ЖАТВА.
I. Событія въ банкѣ.
Солнечный день въ разгарѣ лѣта. Такіе дни выдавались иногда и въ Коктоунѣ.
Въ ужасную погоду Коктоунъ казался издали окутаннымъ собственною мглою, какъ бы непроницаемою для солнечныхъ лучей. Вы угадывали только, что въ этой дымкѣ прячется городъ, потому что безъ города нельзя было бы объяснить себѣ присутствія такого вздутаго прыща на лицѣ земли. Пятно сажи и дыма, который вяло ползетъ то въ одну, то въ другую сторону, то гордо тянется къ небесному своду, то угрюмо стелется по землѣ въ зависимости отъ того, поднимется ли или утихнетъ вѣтеръ или только перемѣнитъ свое направленіе; густое безформенное мѣсиво, пронизанное полосами солнечнаго свѣта, не озаряющаго, однако, ничего, кромѣ темныхъ массъ,-- Коктоунъ намекалъ о самомъ себѣ издалека, хотя въ номъ нельзя было различить ни едонаго зданія.
Но чудо заключалось въ темъ, что этотъ городъ уцѣлѣлъ вообще. Коктоунь такъ часто погибалъ, что слѣдовало дивиться, какъ могъ онъ выдержать столько потрясеній. Конечно, никогда не существовало такого хрупкаго китайскаго фарфора, какъ тотъ матеріалъ, изъ котораго были слѣплены коктоунскіе фабриканты. При всемъ бережномъ обращеніи съ ними, они разлетались въ дребезги съ такою легкостью, что у васъ невольно возникало подозрѣніе, не были ли они надтреснуты раньше. Они разорялись, когда ихъ заставляли посылать въ школы малолѣтнихъ фабричныхъ рабочихъ; они разорялись, когда были назначены инспектора для наблюденія за ихъ производствомъ; они разорялись, когда эти инспектора находили сомнительнымъ ихъ право крошить людей своими машинами. Они окончательно погибали, когда имъ былъ сдѣланъ помокъ, что ихъ фабричныя трубы, пожалуй, не имѣли надобности постоянно дымить безъ всякаго удержа. Кромѣ "золотой ложки" мистера Баундерби, получившій извѣстность во всемъ Коктоунѣ, въ немъ держался еще и другой не менѣе популярный вымыселъ. Послѣдній, обыкновенно, принималъ форму угрозы. Когда одинъ изъ коктоунскихъ гражданъ чувствовалъ себя обиженнымъ, т. е. когда его не оставляли въ покоѣ, и ему грозила отвѣтственность за послѣдствія его дѣяній, онъ былъ увѣренъ, что выйдетъ сухъ изъ воды, стоило ему только пригрозить, что онъ "скорѣе согласенъ выкинуть свою собственность въ Атлантическій Оманъ". Это не разъ пугало до полусмерти министра внутреннихъ дѣлъ
Впрочемъ, коктоунцы были слишкомъ добрыми патріотами и не только не кидали своего имущества въ Атлантическій океанъ, но, напротивъ, всячески заботились о немъ. Такимъ образомъ, оно оставалось цѣлымъ и невредимымъ, окутанное туманной мглой на горизонтѣ, и благополучно росло и множилось.
На улицахъ города было жарко и пыльно въ тотъ лѣтній день, а солнце сіяло такъ ярко, что пронизывало даже тяжелыя испаренія, нависшія надъ Коктоуномъ, и на него нельзя было пристально смотрѣть даже сквозь туманъ. Кочегары выползали изъ своихъ низкихъ подваловъ на фабричные дворы и усаживались кто на ступенькахъ, кто на бревнахъ или на изгороди, отирая свои закоптѣлыя лица и глядя на кучи угля. Весь городъ словно жарился въ горячемъ маслѣ, удушливый запахъ котораго стоялъ въ воздухѣ. Паровыя машины лоснились отъ масла; имъ была пропитана одежда рабочихъ, оно сочилось и капало во всѣхъ многочисленныхъ этажахъ фабричныхъ зданій. Атмосфера этихъ заколдованныхъ замковъ напоминала дыханіе самума, и обитатели ихъ, изнемогая отъ жары, вяло бродили среди этой пустыни. Но никакая температура не могла ни усилить, ни исцѣлить меланхоліи гигантскихъ слоновъ. Ихъ несносныя головы поднимались и опускались одинаково равномѣрнымъ движеніемъ въ жаркую и холодную, въ мокрую и сухую, въ пасмурную и ясную погоду. Мѣрное раскачиваніе ихъ тѣней на стѣнахъ замѣняло коктаунцу тѣнь шумящихъ лѣсовъ; вмѣсто лѣтняго жужжанія насѣкомыхъ могли наслаждаться здѣсь крулгый годъ съ утренней зари понедѣльника и до вечера субботы гуломъ поршней и колесъ.
