Темная отъ спущенныхъ шторъ, тихая комната. Подъ окнами рѣка, текущая въ безбрежный океанъ. На постели человѣческая фигура, спеленатая, забинтованная, безпомощно лежащая на спинѣ, съ двумя безполезными руками въ лубкахъ, вытянутыми по бокамъ. Два дня, всего два дня пребыванія въ затемненной шторами комнатѣ такъ пріучили маленькую швею къ этой картинѣ, что она вытѣснила въ ея душѣ воспоминанія многихъ лѣтъ.
Онъ почти не шевелился съ минуты ея пріѣзда. Иногда глаза его были открыты, иногда закрыты. Когда они были открыты, въ ихъ немигающемъ взглядѣ, прикованномъ къ одной точкѣ прямо передъ нимъ, не мелькало никакой мысли, только лобъ минутами хмурился, и тогда на лицѣ появлялось что-то похожее на выраженіе не то удивленія, не то гнѣва. Тогда Мортимеръ заговаривалъ съ нимъ, и порой онъ настолько приходилъ въ себя, что пытался произнести имя друга. Но черезъ мигъ сознаніе уходило, и не было больше духа Юджина въ разбитой оболочкѣ Юджина.
Маленькую швею снабдили всѣми необходимыми для ея работы матеріалами и поставили для нея столикъ въ ногахъ кровати. Надѣялись, что, сидя такъ, подлѣ него, съ своей роскошной волной бѣлокурыхъ волосъ, падавшей на спинку стула, она, можетъ быть, привлечетъ его вниманіе на себя. Съ тою же цѣлью она принималась напѣвать вполголоса, когда онъ открывалъ глаза, или когда она видѣла, что онъ хмуритъ лобъ и на лицѣ его мелькаетъ слабое выраженіе, мимолетное, какъ тѣнь, скользящая по водѣ. Но до сихъ поръ онъ не замѣчалъ ея. Тѣ, кто надѣялся на присутствіе Дженни, были: докторъ, наблюдавшій за больнымъ, Лиззи, приходившая послѣ каждой своей смѣны, и Ляйтвудъ, ни на минуту не отходившій отъ него.
Прошло уже не два, а три дня. Прошло и четыре. Наконецъ, совершенно неожиданно, онъ сказалъ что-то шепотомъ.
-- Что ты, мой дорогой?
-- Ты сдѣлаешь, Мортимеръ?..
-- Что?
-- Пошлешь за ней?
-- Юджинъ, она уже здѣсь.
Совершенно не сознавая, сколько времени прошло послѣ ихъ разговора, онъ думалъ, что они говорятъ все о томъ же.
Миссъ Дженни поднялась въ ногахъ кровати, мурлыча свою пѣсенку и весело кивая ему.
-- Я не могу пожать вамъ руку, Дженни,-- сказалъ Юджинъ съ чѣмъ-то похожимъ на его прежнее выраженіе въ глазахъ,-- но я очень радъ, что вижу васъ.
Все это ей повторилъ Мортимеръ, потому что слова можно было разобрать, только близко наклонившись къ больному и внимательно слѣдя за его усиліями выговорить ихъ. Немного погодя онъ продолжалъ:
-- Спроси ее, видѣла ли она опять своихъ дѣтей.
Мортимеръ не могъ этого понять, и даже Дженни не понимала, пока онъ не прибавилъ:
-- Спроси ее, нюхала ли она опять свои цвѣты.
-- Ахъ, знаю! Понимаю теперь!-- воскликнула Дженни.
Она быстро подошла къ изголовью кровати. Мортимеръ уступилъ ей свое мѣсто, и, наклонившись надъ больнымъ, она сказала съ сіяющимъ взглядомъ:
-- Это вы про тѣхъ дѣтей, что, бывало, спускались ко мнѣ съ неба длинными лучезарными рядами и приносили мнѣ облегченіе и покой? Про тѣхъ дѣтей, что уносили меня съ собой къ небу и доставляли мнѣ счастье и радость?
Юджинъ улыбнулся.
-- Да.
-- Я больше не видала ихъ съ тѣхъ поръ. Теперь я никогда ихъ не вижу; но вѣдь я почти и не страдаю теперь.
-- Какая это была прелестная греза!-- сказалъ онъ.
