Чарли и я не однѣ предприняли экспедицію въ Линкольншэйръ. Опекунъ мой рѣшился не терять меня изъ виду до самаго прибытія въ домъ Бойторна и потому провожалъ меня, и мы вмѣстѣ провели два дня въ дорогѣ. Каждое дуновеніе вѣтерка, приносившее съ собой новое благоуханіе, каждый цвѣтокъ, листокъ и травка, каждое мимолетное облачко, и вообще каждый предметъ въ природѣ приводили меня въ восторгъ и удивленіе болѣе прежняго. Это была первая польза и выигрышъ отъ моей болѣзни. Какъ ничтожна была моя потеря, когда обширный свѣтъ былъ полонъ для меня восхитительныхъ красотъ!
Такъ какъ мой опекунъ намѣренъ былъ воротиться домой немедленно, то, по дорогѣ въ Линкольншэйръ, мы назначили день, когда моя милочка должна пріѣхать ко мнѣ. Я написала къ ней письмо, которое мой опекунъ взялся доставить; и вечеромъ, очаровательнымъ вечеромъ, какими даритъ насъ иногда только что наступившее лѣто, онъ простился съ нами, не доѣзжая на полчаса пути до мѣста нашего назначенія.
Если-бъ добрая волшебница, мановеніемъ жезла своего, выстроила для меня домъ, и если-бъ я была принцесса и любимая ея питомица, то, право, и тогда я не смѣла бы разсчитывать на такой пріемъ въ этомъ домѣ. Столько приготовленій сдѣлано было для меня, столько милыхъ напоминаній о моихъ маленькихъ прихотяхъ и вкусѣ встрѣчалось на каждомъ шагу, что, тяготимая чувствомъ признательности, я принуждена была садиться нѣсколько разъ прежде, чѣмъ успѣла осмотрѣть половину комнатъ. Впрочемъ, это было къ лучшему: вмѣсто того, чтобы осматривать самой, я показывала имъ Чарли. Радость Чарли успокоила меня; такъ что послѣ прогулки но саду, когда Чарли истощила весь запасъ словъ, выражающихъ восторгъ, я была такъ спокойна и счастлива, какъ только можно быть. Для меня отрадно было имѣть возможность сказать самой себѣ послѣ чаю:
-- Эсѳирь, моя милая, я думаю, ты благоразумна настолько, чтобъ сѣсть теперь и выразить въ письмѣ къ хозяину этого дома всю свою признательность.
Онъ оставилъ мнѣ письмо, такое свѣтлое, такое радостное, какъ его лицо, въ которомъ поздравилъ меня съ пріѣздомъ и поручалъ моему попеченію свою канарейку; а я знала, что это порученіе выражало въ высшей степени его довѣріе. Вслѣдствіе этого я написала къ нему въ Лондонъ маленькое письмецо, увѣдомляя его, въ какомъ положеніи нашла я всѣ его любимыя растенія и деревья, какъ весело удивительнѣйшая изъ птичекъ встрѣтила меня, чиликая по всему дому самымъ гостепріимнымъ тономъ; и какъ она, пропѣвъ на моемъ плечѣ нѣсколько руладъ, къ невыразимому восторгу моей маленькой служанки, улетѣла въ клѣтку, сѣла въ свой любимый уголокъ, и спитъ ли она теперь или нѣтъ, этого я не могла сказать. Окончивъ письмо и отправивъ его на почту, я дѣятельно принялась распаковывать чемоданы, вынимать изъ нихъ и приводить въ порядокъ свой гардеробъ. Я послала Чарли спать довольно рано и сказала, что до утра она мнѣ не понадобится.
Послѣ болѣзни моей я еще ни разу не заглянула въ зеркало и никогда не сожалѣла о своей потерѣ. Я знала, что это была съ моей стороны слабость, которую слѣдовало преодолѣть; я постоянно тиррдила себѣ, что какъ только пріѣду сюда, то жизнь моя должна идти прежней чередой. Поэтому я хотѣла остаться одна и поэтому, оставшись одна, я сказала себѣ, въ моей комнатѣ:
-- Эсѳирь, если ты хочешь быть счастлива, если ты хочешь имѣть право на молитву, быть праводушной, ты должна, моя милая, сдержать свое слово.
Я твердо рѣшилась сдержать его, но сначала я сѣла на нѣсколько минутъ, чтобы подумать о всѣхъ, кто дѣлалъ мнѣ добро. Потомъ прочитала мои молитвы и еще немного подумала.
Волосы мои не были острижены, хотя и не разъ находились въ опасности. Они были длинны и густы. Я распустила ихъ, потрясла головой и подошла къ туалетному зеркалу. Оно было задернуто кисейной занавѣской. Я подняла ее и съ минуту глядѣла въ зеркало сквозь такое плотное покрывало изъ моихъ волосъ, что кромѣ ихъ ничего больше не видѣла. Послѣ того я подобрала волосы и посмотрѣла на отраженіе въ зеркалѣ, ободряемая тѣмъ, что отраженіе это такъ спокойно смотрѣло на меня. Я очень много измѣнилась, очень, очень много! Сначала лицо мое было такъ странно для меня, что если бы не спокойный, ободряющій взглядъ моего отраженія, я бы закрыла его обѣими руками и съ испугомъ отбѣжала бы прочь. Но вскорѣ и совершенно ознакомилась съ нимъ и тогда вполнѣ узнала, какъ далеко простиралась моя перемѣна. Оно вовсе не имѣло сходства съ тѣмъ, что я ожидала; впрочемъ, я ничего не ожидала опредѣлительнаго, и смѣю сказать, что что-нибудь опредѣлительное крайне бы меня изумило.
Я не была красавицей, никогда не считала себя за красавицу; но все-таки далеко была отъ того, чѣмъ стала. И куда это все дѣвалось? Провидѣніе было такъ добро до меня, что эта потеря обошлась безъ горькихъ слезъ. И я убирала свои волосы на ночь съ покойнымъ духомъ.
Одно обстоятельство меня очень безпокоило; я долго думала о немъ прежде, нежели заснула. И до сихъ поръ берегла цвѣты мистера Вудкорта.