Сонно гудѣли они въ тотъ солнечный день; и пѣшехода, проходившаго мимо гулкихъ фабричныхъ стѣнъ, еще больше кидало въ жаръ и клонило ко сну. Спущенныя маркизы и поливка мостовой нѣсколько прохлаждали главныя улицы и магазины; но фабрики, дворы и переулки жарились, какъ въ огнѣ. Внизу на рѣкѣ, вода которой почернѣла и сгустилась отъ стекавшей въ нее краеки, нѣсколько коктоунскихъ мальчиковъ, слонявшихся безъ дѣла -- рѣдкое зрѣлище въ тѣхъ мѣстахъ -- катались въ ветхомъ челнокѣ, оставлявшемъ за собой тинистый слѣдъ, тогда какъ при каждомъ ударѣ веселъ отъ воды подымалось отвратительное зловоніе. Даже само солнце было для Коктоуна злѣе жестокаго мороза и когда, изрѣдка, заглядывало въ его узкіе закоулки, то приносило съ собою скорѣе смерть, чѣмъ жизнь. Такъ даже небесное око причиняетъ вредъ, когда неумѣлыя или нечистыя руки заслоняютъ его отъ тѣхъ, на кого оно хочетъ излить свою благодать.
Миссисъ Спарситъ сидѣла въ своей комнатѣ въ зданіи банка на тѣневой сторонѣ раскаленной солнцемъ улицы. Банкъ былъ уже закрытъ, и въ эту пору дня въ хорошую погоду она, обыкновенно, украшала своимъ благороднымъ присутствіемъ залу засѣданія надъ конторой. Ея собственная гостиная помѣщалась этажемъ выше, и у окна этой комнаты она занимала наблюдательный постъ, чтобъ быть готовой каждое утро встрѣтить мистера Баундерби, когда онъ переходилъ черезъ улицу, соболѣзнующимъ поклономъ, подобающимъ жертвѣ. Онъ былъ женатъ уже цѣлый годъ, и миссисъ Спарситъ ни на минуту не избавляла его отъ своего непоколебимаго состраданія.
Своею внѣшностью банкъ ничуть не нарушалъ благотворнаго однообразіи города. То былъ только еще одинъ лишній домъ изъ краснаго кирпича съ черными ставнями снаружи и зелеными жа, лузи внутри, съ черной входной дверью, къ которой вели двѣ бѣлыхъ ступени, съ мѣдной дощечкой на ней и мѣдной дверной ручкой въ видѣ большой точки. Онъ былъ вдвое больше собственнаго жилища мистера Баундерби, а прочіе дома въ городѣ были вшестеро меньше его; во всемъ же остальномъ это зданіе въ точности соотвѣтствовало общепринятому шаблону.
Миссисъ Спарситъ была убѣждена, что, появляясь по вечерамъ среди пюпитровъ и письменныхъ принадлежностей, она вносила въ контору атмосферу женственной прелести, помимо своего аристократическаго обаянія. Сидя у окна съ вышивкой или вязаньемъ въ рукахъ, почтенная леди самодовольно воображала, что своимъ благороднымъ видомъ она смягчаетъ грубо-дѣловой характеръ этого мѣста. Увѣренная въ интересныхъ свойствахъ собственной особы, она видѣла въ себѣ нѣкоторымъ образомъ благодѣтельную фею банка. Между тѣмъ, горожане, проходившіе взадъ и впередъ мимо окна, были скорѣе склонны считать ее дракономъ, стерегущимъ сокровища этого золотого рудника.
Каковы были эти сокровища, миссисъ Спарситъ знала такъ же мало, какъ и любой изъ прохожихъ. Золотыя и серебряныя монеты, цѣнныя бумаги, тайны, разоблаченіе которыхъ угрожало невѣдомой гибелью невѣдомымъ лицамъ (обыкновенно, впрочемъ, людямъ, которыхъ она не жаловала) таковы были въ ея мысленномъ каталогѣ главныя статьи, собранныхъ здѣсь богатствъ. Что же касается остального, то она знала, что послѣ закрытія банка ей предоставлялось полпое господство надъ всею обстановкой конторы, какъ и надъ желѣзной кладовой, запертой тремя замками, къ дверямъ которой каждую ночь прислонялъ изголовье своей складной кровати сторожъ-разсыльный, убиравшій свой одръ съ пѣніемъ первыхъ пѣтуховъ. Кромѣ того, почтенная леди владычествовала надъ нѣкіимъ подвальнымъ помѣщеніемъ, строго огражденнымъ отъ всякихъ посягательствъ внѣшняго міра, и надъ остатками ежедневныхъ текущихъ занятій въ видѣ чернильныхъ пятенъ, испорченныхъ перьевъ, облатокъ, обрывковъ бумаги, до такой степени мелкихъ, что на нихъ ничего нельзя было разобрать, несмотря на ея неоднократныя попытки. Наконецъ, ей же была ввѣрена охрана маленькаго арсенала, состоявшаго изъ тесаковъ и карабиновъ, размѣщенныхъ въ грозномъ порядкѣ надъ каминомъ въ одной изъ комнатъ банка, а равно и почтенной традиціи, нераздѣльной съ дѣловымъ учрежденіемъ, претендующимъ на богатство -- въ видѣ ряда, пожарныхъ ведеръ -- утвари негодной, собственно, ни къ чему, но разсчитанной на тонкое моральное воздѣйствіе на большинство публики, почти равносильное виду золотыхъ слитковъ.
