Дѣло о кражъ въ банкѣ между тѣмъ не заглохло и не переставало поглощать вниманія принципала этого учрежденія. Желая похвастаться своей рѣшимостью и неутомимой дѣятельностью въ качествѣ человѣка выдающагося, самостоятельно пробившаго себѣ дорогу въ жизни, восьмого чуда въ финансовомъ мірѣ, болѣе замѣчательнаго, чѣмъ Венера, которая вышла только изъ морской пѣны, тогда какъ онъ ухитрился вылѣзти изъ уличной грязи, мистеръ Баундерби старался доказать, что домашнія передряги нисколько не охладили его рвенія въ труду. Такимъ образомъ въ первыя недѣли послѣ своего возврата къ холостецкой жизни онъ суетился и шумѣлъ даже болѣе обыкновеннаго и поднялъ такую кутерьму, возобновивъ свои розыски по дѣлу о воровствѣ, что полицейскіе агенты почти желали, чтобъ это преступленіе не совершалось совсѣмъ.
Правда, сами они потеряли всякій слѣдъ и сбились съ толку. Хотя съ перваго же дня открытія кражи полиція разыскивала виновныхъ крайне осторожно, втихомолку, такъ что многіе считали уже это дѣло окончательно брошеннымъ и сданнымъ въ архивъ за неимѣніемъ уликъ, однако, несмотря на эту хитрую уловку, до сихъ поръ не обнаруживалось ничего новаго. Ни одинъ сообщникъ или сообщница не выдали себя преждевременной смѣлостью, не попались впросакъ. Но еще удивительнѣе было то, что Стефенъ Блэкпуль исчезъ, какъ въ воду канулъ, а таинственная старуха такъ и оставалась для всѣхъ загадкой.
Когда дѣло приняло такой, повидимому, безнадежный оборотъ, и никакіе скрытые признаки не указывали на то, чтобъ оно могло двинуться дальше, терпѣніе мистера Баундерби лопнуло; и онъ отважился прибѣгнутъ къ крайнему средству. Фабрикантъ напечаталъ объявленіе, въ которомъ предлагалъ двадцать фунтовъ награды тому, кто арестуетъ Стефена Блэкпуля, подозрѣваемаго въ соучастіи въ кражѣ, произведенной въ Ноктоунскомъ банкѣ въ ночь на такое то число. Въ своемъ объявленіи мистеръ Баундерби по возможности подробно описывалъ внѣшность названнаго Стефена Блэкпуля, его одежду, цвѣтъ лица, приблизительный ростъ и манеры; онъ излагалъ, при какихъ обстоятельствахъ и когда рабочій покинулъ городъ и по какому направленію видѣли его удалявшимся оттуда. Все это было напечатано жирнымъ шрифтомъ, крупными черными литерами на широкихъ листахъ бумаги и расклеено глухою ночью на стѣнахъ городскихъ зданій, по распоряженію мистера Баундерби, чтобъ на утро броситься въ глаза всему населенію и огорошить его.
Дѣйствительно, утреннему колоколу на фабрикахъ пришлось звонить во всю мочь, чтобъ разсѣять толпы рабочихъ, тѣснившихся на разсвѣтѣ пасмурнаго дня вокругъ этихъ плакатовъ, которые прочитывались ими съ жаднымъ любопытствомъ. Не менѣе любопытства обнаруживали и неграмотные среди фабричнаго люда. Когда они прислушивались къ знакомому голосу, читавшему имъ вслухъ,-- а такихъ охотниковъ выручить ихъ находилось всегда достаточно -- то пялили глаза на таинственныя печатныя литеры съ такимъ смутнымъ благоговѣніемъ и почтительностью, что могли бы вызвать смѣхъ, еслибъ народное невѣжество не было всегда и во всемъ явленіемъ грознымъ и зловѣщимъ. Тысячамъ рабочаго народа неотступно мерещились въ тотъ день эти плакаты среди вертѣвшихся веретенъ, грохочущихъ станковъ и жужжащихъ колесъ; когда же, въ полдень, фабричные высыпали изъ мастерскихъ на улицы, желающихъ читать объявленіе нашлось не меньше, чѣмъ поутру.
Уполномоченный Слэкбриджъ долженъ былъ въ тотъ вечеръ говорить на собраніи; онъ досталъ у типографа чистый плакатъ и принесъ его туда въ карманѣ.