Когда они завяли, я высушила ихъ и положила въ мою любимую книгу. Никто не зналъ объ этомъ, даже и Ада не знала. Я сомнѣвалась насчетъ того, имѣла ли я право хранить еще вещь, которую онъ прислалъ ко мнѣ, когда я была совсѣмъ не тѣмъ, что теперь, было ли бы это съ моей стороны благородно? Я желала быть къ нему великодушной, даже въ самыхъ сокровенныхъ тайникахъ моего сердца, которыхъ бы онъ никогда не узналъ, потому что я могла бы полюбить его, могла быть предана ему всей душой. Наконецъ, я пришла къ такому заключенію, что можно держать эти цвѣты, можно хранить ихъ какъ сокровище въ воспоминаніе того, что навсегда миновало, что прошло съ тѣмъ, чтобы никогда не возвращаться, въ какомъ бы то ни было видѣ. Надѣюсь, что это не можетъ показаться легкомысліемъ. Я принимала это слишкомъ близко къ своему сердцу.
Я позаботилась встать рано на другое утро и быть передъ зеркаломъ прежде, чѣмъ Чарли войдетъ въ комнату на цыпочкахъ.
-- Ахъ, Боже мой!-- вскричала Чарли съ удивленіемъ:-- вы ли это, миссъ?
-- Да, Чарли; это я,-- отвѣчала я, спокойно расчесывая волосы.-- Это я, и, какъ видишь, слава Богу, здорова и счастлива.
Я замѣтила, что тяжелый камень отпалъ отъ сердца Чарли и еще тяжелѣе отъ моего. Я узнала теперь худшее и примирилась съ нимъ. Я не стану скрывать своихъ слабостей, которыхъ не могла преодолѣть; впрочемъ, онѣ всегда какъ-то скоро проходили, и болѣе спокойное, даже, можно сказать, счастливое состояніе души неизмѣнно оставалось при мнѣ.
Желая вполнѣ укрѣпить свои силы и пріятное расположеніе духа до пріѣзда Ады, я составила вмѣстѣ съ Чарли множество плановъ, чтобъ находиться на свѣжемъ воздухѣ въ теченіе цѣлаго дня. Намъ предстояло гулять до завтрака и рано обѣдать, гулять до и послѣ обѣда, пить чай и потому, опять гулять въ саду; во время прогулки мы должны были влѣзать на каждый пригорокъ, изслѣдовать въ окрестностяхъ каждую дорогу, каждое поле, каждую долину. Что касается до подкрѣпляющихъ и освѣжающихъ средствъ, то добрая ключница мистера Бойторна слѣдила за нами повсюду, имѣя для насъ что-нибудь скушать или выпить, такъ что, когда я садилась отдохнуть, то не случалось ни разу безъ того, чтобы она не явилась передо мной съ корзинкой, съ радостнымъ лицомъ и длинной диссертаціей о необходимости частаго употребленія пищи. Собственно для моей ѣзды тамъ была маленькая шотландская лошадка, съ большой головой, съ коротенькой шеей и спускавшейся на глаза гривой, лошадка, которая умѣла скакать въ галопъ, разумѣется, когда ей хотѣлось, такъ легко и такъ спокойно, что для меня это было настоящее сокровище. Черезъ нѣсколько дней она уже подходила ко мнѣ на мой призывъ, ѣла изъ моихъ рукъ и ходила вслѣдъ за мной. Мы скоро такъ съ нею подружились, что когда она скакала со мной лѣниво или упрямо, по какому-нибудь тѣнистому проселку, и если я бывало поглажу ей шею и скажу: "Стобсъ, я удивляюсь, право, почему ты пойдешь въ галопъ, знавши, что я люблю его; я полагаю, что ты сдѣлаешь мнѣ это удовольствіе и премного обяжешь меня: другой, пожалуй, скажетъ, что ты или упрямъ, или хочешь спать", онъ комически потрясалъ своей головой и тотчасъ поднимался въ галопъ; между тѣмъ какъ Чарли останавливалась и смѣялась съ такимъ наслажденіемъ, что ея смѣхъ замѣнялъ для меня всякую музыку. Я не знаю, кто далъ Стобсу {Stub (стобъ) по англійски пень. Прим. перев.} это имя, но оно такъ натурально шло къ нему, какъ и его грубая мохнатая шерсть. Однажды мы запрягли его въ маленькую коляску и торжественно проѣхали по проселочной дорогѣ миль пять, и въ то время, какъ мы превозносили его до небесъ, онъ, повидимому, оставался очень недоволенъ, что его провожало такъ далеко и такое множество несносныхъ комаровъ, которые во всю дорогу кружились около его ушей, не отлетая отъ него ни на дюймъ; Стобсъ остановился подумать объ этомъ. Я полагаю, что онъ пришелъ къ такому заключенію, что это невыносимо, потому что рѣшительно отказался идти дальше, пока я не передала возжи Чарли, вышла изъ коляски и пошла пѣшкомъ; тогда только онъ поплелся за мной нога за ногу, хотя и выказывалъ нѣкоторое расположеніе, подсовывалъ голову ко мнѣ подъ руку и чесалъ себѣ ухо о мой рукавъ. Тщетно говорила я ему: "послушай, Стобсъ, изъ того, что мнѣ извѣстно о тебѣ, такъ я увѣрена, что ты пойдешь хорошо, если я сяду", и лишь только я отходила отъ него, какъ онъ снова оставался неподвижнымъ. Вслѣдствіе этого я принуждена была попрежнему указывать ему дорогу, и въ этомъ порядкѣ мы возвратились домой, къ величайшему удовольствію деревенскихъ жителей.
Чарли и я имѣли весьма основательную причину называть нашу деревню самой дружелюбной, потому что въ недѣлю времени жители ея съ такимъ удовольствіемъ смотрѣли на насъ, когда мы проходили мимо, хотя въ теченіе дня мы проходили очень часто, что у каждой хижины насъ встрѣчали радостныя лица. Я еще прежде знала многихъ взрослыхъ людей и почти всѣхъ дѣтей; но теперь даже церковный шпицъ принималъ на себя знакомый и привлекательный видъ. Въ числѣ моихъ новыхъ друзей была престарѣлая женщина, жившая въ такомъ маленькомъ покрытомъ соломой и выбѣленномъ домикѣ, что когда ставни единственнаго окна его открывались на своихъ петляхъ, такъ они закрывали собою весь его лицевой фасадъ. Эта старушка имѣла внука, который служилъ морякомъ. Однажды я написала по ея просьбѣ письмо къ нему, въ началѣ котораго нарисовала уголъ камина, гдѣ она обыкновенно убаюкивала своего внука и гдѣ попрежнему стоялъ его любимый стулъ. Этотъ рисунокъ былъ признанъ всей деревней за удивительнѣйшее произведеніе въ свѣтѣ; но когда пришелъ отвѣтъ изъ Плимута, въ которомъ внукъ упоминалъ, между прочимъ, что онъ возьметъ картинку съ собой въ Америку, и изъ Америки будетъ снова писать, то всю славу, всю честь и аккуратность, которыя по всей справедливости принадлежали почтовому вѣдомству, приписывали исключительно мнѣ за мой рисунокъ.
