-- О, друзья мои, попранные ногами рабочіе Коктоуна! О, друзья мои и земляки, рабы желѣзнаго и гнетущаго деспотизма! О, друзья мои и товарищи по несчастью, сотрудники и собратья! Говорю вамъ, что часъ насталъ, когда мы должны сплотиться вмѣстѣ, какъ единая могучая сила, и ниспровергнуть въ прахъ притѣснителей. Слишкомъ долго жирѣли они отъ разоренія нашихъ семей, питались нашимъ потомъ, трудомъ нашихъ рукъ, крѣпостью нашихъ мускуловъ, попирая божественныя права человѣка и священныя, нерушимыя привиллегіи братства.
"Хорошо!" "Слушайте, слушайте, слушайте!" "Ура!"
Эти и тому подобныя восклицанія многочисленныхъ голосовъ неслись со всѣхъ сторонъ набитой биткомъ залы, гдѣ въ удушливой атмосферѣ ораторъ, стоявшій на возвышеніи, выпускалъ изъ себя накопившіеся въ немъ пѣну и паръ. Онъ жестоко вспотѣлъ и охрипъ. Подъ ослѣпительнымъ свѣтомъ газоваго рожка этотъ малый такъ кричалъ, неистово сжимая кулаки, хмуря брови, стискивая зубы и размахивая руками, что совсѣмъ выбился изъ силъ, былъ принужденъ остановиться и потребовалъ стаканъ воды.
Пока онъ стоялъ на подмосткахъ, стараясь охладить свое пылающее лицо, сравненіе между нимъ и массою обращенныхъ къ нему внимательныхъ лицъ оказывалась далеко не въ его пользу. Ростомъ онъ едва ли превышалъ толпу своихъ слушателей, развѣ на высоту эстрады, куда онъ забрался. Во многихъ же другихъ отношеніяхъ онъ былъ значительно ниже. ихъ. Онъ уступалъ имъ въ честности, мужествѣ и добродушіи; ихъ простосердечіе замѣнялось у него лукавствомъ, а здравый смыслъ запальчивостью. Нескладный, сутуловатый, съ нависшими бровями и непріятной гримасой на лицѣ, этотъ человѣкъ, несмотря на свой щегольской костюмъ, невыгодно отличался отъ большинства присутствующихъ въ ихъ простомъ рабочемъ платьѣ. Всегда странно видѣть цѣлое собраніе людей, подчиняющееся одной высокомѣрной личности, будь то лордъ или простолюдинъ, стоящей гораздо ниже трехъ четвертей его аудиторіи; но видѣть эту толпу съ серьезными, напряженными лицами, въ честности которой не могъ бы усомниться ни одинъ безпристрастный наблюдатель, видѣть ее взволнованной подобнымъ вожакомъ было особенно странно и особенно обидно.
"Хорошо!" "Слушайте, слушайте!" "Ура!"
Напряженность вниманія и воли, написанная на всѣхъ этихъ лицахъ, производила сильное впечатлѣніе. Здѣсь не было ни безпечности, ни скуки, ни празднаго любопытства; ни одного изъ многочисленныхъ оттѣнковъ равнодушія, столь обыкновеннаго на всѣхъ другихъ сборищахъ, нельзя было прочесть въ чертахъ собравшихся. Каждый сознавалъ, что его положеніе въ этомъ или иномъ смыслѣ хуже, чѣмъ оно могло быть; каждый считалъ себя обязаннымъ примкнуть къ остальнымъ, чтобъ улучшить ихъ общую участь; каждый чувствовалъ, что вся его надежда на союзъ съ товарищами, окружавшими его, и вся эта толпа серьезно, глубоко, непоколебимо вѣрила (въ данномъ случаѣ ошибочно) въ успѣхъ своего дѣла. Все, что тутъ говорилось, было въ ея глазахъ такъ же просто и видно съ перваго взгляда, какъ были видны въ этой комнатѣ голыя стропила крыши и оштукатуренныя кирпичныя стѣны. Каждый безпристрастный наблюдатель не могъ также не сознаться въ глубинѣ души, что всѣ эти люди даже въ своихъ заблужденіяхъ обнаруживали большія достоинства, которыя могли быть направлены къ самымъ высокимъ и благотворнымъ цѣлямъ; онъ не могъ бы не сознаться, что предполагать на основаніи ходячихъ аксіомъ, какъ бы онѣ ни казались неопровержимыми, будто бы эти труженики сбились съ истиннаго пути безъ всякой причины, по собственному безразсудству, значило бы утверждать, что дымъ бываетъ безъ огня, смерть безъ рожденія, жатва безъ посѣва, а всякая вещь можетъ произойти изъ ничего.
