Возьмемъ опять основной тонъ, прежде чѣмъ продолжатъ нашу пѣсенку.
Однажды, лѣтъ шесть тому назадъ, отецъ подслушалъ нечаянно, какъ Луиза начала бесѣду съ братомъ словами: "Я удивляюсь, Томъ..." Мистеръ Гредграйндъ тотчасъ выросъ передъ нею, какъ изъ подъ земли, и сказалъ:
-- Никогда не удивляйся ничему, Луиза!
Въ этомъ заключалась пружина механическаго искусства и тайна воспитанія разума, безъ всякой остановки надъ развитіемъ чувствъ и привязанностей. Никогда ничему не удивляйтесь. Устраивайте такъ или иначе слои дѣла съ помощью сложенія, вычитанія, умноженія и дѣленія, но не дивитесь ничему. "Приведите ко мнѣ,-- говаривалъ Макъ-Чоакумчайльдъ,-- ребенка только что начавшаго ходить, и я вамъ ручаюсь, что у меня онъ никогда ничему не станетъ удивляться".
Между тѣмъ, кромѣ множества младенцевъ, едва умѣвшихъ ходить, въ Коктоунѣ было цѣлое населеніе изъ такихъ ребятъ, которые ходили по жизненной стезѣ уже лѣтъ двадцать, тридцать, сорокъ, пятьдесятъ и болѣе. Такъ какъ эти чудовищные младенцы были безпокойныя созданія и причиняли немало хлопотъ своими несуразными дѣйствіями, то между восемнадцатью религіозными общинами не прекращались ожесточенныя потасовки, въ видахъ скорѣйшаго соглашенія относительно мѣръ для ихъ исправленія. Однако, всѣ эти усилія набожныхъ людей не приводили ни къ чему; соглашеніе никакъ не могло состояться -- удивительное обстоятельство, если принять во вниманіе удачное соотвѣтствіе средствъ съ намѣченной цѣлью! Но какъ ни расходились вышеупомянутыя общины въ своихъ взглядахъ по всѣмъ прочимъ вопросамъ, постижимымъ и непостижимымъ (въ особенности непостижимымъ), онѣ съ замѣчательнымъ единодушіемъ признавали одно, что эти несчастныя взрослыя дѣти не должны ничему удивляться. Община нумеръ первый утверждала, что имъ слѣдуетъ принимать все на вѣру. Община нумеръ второй -- что они должны судить обо всемъ съ точки зрѣнія политической экономіи. Община нумеръ третій сочиняла для нихъ нелѣпыя книжечки, въ которыхъ излагалось, какимъ образомъ благовоспитанный младенецъ непремѣнно дѣлался членомъ сберегательной кассы, а неблаговоспитанный неминуемо попадалъ въ ссылку. Община нумеръ четвертый, при безплодныхъ усиліяхъ быть забавной (тогда какъ на самомъ дѣлѣ она была невыносимо скучна), неуклюже старалась замаскировать ловушки знанія съ цѣлью залучить въ нихъ обманомъ этихъ взрослыхъ дѣтей. Однако, всѣ общины были согласны между собою въ томъ, что взрослыя дѣти не должны ничему удивляться.
Въ Коктоунѣ существовала общественная библіотека, доступъ въ которую былъ открытъ для всѣхъ. Мистеръ Гредграйндъ мучительно ломалъ себѣ голову надъ тѣмъ, что читаетъ въ ней простонародье. Вотъ вопросъ, по которому мелкія рѣчки статистическихъ данныхъ періодически вливаются въ бушующій океанъ статистическихъ свѣдѣній, куда не могъ нырнуть на значительную глубину ни единый пловецъ, ме поплатившись за это разсудкомъ. Безотрадный и плачевный фактъ -- но, однако, фактъ,-- состоялъ въ томъ, что даже эти читатели упорно продолжали удивляться. Они дивились человѣческой природѣ, человѣческимъ страстямъ, человѣческимъ надеждамъ и опасеніямъ, борьбѣ, побѣдамъ и пораженіямъ, заботамъ, радостямъ и печалямъ, дивились жизни и смерти заурядныхъ мужчинъ и женщинъ! Порою, послѣ пятнадцати-часовой работы, они садились за чтеніе пустыхъ выдумокъ о мужчинахъ и женщинахъ, болѣе или менѣе похожихъ на нихъ самихъ, и о дѣтяхъ, болѣе или менѣе смахивавшихъ на ихъ собственныхъ. Они прижимали къ груди Де-Фоэ вмѣсто Эвклида и какъ будто находили для себя больше утѣшенія у Годьдсмита, чѣмъ у Кокера. Мистеръ Гредграйндъ постоянно бился (и въ печати и на словахъ) надъ разрѣшеніемъ этого страннаго вопроса и былъ не въ состояніи уяснить самому себѣ, какимъ путемъ получался у него такой несоотвѣтственный итогъ.
