Воспитаніе Оливера.
Въ слѣдующіе восемь или десять мѣсяцевъ, Оливеръ былъ жертвою систематическаго курса вѣроломства и обмана. Бѣдственное положеніе голоднаго и бездомнаго сироты было представлено начальствомъ Дома Призрѣнія приходскому начальству. Приходское начальство съ достоинствомъ спросило начальство Дома Призрѣнія, не было ли какой-нибудь женщины въ "домѣ", для того, чтобъ подавать Оливеру Твисту утѣшеніе и пищу, въ которыхъ онъ нуждался. Начальство Дома Призрѣнія смиренно отвѣчало, что такой женщины не имѣется. Въ-слѣдствіе этого, приходское начальство, съ свойственнымъ ему человѣколюбіемъ и достоинствомъ, рѣшило, что Оливера надо отдать на воспитаніе въ деревню, или, другими словами" на хуторъ, отстоявшій въ трехъ миляхъ отъ города: тамъ двадцать или тридцать другихъ дѣтей, преступниковъ противъ закона о нищихъ, валялись на полу цѣлый день, не имѣя большаго достатка въ одеждѣ и пищѣ, подъ материнскимъ надзоромъ пожилой женщины, которая получала на каждаго изъ виновныхъ по семи пейсовъ въ недѣлю. Семь пенсовъ въ недѣлю -- порядочная діэта для ребенка; много можно купить на семь пенсовъ, слишкомъ много для того, чтобъ отягчить желудокъ и разстроить его. Надзирательница была женщина разсудительная и опытная; она знала, что полезно для дѣтей, и еще лучше понимала, что полезно для нея-самой. Такимъ образомъ, она оставляла себѣ большую часть еженедѣльнаго дохода и берегла юное приходское поколѣніе, держась экспериментальной философіи.
Всѣмъ извѣстна исторія другаго экспериментальнаго философа, который говорилъ, что лошадь можетъ жить ничего не ѣвши, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что мужъ такой глубокой учености, вѣроятно, доказалъ бы на дѣлѣ свою теорію, еслибъ, къ-несчастію, лошадь его не околѣла именно за двадцать-четыре часа до конца перваго его опыта кормить ее воздухомъ. Къ-несчастію для экспериментальной философіи женщины, попеченію которой ввѣренъ былъ Оливеръ, система ею принятая имѣла тѣ же послѣдствія: обыкновенно случалось, что едва ребенокъ начиналъ получать самомалѣйшую порцію пищи, какую только можно было давать на недѣлю, онъ скоро дѣлался или болѣнъ отъ голода и холода, или падалъ въ огонь отъ небреженія, или задыхался отъ неосмотрительности; въ каждомъ изъ этихъ случаевъ несчастныя существа отправлялись на тотъ свѣтъ и тамъ встрѣчались съ родителями, которыхъ они никогда не знали на этомъ свѣтѣ.
Иногда случалось, что если ребенокъ былъ найденъ мертвымъ на кровати, или обваренъ кипяткомъ во время стирки, о которой, между прочимъ, никогда въ этомъ мѣстѣ и не слыхивали, то судьи и приходское начальство старались изслѣдовать дѣло. Но тутъ тотчасъ являлся самовидцемъ медикъ и свидѣтелемъ смотритель; медикъ обыкновенно вскрывалъ тѣло и ничего не находилъ внутри (что весьма вѣроятно), а смотритель все скрѣплялъ присягою, которой требовалъ отъ него набожный приходъ. Однако, всѣ члены приходскаго совѣта дѣлали иногда періодическія путешествія на хуторъ и всегда посылали туда за день впередъ смотрителя сказать, что они "идутъ". Дѣти всегда являлись имъ чистыми и опрятными; чего жь больше?
Невозможно было ожидать, чтобъ эта система воспитанія могла сдѣлать дѣтей бодрыми и веселыми. Девяти лѣтъ, Оливеръ Твистъ былъ уже блѣдный, исхудавшій ребенокъ. Но природа вложила какой-то буйный духъ въ грудь Оливера, и, благодаря строгой діэте заведенія, этому духу было гдѣ развернуться. Однажды онъ справлялъ день своего рожденія съ двумя другими маленькими джентльменами въ погребѣ, куда ихъ заперли за то, что они осмѣлились сказать, будто они голодны. Вдругъ мистриссъ Меннъ, добродѣтельная начальница заведенія, была неожиданно поражена появленіемъ смотрителя, мистера Бомбля, который старался отворить калитку сада.