Глухая служанка и сторожъ-разсыльный служили дополненіемъ къ владычеству миссисъ Спарситъ. Глухая служанка слыла богатой; и среди низшаго класса коктоунскаго населенія уже давно шла молва, что ее убьютъ когда нибудь ночью и ограбятъ ея деньги. Находили даже, что это слѣдовало сдѣлать давнымъ-давно и исполненіе пророчества нѣсколько запоздало; тѣмъ не менѣе, глухая служанка оставалась въ живыхъ и продолжала благоденствовать на своемъ тепленькомъ мѣстечкѣ съ такимъ непохвальнымъ упорствомъ, что повергала въ досаду и разочарованіе своихъ недоброжелателей.
Чай миссисъ Спарситъ былъ поставленъ для нея на маленькомъ трехногомъ столикѣ, который она имѣла обыкновеніе послѣ закрытія банка приносить съ собою въ нижній этажъ, гдѣ онъ попадалъ въ общество суроваго, покрытаго клеенкой, длиннаго стола для засѣданій. Разсыльный поставилъ на него чайный подносъ и стукнулъ себя по лбу въ знакъ почтенія къ своей повелительницѣ.
-- Благодарствуйте, Битцеръ,-- сказала миссисъ Спарситъ.
-- Позвольте поблагодарить васъ, сударыня,-- отвѣчалъ разсыльный.
То былъ чрезвычайно бѣлобрысый малый; цвѣтъ его волосъ нисколько не потемнѣлъ съ того дня, когда онъ, моргая глазами, дѣлалъ опредѣленіе лошади въ назиданіе дѣвочкѣ нумеръ двадцатый.
-- Все-ли заперто, Битцеръ?-- спросила миссисъ Спарситъ.-- Не слышно ли чего нибудь новенькаго?-- продолжала она, наливая себѣ чай.
-- Ничего особеннаго, сударыня; ничего не довелось мнѣ услышать. Здѣшній народъ совсѣмъ дрянь, сударыня, но это не ново, къ несчастью.
-- Должно быть, затѣваютъ опять что нибудь эти неугомонные негодяи?-- полюбопытствовала почтенная леди.
-- Мутятъ все по старому, смѣю доложить; составляютъ союзы, общества, обязываются стоять другъ за дружку.
-- Это весьма неутѣшительно,-- замѣтила миссисъ Спарситъ, придавая своему носу еще больше римскаго величія и еще строже хмуря коріолановскія брови;-- весьма неутѣшительно, что фабриканты-хозяева терпятъ подобныя затѣи въ средѣ своихъ рабочихъ.
-- Что и говорить, сударыня,-- подтвердилъ Битцеръ.
-- Сплотившись въ союзъ между собою, имъ слѣдовало бы разъ навсегда рѣшиться не принимать къ себѣ ни одного человѣка, принадлежащаго къ рабочему союзу.
-- Они ужъ дѣлали это,-- возразилъ Битцеръ,-- да ихъ попытка не привела ни къ чему.
-- Говоря по правдѣ, я не много смыслю въ этихъ дѣлахъ,-- съ достоинствомъ сказала миссисъ Спарситъ,-- такъ какъ по волѣ судьбы принадлежу къ совершенно иной сферѣ; да и покойный мистеръ Спарситъ, какъ Паулеръ, также не имѣлъ ничего общаго съ дѣлами подобнаго рода. А знаю только одно, что рабочій народъ слѣдуетъ обуздать и что давно пора сдѣлать это.
-- Точно такъ, сударыня,-- поддакнулъ опять Битцеръ съ видомъ величайшаго почтенія къ авторитету миссисъ Спарситъ, какъ мудраго оракула.-- Вы попали, можно сказать, въ самую точку.
Такъ какъ то былъ обычный часъ конфиденціальной бесѣды между нимъ и миссисъ Спарситъ, и такъ какъ Битцеръ прочелъ уже въ ея взглядѣ, что она собирается задать ему какой-то вопросъ, то онъ принялся приводить въ порядокъ линейки, чернильницы и прочіе предметы, чтобъ имѣть предлогъ оставаться въ комнатѣ, пока эта леди пила чай, поглядывая въ отворенное окно на улицу.
-- Много было дѣла сегодня, Битцеръ?-- полюбопытствовала миссисъ Спарситъ.
-- Не особенно много, миледи, посредственно.
У Битцера какъ бы невольно срывалось съ языка слово "миледи" вмѣсто "сударыня", точно въ видѣ невольной дани личному достоинству миссисъ Спарситъ и признанія ея правъ на особое почтеніе.