-- Мнѣ надоѣла моя жизнь, Лу. Я прямо ненавижу ее; я ненавижу всѣхъ, кромѣ тебя,-- говорилъ однажды безчувственный юнецъ Томасъ Гредграйндъ.
Дѣло происходило въ сумерки, въ комнатѣ,-- похожей на залу для стрижки волосъ.
-- Надѣюсь, твоя ненависть не распространяется на Сэсси, Томъ?
-- Мнѣ ненавистно то, что я обязанъ называть ее Джюпъ. И сама она ненавидитъ меня,-- угрюмо прибавилъ мальчикъ.
-- Вотъ ужъ неправда, Томъ, я увѣрена.
-- Она должна меня ненавидѣть,-- настаивалъ Томъ.-- Она должна ненавидѣть всю нашу орду и гнушаться нами. Ее совсѣмъ замучили ученьемъ; и она, по-моему спятитъ съ ума, не успѣвъ пройти составленной для нея программы. Дѣвочка ужъ и то блѣдна, какъ воскъ, и становится тупоголовой... какъ я.
Юный Томъ предавался этимъ изліяніямъ, сидя передъ каминомъ верхомъ на стулѣ, облокотившись на его спинку и опираясь подбородкомъ на сложенныя руки. Лицо мальчика было сумрачно. Сестра его сидѣла поодаль, въ болѣе темномъ углу, и смотрѣла то на брата, то на блестящія искры, сыпавшіяся на очагъ.
-- Что касается меня,-- продолжалъ Томъ, отчаянно ероша себѣ волосы, то я оселъ, вотъ я что такое. Я не уступаю ослу въ упрямствѣ, но гораздо глупѣе его; мнѣ также весело живется, какъ ему, и я ужасно хотѣлъ бы лягаться по ослиному.
-- Но, конечно, ты не лягнулъ бы меня, Томъ?
-- Нѣтъ, Лу; тебѣ я не причинилъ бы вреда. Я съ самаго начала сдѣлалъ бы исключеніе въ твою пользу. Еслибъ не ты, даже не знаю, что дѣлалъ бы я въ этой порядкомъ обветшалой... болѣющей желтухой тюрьмѣ.
Томъ запнулся, стараясь найти достаточно лестный и выразительный эпитетъ для родительскаго крова. Удачное сравненіе, пришедшее ему на умъ, какъ будто оживило его на минуту.
-- Неужели, Томъ? Ты искренно и серьезно говоришь это?
-- Ну, разумѣется. Но что проку толковать объ этомъ!-- отвѣчалъ братъ, принимаясь тереться лицомъ о рукавъ куртки, точно ему хотѣлось терзать и свою плоть, чтобъ она страдала за одно съ его удрученной душою.
-- Послушай, Томъ,-- заговорила сестра послѣ нѣкоторой паузы, въ теченіе которой она молча слѣдила за падающими искрами,-- по мѣрѣ того, какъ я дѣлаюсь старше, и становлюсь взрослой дѣвушкой, мною часто овладѣваетъ сожалѣніе, что я не умѣю примирить тебя съ нашей домашней жизнью при всемъ своемъ желаніи. Сколько разъ сидѣла я вотъ тутъ и горевала объ этомъ. Я не училась многому, чему учатъ другихъ дѣвушекъ. Я не могу ни сыграть тебѣ, ни спѣть. Я не могу облегчить твою душу никакимъ пріятнымъ разговоромъ, потому что никогда не видѣла ничего занимательнаго, никогда не читала ничего интереснаго, чѣмъ можно было бы развлечь тебя въ минуту скуки.
-- Да и я не перещеголялъ тебя въ этомъ отношеніи; вдобавокъ, я набитый болванъ, чего нельзя сказать о тебѣ. Такъ какъ отецъ твердо рѣшилъ сдѣлать изъ меня или болвана, или мерзавца, а я не мерзавецъ, то ясно, что мнѣ остается быть болваномъ. Такъ оно и есть,-- съ отчаяніемъ заключилъ Томъ.
-- Это ужасно жаль,-- задумчиво отозвалась Луиза изъ своего темнаго уголка послѣ вторичной паузы.-- Это ужасно жаль, Томъ. Это большое несчастіе для насъ обоихъ.