-- О, друзья мои и соотечественники,-- раздался съ эстрады его зычный голосъ,-- угнетенные рабочіе Коктоуна, о, мои собратья и сотрудники, сограждане и товарищи!
Какой шумъ и гамъ поднялся въ громадной залѣ, когда Слэкбриджъ развернулъ то, что назвалъ "документомъ осужденія", и выставилъ его на свѣтъ газовой лампы и на позоръ передъ глазами рабочей лиги!
-- О, мои собратья, взгляните, на что способенъ измѣнникъ въ лагерѣ великихъ умовъ, внесенныхъ въ священный свитокъ Справедливости и Союза! О, мои порабощенные друзья, съ мучительнымъ ярмомъ тирановъ на своей выѣ, подъ желѣзной пятою деспотизма, попирающей ваши тѣла, распростертыя въ земномъ прахѣ, въ которомъ хотѣлось бы вашимъ притѣснителямъ заставить васъ пресмыкаться на вашемъ чревѣ во всѣ дни жизни вашей, подобно змію въ райскомъ саду,-- о, мои братья,-- и не слѣдуетъ ли мнѣ прибавить, какъ мужчинѣ: также и сестры,-- что скажете вы теперь насчетъ этого Стефена Блэкпуля, "немного сутуловатаго въ плечахъ, около пяти футъ семи дюймовъ ростомъ", какъ упоминается въ этомъ унизительнымъ и гнусномъ документѣ; въ этомъ пагубномъ актѣ, въ это вредоносномъ плакатѣ, въ этомъ отвратительномъ объявленіи? И съ какимъ величавымъ презрѣніемъ раздавите вы эту ехидну, запятнавшую вашу честь, навлекшую такой позоръ на богоподобное племя, которое, къ счастью, извергло его навсегда изъ своей среды! Да, мои соотечественники, къ счастью, вы отвернулись отъ него заранѣе и прогнали прочь измѣнника. Вѣдь, вы помните тотъ вечеръ, когда онъ стоялъ вотъ тутъ, передъ вами, на этой эстрадѣ; помните, какъ я лицомъ къ лицу, шагъ за шагомъ преслѣдовалъ его во всѣхъ его лукавыхъ уверткахъ? Вы помните, какъ онъ извивался и скользилъ, словно угорь, пробираясь бочкомъ, хитря и пуская пыль въ глаза, пока ему было не за что больше уцѣпиться, и, припертый къ стѣнѣ, онъ поневолѣ отступилъ съ позоромъ,-- предметъ вѣчнаго срама, общаго презрѣнія всѣхъ свободныхъ и мыслящихъ людей! А теперь, друзья мои,-- друзья-труженики (потому что я радуюсь и торжествую по поводу позорнаго клейма, наложеннаго на него) друзья мои, чье жестокое, но честное ложе стелется въ трудѣ, чья скудная, но независимая пища варится въ стѣсненіи, теперь, говорю я, друзья мои, какое названіе заслужилъ тотъ подлый трусъ, когда маска сорвана, наконецъ, съ его лица, и онъ стоитъ передъ нами во всемъ своемъ природномъ безобразіи? Что же онъ такое? Воръ! Грабитель! Ссыльный бѣглецъ, голова котораго оцѣнена! Гнилой нарывъ, язва на благородномъ сословіи коктоунскихъ ремесленниковъ! Поэтому, братья мои, сплотившіеся въ священный союзъ, къ которому приложили свои дѣтскія руки и печати ваши дѣти и дѣти вашихъ дѣтей, пока еще не родившіяся на свѣтъ, я предлагаю вамъ отъ имени Соединеннаго Союзнаго Судилища, которое бдительно печется о вашемъ благосостояніи день и ночь, которое постоянно радѣетъ о вашей пользѣ,-- предлагаю вамъ постановить на этомъ митингѣ резолюцію такого рода: "такъ какъ Стефснъ Блэкпуль, ткачъ, упоминаемый въ этомъ публичномъ объявленіи, былъ еще раньше оффиціально отвергнутъ общиной коктоунскихъ фабричныхъ рабочихъ, то общша не причастна позору его преступленій и, какъ отдѣльное сословіе, не заслуживаетъ упрека за его безчестные поступки!"