Такимъ образомъ, проводя большую часть дня на открытомъ воздухѣ, играя съ дѣтьми, разговаривая съ добрыми сосѣдями, заглядывая, по приглашенію, въ хижины ихъ и оставаясь тамъ на нѣсколько минутъ, занимаясь воспитаніемъ Чарли и отправляя къ Адѣ ежедневно длинныя письма, мнѣ едва доставало времени подумать о своей маленькой потерѣ, и я почти постоянно была весела. Если иногда эта потеря и приходила мнѣ на мысль, то это для того только, чтобъ я была еще дѣятельнѣе и скорѣе забыла о ней. Однажды она отозвалась въ моемъ сердцѣ сильнѣе, чѣмъ я ожидала, и именно, когда одно изъ моихъ любимыхъ дѣтей сказало своей матери:
-- Мать, почему эта леди не такъ хороша теперь, какъ прежде?
Впрочемъ, когда я убѣдилась, что ребенокъ этотъ любилъ меня нисколько не меньше противъ прежняго, и проводилъ по лицу моему своей пухленькой ручкой съ какимъ-то состраданіемъ и ласкою, я снова успокаивалась и снова ее забывала. Мнѣ встрѣчалось множество случаевъ, которые убѣждали меня, къ моему величайшему утѣшенію, какъ натурально для добрыхъ и чувствительныхъ сердецъ быть внимательными и нѣжными къ людямъ, стоящимъ отъ насъ ступенью ниже во всѣхъ отношеніяхъ. Одинъ изъ такихъ случаевъ въ особенности тронулъ меня. Возвращаясь изъ парка, я зашла въ нашу маленькую церковь, гдѣ только что кончился обрядъ бракосочетанія, и молодой четѣ предстояло росписаться въ метрической книгѣ. Женихъ, которому въ первый разъ въ жизни пришлось держать перо въ рукѣ, сдѣлалъ грубый крестъ вмѣсто подписи; невѣста сдѣлала то же самое. Въ послѣднее пребываніе мое у мистера Бойторна, я знала, что эта невѣста не только была самая хорошенькая дѣвочка во всей деревнѣ, но считалась также отличной ученицей въ школѣ, и, разумѣется, теперь я посмотрѣла на нее съ удивленіемъ. Она. подошла ко мнѣ съ боку о прошептала, между тѣмъ какъ въ свѣтлыхъ глазахъ ея плавали слезы нѣжной любви и восхищенія:
-- Онъ очень добрый человѣкъ, миссъ; но не умѣетъ писать... онъ станетъ учиться у меня... и я ни за что на свѣтѣ не хотѣла бы пристыдитъ его!
"Чего же мнѣ-то бояться,-- подумала я,-- когда я вижу столько благородства въ душѣ дочери простого работника!"
Вѣтеръ дулъ на меня такъ свѣжо и съ такой оживляющей силой, какъ и прежде, и румянецъ здоровья точно также появлялся на моемъ новомъ лицѣ, какъ и на старомъ. На Чарли нельзя было смотрѣть безъ удовольствія, такъ она была счастлива и такъ румяна; мы обѣ проводили день съ наслажденіемъ и всю ночь спали спокойно.
Въ паркѣ Чесни-Воулда было одно мое любимое мѣсто, гдѣ стояла скамейка, и откуда представлялся очаровательный видь. Лѣсъ какъ будто нарочно былъ очищенъ и открытъ, чтобъ придать ландшафту болѣе прелести; за этимъ лѣсомъ свѣтлая, озаренная лучами солнца картина была такъ восхитительна, что я каждый день отдыхала здѣсь по крайней мѣрѣ разъ. Живописная часть господскаго дома, называемая площадкой Замогильнаго Призрака, рельефно выступала впередъ и отдѣлялась отъ всего зданія; названіе, пробуждающее въ душѣ невольный страхъ, старинная легенда, передаваемая изъ рода въ родь въ фамиліи Дэдлоковъ, легенда, которую я слышала отъ мистера Бойторна, и которая имѣла неразрывную связь съ этой площадкой, смѣшивались съ этой картиной, придавали си какую-то таинственную занимательность, въ дополненіе къ ея дѣйствительнымъ прелестямъ. Тутъ же находился отлогій берегъ, усыпанный роскошными фіалками, и такъ какъ единственнымъ удовольствіемъ Чарли во время прогулки было собирать полевые цвѣты, то это мѣсто такъ же нравилось ей, какъ и мнѣ.
Напрасно стали бы спрашивать меня, почему я никогда не подходила близко къ дому, никогда не входила въ него. По прибытіи моемъ, я узнала, что изъ Дэдлоковъ никого не было здѣсь, и никого не ждали. Нельзя сказать, что я не любопытствовала, не интересовалась осмотрѣть этотъ домъ; напротивъ, я часто сидѣла на своемъ любимомъ мѣстѣ, представляя себѣ расположеніе комнатъ, удивляясь тому, неужели и въ самомъ дѣлѣ эхо шаговъ замогильнаго призрака отзывалось по временамъ, какъ говоритъ преданіе, на одинокой террасѣ. Неопредѣленное чувство, которое пробудила во мнѣ леди Дэдлокъ, быть можетъ, имѣло нѣкоторое вліяніе на то, что я не приближалась къ дому, даже и во время ея отсутствія. А не могу утвердительно сказать, знаю только, что ея лицо и вообще вся ея фигура имѣли съ этимъ какую-то связь. Не смѣю сказать, что они отталкивали меня, хотя меня дѣйствительно что-то отталкивало. Но по этой или по какой либо другой причинѣ, только я ни разу не подходила къ нему до самаго того дня, къ которому приближается мой разсказъ.