-- Ахъ, Боже мой! вы ли это, мистеръ Бомбль?сказала мистриссъ Меннъ съ притворною радостію, высунувъ голову изъ окна. (Сусанна! возьми Оливера и двухъ другихъ мартышекъ на верхъ, да вымой ихъ поскорѣе.) Ахъ, мистеръ Бомбль, какъ я рада, что васъ вижу!
Но мистеръ Бомбль былъ толстый, раздражительный человѣкъ; вмѣсто отвѣта на такое радушное привѣтствіе, онъ изъ всей силы ударилъ ногою въ калитку.
-- Что это? сказала мистриссъ Меннъ, выбѣгая,-- потому-что трехъ мальчиковъ уже увели.-- Ахъ, Боже мой! съ этими дѣтьми я совсѣмъ позабыла, что калитка заперта изнутри! Войдите, сударь, войдите, покорно прошу васъ, мистеръ Бомбль; сдѣлайте милость...
И хотя это приглашеніе было сопровождаемо ужимкою, которая могла бы смягчить сердце смотрителя, однако онъ оставался все еще раздраженнымъ.
-- Вы считаете приличнымъ и благороднымъ поступкомъ, мистриссъ Меннъ, спросилъ мистеръ Бомбль, стуча своего палкою:-- заставлять приходскихъ офицеровъ дожидаться у вашей калитки, когда отъ малѣйшаго замедленія зависитъ участь бѣдныхъ сиротъ? Извѣстно ли вамъ, мистриссъ Меннъ, что вы повѣренная прихода, наемщица?
-- Ей-Богу, мистеръ Бомбль, я только-что говорила дѣтямъ, которыя такъ васъ уважаютъ, что вы сюда идете, отвѣчала смиренно мистриссъ Меннъ.
Мистеръ Бомбль имѣлъ высокое понятіе о своихъ ораторскихъ способностяхъ и вообще о всей своей особѣ. Онъ сдался.
-- Хорошо, хорошо, мистриссъ Меннъ, отвѣчалъ онъ, смягчая голосъ: -- это могло быть, легко могло быть. Войдемте, мистриссъ Меннъ; мнѣ нужно съ вами переговорить; я пришелъ по дѣлу.
Мистриссъ Меннъ ввела смотрителя въ небольшую комнату, въ которой полъ былъ кирпичный, подвинула ему стулъ, и съ благоговѣніемъ положила его треугольную шляпу и палку на столъ. Мистеръ Бомбль стеръ съ лица потъ, умильно взглянулъ на треугольную шляпу, и улыбнулся.
-- Теперь... сдѣлайте милость, не обидьтесь тѣмъ, что я скажу вамъ, замѣтила мистриссъ Меннъ съ обворожительною учтивостію.-- Вы такъ далеко шли... я должна вамъ напомнить объ этомъ... Не прикажете ли капельку чего-нибудь, мистеръ Бомбль?
-- Ни одной капельки, ни одной! сказалъ мистеръ Бомбль, махая съ достоинствомъ правою рукою, но все еще сохраняя прежнюю кротость.
-- Я думала, зачѣмъ бы отказываться, сказала мистриссъ Меннъ, замѣтивъ тонъ отказа и жесты, которые его сопровождали.-- Только крошечную капельку... съ капелькой холодной воды и кусочкомъ сахару.
Мистеръ Бомбль кашлянулъ.
-- Самую крохотную капельку, сказала съ умоляющимъ видомъ мистриссъ Меннъ.
-- Что это вы говорите, мистриссъ Меннъ? спросилъ смотритель.
-- Видите ли, я держу немного въ домѣ... для больныхъ дѣтей, мистеръ Бомбль, отвѣчала мистриссъ Меннъ, открывая шкапъ и вынимая оттуда бутылку и стаканъ.-- Это джинъ...
-- Развѣ вы даете дѣтямъ чай съ ромомъ, мистриссъ Меннъ? спросилъ Бомбль, слѣдуя глазами за ея движеніями.
-- Что жъ дѣлать! Хоть и дорого; но, вы знаете, я не могу видѣть, чтобъ дѣти страдали въ моихъ глазахъ, отвѣчала надзирательница.