Такъ распинался Слэкбриджъ, скрежеща зубами и обливаясь потомъ. Нѣсколько суровыхъ голосовъ крикнуло: "нѣтъ!" а съ полсотни другихъ засвистали съ единодушными криками: "слушайте, слушайте!" Раздалось единичное предостереженіе: "Слэкбриджъ, вы хватаете черезъ край; слишкомъ ужъ торопитесь!" Но то была борьба пигмеевъ противъ цѣлой арміи; общее собраніе повѣрило Слэкбриджу безусловно и приложило руку къ предложенной имъ резолюціи. Послѣ того оратора почтили троекратнымъ "ура", когда онъ опустился на мѣсто, демонстративно запыхавшись послѣ своей рѣчи.
Толпа его слушателей, мужчинъ и женщинъ, высыпала на улицу и не успѣла еще мирно разойтись по домамъ, какъ Сэсси, которую отозвали зачѣмъ-то нѣсколько минутъ назадъ изъ комнаты Луизы, вернулась туда обратно.
-- Кто тамъ пришелъ?-- спросила молодая женщина.
-- Мистеръ Баундерби,-- сказала Сэсси, робѣя при этомъ имени,-- и братъ вашъ, мистеръ Томъ, и одна молодая женщина, которая называетъ себя Рэчель и говоритъ, будто бы вы ее знаете.
-- Что имъ понадобилось, Сэсси, дорогая?
-- Они хотятъ васъ видѣть. Рэчель плакала и казалась разсерженной.
-- Отецъ,-- промолвила Луиза, обращаясь къ сидѣвшему тутъ же Гредграйнду,-- я не могу не принять ихъ по причинѣ, которая объяснится сама собою. Можно имъ войти?
Послѣ его утвердительнаго отвѣта Сэсси вышла и ввела посѣтителей, которые не заставили себя долго ждать. Томъ вступилъ въ комнату послѣднимъ и все время держался въ самомъ темномъ углу у порога.
-- Миссисъ Баундерби,-- сказалъ ея мужъ, входя съ холоднымъ поклономъ,-- надѣюсь, я не обезпокоилъ васъ? Время, по правдѣ сказать, не совсѣмъ подходящее, но вотъ эта молодая женщина заявляетъ о такихъ вещахъ, которыя сдѣлали мой визитъ необходимымъ. Томъ Гредграйндъ, такъ какъ вашъ сынъ, юный Томъ, неизвѣстно почему упрямится разъяснить что либо въ этой путаницѣ, то я вынужденъ произвести очную ставку между пришедшей со мною работницей и вашей дочерью.
-- Вы уже видѣли меня однажды, сударыня,-- сказала Рэчель, становясь противъ Луизы.
Томъ кашлянулъ.
-- Вы уже видѣли меня однажды раньше, сударыня,-- повторила Рэчель, не получивъ отвѣта.
Томъ кашлянулъ вторично.
-- Видѣла.
Рэчель гордо вскинула глазами на мистера Баундерби и спросила:
-- Согласны ли вы сообщить, сударыня, гдѣ это происходило и кто присутствовалъ при этомъ?
-- Я пришла въ домъ, гдѣ квартировалъ Стефанъ Блэкпуль, въ тотъ вечеръ, когда онъ получилъ разсчетъ на фабрикѣ, и видѣла васъ тамъ. Стефенъ также, былъ дома; кромѣ него я видѣла еще старуху, которая не говорила ни слова; я не могла разсмотрѣть ея, потому что она стояла въ темномъ углу. Братъ мой былъ со мною.
-- Почему же вы мнѣ этого не сказали, Томъ?-- спросилъ Баундерби.
-- Я обѣщалъ сестрѣ молчать,-- отвѣчалъ тотъ, причемъ Луиза поспѣшила подтвердить его слова.-- Кромѣ того,-- язвительно прибавилъ олухъ,-- она разсказываетъ вамъ эту исторію такъ превосходно и въ такихъ подробностяхъ, что мнѣ нѣтъ ни малѣйшей надобности соваться въ чужое дѣло.
-- Скажите, сударыня, сдѣлайте милость,-- продолжала Рэчель,-- зачѣмъ въ недобрый часъ пришли вы къ Стефену въ тотъ вечеръ?
-- Мнѣ стало жаль его,-- отвѣчала Луиза, вспыхивая, какъ зарево,-- и я хотѣла узнать, что онъ намѣренъ дѣлать, хотѣла предложить ему помощь.
