Послѣдняя ночь Жида.
Зала суда усѣяна была съ полу до потолка лицами любопытныхъ. Безпокойные, внимательные глаpf блестѣли со всѣхъ сторонъ; взгляды всѣхъ обращены были на одного человѣка -- Жида. Спереди и сзади, сверху и снизу, справа и слѣва онъ, казалось, окруженъ былъ будто твердью блистающихъ глазъ.
При этомъ живомъ блескѣ, преступникъ стоялъ, упершись одною рукою на скамью, а другую положивъ къ уху и выставя голову впередъ, чтобъ не пропустить ни одного слова главнаго судьи, который передавалъ его обвиненіе присяжнымъ. Иногда онъ быстро поднималъ глаза, думая встрѣтить хоть одинъ ободрительный взглядъ; онъ не двигался съ той минуты, какъ начался судъ, и теперь, когда судья пересталъ говорить, Жидъ все-еще оставался въ прежнемъ положеніи, неподвижно устремивъ на него глаза.
Легкій шумъ заставилъ его прійдти въ себя; осмотрѣвшись кругомъ, онъ увидѣлъ, что присяжные собрались вмѣстѣ, чтобъ разсуждать о его дѣлѣ. Между-тѣмъ, какъ глаза его блуждали по галлереѣ, онъ могъ видѣть, какъ зрители старались взглянуть на его лицо: иные поспѣшно приставляли къ глазамъ лорнеты, другіе шептались съ сосѣдями, смотря на него съ отвращеніемъ. Нѣкоторые совсѣмъ не обращали на него вниманія и только удивлялись, отъ-чего медлятъ присяжные; но ни на одномъ лицѣ -- даже у женщинъ, которыхъ также было много,-- онъ не могъ прочесть ни малѣйшаго признака участія, ни искры состраданія.
Мертвое молчаніе водворилось снова; присяжные обратились къ судьѣ. Тс!
Они просили только позволенія удалиться.
Жидъ внимательно смотрѣлъ на ихъ лица, когда одинъ за однимъ они проходили мимо: онъ старался угадать свой приговоръ; но напрасно. Тюремщикъ ударилъ его по плечу. Онъ машинально послѣдовалъ за нимъ и сѣлъ на стулъ; ему указали на стулъ: самъ онъ ничего не видѣлъ.
Потомъ онъ опять взглянулъ на галлерею. Нѣкоторые изъ зрителей ѣли, другіе утирались платками, потому-что въ тѣснотѣ было очень-жарко. Какой-то молодой человѣкъ срисовывалъ его лицо въ свою записную книжку. Онъ удивлялся, будто посторонній зритель, когда художникъ сломалъ карандашъ и началъ чинить его снова.
Точно также, когда глаза его остановились на судьѣ, онъ занялся разсматриваніемъ его платья и сталъ думать, сколько оно стоило и какъ его надѣвать. Недалеко стоялъ толстый старый джентльменъ, который за полчаса предъ тѣмъ вышелъ и теперь опять возвратился. Жидъ удивлялся, думая, не-уже-ли этотъ человѣкъ ходилъ обѣдать (что дѣйствительно было такъ) и гдѣ онъ обѣдалъ,-- и беззаботно переходилъ отъ одного предмета къ другому.
Нельзя сказать, что во все это время хоть на минуту покидала его мысль о могилѣ, которая разверзалась передъ его ногами; могила всегда была передъ нимъ, но въ неясномъ образѣ, и онъ не могъ остановить на ней своихъ мыслей. Даже въ то время, когда онъ трепеталъ при мысли о скорой смерти, ему вздумалось считать желѣзные прутья у рѣшетки: онъ думалъ, почему у одного изъ нихъ сломана головка, и скоро ли поправятъ ее. Потомъ онъ началъ представлять себѣ всѣ ужасы висѣлицы -- и остановился смотрѣть на человѣка, который мелъ полъ; потомъ опять сталъ думать о висѣлицѣ...
Наконецъ раздался приказъ молчать, и всѣ глаза устремились на дверь. Присяжные возвратились и прошли возлѣ Жида. Онъ ничего не могъ узнать по ихъ лицамъ: эти лица были будто изъ камня. Наступило мертвое молчаніе... ни шопоту... ни движенія... Виновенъ!
Зданіе огласилось радостными криками, которые громче и громче повторялись извнѣ. Жидъ долженъ былъ умереть въ понедѣльникъ.