-- Да, сказалъ Бомбль:-- вы не въ состояніи этого вынести. Вы человѣколюбивая женщина, мистриссъ Меннъ! (Въ это время она поставила стаканъ.) Я непремѣнно напомню объ васъ обществу, мистриссъ Меннъ. (Онъ подвинулъ стаканъ къ себѣ.) У васъ материнскія чувства, мистриссъ Меннъ. (Онъ смѣшалъ джинъ съ водою). Я... съ удовольствіемъ выпью за ваше здоровье, мистриссъ Меннъ,-- и онъ проглотилъ половину.
-- Теперь къ дѣлу, сказалъ смотритель, вынимая кожаный бумажникъ.-- Мальчику, котораго зовутъ Оливеръ Твистъ, сегодня ровно девять лѣтъ.
-- Милое дитя! прервала мистриссъ Меннъ, натирая лѣвый глазъ концомъ передника.
-- Несмотря на двадцать фунтовъ стерлинговъ, не смотря на тщательнѣйшія разъисканія со стороны прихода, сказалъ Бомбль:-- мы никакъ не могли узнать ни отца его, ни матери, ни имени, ни званія.
Мистриссъ Меннъ съ изумленіемъ всплеснула руками; но, послѣ минутнаго размышленія, прибавила:-- Да какъ же это могло случиться, что у него вовсе нѣтъ имени?
Смотритель съ гордостію вскочилъ и сказалъ:-- Я изобрѣлъ его.
-- Вы, мистеръ Бомбль?
-- Я, мистриссъ Меннъ. Мы даемъ имена найденышамъ по алфавитному порядку. Послѣднему дитяти досталось С., и я назвалъ его Своббль. Этому досталось Т, и его я назвалъ Твистомъ. Слѣдующаго назову Унвиномъ, и такъ далѣе. У меня готовы имена до самаго конца азбуки; а тамъ я опять начну сначала.
-- О, да вы литераторъ, мистеръ Бомбль! сказала мистриссъ Меннъ.
-- Да, да, сказалъ смотритель, восхищенный комплиментомъ:-- можетъ-быть, можетъ-быть, мистриссъ Меннъ. Онъ допилъ джинъ и прибавилъ:-- Теперь Оливеръ уже старъ для того, чтобъ здѣсь оставаться; Общество рѣшилось взять его назадъ въ Домъ Призрѣнія, и я самъ пришелъ за нимъ. Покажите мнѣ его, по-крайней-мѣрѣ.
-- Тотчасъ приведу, сказала мистриссъ Меннъ, выхода изъ комнаты. И Оливеръ, котораго въ это время успѣли вымыть и одѣть, вошелъ въ комнату за своею надзирательницею.
-- Поклонись джентльмену, Оливеръ, сказала мистриссъ Меннъ.
Оливеръ отвѣсилъ поклонъ вмѣстѣ и смотрителю и треугольной его шляпѣ.
-- Хочешь ли идти со мною, Оливеръ? спросилъ мистеръ Бомбль величественно.
Оливеръ хотѣлъ отвѣчать, что онъ съ охотою готовъ уйдти отсюда съ кѣмъ бы то ни было; но вдругъ, поднявъ голову, встрѣтилъ взглядъ мистриссъ Меннъ, которая, ставъ за стуломъ смотрителя, съ ужасною миною грозила ему кулакомъ. Онъ тотчасъ понялъ пантомиму, потому-что грозящая десница была очень-хорошо ему знакома.
-- А она пойдетъ со мною? спросилъ бѣдный Оливеръ.
-- Нѣтъ, ей нельзя, отвѣчалъ мистеръ Бомбль:-- но иногда она будетъ навѣшать тебя.
