Заведеніе миссъ Твинкльтонъ волновалось и готовилось къ празднику. Приближалось Рождество. То что когда-то, и не такъ давно, сама миссъ Твинкльтонъ называла "первымъ полугодіемъ" и что теперь называлось у нея болѣе изящно "первымъ семестромъ", то кончалось завтра. Но и въ предыдущіе дни уже значительно упала дисциплина въ ея учебномъ заведеніи: въ спальняхъ устраивались клубы и ужины въ складчину, причемъ копченый языкъ раздавался изъ рукъ въ руки при помощи щипцовъ для завивки волосъ. Мармеладъ распредѣляли между собой на какихъ-то подобіяхъ блюдечекъ устраивавшихся изъ бумаги, предназначенной для папильотокъ, а домашнюю наливку пили изъ небольшой стопочки, изъ которой обыкновенно принимала лѣкарства маленькая Райкиттсъ (одна изъ дѣвушекъ слабаго здоровья). Горничныя были подкупленны разными обрывками лентъ и стоптанными башмаками: боялись, чтобы они не насплетничали о находимыхъ ими въ постеляхъ крошкахъ хлѣба. Собираясь на эти свои ночныя шалости, воспитанницы были одѣты въ самые воздушные костюмы, что, однако, не помѣшало храброй миссъ Хонитундеръ сыграть однажды соло на гребенкѣ, завернутой въ папильотку. За это ее чуть не удушили ея собственной подушкой.
Однако, это были далеко не единственные признаки близкихъ вакацій. Въ спальняхъ появились также чемоданы (что въ другое время строго воспрещалось), въ которые укладывались вещи. На это, по сравненію съ количествомъ вещей, времени уходило очень много. Широко при этомъ вознаграждались горничныя и служанки разными остатками кольдъ-кремовъ, помадъ и шпилекъ. При клятвенныхъ обѣщаніяхъ сохранить тайну передавалось другъ другу о тѣхъ златокудрыхъ англійскихъ юношахъ, которыхъ ожидали увидѣть во время вакацій. Миссъ Джигльсъ (отличавшаяся своей холодностью, говорила, между прочимъ, что она съ своей стороны, смѣется надъ англійской молодежью, но огромное большинство съ ней было не согласно.
Въ послѣднюю ночь передъ роспускомъ на вакаціи, было въ обычаѣ какъ можно дольше не ложиться спать и стараться вызвать появленіе призраковъ. Но обыкновенно обычай этотъ не исполнялся, и всѣ воспитанницы заведенія ложились спать очень скоро, а вставали на другой день очень рано.
Послѣдняя церемонія назначена была въ 12 ч. дня въ день отъѣзда дѣвицъ. Въ этотъ часъ миссъ Твинкльтонъ, въ присутствіи мистриссъ Тишеръ, прощалась съ воспитанницами у себя въ гостиной (глобусы къ этому времени закрывались коричневымъ полотномъ), гдѣ стояли на столѣ стаканчики съ бѣлымъ виномъ и блюдо съ нарѣзанными ломтиками кэковъ. Миссъ Твинкльтонъ говорила:
-- Леди, вотъ и еще годъ прошелъ и опятъ предъ нами тотъ праздничный періодъ, когда лучшія наши чувства бьются въ нашихъ... (Миссъ Твинкльтонъ ежегодно порывалась сказать "въ нашихъ грудяхъ", но всякій разъ останавливалась въ этомъ мѣстѣ своей рѣчи и говорила, вмѣсто того "въ нашихъ сердцахъ"). Точно также и въ данномъ случаѣ она сказала: "въ нашихъ сердцахъ".-- Гм! Снова пришелъ годъ, и снова наступаетъ перерывъ въ нашихъ занятіяхъ, которыя, надѣюсь, сильно подвинулись за это время, и вотъ, теперь, точно морякъ на своемъ кораблѣ или воинъ въ своей палаткѣ, или заключенный въ тюрьмѣ, или путешественникъ въ своихъ странствіяхъ, мы влечемся сердцемъ домой. И можемъ-ли мы, говоря словами изъ начала трогательной трагедіи мистера Эддисона, сказать: "Разсвѣтъ сумраченъ, утро туманно и темныя тучи заволакиваютъ день, великій, важный день"? Нѣтъ отъ горизонта до зенита все couleur de rose, потому что наши помыслы сосредоточены на свиданіи съ друзьями. Пусть найдемъ мы ихъ здравыми, кого ожидаемъ, пусть встрѣтятъ они насъ такими же благополучными, какими ждутъ насъ! Со всей любовью, которую мы чувствуемъ другъ къ другу, простимся и пожелаемъ другъ другу счастія до новой встрѣчи. И когда придетъ время снова возобновить наши занятія (среди воспитанницъ наступаетъ нѣкоторое уныніе)... занятія, которыя... наступятъ занятія, которыя... то вспомнимъ то, что сказалъ спартанскій военачальникъ во время битвы, которую излишне называть, и въ выраженіяхъ, которыя излишне повторять".