Я отдыхала на моемъ любимомъ мѣстѣ, послѣ длинной прогулки, а Чарли собирала фіалки, не въ дальнемъ отъ меня разстояніи. Я смотрѣла на площадку Замогильнаго Призрака, лежавшую въ глубокой тѣни всего зданія замка, подернутаго прозрачной синевой, и рисовала въ своемъ воображеніи образъ того призрака, который посѣщалъ ее, какъ вдругъ я замѣтила, что черезъ паркъ приближается ко мнѣ человѣческая фигура. Перспектива была такая длинная, такъ затемнена густыми листьями, и падающія на землю тѣни отъ вѣтвей до такой степени дѣлали фигуру эту неопредѣленною, что съ перваго раза я никакъ не могла догадаться, мужская она была или женская. Маю по малу она начала обозначаться; это была женская фигура... фигура леди... фигура леди Дэдлокъ. Она была одна и подходила, какъ я замѣтила, къ моему удивленію, къ тому мѣсту, гдѣ я сидѣла, ускореннымъ, противъ обыкновенія, шагомъ.
Я была испугана ея неожиданнымъ появленіемъ. Она была такъ близко, когда я узнала ее, что мы могли бы разговаривать. Я хотѣла было встать и продолжать прогулку. Но я не могла. Я оставалась неподвижною. Я осталась на мѣстѣ не столько по умоляющему жесту съ ея стороны, не столько по ея быстрой походкѣ и распростертымъ впередъ рукамъ, не столько по сильной перемѣнѣ въ си манерѣ и по отсутствію надменной холодности и самопринужденія, сколько по чему-то особенному въ ея лицѣ, о которомъ я такъ часто тосковала, которое видѣла во мнѣ, будучи ребенкомъ; по какому-то особенному выраженію, котораго я не видала ни въ какомъ лицѣ, котораго я никогда не замѣчала въ ея лицѣ.
Страхъ и робость овладѣли мною, и я кликнула Чарли. Леди Дэдлокъ остановилась и въ одинъ моментъ сдѣлалась той, какою я знавала ее.
-- Миссъ Соммерсонъ, извините, я, кажется, испугала васъ,-- сказала она, медленно приближаясь ко мнѣ.-- Вы еще несовсѣмъ поправились. Я знаю, вы были очень нездоровы. Мнѣ очень больно было слышать это.
Какъ не могла я пошевелиться на скамейкѣ, на которой сидѣла, такъ точно не имѣла я возможности отвести глазъ своихъ отъ ея блѣднаго лица. Она подала мнѣ руку, и ея мертвенный холодъ, такъ несогласовавшійся съ принужденнымъ спокойствіемъ въ чертахъ ея лица, еще болѣе усиливалъ очарованіе, подъ вліяніемъ котораго я находилась. Я не умѣю сказать, что въ эту минуту происходило въ моихъ блуждающихъ мысляхъ.
-- Вы теперь поправляетесь?-- спросила она ласково.
-- За минуту передъ этимъ я была совершенно здорова, леди Дэдлокъ.
-- Это, кажется, ваша служанка?
-- Да.
-- Нельзя ли послать ее впередъ и идти со мной къ вашему дому?
-- Чарли,-- сказала я:-- иди домой съ твоими цвѣтами, я буду вслѣдъ за тобой.
Чарли сдѣлала книксенъ, раскраснѣлась, завязала шляпку и пошла своей дорогой. Когда она удалилась, леди Дэдлокъ сѣла подлѣ меня.
Никакими словами не могу высказать состоянія души моей, когда я увидѣла въ ея рукѣ мой платокъ, которымъ покрыла я мертваго ребенка.
Я смотрѣла на нее, но не видѣла ее, не слышала, не могла перевести дыханіе. Біеніе сердца моего было такъ сильно и такъ неправильно, что я чувствовала, какъ будто жизнь покидала меня. Но когда она прижала меня къ груди своей, цѣловала меня, плакала надо мной, нѣжно жалѣла меня и приводила меня въ чувство, когда она упала передо мной на колѣни и со слезами сказала мнѣ: "О, дитя мое, дитя мое! Я твоя порочная и несчастная мать! О, прости, прости меня!" Когда я увидѣла ее у ногъ моихъ на голой землѣ и съ ужаснымъ мученіемъ въ душѣ, я чувствовала, несмотря на всю силу моего душевнаго волненія, глубокую признательность къ Провидѣнію за перемѣну моей наружности,-- перемѣну, чрезъ которую, потерявъ всѣ слѣды сходства съ ней, я никогда бы не могла навлечь позора на нее; никто бы не могъ, взглянувъ на меня и на нее, никто бы не рѣшился подумать, что мы связаны близкими родственными узами.
Я подняла мою мать, упрашивая и умоляя ее не предаваться передо мной такой горести и уничиженію. Я умоляла ее несвязными, невнятными словами, потому что, кромѣ затруднительнаго положенія, въ которое была поставлена, мнѣ было больно видѣть ее у моихъ ногъ. Я сказала ей, или, вѣрнѣе, я старалась высказать ей, что еслибъ мнѣ, ея дочери, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, суждено было прощать ее, то я простила ее и прощала въ теченіе многихъ и многихъ лѣтъ. Я сказала ей, что мое сердце было переполнено любовью къ ней, что эта любовь была искренняя любовь дочери, которую ничто въ прошедшемъ не измѣнило и не могло измѣнить, что не мнѣ, въ первый разъ въ жизни отдыхающей на груди своей матери, не мнѣ должно обвинятъ ее за то, что она даровала мнѣ жизнь, но что мой долгъ состоялъ въ томъ, что бы благословлять ее и не чуждаться, хотя бы весь міръ пренебрегъ ею, и что я только прошу на это ея позволенія. Я заключила мою мать въ мои объятія, она заключила меня въ свои, и среди тишины окрестныхъ лѣсовъ, среди безмолвія лѣтняго дня, все, повидимому, наслаждалось спокойствіемъ, кромѣ нашихъ двухъ взволнованныхъ сердецъ.