Шумъ затихъ, и Жида спросили, не скажетъ ли онъ чего-нибудь передъ смертію. Онъ оставался въ прежнемъ положеніи и внимательно смотрѣлъ ни дѣлавшихъ ему этотъ вопросъ. Дважды повторялся этотъ вопросъ прежде, чѣмъ онъ услышалъ его, и тогда только онъ прошепталъ, что онъ старикъ... старикъ... старикъ,-- и снова затихъ.
Судья взялъ черный колпакъ, а преступникъ все еще стоялъ въ одномъ положеніи. Женщина громко вскрикнула на галлереѣ: онъ быстро взглянулъ туда и внимательнѣе наклонился впередъ. Приговоръ былъ ужасенъ; но Жидъ стоялъ, какъ мраморная статуя, не двигаясь ни однимъ членомъ. Его отвратительное лицо все еще выражало вниманіе; нижняя челюсть отвисла и глаза смотрѣли прямо впередъ, когда тюремщикъ положилъ руку на плечо его и хотѣлъ вести вонъ. Онъ бросилъ безсмысленный взглядъ вокругъ себя и повиновался.
Его повели черезъ комнату, гдѣ другіе преступники ожидали своей очереди, разговаривая черезъ рѣшетку съ знакомыми. Никто не говорилъ съ нимъ; но когда онъ проходилъ, всѣ невольно отступали назадъ, осыпая его ругательствами. Онъ сжалъ кулакъ и хотѣлъ броситься на нихъ, но проводникъ втолкнулъ его въ темный корридоръ, освѣщенный тусклыми фонарями, во внутренность темницы.
Здѣсь его объискали, чтобъ онъ не предупредилъ закона; потомъ заперли въ темницу и оставили тамъ -- одного.
Онъ сѣлъ на каменную скамью противъ двери и, устремивъ на полъ глаза, налитые кровью, старался собрать свои мысли. Отрывками началъ припоминать онъ, что говорилъ судья, хоть ему казалось, что въ то время онъ не могъ разслушать ни слова. Постепенно онъ вспомнилъ все:-- его приговорили къ висѣлицѣ!
Когда стало смеркаться, онъ началъ думать о знакомыхъ ему людяхъ, которые умерли на эшафотѣ,-- нѣкоторые по его проискамъ. Ихъ явилось столько, что онъ едва могъ счесть ихъ. Онъ видѣлъ, какъ потъ катился съ чела ихъ, и какъ мгновенно они превратились изъ бодрыхъ, сильныхъ людей въ висячіе клочки платья.
Нѣкоторые изъ нихъ были заключены, можетъ-быть, въ этой самой темницѣ, сидѣли на этомъ самомъ мѣстѣ... Было очень темно; зачѣмъ не принесли огня? Темница была построена на нѣсколько лѣтъ -- многіе проводили здѣсь свои послѣдніе часы; она казалась пещерою, усѣянною мертвыми тѣлами;-- колпакъ, петля, связанныя руки... лица, которыя онъ узнавалъ даже подъ этимъ ужаснымъ покрываломъ... Огня! огня!
Наконецъ, когда руки его были взбиты объ тяжелыя двери и стѣны, явились два человѣка, одинъ со свѣчою, которую онъ воткнулъ въ желѣзный подсвѣчникъ, вдѣланный въ стѣну, а другой съ тюфякомъ, на которомъ располагался спать, потому-что преступника теперь ужь не оставятъ одного.
Потомъ наступила ночь,-- темная, ужасная, безмолвная ночь. Другіе рады были слышать звонъ церковныхъ часовъ, потому-что онъ говорилъ имъ о жизни наступающаго дня. Жиду принесъ онъ отчаяніе. Удары тяжелаго колокола сливались въ одинъ глухой звукъ -- смерть! Что ему въ прекрасномъ утрѣ, которое проникало даже въ тюрьму? Оно только приближало часъ его казни.
Прошелъ день -- нѣтъ, дня не было; онъ прошелъ такъ же скоро, какъ и наступилъ, и опять настала ночь, такая долгая и вмѣстѣ такая короткая ночь,-- долгая по ея ужасающему молчанію, короткая по ея быстролетящимъ часамъ. Иногда онъ выходилъ изъ себя, проклиная все на свѣтѣ; иногда плакалъ и рвалъ на себѣ волосы. Достойные люди его религіи приходили молиться возлѣ него, но онъ прогонялъ ихъ съ проклятіями.
Наступила ночь субботы; ему оставалось жить еще только одну ночь. И когда онъ думалъ объ этомъ, наступилъ день -- воскресенье.