-- Но зато я опять слышала пѣніе моихъ птичекъ и нюхала мои цвѣты. Да, правда!-- подхватила дѣвочка съ восторгомъ.-- И, Боже!-- что это было за прекрасное, божественное пѣніе, и какъ удивительно сладко пахли цвѣты!
-- Останьтесь здѣсь, помогите ходить за мной,-- проговорилъ онъ спокойно.-- Мнѣ бы хотѣлось, чтобы ваши видѣнья посѣтили васъ здѣсь прежде, чѣмъ я умру.
Она прикоснулась рукой къ его губамъ, потомъ тою же рукой прикрыла себѣ глаза и воротилась къ своей работѣ, тихонько напѣвая пѣсенку. Онъ съ видимымъ удовольствіемъ слушалъ пѣсенку, пока она не затихла.
-- Мортимеръ!
-- Я здѣсь, мой дорогой.
-- Дай мнѣ чего-нибудь... удержи меня здѣсь еще на нѣсколько мгновеній...
-- Удержать тебя здѣсь, Юджинъ?
-- Да. Не дай мнѣ опять уйти туда... въ ту неизвѣстную страну, гдѣ я постоянно блуждаю... Я чувствую, что я только что воротился оттуда и что сейчасъ опять начну странствовать тамъ... Удержи меня, мой другъ!
Мортимеръ далъ ему изъ возбуждающихъ средствъ того, что можно было дать съ безопасностью (всѣ они были тутъ же, подъ рукой) и наклонился надъ нимъ, собираясь предостеречь его, чтобъ онъ не говорилъ слишкомъ много, какъ вдругъ онъ сказалъ:
-- Не запрещай мнѣ говорить. Я долженъ говорить. Если бъ ты зналъ, какая это мука сознавать, что уходишь куда-то... И какъ невыносимо тяжело блуждать въ тѣхъ невѣдомыхъ странахъ... Гдѣ онѣ, Мортимеръ,-- эти безконечныя страны? Вѣрно, на неизмѣримомъ разстояніи отъ насъ?
По лицу друга онъ понялъ, должно быть, что теряетъ сознаніе, потому что черезъ секунду прибавилъ:
-- Не бойся, я еще не ушелъ... О чемъ бишь я говорилъ?
-- Ты хотѣлъ что-то сказать мнѣ, Юджинъ. Мой добрый, бѣдный другъ! Ты хотѣлъ что-то сказать своему старому другу,-- тому, кто всегда любилъ тебя, восхищался тобой, подражалъ тебѣ во всемъ, кто былъ ничто безъ тебя и теперь -- видитъ Богъ!-- съ радостью легъ бы на твое мѣсто, если бъ могъ.
И Мортимеръ закрылъ лицо руками.
-- Молчи, молчи!-- сказалъ ему Юджинъ съ нѣжнымъ взглядомъ.-- Я этого не стою. Мнѣ радостно это слышать, старина, но я не стою этого. Это нападеніе, Мортимеръ, это звѣрское убійство...
Мортимеръ наклонился надъ нимъ съ удвоеннымъ вниманіемъ и сказалъ:
-- Мы съ тобой подозрѣваемъ кое-кого.
-- Больше чѣмъ подозрѣваемъ. Но, Мортимеръ, пока я здѣсь лежу, и потомъ, когда я буду лежать уже не здѣсь, я не хочу, чтобы преступникъ былъ привлеченъ къ суду.
-- Юджинъ?..
-- Это погубитъ ея доброе имя, мой другъ. Она будетъ наказана, а не онъ. Я и такъ сдѣлалъ ей довольно зла. И еще больше зла сдѣлалъ ей въ своихъ мысляхъ, въ намѣреніяхъ. Ты помнишь, какое мѣсто вымощено благими намѣреніями? Оно вымощено и дурными намѣреніями тоже. Мортимеръ, я здѣсь лежу изъ-за этого, и потому знаю.
-- Успокойся, мой милый.
-- Я успокоюсь, когда ты пообѣщаешь мнѣ. Мортимеръ, другъ мой! Этого человѣка не надо преслѣдовать. Если на него падетъ подозрѣніе, уговори его молчать и спаси. О мести за меня не думай; думай только о томъ, чтобы замять дѣло и защитить ее. Ты можешь, если захочешь, устранить улики. Слушай, что я скажу: это не школьный учитель, не Брадлей Гедстонъ. Ты слышишь? Повторяю: это не Брадлей Гедстонъ. Слышалъ? И еще повторю: это не Брадлей Гедстонъ.