Горничныя и служанки въ своихъ наиболѣе парадныхъ чепцахъ обошли всѣхъ съ подносами, и молодыя дѣвушки начали пить вино и есть кексъ, между тѣмъ какъ къ крыльцу стали подъѣзжать наемныя кареты. Послѣднія минуты молчанія прошли скоро, и миссъ Твинкльтонъ, поцѣловавъ каждую свою воспитанницу и передавъ каждой изъ нихъ чрезвычайно любезное посланіе родителямъ "съ наилучшими привѣтствіями отъ миссъ Твинкльтонъ", закончила этимъ свои обязанности. Любопытно, что, передавая свое посланіе, миссъ Твинкльстонъ имѣла такой видъ, какъ будто оно заключало въ себѣ самый пріятный сюрпризъ, а не счегь за послѣдній семестръ.
Роза такъ много разъ видѣла роспускъ на каникулы и такъ мало видѣла радостей дома, что она была даже довольна, что остается въ пансіонѣ. Ея радость была тѣмъ больше, что съ ней оставалась ея новая подруга. Однако, въ ея дружбѣ былъ одинъ пунктъ, который не давалъ ей покоя. Елена Ландлессъ, будучи свидѣтельницей признанія своего брата въ его чувствахъ Розѣ, согласно совѣту мистера Криспаркля, ни слова не говорила объ Эдвинѣ Друдѣ. Что побуждало ее поступать такъ, было тайной для Розы, но скрытность подруги была ею замѣчена. Это обстоятельство мѣшало ей самой открыть всѣ свои сомнѣнія и недоумѣнія, довѣрившись своимъ маленькимъ сердечкомъ Еленѣ. Поэтому ей приходилось одной справляться со всѣми своими затрудненіями, и она все больше и больше удивлялась, почему Елена, сама сказавшая ей, что добрыя отношенія между обоими юношами возстановятся, когда пріѣдетъ Эдвинъ, все-таки ни слова не говоритъ о немъ.
Прощаніе Розы съ ея хорошенькими подругами въ холодномъ подъѣздѣ учебнаго заведенія миссъ Твинкльтонъ могло бы дать матеріалъ для прелестной картины: Роза выглядывала изъ сѣней, махала платкомъ отъѣзжавшимъ каретамъ и какъ бы олицетворяла собой безпечную молодость, которая и оставшись одна, можетъ чувствовать себя въ своемъ одиночествѣ легко и уютно. Мрачная High Street вся наполнилась музыкой отъ возгласовъ серебристыхъ голосовъ, которые кричали: "до свиданія, розовый бутонъ, до свиданія, дорогая!" И даже на противоположной сторонѣ улицы барельефъ мистера Сапси -- отца, какъ будто говорилъ: "милостивые государи, обратите вниманіе на это маленькое прелестное созданіе, которое осталось здѣсь!" Черезъ нѣсколько минутъ на улицѣ снова наступила тишина. Не слышно уже было юныхъ веселыхъ голосовъ, и Клойстергэмъ принялъ свой обычный, безмолвный и скучный видъ.