Только къ ночи этого послѣдняго, ужаснаго дня настоящее положеніе представилось ему во всей безнадежности; онъ никогда не могъ надѣяться на прощеніе, но и никогда не былъ въ состояніи вообразить, что долженъ такъ скоро умереть. Онъ мало говорилъ съ своими сторожами; они, съ своей стороны, не старались развлекать его. Онъ сидѣлъ будто сонный, вздрагивая каждую минуту, и вдругъ, бросаясь изъ стороны въ сторону, въ такомъ припадкѣ страха, что даже люди, привыкшіе къ подобнымъ зрѣлищамъ, отступали отъ него съ ужасомъ. Наконецъ, всѣ мученія совѣсти сдѣлали его столь ужаснымъ, что Никто не могъ остаться съ нимъ наединѣ, и два сторожа стояли на часахъ вмѣстѣ.
Преступникъ упалъ на свою каменную постель и сталъ думать о прошедшемъ. Онъ былъ раненъ въ тотъ день, какъ его взяли, и голова его была перевязана полотномъ. Рыжіе волосы повисли на безжизненное лицо; борода висѣла клочками; глаза сіяли ужаснымъ блескомъ; тѣло дрожало и горѣло огнемъ горячки. Восемь... девять... десять. Его страшила мысль, что будетъ съ нимъ, когда эти часы станутъ бить завтра снова! Одиннадцать...
Ужасныя стѣны Ньюгета, скрывавшія столько мученій не только отъ глазъ, но часто даже и отъ мысли человѣческой, никогда не представляли такого ужаснаго зрѣлища, какъ теперь. Прохожіе, любопытствовавшіе знать, что дѣлаетъ человѣкъ, который завтра будетъ повѣшенъ, вѣрно худо провели бы ночь, если бъ могли его увидѣть.
Съ ранняго вечера до глубокой полуночи, небольшія толпы съ безпокойными лицами приходили узнавать, не отсрочена ли казнь, и получивъ отвѣтъ, что нѣтъ, показывали другъ другу на дверь, изъ которой долженъ выходить преступникъ, и мѣсто, гдѣ будетъ построенъ эшафотъ. Они расходились постепенно, и въ часъ мертвой ночи улица стала темна и безлюдна.
Мѣсто передъ тюрьмою было уже очищено, и нѣсколько рогатокъ, выкрашенныхъ черною краскою, было перекинуто поперегъ дороги, чтобъ удержать стремленіе толпы,-- когда мистеръ Броунло и Оливеръ явились у воротъ Ньюгета и представили позволеніе отъ шерифа видѣть преступника. Ихъ тотчасъ впустили.
-- Не-уже-ли и маленькій джентльменъ также войдетъ туда? спросилъ человѣкъ, который долженъ былъ проводить ихъ.-- Это совсѣмъ не для дѣтей, сударь.
-- Правда твоя, мой другъ, отвѣчалъ Мистеръ Броунло:-- но какъ этотъ мальчикъ видѣлъ преступника прежде, я хочу, чтобъ онъ взглянулъ на него и теперь.
Эти слова сказаны были такъ, кто Оливеръ не могъ ихъ слышать. Проводникъ приподнялъ шляпу и, взглянувъ на него съ любопытствомъ, повелъ ихъ темными корридорами къ темницѣ Жида.
-- Вотъ, сказалъ проводникъ, остановясь въ темномъ проходъ, гдѣ два работника дѣлали приготовленія въ глубокомъ молчаніи:-- здѣсь онъ долженъ пройдти.
Онъ ввелъ ихъ въ кухню, гдѣ готовилась пиша для заключенныхъ, и показалъ на дверь. Надъ нею была открытая рѣшетка, сквозь которую слышался шумъ голосовъ, смѣшанный съ стукомъ топора о доски. Тамъ готовился эшафотъ.
Отсюда они прошли сквозь множество крѣпкихъ дверей, которыя имъ отпирали изнутри, и наконецъ подошли къ темницъ Жида. Проводникъ постучалъ связкою ключей; два сторожа, пошептавшись съ намъ, вышли, какъ-будто облегченные отъ тяжкаго бремени, и сдѣлали знакъ посѣтителямъ слѣдовать за тюремщикомъ въ темницу.
Они вошли...
Преступникъ сидѣлъ на своей постели, качаясь со стороны на сторону, съ лицомъ болѣе похожимъ на образъ пойманнаго звѣря, чѣмъ на образъ человѣка. Видно было, что онъ думалъ о своей прежней жизни, потому-что продолжалъ шептать, не обращая никакого вниманія на пришедшихъ.
-- Добрый мальчикъ, Чарльсъ! хорошо! бормоталъ онъ -- Оливеръ тоже! ха! ха! ха! Оливеръ тоже теперь настоящій джентльменъ, настоящій... Возьмите его прочь!