Онъ замолчалъ, обезсилѣвъ. Его рѣчь была произнесена еле слышнымъ шепотомъ, съ перерывами и невнятно, но, напрягая всѣ силы, онъ сумѣлъ произнести ее настолько ясно, что нельзя было ошибиться въ смыслѣ словъ.
-- Другъ мой, я опять ухожу. Удержи меня, если можно, еще на минуту.
Мортимеръ приподнялъ его голову, взявшись подъ шею, и поднесъ къ его губамъ рюмку вина. Онъ очнулся.
-- Я не знаю, какъ давно это случилось; не знаю, прошли ли съ тѣхъ поръ недѣли, дни или часы. Все равно. Теперь навѣрное уже идутъ розыски. Вѣдь такъ?
-- Да.
-- Останови ихъ! Отвлеки подозрѣнія. Не дай замѣшать ея имя. Огради ее. Преступникъ очернитъ ея имя, если его притянутъ къ суду. Пусть уйдетъ безнаказаннымъ. Лиззи и мое искупленіе прежде всего. Обѣщай мнѣ!
-- Юджинъ, я сдѣлаю все, какъ ты просишь. Обѣщаю тебѣ.
Онъ обратилъ на своего друга благодарный взглядъ и вслѣдъ затѣмъ впалъ въ безпамятство. Глаза его остановились и снова приняли напряженное выраженіе, лишенное мысли.
Часы и часы, дни и ночи онъ оставался въ томъ же положеніи. Бывали минуты, когда онъ спокойно заговаривалъ съ своимъ другомъ послѣ долгаго промежутка безпамятства,-- говорилъ, что ему лучше, или просилъ чего-нибудь; но прежде, чѣмъ ему успѣвали подать то, чего онъ просилъ, онъ опять забывался.
Маленькая швея, вся обратившаяся въ жалость и нѣжность, наблюдала за нимъ съ неослабнымъ вниманіемъ. Она аккуратно мѣняла ледъ или холодные компрессы на его головѣ и въ промежуткахъ пригибалась ухомъ къ его подушкѣ, ловя чуть слышныя слова, вырывавшіяся у него въ минуты бреда. Оставалось только удивляться, какъ могла она простаивать часами возлѣ него, согнувшись въ три погибели и чутко прислушиваясь къ каждому его стону. Онъ не могъ двигать руками и никакимъ знакомъ не могъ выразить своей душевной муки; но путемъ неотступныхъ наблюденій (если не таинственной силой симпатіи) дѣвочка научилась понимать его такъ хорошо, какъ не умѣлъ понимать даже Ляйтвудъ. Ляйтвудъ часто обращался къ ней за разъясненіями, какъ будто она была посредницей между чувственнымъ міромъ и этимъ безчувственнымъ человѣкомъ. И, мѣняя ему перевязки, ослабляя бинты, поворачивая его голову или поправляя на немъ одѣяло, она это дѣлала съ полной увѣренностью, что дѣлаетъ именно то, что ему нужно въ данный моментъ. Большую роль тутъ несомнѣнно играла природная тонкость осязанія и ловкость въ рукахъ, изощренная еще и навыкомъ въ тонкой работѣ, но не менѣе поражала и сообразительность ея.
Одно слово -- Лиззи -- онъ повторялъ милліоны разъ. Въ одну изъ перемежающихся фазъ своего отчаяннаго положенія, самую мучительную для окружающихъ, онъ только и дѣлалъ, что перекатывалъ голову по подушкѣ, безпрерывно твердя это имя, повторяя его торопливо, съ нетерпѣніемъ, со всею мукой мятущейся души и съ однообразіемъ машины. Безостановочно часами повторялъ онъ это имя и тогда, когда лежалъ неподвижно, глядя прямо передъ собой; но въ эти минуты онъ твердилъ его какимъ-то подавленнымъ голосомъ, въ которомъ звучали предостереженіе и ужасъ. Ея присутствіе или прикосновеніе ея руки къ его груди или лицу часто успокаивали его, и они привыкли ожидать, что послѣ этого онъ будетъ нѣкоторое время лежать тихо, съ закрытыми глазами, а потомъ придетъ въ сознаніе. Тѣмъ тяжелѣе бывало разочарованіе, ибо духъ его снова ускользалъ отъ нихъ въ тотъ моментъ, когда они уже радовались, что онъ возвращается къ нимъ.