Если Роза въ своемъ одинокомъ заключеніи съ нѣкоторымъ трепетомъ ждала пріѣзда Эдвина Друда, то и Эдвинъ съ своей стороны не былъ совсѣмъ спокоенъ. Не обладая твердымъ характеромъ и даже будучи менѣе мужественнымъ, чѣмъ маленькій Розовый бутонъ, единогласно провозглашенный царицей въ пансіонѣ миссъ Твинкльтонъ, Эдвинъ былъ человѣкъ очень совѣстливый, и Груджіусъ заставилъ его задуматься надъ своимъ положеніемъ. Онъ не могъ сердиться на мистера Груджіуса за его слова и не могъ найти ничего смѣшного въ его мнѣніяхъ, выраженныхъ имъ по поводу его свадьбы. Даже напротивъ того. До обѣда въ Стэпль-Иннѣ и до того, какъ онъ получилъ кольцо, которое онъ теперь носилъ въ своемъ жилетномъ карманѣ, онъ бы ни разу не задумался серьезно о будущемъ и безпечно пошелъ бы подъ вѣнецъ, безпечно надѣясь, что все устроится какъ нельзя лучше. Но напоминаніе о его серьезной обязанности любитъ до самой смерти перевернуло всѣ его мысли. Теперь онъ зналъ, что передъ нимъ только два пути: или отдать кольцо Розѣ, или вернуть его мистеру Груджіусу обратно. Эта дилемма заставила его, какъ это ни странно, серьезнѣе думать о своихъ отношеніяхъ къ Розѣ, быть безкорыстнѣе, чѣмъ раньше и менѣе увѣреннымъ въ себѣ, чѣмъ когда либо прежде.
"Я буду руководиться тѣмъ, что она мнѣ скажетъ, и тѣмъ, какъ сложатся наши отношенія", рѣшилъ онъ самъ въ себѣ, отправляясь къ пансіону миссъ Твинкльтонъ. "Что бы ни случилось, думалъ онъ, я постараюсь, помня его слова, честно исполнить свой долгъ и передъ ней и передъ ея и моими умершими родителями."
Роза была одѣта для прогулки и ждала его. Былъ ясный морозный день, и миссъ Твинкльтонъ любезно санкціонировала прогулку по свѣжему воздуху. Ждать долго разрѣшенія имъ не пришлось, и они вышли на улицу такъ скоро, что ни сама миссъ Твинкльтонъ, ни ея alter ego, мистриссъ Тишеръ, не успѣли ни разу принести обычную жертву на алтарь приличія.
-- Мой дорогой Эдди,-- сказала Роза, когда они свернули съ High Street'а и пошли по уединенной мѣстности, примыкавшей къ собору и къ рѣкѣ. Я хочу сказать тебѣ кое-что, что для тебя будетъ имѣть очень серьезное значеніе. Я уже давно думаю объ этомъ.
-- Я тоже хочу быть серьезнымъ съ тобой, дорогая Роза. Я рѣшилъ это.
-- Благодарю тебя, Эдди. Ты не будешь считать меня неделикатной, за то, что я первая начинаю этотъ разговоръ? Ты не подумаешь, что начинаю этотъ разговоръ потому, что думаю только о себѣ? Вѣдь это было бы неблагородно? Правда? А я знаю, что ты человѣкъ благородный!"
Онъ отвѣтилъ: "Я надѣюсь, что поступаю съ тобой благородно". Онъ не называлъ ее болѣе Кошечкой.
-- И я думаю, намъ нечего бояться, что мы можемъ поссориться, правда? Потому что мы имѣемъ много причинъ, Эдди, быть снисходительными другъ къ другу,-- сказала она, беря его за руку.
-- Мы и будемъ снисходительны, Роза.
-- Ну, вотъ, какой ты хорошій мальчикъ! Такъ будемъ же мужественны, Эдди, и пусть отнынѣ и впредь мы станемъ братомъ и сестрой.
-- И я никогда не буду твоимъ мужемъ?
-- Никогда!
Наступило короткое молчаніе, послѣ котораго онъ съ нѣкоторымъ усиліемъ сказалъ:
-- Въ концѣ концовъ я знаю, что это мысль была у насъ общая, Роза, и я долженъ сказать, что не тебѣ первой она пришла въ голову.
-- Нѣтъ, но и тебѣ, мой дорогой,-- сказала Роза съ увлеченіемъ и очень серьезно. Эта мысль пришла намъ въ голову обоимъ сразу и совершенно неожиданно. Ты не былъ счастливъ при мысли о предстоящемъ бракѣ. И я тоже не испытывала счастія при мысли о немъ. О, какъ я жалѣю объ этомъ, какъ жалѣю! И она заплакала.