-- Благословлять меня и не чуждаться,-- простонала моя мать:-- теперь это уже слишкомъ поздно. Я одна должна идти по моей мрачной дорогѣ, которая приведетъ меня, куда назначено судьбой. Изо дня въ день, а иногда изъ часу въ часъ, я не вижу пути передъ моими преступными стопами. Вотъ это и есть земное наказаніе, которое я сама навлекла на себя. Я переношу его и съ тѣмъ вмѣстѣ скрываю его.
Даже въ сознаніи своихъ страданій она облекала себя своимъ привычнымъ холоднымъ равнодушіемъ, какъ покрываломъ, хотя вскорѣ она снова его сбрасывала.
-- Я должна хранить эту тайну, если только можно какими либо средствами сохранить ее, и хранить не для себя. Я имѣю мужа. О, я несчастное, позорное созданіе!
Эти слова она произнесла съ подавленнымъ воплемъ отчаянія, болѣе ужаснымъ въ своемъ звукѣ, чѣмъ всякій другой вопль. Закрывъ лицо руками, она вырвалась изъ моихъ объятій, какъ будто хотѣла, чтобъ я не прикасалась къ ней, и при всѣхъ моихъ убѣжденіяхъ, при всѣхъ нѣжныхъ ласкахъ, я не могла упросить ее встать. "Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!" говорила она; она только и могла говорить со мной, стоя на колѣняхъ; во всякомъ другомъ мѣстѣ она должна быть надменна, должна всѣми пренебрегать; но въ эти единственныя минуты въ ея жизни, въ минуты, когда пробуждалось въ ней чувство материнской любви, она хотѣла смирять свою гордость, подчинять себя стыду.
Моя несчастная мать разсказала мнѣ, что во время моей болѣзни она была близка къ сумасшествію. Она только тогда и узнала, что дочь ея еще жива. До этой поры она не подозрѣвала во мнѣ своей дочери. Она пріѣхала сюда собственно за тѣмъ, чтобъ одинъ только разъ во всю жизнь поговорить со мной. Съ этихъ минутъ намъ не предстояло больше сблизиться другъ съ другомъ, писать другъ другу и, весьма вѣроятно, намъ не предстояло больше въ этомъ мірѣ отмѣняться словомъ. Она вложила мнѣ въ руку письмо, написанное ею собственноручно для меня и сказала, что когда я прочитаю его и уничтожу, то стану считать ее мертвою, не столько для ея безопасности, для себя она ничего не просила, сколько для спокойствія и счастія моего и мужа ея. Если я вѣрила, что она любила меня, даже въ этой агоніи, въ которой я видѣла ее, любила меня материнской любовью, то она умоляла меня вѣрить этому; потому что тогда, представляя себѣ всѣ ея страданія, я могла бы вспомнить о ней съ большимъ сожалѣніемъ. Она ставила себя внѣ всякой надежды и внѣ всякой помощи. Сохранитъ ли она тайну свою до могилы, или этой тайнѣ суждено будетъ открыться и нанести позоръ и безчестіе на принятое ею имя -- это была ея единственная и постоянная борьба; ни любовь, ни ласки не могли приблизиться къ ней, и ни одно человѣческоо созданіе не могло оказать ей помощи.
-- Но въ какой степени безопасна эта тайна?-- спросила я.-- Безопасна ли она теперь, моя неоцѣненная мать?
-- Нѣтъ,-- отвѣчала она.-- Она была весьма, весьма близка къ открытію. Случай спасъ ее. Другой случай можетъ открыть ее... завтра и во всякій день.
-- Не опасаетесь ли вы въ этомъ какого-нибудь человѣка?
-- Перестань, дитя мое! Не дрожи такъ и не плачь за меня. Я не стою этихъ слезъ,-- сказала моя мать, цѣлуя мнѣ руки.-- Дѣйствительно, я очень опасаюсь одного человѣка.
-- Вашего врага?
-- Нѣтъ; но и не друга. Человѣка, который ни къ кому из имѣетъ состраданія. Это адвокатъ сэра Лэйстера Дэдлока, механически преданный безъ душевнаго расположенія, алчный до выгодъ, до предпочтенія и славы быть хранителемъ тайнъ, принадлежащихъ аристократическимъ домамъ.
-- Развѣ онъ имѣетъ подозрѣнія?
-- Многія.
-- Но они не касаются до васъ?-- спросила я, испуганная.
-- Да! Онъ постоянно бдителенъ и постоянно около меня. Я могу поддерживать въ немъ скромность, но не могу отвязаться отъ него.
-- Неужели въ немъ такъ мало совѣсти и сожалѣнія?
-- Въ немъ нѣтъ ни того, ни другого; въ немъ нѣтъ и гнѣва. Онъ равнодушенъ ко всему, кромѣ своего призванія. Его призваніе заключается въ накопленіи тайнъ и въ пріобрѣтеніи такой власти, какую тайны эти могутъ доставить ему безъ всякаго участника въ ytq и безъ соперника.
-- Можете ли вы положиться на него?
-- Я никогда не думала объ этомъ. Мрачная дорога, по которой я бреду въ теченіе многихъ лѣтъ, кончится тамъ, гдѣ ей суждено. Я пойду по ней до самаго конца, каковъ бы ни былъ этотъ конецъ. Быть можетъ онъ уже близокъ, быть можетъ еще далекъ; но пока тянется эта дорога, ничто не принудитъ меня вернуться назадъ.
-- Дорогая маменька, неужели вы такъ рѣшились?
-- Да, я такъ рѣшилась. Я долго прибавляла къ заблужденіямъ -- заблужденія, къ гордости -- гордость, къ презрѣнію -- презрѣніе и перенесла множество тщеславія съ другимъ множествомъ. Я перенесу и эту опасность и, если можно, унесу ее съ собой въ могилу. Она тѣсно окружила меня со всѣмъ сторонъ, какъ эти лѣса Чесни-Воулда окружаютъ домъ; но мои путь чрезъ нее будетъ одинаковъ. У меня одна дорога; одна только дорога и можетъ быть для меня.
-- Мистеръ Джорндисъ...-- начала было я, но моя мать торопливо прервала меня.
-- Развѣ и онъ имѣетъ подозрѣнія?
-- Нѣтъ,-- сказала я.-- Увѣряю васъ, нѣтъ!-- и я разсказала ей все, что онъ сообщилъ мнѣ касательно моей исторіи.-- Впрочемъ онъ такъ добръ и благороденъ,-- сказала я:-- что если бы онъ и зналъ что-нибудь, то быть можетъ...