Тюремщикъ взялъ за руку Оливера и, уговаривая его не бояться, продолжалъ слушать.
-- Возьмите его прочь! кричалъ Жидъ.-- Слышите вы? Онъ... онъ всему причиной! Не слушайте дѣвушку...
-- Феджинъ, сказалъ тюремщикъ.
-- Это я! кричалъ Жидъ, прислушиваясь съ такимъ же вниманіемъ, какое обнаруживалъ во время суда.-- Я старый человѣкъ, сударь... очень, очень старый человѣкъ.
-- Тебя хотятъ видѣть, сказалъ тюремщикъ, удерживая его.-- Феджинъ, Феджинъ! Человѣкъ ли ты?
-- Я скоро не буду имъ, отвѣчалъ Жидъ, осматриваясь съ ужасенъ и яростію.-- Убейте ихъ всѣхъ! Какое они имѣютъ право катитъ меня?
Говоря это, онъ увидѣлъ Оливера и мистера Броунло и, отскочивъ въ уголъ, спросилъ, что имъ здѣсь нужно.
-- Сиди, сказалъ тюремщикъ, удерживая его.-- Ну, сударь, говорите, что вамъ нужно... скорѣе, а то онъ дѣлается все хуже и хуже.
-- У тебя есть нѣкоторыя бумаги, оказалъ мистеръ Броунло;-- которыя были отданы тебѣ на сохраненіе Монсомъ.
-- Ложь! отвѣчалъ Жидъ.-- У меня нѣтъ ни одной -- ни одной...
-- Ради Бога, не говори этого, стоя на порогѣ смерти, замѣтилъ мистеръ Броунло:-- скажи мнѣ, гдѣ онѣ. Ты знаешь, что Сайксъ умеръ, что Монксъ во всемъ сознался, что тебѣ нѣтъ болѣе надежды... Гдѣ же эти бумаги?
-- Оливеръ! сказалъ Жидъ, дѣлая ему знакъ подойдти.-- Ближе, ближе... Дай мнѣ шепнуть тебѣ...
-- Я не боюсь, сказалъ Оливеръ тихимъ голосомъ, сжимая руку мистера Броунло.
-- Эти бумаги, шепталъ Жидъ:-- лежатъ въ мѣшкѣ, спрятанномъ за печью въ верхней комнатѣ. Я хочу поговорить съ тобою, мой другъ... я хочу поговорить съ тобою...
-- Хорошо, хорошо, отвѣчалъ Оливеръ.-- Дай мнѣ прочитать молитву. Помолись хоть одну минуту, ставъ со мною на колѣни, а послѣ мы будемъ говорить до утра.
-- Прочь, прочь отсюда! вскричалъ Жидъ, толкая Оливера.-- Скажи, что я ушелъ спать, они тебѣ повѣрятъ. Ты можешь вывести меня отсюда, если захочешь. Ну, скорѣе, скорѣе...
-- О, да проститъ Богъ этого несчастнаго? вскричалъ мальчикъ, заливаясь слезами.
-- Сюда, сюда! сказалъ Жидъ.-- Сначала въ эту дверь; если я буду дрожать, когда мы пройдемъ мимо висѣлицы, не бойся, иди далѣе. Скорѣе, скорѣе...
-- Вамъ неугодно ни о чемъ болѣе его спрашивать? сказалъ тюремщикъ.
-- Нѣтъ, отвѣчалъ мистеръ Броунло.-- Если бъ я могъ надѣяться, что мы въ силахъ будемъ дать ему почувствовать его настоящее положеніе...
-- Никто не въ состояніи этого сдѣлать, сказалъ тюремщикъ, качая головою.-- Лучше оставьте его.
Дверь отворилась; вошли два сторожа.
-- Скорѣе, скорѣе!.. кричалъ Жидъ.-- Тише, тише, чтобъ насъ не увидѣли...
Его схватили за руки и освободили Оливера. Преступникъ рвался и боролся съ отчаяніемъ. Дикіе крики его глухо отдавались въ тяжелыхъ стѣнахъ темницы...
Оливеръ едва не упалъ въ обморокъ при этой ужасной сценѣ и былъ такъ слабъ, что почти не могъ идти.
Разсвѣтало, когда они вышли изъ тюрьмы. Толпа уже собралась; окна наполнялись людьми, курившими и игравшими въ карты, чтобъ скорѣе убить время; въ толпѣ кричали, ссорилась и смѣялись. Все говорило о жизни, все было одушевлено... Только в самой серединѣ сцены стояли черные подмостки, перекладина, веревка, и всѣ ужасныя принадлежности смерти...