-- Я тоже очень огорченъ, Роза. И больше всего за тебя.
-- И я жалѣю тебя, бѣдный мальчикъ, глубоко жалѣю!
Это чистое юное чувство, эта деликатная снисходительность ихъ другъ къ другу внесла въ ихъ души какой-то мягкій свѣтъ. Ихъ отношенія перестали имъ самимъ съ этого момента казаться неестественными и капризными. Они стали какъ то сразу чрезвычайно внимательными другъ къ другу, нѣжными и откровенными.
-- Если вчера мы знали,-- сказала Роза, вытирая свои слезы, и не только вчера, а гораздо, гораздо раньше, что при нашихъ отношеніяхъ, созданныхъ не по нашему желанію, никогда не будетъ настоящей искренности, то что же намъ оставалось дѣлать, какъ не измѣнить ихъ? Вполнѣ естественно, что мы должны были быть огорчены этимъ, и ты видишь, что дѣйствительно оба мы огорчены, но насколько легче огорчаться этимъ теперь, чѣмъ потомъ.
-- Когда потомъ, Роза?
-- Тогда, когда это было бы уже поздно. Тогда мы не только бы сожалѣли, но и были бы озлоблены.
Опять наступило молчаніе.
-- И знаешь что,-- сказала Роза наивно,-- потомъ ты не любилъ-бы меня, а теперь ты можешь любить меня всегда, потому что я не буду тебѣ обузой. И я могу теперь тебя любить всегда, и какъ твоя сестра не буду тебя дразнить и не буду ссориться съ тобой. Я часто это дѣлала, когда не была твоей сестрой, и прошу тебя простить меня за это.
-- Оставимъ это, Роза. Или же мнѣ придется такъ много раскаиваться, что я не хочу даже думать объ этомъ.
-- Нѣтъ, Эдди, ты слишкомъ несправедливъ къ себѣ, мой самоотверженный мальчикъ. Сядемъ здѣсь, какъ братъ и сестра у этихъ развалинъ и поговоримъ о нашемъ положеніи. Я много думала съ тѣхъ поръ, какъ ты былъ здѣсь. Вѣдь я нравилась тебѣ? Ты думалъ, что я хорошенькая игрушка?
-- Всѣ думаютъ такъ, Роза.
-- Развѣ?-- она насупила на минуту свои брови, но затѣмъ, разсмѣявшись, сказала:-- Пусть такъ, другіе могутъ такъ говорить; но развѣ этого достаточно, чтобы ты думалъ обо мнѣ, какъ другіе.
Спорить противъ этого было бы нечего. Конечно этого было не достаточно.
-- Я именно это я и думала. Такъ было и въ нашихъ отношеніяхъ,-- сказала Роза.-- Я тебѣ очень нравилась, и ты очень привыкъ ко мнѣ и очень привыкъ къ мысли, что мы женимся. Ты держалъ себя по отношенію къ нашей свадьбѣ, какъ къ чему-то неизбѣжному. Ты скажешь -- нѣтъ? Да, ты думалъ, что это должно быть, а значитъ нечего думать и разсуждать объ этомъ.
Ново и странно казалось Эдвину, какъ это случилось, что въ словахъ Розы онъ видѣлъ себя какъ въ зеркалѣ. Онъ всегда покровительствовалъ ей и считалъ свой мужской умъ гораздо выше ея женскаго ума. Не являлось ли это обстоятельствомъ, что, въ случаѣ ихъ женитьбы, ихъ и теперь ложныя отношенія, стали бы еще болѣе фальшивыми.
-- То, что я сказала о тебѣ Эдди, вѣрно и по отношенію ко мнѣ. Будь иначе, я не рѣшилась бы сказать тебѣ все это. Разница между нами только въ томъ, что я не отгоняла отъ себя этихъ мыслей, свыклась съ ними. Это произошло потому, что жизнь моя не такая дѣловая, какъ твоя: у меня меньше заботъ. И я много думала о насъ и много плакала, Эдди (впрочемъ, ты не виноватъ въ этомъ), еще задолго до того, какъ пріѣхалъ мой опекунъ. Я пробовала дать ему намеками понять, что я не знаю, на что рѣшиться, но онъ не понялъ, кажется, меня. Однако, онъ, все-же, очень, очень хорошій человѣкъ. Онъ такъ ласково и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ основательно объяснилъ мнѣ, какъ серьезно наше положеніе и какъ мы серьезно должны обдумать наше рѣшеніе, что я тогда-же рѣшилась переговорить съ тобой, какъ только мы встрѣтимся, если мы останемся одни и будемъ серьезны. И если можетъ показаться, что мнѣ было легко высказаться, то не думай, Эдди, что и на самомъ дѣлѣ это такъ. Мнѣ было это очень тяжело, и очень, очень грустно!