Моя мать, не измѣнившая до этой минуты своего положенія, подняла руку къ моимъ губамъ и заставила меня молчать.
-- Ввѣрься ему вполнѣ,-- сказала она послѣ непродолжительнаго молчанія.-- Ты имѣешь на это мое полное согласіе -- ничтожный подарокъ отъ матери ея оскорбленной дочери! Но не говори мнѣ объ этомъ. Во мнѣ еще и теперь есть нѣсколько гордости.
Я объяснила такъ близко, какъ могла, или какъ могла припомнить теперь,-- ибо мое волненіе и горесть были такъ велики, что я едва понимала себя и тѣмъ болѣе, что каждое слово, произносимое голосомъ моей матери, такъ незнакомо и такъ грустно отзывалось для меня; я не пріучилась въ дѣтствѣ любить и узнавать этотъ голосъ, никогда не слышала его колыбельной пѣсенки, никогда не слышала благословенія, ни одной отрадной надеждой онъ не вдохновлялъ меня; этотъ голосъ производилъ на меня какое-то тягостное медленное впечатлѣніе, подъ вліяніемъ котораго я тщетно старалась вызвать что-нибудь изъ моихъ воспомнинаній,-- я объяснила или старалась объяснить, что, заговоривъ о мистерѣ Джорндисѣ, который для меня былъ лучшимъ отцомъ, я только хотѣла выразить надежду, не могъ ли онъ доставить моей матери какую-нибудь помощь или совѣтъ. Во моя мать отвѣчала на это рѣшительно, что это невозможно, что никто въ мірѣ не могъ бы помочь ей. Она одна должна идти по мрачной дорогѣ, по непроходной пустынѣ, лежавшей передъ ней.
-- Дитя мое! Моя дочь!-- сказала она.-- Въ послѣдній разъ! Эти поцѣлуи въ послѣдній разъ! Эти руки обнимаютъ меня въ послѣдній разъ! Мы больше не встрѣтимся. Съ надеждой исполнить то, что я намѣрена исполнить, я непремѣнно должна быть тѣмъ, чѣмъ я была такъ долго. Вотъ моя награда и моя судьба. Если ты услышишь, о леди Дэдлокъ, блистательной, счастливой, окруженной блескомъ и льстецами, вспомни, что подъ этой маской скрывается твоя несчастная, убитая совѣстью мать! Помни, что для нея дѣйствительность заключается въ ея страданіяхъ, въ ея безполезномъ раскаяніи, въ заушеніи въ душѣ своей той любви и истины, къ принятію которой она была способна! И тогда прости ей, если можешь; проси со слезами небо простить ее, что, я знаю, невозможно!
Мы удержали другъ друга еще на нѣсколько минутъ, но она была такъ рѣшительна, что отняла отъ себя мои руки, положила ихъ ко мнѣ на грудь, и, опустивъ ихъ съ послѣднимъ поцѣлуемъ, удалилась въ паркъ. Я была одна, и раскинутый внизу спокойный, обрисованный полосами солнечнаго свѣта и тѣни старинный домъ, съ его террасами и павильонами, на которыхъ тяготѣло такое невозмутимое спокойствіе, когда я впервые увидѣла его, казался тетерь безсмѣннымъ, неумолимымъ и безжалостнымъ стражемъ надъ несчастіемъ моей матери.
Я была измучена, я чувствовала такое разслабленіе, какъ чувствовала въ комнатѣ во время болѣзни; но необходимость предотвратить опасность открытія или даже малѣйшее подозрѣніе подкрѣпляла меня. Я взяла всевозможныя предосторожности, чтобъ скрыть отъ Чарли, что я плакала; я принудила себя вспомнить о священной обязанности, возложенной на меня, обязанности быть осторожной, спокойной и постоянно готовой къ внезапнымъ вопросамъ. Не скоро, однако же, могла я успѣть въ этомъ; я не могла даже удержать порывовъ своей горести; но спустя часъ мнѣ стало легче, и я чувствовала, что можно воротиться домой. Я шла медленно и сказала Чарли, которая ждала меня у воротъ, что послѣ того, какъ леди Дэдлокъ оставила меня, я рѣшилась продлить мою прогулку, что я очень устала и хочу лечь въ постель. Оставшись одна въ моей комнатѣ, я прочитала письмо. Я ясно поняла изъ него, а для меня этого было весьма достаточно тогда, что моя мать никогда не покидала меня. Ея старшая и единственная сестра, крестная мать моего дѣтскаго возраста, замѣтивъ во мнѣ признаки жизни, когда меня положили уже въ сторону, какъ мертвую, взяла меня безъ всякаго сожалѣнія или расположенія, чтобъ я жила, воспитала въ строгой тайнѣ и, послѣ нѣсколькихъ часовъ отъ моего рожденія. никогда болѣе не видѣла лица моей матери. Такое странное занимала я мѣсто въ этомъ мірѣ, что въ понятіяхъ моей матери я никогда не дышала -- была похоронена, никогда не жила и не имѣла никакого имени. Когда она впервые увидѣла меня въ церкви, она была изумлена; она подумала о томъ, на кого бы я была похожа, еслибъ осталась живой и жила; но это было все, о чемъ она тогда подумала.
Что еще говорилось въ письмѣ, я не считаю за нужное повторять здѣсь. Все это имѣетъ свое время и свое мѣсто въ моемъ разсказѣ.
Первой заботой моей было сжечь, что написала моя мать, и разсѣять даже самый пепелъ. Я полагаю, что никому не покажется ненатуральнымъ или дурнымъ съ моей стороны, что я тогда же стала съ грустью и съ сожалѣніемъ думать о томъ, зачѣмъ меня воспитали; я чувствовала, будто бы гораздо лучше было и счастливѣе, для многихъ, еслибъ я никогда не дышала въ этомъ мірѣ; я страшилась самой себя, какъ неизбѣжной опасности и возможнаго позора моей родной матери и имени надменной фамиліи, которое она носила; я находилась въ такомъ смущеніи, я была такъ потрясена, что мною начинало овладѣвать убѣжденіе въ томъ, что мнѣ было предназначено умереть при самомъ рожденіи, что мнѣ не слѣдовало жить.