-- Конторщики все такъ же надежны, пунктуальны и старательны?-- продолжала она, заботливо смахивая незамѣтную крошку хлѣба съ митенки на ея лѣвой рукѣ.
-- Да, ни на кого нельзя пожаловаться, сударыня, за обычнымъ исключеніемъ, конечно.
Сторожъ исполнялъ въ банкѣ почтенную обязанность всеобщаго шпіона и доносчика и за эту добровольную услугу получалъ подарокъ къ Рождеству сверхъ положеннаго еженедѣльнаго жалованья. Изъ Битцера вышелъ весьма разсудительный малый, осторожный и предусмотрительный, обѣщавшій пойти далеко. Умъ его былъ такъ хорошо дисциплинированъ, что онъ не вѣдалъ ни страстей, ни привязанностей. Всѣ его дѣйствія основывались на точномъ и хладнокровномъ разсчетѣ, и не даромъ миссисъ Спарситъ постоянно отзывалась о немъ, какъ о юношѣ самыхъ стойкихъ правилъ. Убѣдивишись послѣ смерти своего отца, что его мать имѣетъ право на безплатный пріютъ въ Коктоунѣ, этотъ превосходный молодой экономистъ, на основаніи своихъ твердыхъ правилъ, такъ усердно настаивалъ на этомъ правѣ, что бѣдная женщина была, наконецъ, пожизненно заключена въ домъ призрѣнія. Правда, Битцеръ выдавалъ своей матери по полуфунту чаю ежегодно, что было съ его стороны слабостью; во-первыхъ, потому, что всякое подаяніе неизбѣжно влечетъ за собою умноженіе нищенства, во-вторыхъ, потому, что единственная вещь, которую онъ долженъ былъ сдѣлать, это купить названный товаръ по самой дешевой цѣнѣ и продать его какъ можно дороже. Не даромъ же философы такъ ясно подтверждаютъ намъ, что таковъ основной принципъ, заключающій въ себѣ всѣ обязанности человѣка -- не какую нибудь часть ихъ только, а, именно, всѣ въ совокупности.
-- Да, ни на кого нельзя пожаловаться, сударыня, за обычнымъ исключеніемъ, конечно,-- повторилъ Битцеръ.
-- А-а!-- произнесла миссисъ Спарситъ, покачивая головою надъ своей чашкой чая и дѣлая большой глотокъ.
-- Я насчетъ мистера Томаса, сударыня. Боюсь, съ нимъ что-то неладно. Не нравятся мнѣ его повадки.
-- Битцеръ,-- внушительно сказала миссисъ Спарситъ,-- должно быть, вы забыли, что говорила я вамъ относительно употребленія именъ.
-- Простите, сударыня. Дѣйствительно, вы запрещали употреблять имена. Въ самомъ дѣлѣ гораздо лучше умалчивать о нихъ.
-- Прошу васъ помнить, что я занимаю здѣсь довѣренный постъ,-- продолжала почтенная леди со своимъ важнымъ видомъ -- Мистеръ Баундерби поставилъ меня тутъ довѣреннымъ лицомъ. Хотя нѣсколько лѣтъ назадъ ни мнѣ, ни мистеру Баундерби не могло придти въ голову, что онъ когда нибудь сдѣлается моимъ патрономъ и станетъ подносить мнѣ ежегодный подарокъ, тѣмъ не менѣе, въ настоящее время я не могу смотрѣть на него иначе, какъ на своего хозяина. Мистеръ Баундерби всегда признавалъ мое общественное положеніе и знатность моего рода, я не могу на него пожаловаться съ этой стороны. Онъ сдѣлалъ для меня больше, гораздо больше, чѣмъ можно было ожидать. Въ свою очередь, я хочу быть вѣрна его интересамъ. А я не думаю, не могу думать и не должна думать,-- продолжала почтенная леди, пуская въ ходъ весь свои наличный запасъ чести и нравственности,-- что не нарушу своей вѣрности, если допущу, чтобъ подъ этимъ кровомъ назывались имена, которыя, къ несчастью -- къ величайшему несчастью,-- несомнѣнно, связаны съ его именемъ.
Битцеръ снова коснулся своего лба и еще разъ просилъ извиненія.
-- Такъ-то, Битцеръ,-- продолжала миссисъ Спарситъ,-- говорите "субъектъ", и я васъ выслушаю, но если вы скажете "мистеръ Томасъ", то увольте меня отъ вашихъ разговоровъ.
-- За обычнымъ исключеніемъ одного субъекта, сударыня,-- поправился Битцеръ, возвращаясь къ своему донесенію
-- А-а!-- повторила свое восклицаніе миссисъ Спарситъ, снова качая головой надъ чашкой чая и дѣлая большой глотокъ, какъ будто затѣмъ, чтобы вернуться къ тому мѣсту разговора, гдѣ онъ былъ прерванъ.