Ужасна была для зрителей эта непрерывная борьба утопающаго, безпрестанно всплывавшаго на поверхность, съ тѣмъ, чтобы снова погрузиться на дно. Ужасна была она и для него самого. Его желаніе сказать своему другу что-то, лежавшее у него на душѣ, его отчаянныя усилія выразить это словами, такъ мучили его, когда онъ приходилъ въ сознаніе, что сроки сознательнаго состоянія отъ этого сократились. Какъ тонущій человѣкъ, вынырнувшій изъ глубины на поверхность, тѣмъ скорѣе погружается въ воду, чѣмъ больше борется съ ней, такъ и онъ, въ своей отчаянной борьбѣ, только быстрѣе уходилъ ко дну.
Однажды передъ вечеромъ, когда онъ лежалъ неподвижно, и Лиззи, которую онъ не узналъ, только что вышла изъ комнаты, такъ какъ ей пора было идти на работу, онъ вдругъ назвалъ по имени Ляйтвуда.
-- Я здѣсь, Юджинъ.
-- Мортимеръ! Долго ли это будетъ тянуться?
Ляйтвудъ покачалъ головой.
-- Но вѣдь тебѣ все-таки не хуже, Юджинъ.
-- Такъ что жъ? Я знаю, что надежды нѣтъ. Но все же я молю Бога, чтобъ это продлилось, пока ты не окажешь мнѣ одной, послѣдней услуги и пока я не сдѣлаю одного, послѣдняго дѣла... Удержи меня еще на нѣсколько минутъ. Мортимеръ! Удержи меня!
Его другъ сдѣлалъ все, что могъ, стараясь ободрить его, увѣряя, что ему лучше, хотя глаза его уже теряли выраженіе, такъ рѣдко возвращавшееся къ нимъ.
-- Удержи меня еще, если можешь. Не дай мнѣ уйти. Я чувствую, что ухожу.
-- Нѣтъ еще, нѣтъ. Скажи мнѣ, Юджинъ, что надо сдѣлать.
-- Удержи меня только еще на минутку. Я сейчасъ опять уйду. Не пускай меня! Прежде выслушай. Останови меня, останови!
-- Бѣдный ты мой! Постарайся успокоиться.
-- Я стараюсь. Стараюсь изо всѣхъ силъ. Если бы ты только зналъ, какъ я стараюсь! Не давай мнѣ уходить въ неизвѣстную страну, пока я не скажу всего. Дай мнѣ еще вина.
Ляйтвудъ исполнилъ его требованіе. Съ разрывающимъ душу усиліемъ побороть надвигавшееся на него забытье, съ умоляющимъ взглядомъ, глубоко тронувшимъ его друга, онъ сказалъ:
-- Ты скажешь Дженни, о чемъ я тебя попрошу, а потомъ оставишь меня съ ней. Ты можешь оставить меня съ Дженни, когда уйдешь. Это не займетъ у тебя много времени. Ты скоро вернешься.
-- Да, да. Скажи только, что я долженъ сдѣлать, Юджинъ.
-- Я ухожу... Ты не можешь меня удержать.
-- Скажи однимъ словомъ.
Но глаза его уже остановились, и онъ принялся опять твердить все то же, столько разъ повторенное имъ, слово: Лиззи, Лиззи, Лиззи.
Между тѣмъ бдительная маленькая швея и тутъ неотступно наблюдала и, пока Ляйтвудъ съ отчаяніемъ смотрѣлъ на своего несчастнаго друга, она подошла къ нему и тронула его за плечо.
-- Тише!-- шепнула она, приложивъ пальчикъ къ губамъ.-- Глаза его закрываются. Онъ будетъ въ сознаніи, когда опять откроетъ ихъ. Сказать вамъ нужное слово, чтобы вы подсказали ему?
-- Ахъ, Дженни, если бъ вы только могли сказать мнѣ настоящее слово!
-- Я могу. Нагнитесь ко мнѣ.
Онъ нагнулся, и она шепнула ему что-то. Она шепнула ему на ухо одно коротенькое, двухсложное слово. Онъ вздрогнулъ и посмотрѣлъ на нее.
-- Попробуйте,-- сказала дѣвочка съ восторженнымъ, сіяющимъ лицомъ.