Ея переполненная душа разразилась опять рыданіями. Онъ обнялъ ее за талію, и они пошли къ рѣкѣ.
-- Опекунъ говорилъ и со мной, Роза. Я видѣлъ его передъ своимъ отъѣздомъ изъ Лондона.
При этихъ словахъ его правая рука опустилась въ карманъ, и онъ хотѣлъ уже вынуть кольцо, но, подумавъ, онъ перемѣнилъ свое намѣренье:-- "Если я долженъ вернуть его,-- подумалъ онъ,-- зачѣмъ ей говорить о немъ".
-- Это и заставило тебя, Эдди, болѣе серьезно обдумать наше положеніе? Да? И, еслибъ я не заговорила-бы съ тобой, ты, все-равно, заговорилъ-бы самъ? Я надѣюсь, что ты можешь признаться мнѣ въ этомъ? Мнѣ не нравится, что все это сдѣлала я одна, хотя это и лучше для насъ.
-- Да, я сказалъ-бы тебѣ то-же самое. Я предоставилъ-бы только рѣшить все тебѣ самой. Да, я намѣренъ былъ сдѣлать такъ. Но я никогда не могъ-бы говорить съ тобой такъ, какъ ты говорила со мной, Роза.
-- Ты хочешь сказать, такъ холодно и такъ сухо? Но какъ-же, скажи пожалуйста, если можешь, могло быть иначе?
-- Я хочу сказать такъ сердечно и деликатно, такъ различно и дружески,-- отвѣтилъ Эдвинъ.
-- Вотъ это такъ, мой милый братъ! Она порывисто поцѣловала его руку.-- Дорогія мои подруги будутъ очень разочарованы,-- прибавила Роза, смѣясь, и слезы заблестѣли у нея на глазахъ.-- Онѣ такъ ждали этого, бѣдныя.
-- Ахъ, но я боюсь, что это очень огорчитъ Джона!-- сказалъ Эдвинъ Друдъ, вздохнувъ.-- Я совсѣмъ не подумалъ о Джонѣ.
Ея быстрый и пристальный взглядъ на него, когда онъ произнесъ эти слова, былъ подобенъ молиіи. Она сама, видимо, смутилась его и сконфуженно опустила глаза.
-- Ты сомнѣваешься, Роза, что это будетъ большимъ горемъ для Джона?
Она уклончиво отвѣтила въ томъ смыслѣ, что ей не зачѣмъ сомнѣваться въ этомъ, что она не думала о немъ и что она предполагала, что ему, вообще, мало дѣла до ихъ отношеній.
-- Дорогое мое дитя! Неужели ты можешь предположить, что человѣкъ, такъ обожающій другого,-- выраженіе миссъ Тонъ, а не мое,-- какъ Джонъ меня, можетъ быть равнодушнымъ къ такому неожиданному перевороту въ моей жизни? Я говорю неожиданному, потому что для него онъ, конечно, будетъ неожиданнымъ.
Она два или три раза наклонила голову, и ея губы зашевелились такъ, какъ будто она соглашалась съ нимъ. Но она не произнесла ни слова, и все также тяжело дышала.
-- Какъ мнѣ сообщить объ этомъ Джону?-- сказалъ Эдвинъ, раздумывая.-- Еслибъ онъ былъ меньше занятъ своей мыслью, онъ замѣтилъ бы страпное волненіе Розы.-- Я никогда не думалъ о Джонѣ. Нужно будетъ сказать ему объ этомъ раньше, чѣмъ объ этомъ закричитъ весь городъ. Я обѣдаю съ этимъ милымъ человѣкомъ завтра, наканунѣ Рождества и въ самый день Рождества, но я не хочу портить ему праздника. Онъ вѣчно волнуется за меня и безпокоится изъ-за всякой бездѣлицы. А это извѣстіе навѣрное поразитъ его. Въ самомъ дѣлѣ, какимъ образомъ сообщить объ этомъ Джону?