Это извѣстіе было ни мало не утѣшительно для ребенка. Какъ ни былъ онъ молодъ, однакожъ умѣлъ притвориться и показать, что ему жаль было уходить отсюда. Для дитяти не трудно заплакать. Голодъ и дурное обхожденіе -- прекрасныя средства для того, чтобъ заставить кричать кого бы то ни было, и Оливеръ кричалъ очень натурально. Мистриссъ Меннъ дала ему тысячу нѣжныхъ поцалуевъ, и, что еще нужнѣе было для Оливера, кусокъ хлѣба съ масломъ, чтобъ онъ не показался голоднымъ. Съ ломтемъ хлѣба въ рукѣ, и темною шапочкою на головѣ, Оливеръ вышелъ изъ этого несчастнаго дома, гдѣ ни одно ласковое слово, ни одинъ ласковый взглядъ не освѣтили дѣтскихъ лѣтъ его. Какая-то тоска овладѣла имъ, когда онъ переступилъ за порогъ садовой калитки. Несчастные товарищи, которыхъ онъ оставлялъ здѣсь, были его единственными друзьями; чувство одиночества въ безпредѣльномъ Божіемъ мірѣ впервые запало въ сердце сироты...
Мистеръ Бомбль шелъ тихо; маленькій Оливеръ, крѣпко уцѣпившись за его рукавъ, тащился сзади, спрашивая на углу каждой улицы "близко ли?". На эти вопросы онъ получалъ короткіе и грубые отвѣты отъ мистера Бомбля, въ которомъ минутная ласковость, возбужденная джиномъ, начинала уже исчезать; онъ снова дѣлался смотрителемъ.
Оливеръ не успѣлъ пробыть четверти часа въ Домѣ Призрѣнія и докончить второй кусокъ хлѣба, когда мистеръ Бомбль, ввѣрившій его попеченію какой-то старухи, воротился съ отвѣтомъ, что теперь уже поздно, и что Общество велѣло представить его на другой день.
Не понимая вполнѣ значенія слова "Общество", Оливеръ не зналъ, что ему дѣлать, смѣяться, или плакать. Однакожь, ему некогда было разсуждать объ этомъ, потому-что мистеръ Бомбль утромъ отвѣсилъ ему тростью одинъ ударъ по головѣ, чтобъ разбудить его, и другой по спинѣ, чтобъ привести его въ себя; и, приказавъ ему слѣдовать за собою, ввелъ въ обширную выбѣленную залу, гдѣ восемь или десять толстыхъ джентльменовъ сидѣли вокругъ стола, а посрединѣ ихъ, на стулѣ, превышавшемъ всѣ другія, возсѣдалъ толстѣйшій джентльменъ съ круглымъ, краснымъ лицомъ.
-- Поклонись собранію, сказалъ Бомбль. Оливеръ выронилъ двѣтри слезы, навернувшіяся на глазахъ его, и, не видя никакого собранія, кромѣ стола, пренизко поклонился ему.
-- Какъ тебя зовутъ, мальчикъ? спросилъ джентльменъ, сидѣвшій на высокомъ стулѣ.
Оливеръ такъ испугался, увидѣвъ вдругъ множество джентльменовъ, что задрожалъ; смотритель далъ ему другой толчокъ сзади, который заставилъ его закричать; по этимъ двумъ причинамъ онъ отвѣчалъ тихимъ и прерывистымъ голосомъ, на что одинъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ сказалъ, что онъ дуракъ.
-- Мальчикъ, сказалъ джентльменъ, сидѣвшій на высокомъ стулѣ:-- слушай. Ты, конечно, знаешь, что ты сирота?
-- А что это такое, сударь? спросилъ бѣдный Оливеръ.
-- Этотъ мальчикъ глупъ, я увѣренъ въ этомъ, сказалъ рѣшительнымъ тономъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ. Если случается иногда, что членъ какого-нибудь общества бываетъ одаренъ большею проницательностію передъ другими, то джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ принадлежалъ именно къ этому числу людей; мнѣніе свое считалъ онъ приговоромъ.
-- Постойте! сказалъ прежде-говорившій джентльменъ.-- Ты знаешь, что у тебя нѣтъ ни отца, ни матери, что ты призрѣнъ приходомъ; знаешь ли ты это?
-- Да, сударь, отвѣчалъ Оливеръ, горько плача.
-- О чемъ же ты ревешь? спросилъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ... Въ-самомъ-дѣлѣ, это было очень странно. О чемъ бы, кажется, плакать Оливеру?
-- Надѣюсь, каждый вечеръ ты читаешь молитвы? сказалъ другой джентльменъ грубымъ голосомъ:-- и, какъ нстинныи христіанинъ, молишься за тѣхъ, которые кормятъ тебя и берегутъ?
-- Да, сударь, прошепталъ мальчикъ.