-- Благодарствуйте, сударыня,-- замѣтилъ Баундерби.-- Весьма польщенъ и тронутъ!
-- А предлагали вы Стефену ассигнацію?-- спросила опять Луизу Рэчель.
-- Да, по онъ отказался. Онъ принялъ отъ меня взаймы только два фунта золотомъ.
Рэчель снова вскинула глаза на мистера Баундерби.
-- О, конечно,-- подхватилъ тотъ;-- если вы ставите вопросъ, подтвердился ли вашъ нелѣпый и невѣроятный разсказъ, то я обязанъ сознаться, что вы были правы!
-- Сударыня,-- начала Рэчель,-- сегодня Стефенъ Блэкпуль названъ воромъ въ публичномъ печатномъ объявленіи, расклеенномъ по всему городу, а, можетъ быть, еще и въ другихъ мѣстахъ! Вечеромъ на митингѣ рабочихъ его имя поносили также самымъ возмутительнымъ образомъ. Стефенъ! Честнѣйшій малый, съ самой неподкупной, чистой душой!
Негодованіе молодой женщины разрѣшилось горькими рыданіями.
-- Мнѣ очень, очень жаль,-- промолвила Луиза.
-- О, сударыня, сударыня,-- возразила Рэчель,-- можетъ быть, оно и такъ, да мнѣ-то не вѣрится! Могу ли я знать, что было у васъ на умѣ! Подобныя вамъ не знаютъ нашего брата, не жалѣютъ насъ, не имѣютъ съ нами ничего общаго. Я не знаю хорошенько, съ какой цѣлью приходили вы въ тотъ вечеръ къ Стефену. Пожалуй, у васъ было какое нибудь скрытое намѣреніе и вы не догадывались, сколько зла принесетъ бѣднягѣ вашъ приходъ. Я призывала тогда на васъ благословеніе Божіе за вашу доброту; мнѣ казалось, что вы искренно пожалѣли Стефена; но теперь я не знаю, не знаю, что подумать!
Луиза не могла обвинять Рэчель за ея несправедливыя подозрѣнія; несчастная такъ вѣрила въ того человѣка и была такъ огорчена.
-- И когда я вспомню,-- продолжала работница, подавляя рыданія,-- какъ бѣдный малый былъ благодаренъ вамъ, какъ повѣрилъ, что вы желаете ему добра, когда я вспомню, какъ онъ прикрылъ рукой свое изможденное лицо, чтобъ скрыть вызванныя вами слезы, то мнѣ кажется, что вы, дѣйствительно, огорчены -- и не даромъ,-- но все-таки я не знаю, не знаю навѣрно!
-- Однако, вы славная штучка,-- проговорилъ олухъ, съ безпокойствомъ пошевелившись въ своемъ темномъ углу,-- пришли въ чужой домъ да еще говорите дерзости! Васъ слѣдовало бы вытурить вонъ, если вы не умѣете вести себя прилично, и это было бы по дѣломъ.
Она ничего не отвѣчала; только ея тихій плачъ нарушалъ тишину въ комнатѣ, пока мистеръ Баундерби заговорилъ, наконецъ:
-- Довольно!-- сказалъ онъ.-- Вспомните ваше обѣщаніе. Лучше займитесь этимъ, чѣмъ ревѣть.
-- И въ самомъ дѣлѣ, мнѣ стыдно, что я расплакалась при всѣхъ,-- отвѣчала Рэчель, осушая глаза;-- но этого больше не будетъ. Сударыня, когда я прочла то, что напечатано про Стефена -- сплошная ложь съ начала до конца, все равно, какъ еслибъ это говорилось про васъ!-- я пошла прямо въ банкъ сообщить, что знаю, гдѣ находится Стефенъ, и дать твердое и вѣрное обѣщаніе, что онъ будетъ здѣсь черезъ два дня. Однако, я не нашла тамъ мистера Баундерби, а вашъ братъ прогналъ меня прочь; я разыскивала васъ, но не нашла и вернулась обратно на фабрику. Послѣ окончанія работъ сегодня вечеромъ я поспѣшила на общее собраніе послушать о томъ, что будутъ говорить про Стефена -- вѣдь, я знаю, что онъ вернется, чтобъ пристыдить недобросовѣстныхъ людей!-- а съ митинга отправилась опять на поиски мистера Баундерби, нашла его, наконецъ, и сказала ему слово въ слово, что мнѣ было извѣстно; однако, онъ не повѣрилъ ничему и привелъ меня сюда.