-- Одинъ субъектъ, сударыня,-- сказалъ Битцеръ,-- никогда не былъ тѣмъ, чѣмъ ему слѣдовало быть, съ самаго поступленія въ банкъ. Онъ больше ничего, какъ мотъ и лодырь. Совсѣмъ нестоющій малый, сударыня. Если онъ сытъ и не пропадаетъ съ голоду, такъ потому, что ему бабушка ворожитъ, вотъ что, сударыня!
-- А-а!-- протянула опять миссисъ Спарситъ съ новымъ меланхолическимъ покачиваніемъ головы.
-- Желалъ бы я только одного, сударыня,-- продолжалъ Битцеръ,-- чтобъ богатая родня не снабжала его средствами для кутежей. Тогда мы, по крайней мѣрѣ, знали бы, изъ чьего кармана идутъ деньги, которыя онъ разбрасываетъ.
-- А-а!-- вздохнула миссисъ Спарситъ, по прежнему, качая головой.
-- Онъ достоинъ жалости, сударыня. То лицо, на которое я сейчасъ намекалъ, внушаетъ сожалѣніе,-- пояснилъ разсыльный.
-- Вы правы, Битцеръ,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ; -- я всегда сожалѣла о его ослѣпленіи, всегда.
-- Что же касается того субъекта, сударыня,-- продолжалъ Битцеръ, понизивъ голосъ и подвигаясь ближе къ своей собесѣдницѣ,-- то онъ не уступитъ въ своемъ безразсудствѣ всякому рабочему въ здѣшнемъ городѣ. А вы знаете, какой это безразсудный народъ. Кому же и знать это лучше васъ -- такой важной леди.
-- Хорошо, еслибъ они слѣдовали вашему примѣру, Битцеръ.
-- Благодарствуйте, сударыня. Разъ ужъ вы упомянули обо мнѣ, такъ вотъ, что я вамъ скажу. Я ужъ отложилъ кое-что на черный день. Вотъ хоть бы награда къ Рождеству: я никогда на трогаю ее, сударыня. Я не трачу даже всего своего жалованія, хотя оно не велико. Почему бы имъ не дѣлать по моему? Что возможно для одного, то возможно и для другихъ.
Это была опять таки одна изъ коктоунскихъ фикцій. Каждый тамошній капиталистъ, нажившій шестьдесятъ тысячъ фунтовъ съ шести пенсовъ, искренно дивился, почему каждый изъ шестидесяти тысячъ коктоунскихъ рабочихъ не могъ нажить шестидесяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ съ шести пенсовъ, и болѣе или менѣе упрекалъ каждаго изъ нихъ за неумѣніе произвести этотъ маленькій фокусъ. То, что я сдѣлалъ, можете сдѣлать и вы. Отчего же вы этого не дѣлаете?
-- А что имъ нуженъ отдыхъ отъ работы, сударыня,-- сказалъ Битцеръ,-- такъ это сущій вздоръ. Вѣдь, вотъ я не нуждаюсь въ отдыхѣ. Я никогда въ немъ не нуждался и никогда не буду въ немъ нуждаться. Я его не люблю. Что же касается ихъ союзовъ и стачекъ, то въ средѣ рабочихъ, навѣрно, много такихъ, которые, еслибъ только захотѣли, то могли бы слѣдить за товарищами и доносить на нихъ, получая за это малую толику отъ времени до времени деньгами или натурой на улучшеніе своего быта. Почему же они не улучшаютъ его, сударыня? Вѣдь, это главная потребность разумнаго существа, и они же сами увѣряютъ, что добиваются этого.
-- Дѣйствительно, такъ, судя по ихъ словамъ!-- подхватила миссисъ Спарситъ.
-- Они надоѣли намъ до тошноты, сударыня, со своими женами и дѣтьми,-- говорилъ дальше Битцеръ.-- А вотъ взять хоть бы меня: мнѣ не нужно ни жены, ни семейства; отчего же они не могутъ обойтись безъ этого?
-- Отъ того, что непредусмотрительны,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ.
-- Точно такъ, сударыня,-- подтвердилъ Битцеръ.-- Будь они предусмотрительнѣй да распутничай поменьше, какъ бы они поступили? Они сказали бы тогда: одна голова не бѣдна, одинъ ротъ всегда сытъ и его-то, именно, мнѣ пріятнѣе всего кормить.
-- Совершенно вѣрно,-- согласилась миссисъ Спарситъ, закусывая чайнымъ печеніемъ.
-- Покорнѣйше благодарю, сударыня,-- сказалъ Битцеръ, снова стукая себя въ лобъ въ знакъ того, что онъ признателенъ миссисъ Спарситъ за ея назидательную бесѣду.-- Не прикажете ли еще кипяточку, сударыня, или. можетъ быть, принести вамъ чего нибудь другого?
-- Пока ничего, Битцеръ.