Освѣжившись водою, ораторъ вытеръ свой морщинистый лобъ, проведя по немъ нѣсколько разъ слѣва направо носовымъ платкомъ, свернутымъ въ комочекъ, и сосредоточилъ всѣ свои воспрянувшія силы въ презрительномъ горькомъ смѣхѣ.
-- Но, о, друзья мои и братья, о, люди и англичане, угнетенные рабочіе Коктоуна, что намъ сказать о томъ человѣкѣ, о томъ рабочемъ,-- увы, зачѣмъ я вынужденъ необходимостью позорить это славное имя, давая его отступнику?!-- что сказать намъ о томъ, кто, зная но собственному опыту всѣ ваши огорченія и несправедливости, которыя терпите вы, соль земли, сила нашей страны, и кто, узнавъ о вашемъ рѣшеніи, благородномъ, славномъ, единодушномъ, которое заставитъ трепетать тирановъ, о вашемъ рѣшеніи подписаться на фонды Общества Соединеннаго Судилища и подчиняться всѣмъ его распоряженіямъ къ вашему же собственному благу, каковы бы они ни были; что скажете вы, спрашиваю я, о томъ рабочемъ, (волей неволей я долженъ признать за нимъ это званіе), который въ такую минуту покидаетъ свой постъ, продаетъ свое знамя, который въ такую минуту становится измѣнникомъ и подлымъ перебѣжчикомъ, который въ такую минуту признается въ постыдномъ и трусливомъ желаніи держаться въ сторонѣ и не хочетъ примкнуть къ благородному союзу на защиту свободы и права?
На этомъ пунктѣ рѣчи собраніе раздѣлилось, послышался ропотъ и свистки, но общее чувство чести было слишкомъ сильно для того, чтобъ обвинить человѣка, не выслушавъ его оправданія
-- Не ошиблись ли вы, Слэкбриджъ?
-- Приведите сюда этого человѣка!
-- Надо выслушать его!
Такія восклицанія раздавались со всѣхъ сторонъ. Наконецъ, кто-то громко закричалъ:
-- Здѣсь ли этотъ человѣкъ? Если онъ тутъ, Слэкбриджъ, то уступите ему мѣсто, пусть онъ самъ говоритъ за себя.
Эти слова были встрѣчены громкими рукоплесканіями. Слэкбриджъ, ораторъ, осмотрѣлся вокругъ съ усталой улыбкой и, вытянувъ правую руку (по примѣру всѣхъ Слэкбриджей), чтобъ усмирить бушующее море, выжидалъ, пока въ залѣ воцарится тишина.
-- О, друзья мои и сотоварищи,-- заговорилъ онъ тогда, тряся головой съ видомъ сильнѣйшаго презрѣнія,-- я не дивлюсь, что вы, порабощенные сыны труда, не вѣрите въ существованіе подобнаго человѣка. Но вспомните, что, вѣдь, существовалъ же тотъ, въ продалъ свое первородство за чечевичную похлебку; существовалъ Іуда Искаріотскій; существовалъ лордъ Кэстльри, точно такъ же существуетъ и этотъ человѣкъ.
Тутъ у подмостокъ произошло минутное замѣшательство и давка, которыя привели къ тому, что обвиняемый очутился передъ публикой рядомъ съ ораторомъ. Онъ былъ блѣденъ и нѣсколько разстроенъ, что было особенно замѣтно по дрожащимъ губамъ, но стоялъ спокойно, поглаживая лѣвой рукой подбородокъ, въ ожиданіи, когда ему дадутъ говорить. Въ собраніи былъ, какъ водится, предсѣдатель, который взялъ это дѣло въ свои руки.
-- Друзья мои,-- сказалъ онъ,-- по обязанности предсѣдателя, я прошу вашего друга Слэкбриджа, зашедшаго, пожалуй, слишкомъ далеко въ своей рѣчи, присѣсть, пока мы выслушаемъ Стефена Блэкпуля. Всѣ вы знаете Стефена Блэкпуля. Вамъ извѣстны его несчастія и доброе имя.
Послѣ того предсѣдатель открыто пожалъ руку Стефена и снова опустился на свое мѣсто. Слэкбриджъ также сѣлъ, утиртая платкомъ свой разгоряченный лобъ,-- неизмѣнно слѣва направо, а не наоборотъ.