-- До сихъ поръ все сказанное вами подтверждается,-- заявилъ мистеръ Баундерби, стоявшій все время, заложивъ руки въ карманы и не снимая шляпы.-- Но я знаю, какой вы народецъ не со вчерашняго дня, замѣтьте это, и знаю также, что вы большіе мастера точить лясы. Поэтому совѣтую вамъ теперь перейти отъ ненужной болтовни къ дѣлу. Вѣдь, вы взялись сдѣлать кое-что, такъ не мѣшкайте, вотъ все, что я скажу вамъ послѣ слышаннаго мною сегодня.
-- Я послала уже Стефену письмо съ сегодняшней вечерней почтой туда же, куда писала ему однажды послѣ его ухода,-- отвѣчала Рэчель; и онъ будетъ здѣсь, самое позднее, черезъ два дня.
-- Ну, такъ вотъ что долженъ сказать я теперь,-- возразилъ мистеръ Баундерби. Вы, пожалуй, не подозрѣвали, что за вами также былъ учрежденъ негласный полицейскій надзоръ, какъ за личностью, замѣшанной отчасти въ то дѣло; вѣдь, о людяхъ обыкновенно принято судить по тому знакомству, какое они водятъ. Почта также не была забыта нами. И тамъ выяснилось, что на имя Стефена Блэкпуля не поступало ни единаго письма,-- да будетъ вамъ извѣстно. Значитъ, куда дѣвались ваши письма, о томъ предоставляю судить вамъ самимъ. Можетъ быть, вы ошиблись и не писали ихъ совсѣмъ.
-- Не прошло и недѣли со времени его ухода, сударыня,-- отвѣчала Рэчель, снова обращаясь къ Луизѣ, точно она взывала къ ея защитѣ,-- какъ Стефенъ прислалъ мнѣ единственное полученное мною отъ него письмо, въ которомъ говорилось, что онъ былъ принужденъ искать себѣ работы подъ чужимъ именемъ.
-- Чортъ возьми!-- подхватилъ Баундерби, качая головой и многозначительно свистнувъ.-- Онъ перемѣнилъ имя,-- вотъ ужъ до чего дошло! Довольно подозрительное обстоятельство для человѣка такой незапятнанной честности! На судѣ, надо думать, посмотрятъ косо на того невиннаго, у котораго окажется нѣсколько заимствованныхъ именъ!
-- Но что же,-- воскликнула Рэчель опять со слезами на глазахъ,-- что же оставалось ему дѣлать, сударыня, скажите на милость? Съ одной стороны противъ него ополчились хозяева; съ другой -- рабочіе; между тѣмъ, онъ добивался одного: мирно трудиться въ потѣ лица и поступать такъ, какъ находилъ справедливымъ. Неужели человѣкъ можетъ отказаться отъ собственныхъ чувствъ и собственныхъ убѣжденій? Неужели уже онъ обязанъ кривить душой и дѣйствовать противъ совѣсти на каждомъ шагу въ угоду той или другой сторонѣ, если не хочетъ, чтобъ его затравили, какъ зайца?
-- Повѣрьте, повѣрьте мнѣ, что я жалѣю его отъ всего сердца,-- отвѣчала Луиза,-- и надѣюсь, что онъ сниметъ съ себя всякое подозрѣніе.
-- Не бойтесь, сударыня, Стефенъ оправдается; это дѣло вѣрное.
-- Тѣмъ болѣе вѣрное,-- перебилъ мистеръ Баундерби, что вы упорно скрываете отъ меня его мѣстожительство. Что, небось, неправда?
-- Я не допущу того, чтобъ по моей оплошности на него легло незаслуженное пятно ареста и принудительнаго возвращенія сюда. Стефенъ вернется по доброй волѣ, чтобъ оправдать себя и пристыдить тѣхъ, кто порочилъ здѣсь его доброе имя заглазно, не давая ему возможности защищаться. Я сообщила ему въ своемъ письмѣ обо всѣхъ клеветахъ и обвиненіяхъ, распускаемыхъ на его счетъ,-- заключила Рэчель съ твердостью, о коротую разбивалось всякое недовѣріе, какъ морская волна объ утесъ,-- и онъ будетъ здѣсь, самое позднее, черезъ два дня.