-- Покорнѣйше благодарю, сударыня. Не хотѣлось бы мнѣ безпокоить васъ за ѣдой, особенно за чаемъ, который вы такъ любите,-- снова началъ разсыльный, вытягивая шею, чтобъ заглянуть на улицу со своего мѣста;-- но вотъ ужъ минута или двѣ какъ одинъ джентльменъ смотритъ на ваше окно; вотъ онъ перешелъ черезъ улицу, точно хочетъ постучаться. Такъ и есть: это его стукъ, несомнѣнно!
Тутъ Битцеръ подошелъ къ окну и, высунувшись на минутку на улицу, поспѣшилъ подтвердить свою догадку.
-- Онъ самый, сударыня. Прикажете принять?
-- Право, не знаю, кто бы это могъ быть,-- промолвила мнееитъ Спарситъ, утирая губы и натягивая митенки.
-- Сейчасъ видно, что не здѣшній, сударыня.
-- Что можетъ понадобиться въ банкѣ чужому человѣку въ такую позднюю пору? Должно быть, онъ пришелъ но дѣлу, но опоздалъ,-- продолжала леди.-- Во всякомъ случаѣ, я здѣсь довѣренное лицо отъ мистера Баундерби и никогда не уклонюсь отъ своей обязанности. Итакъ, если моя обязанность требуетъ, чтобъ я не отказывала ему въ пріемѣ, я его приму. Дѣлайте, какъ знаете, Битцеръ.
Тутъ посѣтитель, въ полномъ невѣдѣніи великодушныхъ словъ миссъ Спарситъ, повторилъ свой стукъ такъ громко, что разсыльный бросился опрометью отворять ему. Тѣмъ временемъ миссисъ Спарситъ предусмотрительно спрятала въ буфетъ свой столикъ со всѣми чайными принадлежностями на немъ, а сама побѣжала наверхъ, чтобъ появиться, въ случаѣ надобности, съ большимъ достоинствомъ.
-- Осмѣлюсь доложить, сударыня, тотъ джентльменъ желалъ бы васъ повидать,-- сказалъ Битцеръ, приставивъ свой бѣлесоватый лѣвый глазъ къ замочной скважинѣ въ дверяхъ миссисъ Спарситъ.
Тогда почтенная леди, успѣвшая тѣмъ временемъ поправить свою наколку, снова перенесла свой классическій образъ въ нижній этажъ и вступила въ залу засѣданій съ внушительнымъ видомъ римской матроны, вышедшей за городскія стѣны для переговоровъ съ непріятельскимъ вождемъ.
Къ сожалѣнію этотъ эффектный выходъ пропалъ совершенно даромъ, потому что посѣтитель въ ожиданіи миссисъ Спарситъ приблизился къ окну и беззаботно посматривалъ на улицу. Онъ стоялъ спиной къ дверямъ, насвистывая про себя и не снимая шляпы, съ полнѣйшимъ равнодушіемъ и съ видомъ какого то изнеможенія частью отъ жары, частью отъ избытка аристократизма. Съ перваго взгляда было замѣтно, что это джентльменъ съ головы до ногъ, джентльменъ современнаго образца, пресыщенный всѣмъ на свѣтѣ и во всемъ извѣрившійся не хуже Люцифера.
-- Если не ошибаюсь, сэръ, вы желали меня видѣть?-- спросила вошедшая миссисъ Спарситъ.
-- Виноватъ,-- отвѣтилъ незнакомецъ, оборачиваясь и снимая шляпу.-- Прошу меня извинить.
-- Гм!-- подумала миссисъ Спарситъ, отвѣчая важнымъ кивкомъ на поклонъ незнакомца. Тридцать пять лѣтъ, пріятная наружность, статная фигура, отличные зубы, звучный голосъ, благовоспитанность, прекрасный костюмъ, темные волосы, смѣлые глаза.
Все это миссисъ Спарситъ схватила на лету, чисто по-женски,-- на подобіе того султана, которому стоило окунуть голову въ ведро съ водою, чтобъ въ ту же минуту узнать, что творится на бѣломъ свѣтѣ.
-- Прошу садиться, сэръ,-- сказала почтенная лэди.
-- Благодарю. Позвольте... (Посѣтитель подвинулъ стулъ для миссисъ Спарситъ, но самъ остался стоять, небрежно прислонившись къ столу). Я оставилъ своего лакея получать багажъ на вокзалѣ,-- огромный поѣздъ и пропасть поклажи,-- а самъ побрелъ наудачу, чтобъ осмотрѣться немного. Престранный городъ! Позвольте спросить васъ, неужели здѣсь всегда такая копоть?
-- Обыкновенно еще хуже,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ безъ всякихъ обиняковъ, по своей привычкѣ.
-- Возможно ли это! Извините, пожалуйста: вѣдь, вы нездѣшняя уроженка, судя по всему?
-- Нѣтъ, сэръ. Мнѣ было суждено -- къ счастью, или къ несчастью -- вращаться въ совершенно иной сферѣ до моего вдовства. Покойный мужъ мой былъ Паулеръ.
