ испытать страхъ въ такой сильной степени, что при видѣ его испугъ овладѣлъ и его пріятелемъ. который бросается къ нему и громко спрашиваетъ:
-- Въ чемъ дѣло?
-- Я не могъ достучаться; потому тихонько отворилъ дверь и посмотрѣлъ къ нему. Но тамъ чадъ, запахъ гарью, тамъ сажа, масло, а старика нѣтъ!
Тони оканчиваетъ эти слова стенаніемъ.
Мистеръ Гуппи беретъ свѣчку. Они сходятъ внизъ ни живы, ни мертвы и, придерживаясь другъ друга, толкаютъ дверь въ заднюю комнату лавки. Кошка пріютилась у самой двери и стоитъ съ отчаяннымъ шипѣніемъ; она шипитъ, впрочемъ, не на нихъ, а на что-то лежащее на полу, передъ огнемъ. За рѣшеткой камина огонь едва теплится, но по комнатѣ ходить знойный, удушливый чадъ, а стѣны и потолокъ покрыты темною сальною жидкостью. Стулья и столъ, и бутылка, рѣдко покидающая столъ, стоятъ на прежнихъ мѣстахъ. На спинкѣ стула висятъ мохнатая шапка старика и сюртукъ его.
-- Посмотри!-- шепчетъ жилецъ, привлекая вниманіе своего друга на эти предметы и указывая на нихъ дрожащимъ пальцемъ.-- Не правду ли я говорилъ тебѣ? Когда я видѣлъ его въ послѣдній разъ, онъ снялъ съ себя шапку, вынулъ маленькую связку старыхъ писемъ, повѣсилъ шапку на спинку стула; сюртукъ его уже висѣлъ тамъ, потому что онъ снялъ его прежде, чѣмъ пошелъ запирать ставни, и я оставилъ его въ ту минуту, какъ онъ поворачивалъ письма въ рукѣ, стоя именно на томъ мѣстѣ, гдѣ теперь лежитъ на полу эта черная груда золы или пеплу. Ужъ не повѣсился ли онъ?
Они смотрятъ наверхъ.
-- Нѣтъ.
-- Посмотри!-- шепчетъ Тони.-- У стула на полу лежитъ обрывокъ красной веревочки, которою обыкновенно связываютъ пучки перьевъ. Этою веревочкою былъ перевязанъ пукъ писемъ. Старикъ медленно развернулъ эти письма, какъ теперь помню, покосился на меня, захохоталъ, сталъ поворачивать письма, а веревку вотъ сюда именно и бросилъ. Я видѣлъ, какъ она падала.
-- Что сдѣлалось съ кошкой?-- говоритъ мистеръ Гуппи.-- Посмотри на нее!
-- Я думаю взбѣсилась. Впрочемъ и не мудрено въ такомъ проклятомъ домѣ.
Они тихонько подвигаются, разсматривая всѣ окружающіе предметы. Кошка остается на прежнемъ мѣстѣ, продолжая шипѣть на что-то лежащее на полу передъ огнемъ и между двумя стульями.
-- Что же это такое?-- продолжалъ Гуппи.-- Подними-ка свѣчи. Здѣсь черное выжженное пятно на полу; здѣсь небольшой фитиль изъ свертка обожженной бумаги, но бумаги не простой, а какъ будто обмоченной въ какой-то составъ; а здѣсь?.. Что это? Остатки ли обуглившагося и разбитаго на части полѣна, посыпаннаго сверху бѣловатымъ пепломъ, груда ли это угля? О ужасъ, это онъ! И вотъ все, что представляетъ намъ человѣка, отъ котораго мы бѣгали, задувая свѣчи и пряча другъ друга на улицѣ,-- вотъ все, что отъ него осталось!
-- Помогите, помогите, помогите! Войдите въ этотъ домъ, ради самого Бога!
Многіе сбѣгаются туда, но никто не можетъ пособить. Лордъ Канцлеръ этого Суда, вѣрный своему званію и своимъ поступкамъ, умеръ смертію лордовъ канцлеровъ всевозможныхъ судовъ, смертію всевозможныхъ властей подъ самыми разнообразными именами, въ самыхъ отдаленныхъ одно отъ другого мѣстахъ, гдѣ только обнаруживаются безумныя притязанія, и гдѣ владычествуетъ несправедливость. Назовите эту смерть, какъ хотите; припишите ее, чему вамъ угодно; найдите какое угодно средство, которымъ бы можно было отвратить ее -- это всегда одна и та же смерть, врожденная, пріуроченная, всосанная въ испорченные соки зараженнаго тѣла -- это все одно и то же самовозгораніе, и нѣтъ другой смерти, какъ вы ни называйте ее по внушеніямъ празднаго самолюбія.