-- А все таки,-- прибавилъ мистеръ Баундерби, чѣмъ скорѣе удастся намъ его сцапать, тѣмъ раньше воспользуется онъ случаемъ оправдаться. Что касается васъ, то я ничего не могу поставить вамъ въ вину,-- продолжалъ фабрикантъ, непосредственно обращаясь къ молодой женщинѣ; все то, что вы пришли мнѣ сообщить, оказалось правдой, и я доставилъ вамъ средство доказать справедливость вашихъ словъ; значитъ, съ этимъ покончено. Добраго вечера, господа! Я спѣшу; мнѣ нужно еще хорошенько вникнуть въ это дѣло.
Томъ выползъ изъ своего угла, когда мистеръ Баундерби пошевелился; онъ двинулся вмѣстѣ съ нимъ къ двери, не отставая отъ него, какъ тѣнь, и они вышли вмѣстѣ. Единственнымъ его прощальнымъ привѣтствіемъ были угрюмыя слова: "добрый вечеръ, отецъ!" Съ этой отрывистой фразой и презрительнымъ взглядомъ въ сторону сестры онъ удалился.
Съ тѣхъ поръ, какъ по возвращеніи дочери домой, для мистера Гредграйнда погибла послѣдняя надежда, онъ сдѣлался очень молчаливъ. Такъ и теперь этотъ несчастный человѣкъ сидѣлъ, не говоря ни слова, когда Луиза обратилась кроткимъ тономъ къ фабричной работницѣ.
-- Рэчель,-- сказала она,-- вы отложите въ сторону всякое недовѣріе ко мнѣ, когда узнаете меня короче.
-- Не довѣрять кому нибудь,-- отвѣчала Рэчель нѣсколько мягче прежняго,-- совсѣмъ не въ моемъ характерѣ; но когда ко мнѣ самой относятся съ такимъ обиднымъ недовѣріемъ, когда не довѣряютъ всѣмъ намъ, я не могу переносить этого хладнокровно. Простите, если я обидѣла васъ понапрасну. Теперь я сама не думаю того, что говорила тогда, но не ручаюсь, однако, что мнѣ не придутъ въ голову опять тѣ же мысли, если съ бѣднымъ Стефеномъ попрежнему будутъ поступать несправедливо.
-- А вы сообщили ему въ своемъ письмѣ,-- освѣдомилась Сэсси,-- что подозрѣніе пало на него, повидимому, изъ-за того, что онъ бродилъ по вечерамъ вокругъ банка? Тогда онъ зналъ бы, по крайней мѣрѣ, о чемъ его станутъ спрашивать, когда онъ вернется, и могъ бы приготовиться заранѣе къ отвѣту.
-- Да, моя милая, я написала,-- отвѣчала дѣвушка,-- хотя сама напрасно ломаю голову надъ тѣмъ, что могло ему тамъ понадобиться? Онъ никогда не ходилъ въ ту сторону, гдѣ помѣщается банкъ; это ему совсѣмъ не по дорогѣ. Стефенъ жилъ не подалеку отъ меня, а не въ томъ краю.
Сэсси была уже возлѣ нея и разспрашивала Рэчель, гдѣ она живетъ и можно ли придти къ ней завтра вечеромъ спросить, нѣтъ ли извѣстій о Блэкпулѣ.
-- Сомнѣваюсь,-- отвѣчала Рэчель,-- чтобъ онъ могъ явиться сюда раньше послѣзавтрашняго дня.
-- Тогда я приду послѣ завтра вечеромъ,-- замѣтила Сэсси.
Когда Рэчель ушла, изъявивъ на это свое согласіе, мистеръ Гредграйндъ поднялъ голову и сказалъ своей дочери:
-- Луиза, дорогая моя, насколько помнится, я никогда не видалъ въ глаза того человѣка. Какъ, по твоему, замѣшанъ онъ въ томъ дѣлѣ?
-- Сначала, мнѣ казалось, будто я повѣрила этому, отецъ, хотя съ большимъ трудомъ. Но теперь я не вѣрю.
-- Точнѣе говоря, ты внушила себѣ это, зная, что другіе подозрѣваютъ его. Но каковъ онъ съ виду и какъ себя держитъ? Какъ честный человѣкъ?