-- Прошу прощенья: я васъ не понялъ, честное слово!-- воскликнулъ незнакомецъ. Онъ былъ...?
-- Паулеръ,-- повторила миссисъ Спарситъ.
-- Изъ фамиліи Паулеровъ,-- сказалъ молодой человѣкъ послѣ нѣкотораго размышленія.
Миссисъ Спарситъ утвердительно кивнула головой.
Посѣтитель сталъ обнаруживать признаки возростающей усталости.
-- Вы, должно быть, пропадаете тутъ со скуки?-- было единственное заключеніе, выведенное имъ изъ полученныхъ генеалогическихъ свѣдѣній.
-- Я раба обстоятельствъ, сэръ,-- отвѣчала почтенная лэди,-- и давно подчинилась своему жребію.
-- Весьма философски,-- замѣтилъ незнакомецъ,-- и весьма достойно подражанія, и похвально, и...
Ему какъ будто показалось нестоющимъ заканчивать свою фразу, и онъ принялся играть своей цѣпочкой съ видомъ скуки.
-- Смѣю, спросить, сэръ,-- заговорила тогда миссисъ Спарситъ,-- чему обязана я честью...
-- Разумѣется!-- подхватилъ незнакомецъ. Весьма благодаренъ, что вы напомнили. У меня рекомендательное письмо къ мистеру Баундерби, банкиру. Прогуливаясь по этому необычайному черному городу, пока мнѣ готовили въ гостинницѣ обѣдъ, я спросилъ у одного встрѣчнаго -- должно быть, фабричнаго рабочаго, который словно принялъ душъ изъ чего то пушистаго,-- что было, надо думать, сырымъ матеріаломъ...
Миссисъ Спарситъ подтвердила его догадку кивкомъ головы.
-- Вотъ, я спросилъ у него, гдѣ живетъ мистеръ Баундерби, банкиръ. Это слово, пожалуй, сбило его съ толку, потому что онъ направилъ меня сюда, къ банку. Между тѣмъ, какъ видно, мистеръ Баундерби не живетъ въ этомъ зданіи, гдѣ я имѣю честь объясняться съ вами?
-- Нѣтъ, сэръ,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ, онъ тутъ не живетъ.
-- Благодарю васъ. У меня не было намѣренія передавать ему свое письмо въ данный моментъ да и теперь я не собираюсь дѣлать этого. Но бредя къ банку, чтобъ убить время, я имѣлъ счастье увидѣть въ окно (тутъ онъ вяло указалъ рукою на окно, послѣ чего поклонился миссисъ Спарситъ) особу весьма благородной и пріятной наружности, и у меня тотчасъ мелькнула мысль, что будетъ лучше всего взять смѣлость освѣдомиться у ней, гдѣ живетъ банкиръ мистеръ Баундерби. Такъ я и поступилъ, въ чемъ приношу подобающія извиненія.
Небрежную и разсѣянную манеру незнакомца вполнѣ искупала въ глазахъ миссисъ Спарситъ та непринужденная любезность, съ которою онъ воздавалъ ей дань почтенія. Такъ и теперь, напримѣръ, почти сидя на столѣ и лѣниво наклоняясь въ ея. сторону, онъ какъ будто хотѣлъ показать, что его влечетъ къ ней скрытое обаяніе ея личности.
-- Банки, я знаю, всегда подозрительны и они должны быть такими но своему оффиціальному характеру,-- продолжалъ посѣтитель. (Его легкая и гладкая рѣчь также нравилась невольно, заставляя предполагать въ его словахъ гораздо больше глубокомыслія и остроумія, чѣмъ это было на самомъ дѣлѣ,-- въ чемъ, можетъ быть и заключался тонкій умыселъ основателя этой многочисленной секты, кто бы ни былъ тотъ великій человѣкъ).-- Поэтому, пожалуй, будетъ нелишнимъ замѣтить, что мое письмо -- вотъ оно -- написано депутатомъ вашего города -- Гредграйндомъ -- съ которымъ я имѣлъ удовольствіе познакомиться въ Лондонѣ.
Миссисъ Спарситъ узнала почеркъ, заявила, что такое доказательство совершенно излишне, и дала адресъ мистера Баундерби со всѣми нужными поясненіями и указаніями.
-- Премного благодаренъ,-- сказалъ посѣтитель.-- Вы, конечно, коротко знаете банкира?
-- Да, сэръ,-- отвѣчала миссисъ Спарситъ. Въ моемъ подчиненномъ положеніи я состою у него уже десять лѣтъ.
-- Цѣлая вѣчность! Вѣдь, если не ошибаюсь, онъ женился на дочери Гредграйнда?
-- Да, промолвила, бывшая экономка, внезапно поджимая губы,-- онъ имѣлъ эту... честь.
-- Его супруга слыветъ настоящимъ философомъ?
-- Вотъ какъ, сэръ!-- подхватила миссисъ Спарситъ. Неужели?