-- Друзья мои,-- началъ Стефенъ среди мертваго безмолвія,-- я слышалъ, что обо мнѣ говорилось, и весьма возможно, что и не исправлю сказаннаго. Однако, лучше, если вы услышите правду обо мнѣ изъ моихъ собственныхъ устъ, чѣмъ со стороны, хотя я не привыкъ говорить въ такомъ многолюдномъ собраніи, потому что не былъ къ этому пріученъ и подготовленъ.
Слэкбриджъ тряхнулъ головою съ такою горечью, точно хотѣлъ, чтобъ она оторвалась у него прочь.
-- Я единственный рабочій на фабрикѣ Баундерби изъ всѣхъ собравшихся здѣсь, который не пожелалъ принять предложенныхъ постановленій. Я не могу съ ними согласиться. Друзья мои, я сомнѣваюсь, чтобъ изъ нихъ вышелъ какой нибудь прокъ. Скорѣе вы наживете себѣ съ ними бѣду.
Слэкбриджъ расхохотался, скрестивъ руки на груди и саркастически нахмурилъ брови.
-- Но не изъ-за этого захотѣлъ я остаться въ сторонѣ, еслибы только въ этомъ было дѣло, я присоединился бы къ остальнымъ. Но у меня есть другія причины, касающіяся меня лично, которыя не позволяютъ мнѣ быть съ вами за одно и не только теперь, но всегда... всегда... пока я живъ.
Слэкбриджъ вскочилъ съ мѣста и всталъ рядомъ съ нимъ, скрежеща зубами и дергаясь отъ бѣшенства.
-- О, друзья мои, не говорилъ я вамъ? О, мои соотечественники, не предостерегалъ ли я васъ? Что думаете вы о гнусномъ поведеніи человѣка, который, какъ извѣстно, самъ жестоко страдалъ отъ неравенства человѣческихъ правъ? О, англичане, спрашиваю васъ, что думаете вы о подобной измѣнѣ одного изъ вашихъ собратьевъ, который своимъ малодушіемъ готовитъ гибель себѣ самому и вамъ, вашимъ дѣтямъ и внукамъ?
Раздались одиночныя рукоплесканія, кое-гдѣ крикнули: "позоръ измѣннику!" Но большинство присутствующихъ молчало. Всѣ взоры были устремлены на изможденное лицо Стефена, еще болѣе жалкое въ его непритворномъ волненіи; и по добротѣ души эти люди скорѣе жалѣли бѣднаго товарища, чѣмъ негодовали на его откатъ.
-- Говорить -- ремесло этого уполномоченнаго,-- сказалъ Стефенъ.-- Ему за это платятъ, и онъ мастеръ по своей части. Пусть его говоритъ. Не указывайте ему на мое горе. Это его не касается. До этого никому нѣтъ дѣла, кромѣ меня.
Вх словахъ Стефена было столько порядочности, пожалуй, достоинства, что слушатели еще больше затихли и стали еще внимательнѣе. Тотъ же громкій голосъ, который былъ слышенъ и раньше, раздался опять.
-- Дайте выслушать этого человѣка, Слэкбриджъ: придержите языкъ!
Въ залѣ опятъ водворилась необычная тишина.
-- Братья,-- заговорилъ Стефенъ, тихій голосъ котораго раздавшіе и отчетливо,-- братья и товарищи! Вѣдь я имѣю право назвать васъ этимъ именемъ, тогда какъ этотъ уполномоченный совсѣмъ намъ чужой, мнѣ остается прибавить одно только слово и большаго я не могу вамъ сказать, хотя бы говорилъ до Суднаго дня. А отлично знаю, что мнѣ предстоитъ. Я отлично знаю, что вы рѣшили не имѣть ничего общаго съ тѣмъ изъ рабочихъ, кто не захочетъ быть съ вами за одно въ этомъ дѣлѣ. Я отлично знаю, что еслибъ мнѣ пришлось умирать на краю дороги, то каждый изъ васъ счелъ-бы себя въ правѣ пройти мимо, не подавъ мнѣ помощи, какъ чужестранцу и пришельцу. Что же дѣлать! Я долженъ этому покориться.
-- Стефенъ Блэкпуль,-- замѣтилъ предсѣдатель, вставая съ мѣста,-- подумайте раньше хорошенько. Подумайте объ этомъ еще, любезный, прежде чѣмъ вы рѣшитесь оттолкнуть отъ себя всѣхъ своихъ друзей.