-- Онъ производитъ впечатлѣніе въ высшей степени честнаго малаго.
-- Эта Рэчель непоколебимо стоитъ за него горой. Хотѣлось бы мнѣ знать,-- задумчиво продолжалъ мистеръ Гредграйндъ,-- извѣстно ли настоящему виновнику о всѣхъ этихъ напраслинахъ? Гдѣ онъ? Кто онъ?
Послѣднее время въ его волосахъ стала замѣтно пробиваться сѣдина, и теперь, когда онъ поникъ сѣдѣющею головою на руку и казался такимъ постарѣвшимъ, Луиза, съ выраженіемъ страха и жалости на лицѣ, поспѣшно подошла и подсѣла близко къ нему. Въ эту минуту ея взглядъ случайно встрѣтился съ глазами Сэсси. Дѣвушка покраснѣла и вздрогнула, а Луиза приложила палецъ къ губамъ.
На слѣдующій день, когда Сэсси, вернувшись отъ Рэчели, сообщила Луизѣ, что Стефенъ еще не возвращался, она сказала это шепотомъ. На другой день, когда воспитанница Гредграйнда пришла съ тѣмъ же извѣстіемъ и прибавила, что о несчастномъ нѣтъ ни слуху, ни духу, она говорила тѣмъ же тихимъ, испуганный ь голосомъ. Съ того момента, когда Луиза и Сэсси переглянулись между собою, онѣ никогда не произносили имени Стефена и не упоминали о немъ вслухъ, а также не поддерживали разговора о кражѣ въ банкѣ, когда мистеръ Гредграйндъ затрогивалъ этотъ вопросъ.
Назначенный двухдневный срокъ миновалъ; прошло трое сутокъ, а Стефенъ все не показывался и не давалъ о себѣ знать. На четвертый день Рэчель, увѣренность которой ни чуть не поколебалась (она только думала, что письмо ея пропало) пришла въ банкъ и показала письмо отъ него съ адресомъ, въ которомъ Стефенъ сообщалъ, что поселился въ одной изъ рабочихъ колоній въ сторону отъ большой дороги въ пятидесяти миляхъ оттуда. Туда немедленно были отправлены гонцы, и весь городъ съ любопытствомъ ожидалъ ихъ возвращенія на другой день.
Все это время олухъ слѣдовалъ, какъ тѣнь, за мистеромъ Баундерби, присутствуя при всѣхъ розыскахъ. Онъ былъ въ сильнѣйшемъ возбужденіи, горѣлъ въ страшной лихорадкѣ, кусалъ до крови ногти, говорилъ суровымъ, хриплымъ голосомъ; губы у него запеклись и потемнѣли. Въ тотъ часъ, когда ожидали прибытіе обвиняемаго, олухъ помчался на станцію желѣзной дороги; онъ предлагалъ держать съ нимъ пари, что Стефенъ улизнулъ раньше прибытія посланныхъ за нимъ людей и что онъ не подумаетъ показаться въ Коктоунѣ.
Его догадка подтвердилась. Гонцы вернулись ни съ чѣмъ. Письмо Рэчели было отправлено, оно пришло къ мѣсту назначенія и было вручено адресату. Стефенъ Блэкпуль въ хотъ же часъ пустился въ дорогу, и ни единая душа не слышала о немъ больше ничего. Теперь коктоунцы ломали себѣ голову надъ вопросомъ, написала ли Рэчель Блэкпулю съ добрымъ намѣреніемъ, будучи увѣрена, что онъ вернется, или же только предостерегала его своимъ письмомъ, посовѣтовавъ ему скорѣе бѣжать? По этому пункту мнѣнія въ городѣ раздѣлялись. Прошло и шестъ дней, и цѣлая недѣля; началась вторая. Несчастный олухъ, собравъ жалкіе остатки своего мужества, началъ хорохориться.
-- Былъ ли подозрѣваемый воромъ, желаете вы знать? Вотъ милый вопросъ! Если онъ невиненъ, то куда же онъ дѣвался и почему не возвращается?
"Гдѣ онъ? Почему не возвращается?" Эти слова, которыя Томъ повторялъ днемъ на всѣ лады, не давали ему покоя въ глухую ночь и отдавались у него въ ушахъ до разсвѣта.