-- Ну, тебѣ-то еще что, Лу,-- возразилъ Томъ;-- вѣдь, ты дѣвушка, а дѣвушкѣ всегда легче устроиться, чѣмъ молодому человѣку. По-моему, ты не страдаешь никакими недостатками. И ты моя единственная отрада. Твое присутствіе скрашиваетъ для меня даже этотъ домъ, и ты всегда можешь дѣлать изъ меня, что тебѣ угодно.
-- Ты отличный братъ, Томъ; если правда, что я способна на такія вещи, то я не стану слишкомъ горевать о своемъ невѣжествѣ. Впрочемъ, я знаю многое, чего мнѣ не хотѣлось бы знать.
Она подошла, поцѣловала брата и снова удалилась въ уголъ.
-- Съ какимъ удовольствіемъ собралъ бы я всѣ факты, которыми намъ прожужжали уши,-- сказалъ Томъ, злобно стиснувъ зубы,-- всѣ цифры и тѣхъ, кто ихъ выдумалъ, подкатилъ бы подъ нихъ тысячу боченковъ пороха и взорвалъ бы на воздухъ всю эту мерзость! Впрочемъ, когда я стану жить у старика Баундерби, то ужъ возьму свое.
-- Возьмешь свое, Томъ?
-- Я хотѣлъ сказать, что стану понемногу развлекаться, увижу и услышу что нибудь интересное. Надо же вознаградить себя за всю скуку домашняго воспитанія.
-- Смотри, не ошибись въ разстчетѣ, Томъ. Мистеръ Баундерби однихъ понятій съ отцомъ, только онъ куда грубѣе и на половину не такъ добръ, какъ нашъ отецъ.
-- О, я этого не боюсь!-- со смѣхомъ подхватилъ юноша.-- Ужъ я сумѣю провести стараго хрыча и поддѣлаться къ нему.
На стѣнѣ рисовались тѣни брата и сестры, а тѣни огромныхъ шкаповъ, загромождавшихъ комнату, сливались вмѣстѣ на стѣнахъ и потолкѣ, точно Луиза и Томъ сидѣли въ темной пещерѣ. Болѣе прихотливое воображеніе (если только подобное предательство могло проникнуть сюда) увидѣло бы, пожалуй, здѣсь, въ этой нависшей надъ ними темнотѣ, символъ ихъ безотрадной бесѣды и предвѣщаніе ихъ будущности.
-- Въ чемъ же заключается средство провести мистера Баундерби и поддѣлаться къ нему?-- спросила сестра.-- Пожалуй, это секретъ?
-- Если такъ,-- воскликнулъ Томъ,-- то за разгадкой не надо ходить далеко. Это средство -- ты сама. Ты его маленькая любимица и баловница; онъ готовъ на все въ угоду тебѣ. Если онъ скажетъ мнѣ что нибудь непріятное, я сейчасъ брякну ему: "моя сестра Лу будетъ очень обижена и огорчена вашей суровостью, мистеръ Баундерби. Она всегда увѣряла меня, что вы будете обращаться со мною снисходительнѣе". Ужъ если онъ не уступитъ въ этомъ случаѣ, значитъ, съ нимъ нѣтъ никакого сладу.
Напрасно подождавъ и не получивъ отвѣта, Томъ нехотя спустился въ область настоящаго и предался снова своей скукѣ. Онъ ерзалъ на стулѣ, потягивался, зѣвалъ, ерошилъ себѣ волосы, и, наконецъ, внезапно спросилъ, поднявъ голову:
-- Лу, никакъ ты уснула?
-- Нѣтъ, Томъ, я смотрю на огонь.
-- Ты, кажется, видишь въ немъ много такого, чего я никогда не видывалъ,-- сказалъ Томъ,-- Вѣроятно, это также одно изъ преимуществъ дѣвочекъ надъ мальчиками.
-- Томъ,-- заговорила его сестра какимъ-то особеннымъ тономъ, медленно выговаривая слова, точно она съ усиліемъ читала отвѣтъ въ огнѣ, гдѣ онъ выступалъ недостаточно ясно;-- Томъ, ты съ удовольствіемъ думаешь объ ожидающей тебя перемѣнѣ, о своемъ поступленіи на службу къ мистеру Баундерби?
-- Во всякомъ случаѣ, тогда я несомнѣнно выиграю въ одномъ,-- отвѣчалъ Томъ, поднявшись со стула и отодвигая его въ сторону: избавлюсь отъ домашней тираніи и скуки.