Вотъ мои настоящія чувства, которыя волновали меня. Утомленная, я заснула и съ пробужденіемъ я снова заплакала при мысли, что меня оставили въ этомъ мірѣ съ бременемъ безпокойства для другихъ. Я еще болѣе устрашилась себя, снова вспомнивъ о той, которой я должна служить уликой, о владѣтельницѣ Чесни-Воулда, о новомъ и ужасномъ значеніи словъ моей крестной матери отдающихся теперь въ ушахъ моихъ какъ прибой волнъ о каменистый берегъ: "Твоя мать, Эсѳирь, была твоимъ позоромъ, а ты будешь ея позоромъ. Наступитъ время и наступитъ скоро, когда ты уразумѣешь это лучше и почувствуешь, какъ никто кромѣ женщины не въ состояніи почувствовать". Вмѣстѣ съ этими словами мнѣ пришли на память и другія: "Молись ежедневно, да не падутъ на голову твою прегрѣшенія другихъ людей".
Я не могла вполнѣ проникнуть во все, что окружало меня: я чувствовала, какъ будто позоръ и стыдъ уже скрывались во мнѣ, и что кара за преступленія другихъ началась для меня.
День уступалъ уже мѣсто мрачному вечеру, печальному, задернутому густыми облаками, а я все еще боролась съ своимъ отчаяніемъ. Я вышла изъ дому одна и, походивъ немного въ паркѣ, наблюдая, какъ мрачныя тѣни опускались на деревья, наблюдая быстрый полетъ нетопырей, которые иногда чуть-чуть не задѣвали меня, я незамѣтно приблизилась къ господскому дому въ первый разъ. Быть можетъ я бы не подошла къ нему такъ близко, еслибъ находилась въ болѣе спокойномъ расположеніи духа. Какъ бы то ни было, я избрала дорогу, проходившую подлѣ самаго дома.
Я не смѣла остановиться, не смѣла посмотрѣть на него, но прошла передъ садовой террасой и ея бальзамическимъ благоуханіемъ, съ ея широкими дорожками, прекрасными клумбами и гладкой зеленью; я видѣла, какъ прекрасенъ былъ этотъ домъ, какую серьезную наружность онъ имѣлъ, видѣла, какъ время и непогоды оставили свои слѣды на старинныхъ каменныхъ балюстрадахъ, парапетахъ и широкихъ плитахъ отлогихъ лѣстницъ; видѣла, какъ привлекательный мохъ и плющъ льнулъ и вился около ихъ и вокругъ каменнаго пьедестала солнечныхъ часовъ; я слышала шумъ водопада. Потомъ дорога шла мимо длиннаго ряда темныхъ оконъ, пересѣкаемаго башнями и портиками самыхъ затѣйливыхъ формъ, гдѣ каменные львы и уродливыя чудовища сердито выглядывали изъ темныхъ углубленій и, повидимому, скалили зубы на вечерній мракъ, разстилавшійся надъ гербами, которые сжимали они въ своихъ когтяхъ. Отсюда дорожка вилась подъ арку, черезъ дворъ, гдѣ находился главный входъ (я ускорила шагъ), мимо конюшенъ, гдѣ, кажется, постоянно раздавались громкіе голоса, при легкомъ ли порывѣ вѣтра, прорывающагося сквозь густыя массы плюща, пустившаго свои вѣтви по высокой красной стѣнѣ, или при тихихъ жалобахъ флюгера, при лаѣ собакъ и протяжномъ боѣ часовъ. Такимъ образомъ, встрѣтивъ неожиданно пріятный запахъ цвѣтущей липы, шелестъ листьевъ которой долеталъ до моего слуха, я повернула вмѣстѣ съ поворотомъ тропинки къ южному фасаду, и тамъ передо мною открылась площадка Замогильнаго Призрака и одно освѣщенное окно, которое, должно быть, было въ комнатѣ моей матери.
Дорожка въ этомъ мѣстѣ была вымощена, какъ и самая терраса, и мои осторожные и тихіе шаги глухо отдавались на широкихъ плитахъ. Не останавливаясь, чтобы полюбоваться чѣмъ-нибудь, но въ то же время разсматривая все, что представлялось моимъ взорамъ, я быстро шла впередъ и черезъ нѣсколько минутъ прошла бы мимо освѣщеннаго окна, какъ вдругъ эхо моимъ шаговъ напомнило мнѣ о страшной легендѣ насчетъ площадки Замогильнаго Призрака: я представила себѣ, что и мнѣ суждено было навлечь несчастіе на этотъ величавый домъ, и что на этотъ разъ эхо шаговъ моихъ служило предвѣстникомъ несчастія. Объятая преувеличеннымъ страхомъ, который оледенялъ меня, я повернулась назадъ и бѣжала отъ себя и отъ всего, что окружало меня, не останавливаясь до тѣхъ поръ, пока не миновала караульнаго домика, пока безмолвный и угрюмый паркъ не остался далеко за мною.
Отпустивъ Чарли, я осталась одна, унылая и несчастная, и только тогда начала понимать, до какой степени было жалко мое положеніе, до какой степени я была неблагодарна. Но отрадное письмо отъ моей милочки, которая на завтра обѣщала пріѣхать ко мнѣ, все исполнено было такой нѣжности, что я была бы мраморною, еслибъ оно не тронуло меня. Отъ моего опекуна я нашла другое письмо, въ которомъ онъ просилъ сказать хозяюшкѣ Дарденъ, если я гдѣ-нибудь встрѣчусь съ ней, что всѣ они умираютъ безъ нея отъ скуки, что ихъ хозяйство идетъ вверхъ ногами, что никто не умѣетъ распоряжаться ключами, и что всѣ въ домѣ и около дома не узнаютъ прежняго Холоднаго Дома, и всѣ начинаютъ бунтоваться отъ нетерпѣнія, когда она воротится. Два такихъ письма невольнымъ образомъ заставили меня подумать о томъ какъ далеко не по заслугамъ я была любима, и какъ должна я считать себя счастливою. Они заставили меня вспомнить о моей прошедшей жизни; они привели меня, какъ этого и должно было ожидать, въ лучшее состояніе.