Въ толпѣ пронесся общій ропотъ волненія, однако, никто не вымолвилъ ни слова. Всѣ взоры были устремлены на лицо Стефена. Еслибъ онъ измѣнилъ своему рѣшенію, то у всѣхъ присутствующихъ скатился бы камень съ души. Онъ самъ понялъ это, оглянувшись кругомъ. Въ его сердцѣ не было ни капли гнѣва противъ этихъ людей. Онъ зналъ то хорошее, что крылось въ нихъ, вопреки слабостямъ и неразумію невѣжества, какъ могъ знать только собратъ по труду.
-- Я уже думалъ о томъ, сэръ, и думалъ не мало. Я просто не могу быть съ вами за одно, вотъ и все. Я долженъ идти своей дорогой. Мнѣ надо съ вами проститься.
Стефенъ сдѣлалъ нѣчто въ родѣ привѣтственнаго жеста толпѣ, протянувъ впередъ обѣ руки, и постоялъ секунду въ этой позѣ; потомъ его руки медленно опустились, и онъ заговорилъ снова:
-- Сколько ласковыхъ словъ слышалъ я ранѣе отъ многихъ изъ васъ, господа! Сколько знакомыхъ лицъ вижу здѣсь, знакомыхъ мнѣ еще съ той поры, когда я былъ моложе и счастливѣе. Какъ я себя помню, у меня не было ни съ кѣмъ ни малѣйшей ссоры. Видитъ Богъ, что и теперь я не. хочу никого обидѣть. Вы назовете меня измѣнникомъ,-- прибавилъ онъ, обращаясь къ Слэкбриджу,-- но это легче сказать, чѣмъ доказать. Однако, дѣлать нечего: будь по вашему!
Стефенъ сдѣлалъ шагъ или два къ лѣсенкѣ, которая вела внизъ съ подмостковъ, но вспомнилъ что-то и остановился.
-- Возможно,-- произнесъ онъ, обернувшись къ толпѣ своимъ морщинистымъ лицомъ и медленно обводя ее глазами, точно хотѣлъ обратиться къ каждому слушателю въ отдѣльности, какъ къ близкому, такъ и далекому,-- возможно, что обсуждая этотъ вопросъ, вы грозите хозяину стачкой, если меня оставятъ работать среди васъ. Надѣюсь, что я не доживу до этого и умру раньше, чѣмъ настанетъ такое время; но еслибы это случилось, я все-таки останусь на фабрикѣ; я долженъ такъ поступить не на зло вамъ, но ради своего пропитанія. Мнѣ нечѣмъ больше кормиться, кромѣ труда своихъ рукъ, а куда же мнѣ пойти искать другой работы, если я поступилъ на фабрику здѣсь въ Коктоунѣ мальчикомъ по восьмому году? Я не жалуюсь на то, что вы не захотите со мною, знаться и отвернетесь отъ меня съ этихъ поръ, но надѣюсь, что вы позволите мнѣ хотя работать. Если у меня существуетъ еще какое-нибудь право, друзья мои, такъ именно одно это.
Гробовое молчаніе было отвѣтомъ на его рѣчь: ни слова, ни звука, кромѣ тихаго шороха отъ движенія толпы, разступавшейся посрединѣ, во всю длину залы, чтобы пропустить человѣка, съ которымъ эти люди порвали съ сегодняшняго дня всѣ узы товарищества. Не глядя ни на кого и подвигаясь впередъ съ видомъ покорной стойкости, которая ни на чемъ не настаиваетъ и ничего не ищетъ, старикъ Стефенъ оставилъ собраніе, удрученный всѣми своими горестями.
Тутъ Слэкбриджъ, все время стоявшій въ ораторской позѣ, вытянувъ впередъ правую руку,-- точно онъ съ величайшимъ стараніемъ сдерживалъ бурныя страсти толпы своей удивительной нравственной силой,-- принялся вновь воодушевлять своихъ слушателей.
-- Развѣ римлянинъ Брутъ не осудилъ на смерть своего родного сына, о, мои соотечественники британцы? Развѣ матери спартанки не посылали своихъ сыновей, бѣжавшихъ съ поля брани, обратно на встрѣчу вражескимъ мечамъ, о, мои друзья, которымъ предстоитъ скорая побѣда? Рѣшайте: не было ли священнымъ долгомъ коктоунцевъ передъ лицомъ ихъ предковъ, на глазахъ изумленнаго міра, въ виду грядущаго потомства, изгнать измѣнниковъ изъ лагеря, разбитаго ради священнаго и божественнаго дѣла? Больные вѣтры небесъ отвѣчаютъ "да". Это "да" гремитъ съ востока, запада, сѣвера и юга. А вслѣдъ за нимъ и "ура", троекратное "ура" за Общество Соединеннаго Судилища.