-- Простите мое дерзкое любопытство,-- продолжалъ пріѣзжій заискивающимъ тономъ, скользнувъ глазами по нахмуреннымъ бровямъ почтенный леди,-- но вы знаете эту семью и знаете свѣтъ. Мнѣ предстоитъ познакомиться съ этими людьми и, пожалуй, сблизиться съ ними. Неужели миссисъ Баундерби такая страшная особа? Отецъ такъ много толкуетъ о твердости ея ума, что я горю нетерпѣніемъ убѣдиться въ этомъ лично. Правда ли, что она, безусловно неприступна? Правда ли, будто бы она потрясающе умна? По вашей выразительной усмѣшкѣ я заключаю, что все это выдумки. Вы пролили бальзамъ въ мою встревоженную душу. Ну, а теперь насчетъ возраста: ей будетъ лѣтъ сорокъ? Ну, тридцать пять?
Миссисъ Спарситъ расхохоталась.
-- Дѣвчонка!-- подхватила она. Ей не было и двадцати, когда она выходила замужъ.
-- Клянусь честью, миссисъ Паулеръ,-- воскликнулъ незнакомецъ, отдѣляясь отъ стола, никогда еще въ жизни не былъ я такъ удивленъ!
Въ самомъ дѣлѣ, слова экономки, повидимому, подѣйствовали даже на этого невпечатлительнаго человѣка. Добрыхъ четверть минуты смотрѣлъ онъ на нее во всѣ глаза и, казалось, не могъ надивиться.
-- Увѣряю васъ, миссисъ Паулеръ,-- сказалъ, наконецъ, посѣтитель съ видомъ полнѣйшаго изнеможенія, отзывы о ней отца подготовили меня къ тому, что въ лицѣ миссисъ Баундерби я встрѣчу воплощеніе угрюмой и окаменѣлой зрѣлости. Премного обязанъ вамъ, что вы соблаговолили вывести меня изъ такого нелѣпаго заблужденія! Прошу васъ извинить мое безцеремонное вторженіе. Еще разъ благодарю. Мое почтеніе!
Онъ откланялся и ушелъ, а миссисъ Спарситъ, притаившись за драпировкой окна, слѣдила за нимъ глазами, пока пріѣзжій щеголь лѣниво плелся по тротуару въ тѣни, возбуждая любопытство всего города.
-- Что думаете вы объ этомъ джентльменѣ, Битцеръ?-- спросила она разсыльнаго, когда тотъ пришелъ убрать со стола.
-- Должно быть, тратитъ большія деньги на свою одежду, сударыня.
-- Надо сознаться, что костюмъ на немъ отличается большимъ вкусомъ,-- сказала миссисъ Спарситъ.
-- Да, сударыня,-- подтвердилъ слуга; но стоитъ ли бросать на это деньги? Кромѣ того, сударыня,-- продолжалъ Битцеръ, полируя тряпкою столъ,-- мнѣ сдается, будто бы онъ игрокъ.
-- Игра вещь безнравственная,-- замѣтила миссисъ Спарситъ.
-- И глупая, сударыня,-- подхватилъ Битцеръ, потому что шансы всегда противъ играющихъ и на сторонѣ банкомета.
Томительная ли жара мѣшала миссисъ Спарситъ работать, или у ней не было охоты къ занятію, только въ тотъ вечеръ она не принималась за рукодѣлье. Они сидѣла подъ окномъ, когда солнце стало опускаться за туманную мглу фабричнаго дыма; она сидѣла на томъ же мѣстѣ, когда дымъ запылалъ багрянцемъ, когда яркія краски на немъ потускнѣли, а темнота какъ будто поползла изъ земли, поднимаясь все выше, выше,-- до кровель домовъ, до церковной колокольни, до верху фабричныхъ трубъ, до самаго неба. Не зажигая свѣчи, сидѣла миссисъ Спарситъ подъ окномъ, сложивъ руки на колѣняхъ, какъ бы не замѣчая вечернихъ звуковъ: гиканья мальчишекъ, лая собакъ, громыханья колесъ, шаговъ и говора прохожихъ, рѣзкихъ уличныхъ криковъ, шлепанья деревянныхъ башмаковъ по тротуару, когда фабричный людъ расходился по домамъ, хлопанья запираемыхъ ставенъ въ лавкахъ. Миссисъ Спарситъ очнулась отъ своей глубокой задумчивости лишь съ приходомъ Битцера, когда онъ пришелъ доложить, что готовъ ея неизмѣнный ужинъ изъ телячьяго сладкаго мяса. Тутъ, наконецъ, она встала и перенесла въ верхній этажъ свои густыя черныя брови, которыя до того взъерошились во время долгаго раздумья, что, казалось, требовали утюга, чтобъ ихъ выгладить.
-- Дуракъ ты эдакій!-- промолвила почтенная лэди, оставшись одна за своимъ ужиномъ. Она не сказала, къ кому относился столь нелестный эпитетъ, но едва ли подразумѣвала здѣсь теленка.