-- Я думаю, нужно-ли говорить ему объ этомъ?-- сказала Роза.
-- Милая Роза! Кому-же и быть нашимъ повѣреннымъ, если не Джону?
-- Мой опекунъ обѣщалъ пріѣхать, если я напишу ему. Я такъ и сдѣлаю. Хочешь предоставить это дѣло ему?
-- Вотъ идея!-- воскликнулъ Эдвинъ.-- Самая естественная! Онъ пріѣзжаетъ сюда, идетъ къ Джону, объясняетъ, какъ мы порѣшили и что побудило насъ къ этому. Онъ сдѣлаетъ это лучше насъ. Онъ говорилъ такъ сердечно объ этомъ и съ тобой, и со мной, и онъ такъ-же сердечно поговоритъ обо всемъ съ Джономъ. Да, пусть будетъ такъ! Видишь-ли, Роза, я не трусъ, но скажу тебѣ по секрету, что я немного боюсь Джона.
-- Нѣтъ, нѣтъ. Ты не боишься его!-- воскликнула Роза, сдѣлавшись сразу бѣлой, какъ полотно, и всплеснувъ руками.
-- Почему, Роза, сестра Роза? Что ты видишь въ этомъ особеннаго?-- сказалъ Эдвинъ, подсмѣиваясь надъ ней. Дорогая моя!
-- Ты испугалъ меня!
-- Совершенно не желая этого, но я, все-же, очень огорченъ этимъ, какъ еслибы я сдѣлалъ это нарочно. Неужели ты можешь предположить, чтобъ я боялся серьезно этого чуднаго и любящаго человѣка? Говоря о томъ, что я боюсь его, я хотѣлъ только сказать, что у него бываютъ какіе-то припадки. Я видѣлъ его больнымъ, и боюсь, какъ-бы неожиданная вѣсть не вызвала бы новаго припадка. Послѣднее обстоятельство -- еще лишній поводъ для того, чтобы не я, а твой опекунъ сообщилъ ему обо всемъ. При его основательности и точности ему легко будетъ сговориться съ Джономъ, а со мной Джонъ всегда черезъ-чуръ чувствителенъ.
Роза, повидимому, убѣдилась этими доводами, а можетъ быть, ее успокоила мысль, что въ дѣло вмѣшается Груджіусъ. Что касается Эдвина, то онъ снова опустилъ руку въ карманъ, желая вынуть кольцо. Но его снова остановила прежняя мысль:-- "Зачѣмъ ей говорить о кольцѣ, разъ я долженъ вернуть его? Что прелестная и симпатичная дѣвушка, которая и безъ того огорчена тѣмъ, что ихъ дѣтскія грезы разбились и которая имѣетъ впереди и счастье и возможность сплести себѣ вѣнокъ счастья изъ иныхъ цвѣтовъ,-- что эта дѣвушка огорчится, увидя эти печальные брилліанты, вѣдь это несомнѣнно! Для чего-же огорчать ее? Вѣдь эти камни были символомъ разбитаго счастью и разбитыхъ надеждъ, вѣдь они (какъ сказалъ объ этомъ человѣкъ за видъ самый безчувственный) какая-то вѣчная иронія надъ любовью и надеждами. Зачѣмъ-же трогать ихъ? Пусть лежатъ! Онъ возвратитъ ихъ хозяину того самаго кабинета, въ которомъ онъ получилъ ихъ, а затѣмъ, пролежавъ извѣстное время въ ящикѣ, какъ символъ любви, какъ старыя письма и разныя другія эмблемы человѣческихъ чувствъ, они забудутся и, въ виду своей цѣнности, будутъ проданы, чтобъ вновь начать тотъ-же заколдованный кругъ.
Пусть лежатъ. Пусть лежатъ на его груди, никому невѣдомые. Сознательно или безсознательно, но таковы были тѣ побужденія, которыя привели Эдвина къ рѣшенію: "Пусть они лежатъ". И къ той массѣ невидимыхъ колецъ, которыя составляютъ звенья одной цѣпи всеобщей человѣческой судьбы, прибавилось съ этимъ его рѣшеніемъ еще одно звено, связывающее жизнь и съ землей и небомъ, новое звено, такое-же могучее и таинственное, какъ и другія.