Я видѣла очень хорошо, что никто не имѣлъ намѣренія отнять отъ меня жизнь при самомъ рожденіи, иначе я бы не жила, и дни мои не продлились бы для такой счастливой жизни. Я видѣла очень хорошо, что все окружавшее меня какъ будто нарочно дѣйствовало для моего благополучія, и что если грѣхи родителей переходятъ иногда на дѣтей, то эта фраза не имѣла того значенія, которое я приписывала ей поутру. Я знала, что я была такъ невинна въ моемъ рожденіи, какъ и всякое другое счастливое созданіе, и что предъ моимъ Отцомъ Небеснымъ я не была бы наказана за это, какъ не было бы награждено и то созданіе. Я убѣдилась, или, вѣрнѣе, ударъ, который испытала я въ тотъ день, убѣдилъ меня, что я могла даже такъ скоро и такъ спокойно примириться съ перемѣной, которая выпала на мою долю. Я возобновила мою рѣшимость съ покорностью переносить свою судьбу и молилась о подкрѣпленіи меня въ этой рѣшимости; я молилась отъ чистаго сердца за себя и за мою несчастную мать и чувствовала, что мракъ, которымъ я окружена была съ самаго утра, совершенно разсѣялся. Онъ не распространялся на мой сонъ, такъ что, когда свѣтъ наступившаго утра разбудилъ меню, со мной какъ будто ничего не бывало.
Моя милочка должна была пріѣхать въ пять часовъ пополудни. Какъ провести этотъ промежутокъ времени, я ничего не могла придумать лучше, какъ только предпринять дальнюю прогулку по дорогѣ, по которой должна пріѣхать Ада; поэтому Чарли, я и Стобъ -- Стобъ, осѣдланный, что дѣлалось обыкновенно при важныхъ оказіяхъ -- отправились въ дальнюю экспедицію но той дорогѣ и обратно. По возвращеніи мы сдѣлали большой смотръ всему дому и саду, увидѣли, что все было въ прекраснѣйшемъ порядкѣ, и приготовили къ встрѣчѣ гостей канарейку какъ самую важную статью во всемъ домѣ.
До пріѣзда Ады оставалось еще цѣлыхъ два часа, и въ этотъ промежутокъ времени, который казался мнѣ безконечно длиннымъ, надобно признаться, я нервически безпокоилась насчетъ моей измѣнившейся наружности. Я такъ любила мою милочку, что дѣйствіе, которое могла бы произвесть моя наружность на другихъ, не столько тревожило меня, сколько незнаніе, какое произведетъ она на Аду. Впрочемъ, меня это нисколько не огорчало, потому что я вовсе не сѣтовала на свою потерю, особливо въ тотъ день, я была совершенно увѣрена, что не сѣтовала; но я думала, вполнѣ ли Ада была приготовлена увидѣть во мнѣ перемѣну? Когда она встрѣтится со мной, то не поразитъ ли ее это, не будетъ ли она обманута въ своихъ ожиданіяхъ? Не окажется ли эта перемѣна хуже, чѣмъ она предполагала? Не станетъ ли она искать своей прежней Эсѳири и не находить ее? Не придется ли ей снова привыкать ко мнѣ, узнавать меня?
Я такъ хорошо знала различныя выраженія лица моей плѣнительной подруги, и это лицо было такъ прекрасно, такъ чисто отражало на себѣ всю ея душу, что я заранѣе была увѣрена, что она не сумѣетъ скрыть отъ меня перваго впечатлѣнія. И я подумала, если въ этомъ впечатлѣніи будетъ отражаться одно изъ моихъ предположеній, что, впрочемъ, было весьма невѣроятно, то сумѣю ли я сама выдержать себя?
Да, мнѣ кажется, что я сумѣла бы. Послѣ вчерашняго вечера, я бы рѣшительно сумѣла. Но ждать и безконечно ждать, думать и думать, это было такое дурное приготовленіе, что я рѣшилась снова идти по той же дорогѣ и встрѣтить ее.
-- Чарли,-- сказала я:-- я пойду одна и погуляю по дорогѣ, пока она не пріѣдетъ.
Чарли всегда одобряла все, что мнѣ нравилось; поэтому я пошла, оставивъ ее дома.
Но не прошла я еще и второго мильнаго столба, когда, завидѣвъ пылъ въ отдаленіи (хотя я знала, что это еще не была, да и не могла быть коляска Ады), сердце мое такъ сильно забилось, что я рѣшилась вернуться назадъ и идти домой. И когда я вернулась, мной овладѣлъ такой страхъ, что коляска нагонитъ меня (хотя и была увѣрена, что этого не могло и не должно случиться), что я бѣжала большую часть дороги, чтобъ только меня не догнали.
И когда я благополучно добѣжала до дому, я начала думать, что поступила въ этомъ случаѣ прекрасно. А между тѣмъ я такъ взволновалась, что вмѣсто лучшаго я сдѣлала худшее.
Наконецъ, когда по моимъ соображеніямъ оставалось еще по крайней мѣрѣ четверть часа, Чарли вдругъ закричала мнѣ, въ то время какъ я въ трепетномъ ожиданіи сидѣла въ саду:
-- Пріѣхали, миссъ, пріѣхали! Сюда, сюда! здѣсь!
Я не хотѣла сдѣлать этого, а между тѣмъ побѣжала наверхъ въ свою комнату и спряталась за дверь. Тамъ стояла я, дрожа всѣмъ тѣломъ, стояла даже и тогда, когда услышала, какъ моя милочка, поднимаясь по лѣстницѣ, кликала меня:
-- Эсѳирь, моя милая, душа моя, гдѣ ты? Гдѣ ты, моя маленькая хозяюшка, дорогая бабушка Дорденъ!
Она вбѣжала въ комнату и хотѣла выбѣжать, какъ вдругъ увидѣла меня. Ахъ, ангелъ мой, Ада! Все тотъ же плѣнительный взглядъ, все та же любовь, все та же нѣжность, та же привязанность. Ничего другого не примѣшивалось къ нимъ, ничего, ничего!
О, какъ была я счастлива въ эту минуту! Нѣжное очаровательное личико Ады прикасалось къ моему обезображенному лицу; она осыпала меня слезами и поцѣлуями; она ласкала меня, качая въ объятіяхъ своихъ, какъ ребенка, и крѣпко прижимала меня къ своему любящему, вѣрному сердцу.