-- Конечно, ты выиграешь въ одномъ,-- почти машинально повторила Луиза, говоря, какъ во снѣ;-- ты избавишься отъ домашняго гнета, это правда.
-- Мнѣ будетъ только жаль разстаться съ тобою, Лу, а главное покинуть тебя здѣсь; но, вѣдь, я долженъ же когда нибудь уйти, волей или неволей; и ужъ лучше переселиться мнѣ въ такое мѣсто, гдѣ я могу воспользоваться твоимъ вліяніемъ, чѣмъ во всякое другое. Понимаешь?
-- Да, Томъ.
Отвѣтъ сестры такъ долго заставилъ себя ждать, хотя въ немъ не было и тѣни нерѣшительности, что Томъ подошелъ и облокотился на стулъ за спиной Луизы, желая взглянуть на пламя, такъ сильно поглощавшее ея вниманіе, съ того же пункта, откуда смотрѣла она, и убѣдиться, нѣтъ ли тамъ разгадки ея непостижимой разсѣянности.
-- Хоть это и огонь,-- замѣтилъ Томъ,-- но онъ кажется мнѣ такимъ же глупымъ и блѣднымъ, какъ все остальное. Что ты въ немъ видишь? Не циркъ ли?
-- Я не вижу въ немъ ничего особеннаго, Томъ. Но чѣмъ больше я въ него гляжу, тѣмъ больше дивлюсь на насъ съ тобою; вотъ ужъ мы почти выросли...
-- Ты опять удивляешься!-- воскликнулъ Томъ.
-- Мнѣ такъ трудно сладить съ моими мыслями,-- возразила сестра;-- онѣ наводятъ меня на удивленіе.
-- Прошу тебя, Луиза, не дѣлать ничего подобнаго,-- вмѣшалась мистриссъ Гредграйндъ, неслышно отворившая въ эту минуту дверь.-- Ради Бога не говори такихъ вещей, безразсудная дѣвочка, не то вашъ отецъ не дастъ мнѣ покою. Да и ты хорошъ, Томасъ, нечего сказать. Не стыдно ли тебѣ при моей вѣчной головной боли вести себя такъ безобразно? Мальчикъ съ твоимъ воспитаніемъ, которое стоило вдобавокъ цѣлую уйму денегъ, поощряетъ вдругъ свою сестру удивляться, зная, что отецъ запретилъ ей это разъ навсегда.
Луиза начала было оправдывать Тома, принимая всю вину на себя. Но мать остановила ее слѣдующей заключительной тирадой:
-- Луиза, не противорѣчь мнѣ при моемъ теперешнемъ болѣзненномъ состояніи; вѣдь, это невозможно физически и нравственно, чтобъ ты вела себя такъ дурно, еслибъ тебя не поощряли къ тому.
-- Ничто не поощряло меня, мама. Это огонь навелъ меня на эти мысли; я слѣдила за раскаленными искрами, которыя выскакивали изъ камина и падали въ золу, гдѣ блѣднѣли и гасли. Глядя на нихъ, я невольно подумала, какъ коротка будетъ моя жизнь и какъ мало удастся мнѣ сдѣлать полезнаго.
-- Какой вздоръ!-- подхватила мистриссъ Гредграйндъ, почти воодушевляясь.-- Какой вздоръ! Не смѣй говорить мнѣ въ лицо подобной чепухи, Луиза. Развѣ ты не знаешь, что если твои слова дойдутъ когда нибудь до слуха отца, то онъ изведетъ меня выговорами? И это послѣ всѣхъ трудовъ, положенныхъ на васъ! Послѣ всѣхъ лекцій, слышанныхъ вами, послѣ всѣхъ опытовъ, на которыхъ вы присутствовали! Послѣ того, какъ я слышала своими ушами,-- еще у меня отнялась тогда вся правая сторона -- какъ вы отвѣчали учителю разныя разности насчетъ горѣнія, окисленія, теплоты и всякой всячины, отъ которой голова у больной невольно пойдетъ кругомъ. Да, послѣ всего этого ты вдругъ несешь чепуху о какихъ-то искрахъ и золѣ! О, я хотѣла бы,-- захныкала мистриссъ Гредграйндъ, взявъ стулъ и разражаясь своимъ сильнѣйшимъ аргументомъ прежде, чѣмъ окончательно изнемочь подъ гнетомъ призраковъ фактовъ,-- да, я хотѣла бы никогда не имѣть дѣтей. Посмотрѣла бы я тогда, какъ бы вы обошлись безъ меня.