Между тѣмъ, они ходили вдоль берега рѣки. Теперь разговоръ ихъ перешелъ на планы будущей жизни каждаго изъ нихъ. Онъ собирался поспѣшить со своимъ отъѣздомъ изъ Англіи, а она рѣшила остаться въ пансіонѣ миссъ Твинкльтонъ, по крайней мѣрѣ, пока тамъ будетъ Елена. Подругамъ предполагалось возможно осторожно сообщить печальную для нихъ новость, такъ-же и самой миссъ Твинкльтонъ. Конечно, всѣмъ разъяснили-бы, что Роза съ Эдвиномъ остаются и на будущее время самыми лучшими друзьями. И, дѣйствительно, они никогда еще не чувствовали между собой такого согласія, такой ясности, несмотря на то, что и онъ, и она высказались другъ другу не во всемъ: она ничего не сказала Эдвину о своемъ намѣреніи отказаться черезъ опекуна отъ уроковъ музыки съ Джасперомъ; онъ -- о своей тайной надеждѣ познакомиться и сблизиться съ Еленой Ландлессъ.
Бесѣдуя другъ съ другомъ, молодые люди продолжали свою прогулку до тѣхъ поръ, пока зимній день не сталъ клониться къ вечеру. Когда они повернули домой, солнце опустилось уже за рѣку, и старый городъ былъ весь освѣщенъ краснымъ отблескомъ заката.
-- Надо будетъ приготовить Джона къ мысли о моемъ скоромъ отъѣздѣ,-- сказалъ Эдвинъ.-- Я хочу только повидаться съ твоимъ опекуномъ, когда онъ пріѣдетъ сюда. Уѣду-же я до того еще, какъ они переговорятъ. Безъ меня все обойдется гораздо лучше. Какъ ты думаешь?
-- Да.
-- Мы знаемъ, что поступили правильно, Роза?
-- Да.
-- Мы знаемъ, что теперь намъ лучше, чѣмъ прежде?
-- Да. И впереди будетъ все лучше и лучше.
Все-же и до сихъ поръ въ ихъ сердцахъ трепетало какое-то нѣжное чувство къ прошедшему, и имъ жалко было разставаться. Когда они подошли къ собору, гдѣ недавно еще сидѣли вмѣстѣ, Роза и Эдвинъ остановились, точно по сговору. Роза подняла свое личико къ лицу Эдвина, чего она никогда не дѣлала раньше, и сказала:
-- Да благословитъ тебя, Богъ, дорогой! Покойной ночи!
-- Да благословитъ Богъ и тебя, дорогая! Покойной ночи!
И они горячо поцѣловались.
-- Теперь, проводи меня, пожалуйста, домой, Эдвинъ, и дай мнѣ собраться съ мыслями.
-- Не гляди назадъ, Роза,-- говорилъ ей Эдвинъ, беря ее подъ руку.-- Ты не видала Джона?
-- Нѣтъ! Гдѣ?
-- Подъ деревьями. Онъ видѣлъ насъ, когда мы поцѣловались. Бѣдный другъ! Онъ не знаетъ, что мы разстались навсегда. И я боюсь, что это очень его огорчитъ!
Не останавливаясь больше, она торопливо пошла впередъ, и только пройдя подъ воротами, надъ которыми жилъ Джасперъ, спросила:
-- Онъ шелъ за нами? Ты можешь посмотрѣть, не подавая вида, что смотришь. Онъ идетъ сзади?
-- Нѣтъ. Да, впрочемъ, идетъ. Онъ только что вошелъ подъ ворота. Дорогой, симпатичный старичина любитъ слѣдить за нами. Меня страшитъ одна мысль о томъ, какъ онъ будетъ огорченъ!
Она нервно дернула звонокъ, старый хриплый звонокъ пансіона, и, бросивъ на Эдвина послѣдній, умоляющій и вмѣстѣ недоумѣвающій взглядъ, который какъ-бы говорилъ:-- "Неужели ты не понимаешь?" -- скрылась за дверью.