Джентльменъ былъ почти правъ. Оливеръ точно былъ бы истиннымъ христіаниномъ, и христіаниномъ примѣрнымъ, еслибъ молился за тѣхъ, которые кормили и берегли его. Но онъ не молился, потому-что никто не училъ его молитвѣ.
-- Ну! тебя взяли сюда за тѣмъ, чтобъ воспитывать, обучать полезнымъ ремесламъ, сказалъ краснощекій джентльменъ, сидѣвшій на высокомъ стулѣ.
-- Такъ завтра же утромъ, съ шести часовъ, ты начнешь щипать паклю, прибавилъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ.
За такое важное назначеніе Оливеръ низко поклонился, по указанію смотрителя. Потомъ его выпихнули въ обширную тюрьму, гдѣ на жесткой постели онъ заснулъ, горько рыдая. Вотъ что называется благородное исполненіе кроткихъ законовъ мудрой страны! Они позволяютъ сиротамъ даже спать!
Бѣдный Оливеръ! Онъ мало думалъ о томъ, что вокругъ его происходило; онъ лежалъ въ какомъ-то забытьѣ, и не зналъ, что Общество въ этотъ же самый день рѣшало будущую судьбу его. Вотъ какъ это происходило.
Члены Общества были люди глубокомысленные, мудрые: обративъ свое вниманіе на Домъ Призрѣнія, они открыли,-- чего бы никогда не открыть обыкновеннымъ умамъ, что бѣдняки любили его. Это было мѣсто, гдѣ благотворительная рука народа поддерживала бѣдный классъ,-- таверна, гдѣ ничего не нужно было платить: даровой завтракъ, обѣдъ, чай и ужинъ круглый годъ,-- рай, гдѣ можно было вѣчно забавляться, и ничего не работать. "О-го!" сказало Общество съ значительнымъ видомъ: "мы должны напомнить имъ объ ихъ обязанностяхъ; мы остановимъ ихъ." Такимъ образомъ установлено имъ правило, по которому бѣдныхъ можно было или медленно морить съ голоду въ домѣ, или тотчасъ уморить, выгнавъ изъ дома. Съ этою цѣлью, члены Общества заключили контрактъ съ поставщиками воды и овсяной крупы; и три раза въ день давали бѣднымъ кушанья изъ овсяной крупы, два раза въ недѣлю лукъ, а въ воскресенье по половинкѣ маленькаго хлѣба. Они сдѣлали еще много другихъ мудрыхъ и человѣколюбивыхъ распоряженій относительно женщинъ, которыхъ нѣтъ никакой необходимости называть здѣсь; усердно старались разводить женатыхъ, чтобъ избавиться лишнихъ издержекъ на частнаго доктора, и вмѣсто того, чтобъ помогать человѣку въ поддержаніи семейства, отнимали у него жену, дѣтей, и дѣлали его холостякомъ. Невозможно высказать, сколько пользы принесли бы всѣмъ классамъ общества эти два постановленія, если бъ они не были связаны съ Домомъ Призрѣнія. Но члены Дома, какъ мы уже сказали, были люди высокой мудрости, и они съумили устранить всякое затрудненіе.
Въ первые шесть мѣсяцевъ послѣ того, какъ привели Оливера -- эта система была въ полномъ дѣйствіи. Сначала все это было невыгодно и дорого, потому-что счетъ гробовщика безпрестанно увеличивался, и бѣднымъ послѣ одной или двухъ недѣль нужно было перешивать платья, которыя едва держались на ихъ изсохшемъ, исхудавшемъ тѣлѣ. Число бѣдныхъ уменьшалось, число сиротъ также, и Общество было въ восторгѣ...