Она склонилась надъ безсознательнымъ человѣкомъ и поцѣловала его въ щеку -- въ первый разъ,-- и поцѣловала бѣдную изувѣченную руку, ближайшую къ ней. Потомъ она отошла и стала въ ногахъ кровати.
Спустя часа два Мортимеръ Ляйтвудъ увидѣлъ, что къ больному воротилось сознаніе, и быстро, но спокойно, наклонился къ нему.
-- Не говори, Юджинъ. Только смотри на меня и слушай. Ты слѣдишь за тѣмъ, что я говорю?
Юджинъ шевельнулъ головой.
-- Я начну съ того, на чемъ мы остановились. То слово, до котораго мы съ тобой никакъ не могли договориться,-- жена, не такъ ли?
-- Благослови тебя Богъ, Мортимеръ
-- Тише! Не волнуйся. Не говори. Слушай меня, дорогой. Тебѣ будетъ покойнѣе на душѣ, если ты теперь же назовешь Лиззи своею женой. Ты хочешь, чтобы я поговорилъ съ ней, сказалъ ей все и упросилъ ее быть твоею женой. Ты просишь, чтобъ она, преклонивъ колѣни у твоей постели, обвѣнчалась съ тобой. Ты хочешь искупить свою вину передъ ней. Вѣдь такъ?
-- Такъ. Богъ да благословить тебя! Такъ.
-- Это будетъ исполнено, Юджинъ. Положись на меня. Мнѣ придется уйти на нѣсколько часовъ, чтобы осуществить твое желаніе. Ты вѣдь понимаешь, что это необходимо?
-- Я такъ и говорилъ, Мортимеръ.
-- Да. Но я тогда не зналъ, въ чемъ дѣло. Отгадай, какъ я узналъ.
Осмотрѣвшись кругомъ напряженнымъ взглядомъ, Юджинъ увидѣлъ, что миссъ Дженни стоитъ въ ногахъ его кровати и смотритъ на него, облокотившись обѣими руками о спинку и положивъ на руки подбородокъ. Что-то похожее на его прежнюю чудачливую веселость промелькнуло у него въ глазахъ, когда онъ сдѣлалъ усиліе улыбнуться ей.
-- Да, ты отгадалъ, это она мнѣ подсказала слово,-- сказалъ Ляйтвудъ.-- Слушай же, Юджинъ, мы условимся такъ: если я успѣшно исполню твое порученіе къ Лиззи, то ты узнаешь это изъ того, что увидишь ее здѣсь, на моемъ мѣстѣ у твоей постели. Она придетъ, чтобы уже не разставаться съ тобой... Еще одно слово, прежде чѣмъ я уйду. Ты выбралъ правильный путь, путь истинно честнаго человѣка, Юджинъ. И я глубоко вѣрю, вѣрю всей душой, что если Провидѣніе умилосердится надъ нами и сохранитъ тебя для насъ, ты будешь счастливъ, имѣя своею женой благородную женщину, которая спасла тебѣ жизнь и которую ты будешь горячо любить.
-- Аминь. Я въ этомъ увѣренъ. Но я не встану, Мортимеръ.
-- Отъ этого въ душѣ твоей, Юджинъ, не ослабѣютъ надежда и бодрость.
-- Нѣтъ, не ослабѣютъ. Прикоснись своимъ лицомъ къ моему, если я буду въ невѣдомой странѣ, когда ты возвратишься. Я люблю тебя, Мортимеръ. Не тревожься обо мнѣ, когда уйдешь. Если моя милая, храбрая дѣвушка согласится взять меня, я проживу достаточно долго, чтобъ обвѣнчаться съ ней. Я твердо вѣрю въ это, мой другъ.
Это прощанье друзей сломило выдержку миссъ Дженни. Сидя спиною къ кровати въ пышной бесѣдкѣ своихъ свѣтлыхъ волосъ, она плакала въ три ручья, но беззвучно. Мортимеръ ушелъ. Когда лучи вечерняго солнца удлинили темныя отраженія деревьевъ въ рѣкѣ, въ комнату больного легкими шагами вошла другая фигура и стала у изголовья кровати.
-- Онъ въ сознаніи?-- спросила миссъ Дженни, потому что она сейчасъ же уступила мѣсто вошедшей и не могла видѣть лица страдальца съ того мѣста, куда она перешла.
-- Онъ въ сознаніи, Дженни,-- отвѣтилъ за Лиззи Юджинъ.-- Онъ узнаётъ свою жену.