Слэкбриджъ, подобно капельмейстеру передъ оркестромъ, подалъ знакъ. И все это множество лицъ, омраченныхъ сомнѣніемъ, заглушая укоры совѣсти, прояснилось при этомъ кликѣ торжества, который былъ подхваченъ сотнями голосовъ. Личное чувство должно быть подавлено въ вопросѣ общественной пользы! Ура! Крыша дрожала еще отъ криковъ, когда собраніе начало расходиться по домамъ.
Такъ легко и просто Стефенъ Блэкпуль былъ обреченъ на самую одинокую жизнь, на существованіе отщепенца среди знакомой толпы. Пришлецъ, который ищетъ въ многотысячной незнакомой толпѣ хотя единаго участливаго взора и не встрѣчаетъ его, находится въ менѣе плачевномъ положеніи, чѣмъ тотъ несчастный, который ежедневно видитъ, проходя мимо, какъ отъ него отворачивается десятокъ нѣкогда дружескихъ лицъ. Таково было новое испытаніе Стефена, испытаніе ежедневное, ежеминутное за работой, по дорогѣ на фабрику и домой, у своего порога, у своего окна, повсюду. Съ общаго согласія товарищи избѣгали даже той стороны улицы, по которой онъ ходилъ, предоставивъ ее въ его полное исключительное пользованіе.
Блэкпуль былъ человѣкъ спокойнаго характера, рѣдко водившій компанію съ другими рабочими и привычный оставаться наединѣ со своими думами. Никогда не сознавалъ онъ раньше, какъ была сильна въ немъ потребность постояннаго общенія съ людьми, какъ онъ нуждался въ дружескомъ кивкѣ головы, въ привѣтливомъ взглядъ и словѣ; онъ и не подозрѣвалъ, какую отраду вливали въ его душу капля за каплей всѣ эти мелочи. Онъ не могъ себѣ представитъ, какъ трудно отдѣлить въ своемъ собственномъ сознаніи эту отчужденнось это всѣхъ, отъ унизительнаго чувства стыда и безчестія.
Первые четыре дня испытанія показались ему такими безконечно долгими и тягостными, что онъ началъ ужасаться своего дальнѣйшаго будущаго. Все это время онъ не только не видѣлъ Рэчели, но даже всячески избѣгалъ съ ней встрѣчи; хотя ему и было извѣстно, что суровое запрещеніе еще не распространялось на фабричныхъ работницъ, однако, замѣтилъ, что нѣкоторыя изъ нихъ стали относиться къ нему иначе, и боялся за Рэчель, опасаясь, чтобъ ее не постигла та же участь, еслибъ ихъ увидѣли вмѣстѣ. Такимъ образомъ прожилъ онъ эти дни въ полномъ одиночествѣ, ни съ кѣмъ не разговаривая, какъ вдругъ, возвращаясь вечеромъ съ фабрики домой, былъ немало удивленъ при видѣ какого-то бѣлобрысаго юноши, подошедшаго къ нему на улицѣ.
-- Ваше имя Блэкпуль, не такъ ли?-- спросилъ тотъ.
Стефена бросило въ краску, когда онъ машинально обнажилъ голову въ знакъ благодарности, что съ нимъ заговорили, или просто въ замѣшательствѣ отъ такой неожиданности. Онъ прикинулся, будто поправляетъ подкладку въ шляпѣ, и отвѣчалъ:
-- Да.
-- Вы тотъ рабочій, отъ котораго отвернулись товарищи?-- продолжалъ бѣлобрысый. (Онъ былъ не кто иной, какъ Битцеръ).
Стефенъ снова отвѣтилъ утвердительно.
-- Ну, я сразу догадался, потому что всѣ какъ будто сторонятся отъ васъ. Мистеръ Баундерби желаетъ съ вами потолковать. Навѣрно, вы знаете, гдѣ онъ живетъ?
Въ третій разъ Стефенъ односложно отвѣтилъ:
-- Да.
-- Тогда ступайте прямо къ нему, слышите?-- сказалъ Битецеръ. Васъ тамъ ожидаютъ; вамъ стоитъ только назвать лакею свое имя. Я служу въ банкѣ; значитъ, если вы отправитесь туда сейчасъ же одинъ (потому что мнѣ было велѣно васъ привести), то избавите меня отъ лишней ходьбы.
Стефенъ, путъ котораго лежалъ въ противоположную сторону, повернулъ назадъ и пошелъ съ покорностью подчиненнаго къ красному кирпичному замку великана Баундерби.