Комната, въ которой кормили мальчиковъ, была большая зала, съ большимъ котломъ на одномъ концѣ; изъ этого котла надзиратель, завѣшанный на такой случай передникомъ, съ помощію одной или двухъ женщинъ, раздавалъ кашу въ назначенные часы. Каждому мальчику доставалось по маленькой чашечкѣ, не болѣе,-- исключая праздничныхъ дней. Этихъ чашечекъ никогда не надобно было мыть;-- дѣти скоблили ихъ своими ложками до того, что онѣ снова блестѣли; окончивъ это скобленіе (которое никогда не продолжалось слишкомъ долго, потому-что чашки были немногимъ болѣе ложекъ), дѣти стояли у котла, смотря на него такими глазами, какъ-будто-бы хотѣли проглотить его цѣликомъ, и облизывали пальцы. У дѣтей всегда превосходный аппетитъ. Оливеръ Твистъ съ товарищами три мѣсяца терпѣлъ мученія голодной пытки; наконецъ, они такъ одичали и обезумѣли отъ голода, что одинъ мальчикъ далъ замѣтить своимъ товарищамъ, если ему не будутъ давать болѣе каши per diem, то онъ когда-нибудь ночью съѣстъ товарища, снятаго возлѣ него. Этотъ мальчикъ казался такимъ дикимъ и голоднымъ, что ему невольно повѣрили. Собрался совѣтъ; бросили жребій, кому идти къ надзирателю послѣ ужина и просить прибавки. Жребій палъ на Оливера Твиста.
Наступилъ вечеръ; дѣти заняли свои мѣста; надзиратель въ поварскомъ нарядѣ помѣстился у котла; прислужницы стали сзади; роздали кашу, и за короткою трапезою послѣдовала продолжительная молитва. Каша мигомъ исчезла; дѣти начали шептаться и дѣлать знаки Оливеру; стоявшія же возлѣ него почти толкали его впередъ. Хоть Оливеръ былъ еще ребенокъ, но голодъ возбудилъ въ немъ какое-то отчаянное мужество, и ужасное положеніе придало ему бодрость. Онъ всталъ изъ-за стола, протянулъ къ надзирателю свою чашку съ ложкою и сказалъ, самъ пугаясь своей смѣлости:
-- Позвольте мнѣ еще немножко.
Толстый, краснощекій надзиратель вдругъ поблѣднѣлъ. Нѣсколько минутъ съ изумленіемъ смотрѣлъ онъ на маленькаго бунтовщика, и потомъ взглянулъ въ котелъ. Присутствующіе были поражены удивленіемъ, дѣти страхомъ.
-- Что-о? спросилъ наконецъ надзиратель слабымъ голосомъ,
-- Позвольте мнѣ, отвѣчалъ Оливеръ:-- еще немного.
Надзиратель ударилъ Оливера ложкою по головѣ; потомъ схватилъ его, и послалъ за смотрителемъ.
Общество сидѣло въ глубокомъ молчаніи, когда мистеръ Бомбль мнѣ себя вбѣжалъ въ комнату, и, обращаясь къ джентльмену, возсѣдавшему на высокомъ стулѣ, сказалъ:
-- Извините, мистеръ Лимбкинсъ; Оливеръ Твистъ проситъ прибавки!... Всѣ вздрогнули. Ужасъ отразился на лицѣ каждаго.
-- При-бав-ки, сказалъ мистеръ Лимбкинсъ.-- Успокоитесь, Бомбль, и отвѣчайте мнѣ хорошенько. Такъ ли я понялъ: съѣвъ свой ужинъ, назначенный Обществомъ, онъ просилъ еще?
-- Да, сударь, еще! отвѣчалъ Бомбль.
-- Этому мальчику быть на висѣлицѣ, сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ:-- я увѣренъ, что онъ непремѣнно будетъ повѣшенъ.
Никто не опровергалъ пророчества джентльмена. Начали подробно разбирать дѣло. Оливера присудили немедленно запереть куда-нибудь,-- и на другое же утро у воротъ прибито было объявленіе, по которому Общество обѣщало пять фунтовъ стерлинговъ тому, кто избавитъ приходъ отъ Оливера. Говоря другими словами: пять фунтовъ и Оливеръ Твистъ были предлагаемы всякому мужчинъ, или всякой женщинѣ, которымъ нуженъ былъ ученикъ для какого бы то ни было ремесла или занятія.
-- Во всю жизнь я никогда еще не былъ ни въ чемъ такъ убѣжденъ, сказалъ джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ, подходя къ воротамъ, и читая объявленіе:-- какъ въ томъ, что этотъ мальчикъ будетъ непремѣнно повѣшенъ.
Такъ-какъ въ послѣдствіи я намѣренъ показать, былъ ли джентльменъ въ бѣломъ жилетѣ правъ или нѣтъ, то, быть-можетъ, я отниму у разсказа весь интересъ (предполагая, что интересъ въ немъ существуетъ), если скажу теперь, имѣла ли жизнь Оливера Твиста этотъ ужасный конецъ.