Я имѣю слабость думать, что англійскій народъ не уступаетъ въ прилежаніи къ работѣ всякому другому народу, живущему подъ солнцемъ. Я указываю на эту смѣшную странность въ моемъ характерѣ какъ на причину, заставляющую меня желать для этой трудолюбивой націи хоть немножко побольше, досуга.
Въ одномъ изъ наиболѣе трудовыхъ кварталовъ Коктоуна, за центральными укрѣпленіями этой безобразной цитадели, гдѣ природа была также старательно вытѣснена грудами кирпича, какъ старательно замкнута въ нихъ отравленная атмосфера и убійственные газы; въ самомъ сердцѣ лабиринта тѣсныхъ дворовъ и узкихъ улицъ, выроставшихъ по частямъ ради поспѣшнаго достиженія личныхъ цѣлей какого-нибудь промышленника и составлявшихъ въ своей совокупности какую-то противоестественную семью, члены которой давили и топтали другъ друга до смерти; въ послѣднемъ тупикѣ этого громаднаго опорожненнаго пріемника, гдѣ дымовыя трубы за недостаткомъ воздуха для тяги выводились самыми уродливыми извилинами, какъ будто каждый домъ хотѣлъ наглядно показать, какіе изломанные и искалѣченные люди могли родиться въ немъ; среди главный массы населенія Коктоуна, называемаго обыкновенно "рабочими руками",-- особая порода людей, которая встрѣтила бы болѣе благосклонности со стороны нѣкоторыхъ лицъ, еслибъ Провидѣніе соблаговолило сотворить ихъ въ видѣ однѣхъ рукъ или, самое большее, въ видѣ рукъ съ прибавкою желудковъ, на подобіе низшихъ животныхъ, населяющихъ моря -- жилъ нѣкто Стефенъ Блэкпуль, сорокалѣтній мужчина.
Стефенъ казался старше своихъ лѣтъ, благодаря каторжной жизни. Увѣряютъ, будто бы въ существованіи каждаго человѣка разсѣяны свои розы и шипы; между тѣмъ, въ жизни Стефена, по какой-то несчастной случайности или по ошибкѣ, выходило такъ, точно кто-то посторонній завладѣлъ всѣми его розами, предоставивъ ему за это всѣ свои шипы въ придачу къ его собственнымъ. По словамъ этого человѣка, на него сыпались всѣ невзгоды. Блекпуля обыкновенно звали "старикомъ Стсфеномъ" въ видѣ грубой дани почтенія къ этому факту.
Немного сгорбленный, съ нахмуреннымъ лбомъ, съ задумчивымъ выраженіемъ лица и суровой объемистой головой, съ длинными жидкими волосами темносѣраго цвѣта, старикъ Стефенъ имѣлъ видъ необычайно интеллигентнаго человѣка для своей среды. Между тѣмъ на самомъ дѣлѣ этого не было. Онъ не занималъ въ ней никакого выдающагося положенія. Онъ не принадлежалъ къ числу тѣхъ рабочихъ, которые, пользуясь рѣдкими досугами, умудряются изучать урывками разныя мудрыя науки и знакомиться со множествомъ вещей, чуждыхъ быту бѣднаго фабричнаго. Онъ не стоялъ на ряду съ тѣми рабочими, которые умѣютъ произносить рѣчи и вести пренія на сходкахъ. Тысячи его сотоварищей владѣли разговорной рѣчью искуснѣе его въ любую минуту. Онъ былъ искуснымъ ткачемъ на механическомъ станкѣ и человѣкомъ высокой честности. Чѣмъ онъ былъ еще или какими отличался свойствами, пусть Стефенъ Блэкпуль покажетъ это самъ.
Огни въ окнахъ громадныхъ фабрикъ, напоминавшихъ по ночамъ волшебные дворцы (по крайней мѣрѣ, по мнѣнію пассажировъ курьерскаго ночного поѣзда), были всѣ погашены, колокола прозвонили, возвѣщая прекращеніе работы на ночь, и умолкли; рабочія руки -- мужчины и женщины, мальчики и дѣвочки -- брели по домамъ, топая по гулкимъ плитамъ тротуара. Старикъ Стефенъ стоялъ на улицѣ съ тѣмъ страннымъ ощущеніемъ, которое всегда вызывала въ немъ остановка машинъ: ему казалось, будто бы вмѣстѣ съ ними остановилось и замерло что-то въ его собственной головѣ.
-- А Рэчели все нѣтъ, какъ нѣтъ,-- пробормоталъ онъ.
Шелъ дождь, и Блэкпуля обгоняли группы молодыхъ женщинъ въ накинутыхъ на голову платкахъ, которые онѣ поддерживали рукой у подбородка. Стефенъ хорошо зналъ Рэчель, и ему было достаточно одного взгляда на каждую изъ этихъ группъ, чтобъ убѣдиться, что ея тутъ не было. Наконецъ, всѣ разошлись, улица опустѣла. Тогда онъ пошелъ прочь, съ досадой бормоча себѣ подъ носъ:-- "Должно быть, я ее пропустилъ"
Однако, не успѣлъ ткачъ миновать и трехъ улицъ, какъ увидалъ впереди еще одну закутанную фигуру, къ которой сталъ присматриваться такъ пристально, что, пожалуй, одной ея тѣни смутно рисовавшейся на мокромъ тротуарѣ,-- еслибъ онъ могъ видѣть ее безъ самой фигуры, скользившей отъ фонаря къ фонарю поперемѣнно то озаряясь свѣтомъ, то померкая,-- было бы достаточно, чтобъ онъ узналъ этотъ женскій силуэтъ. Ускоривъ шагъ и въ то же время ступая мягче, Стефенъ спѣшилъ впередъ, пока не догналъ закутаной женщины, послѣ чего пошелъ своей обыкновенной походкой и окликнулъ шедшую:
-- Рэчель!
Она обернулась, ярко освѣщенная фонаремъ, откинула слегка свой капюшонъ и показала спокойный овалъ лица, смуглаго и довольно нѣжнаго, освѣщеннаго парою замѣчательно кроткихъ глазъ, отѣняемаго безукоризненно приглаженными черными волосами. Лицо это не блистало цвѣтомъ первой юности; Рэчель была женщина тридцати пяти лѣтъ.
-- Ахъ, это ты!
Она сказала это съ улыбкой, которую можно было бы угадать даже по однимъ ея глазамъ, до такой степени она освѣтила лицо молодой работницы; послѣ того Рэчель снова надвинула на лобъ свой капюшонъ и пошла рядомъ со Стефеномъ.
-- А я думалъ, ты еще замѣшкалась, Рэчель.
-- Нѣтъ.
-- Сегодня ты пораньше!
-- Я выхожу, какъ случится, Стефенъ, иногда раньше, иногда позже. На меня никогда нельзя разсчитывать въ этомъ отношеніи по вечерамъ.
-- Кажется, нельзя заранѣе знать, когда ты и выходишь изъ дома, Рэчель?
-- Да, Стефенъ.
Онъ посмотрѣлъ на нее съ нѣкоторой досадой на лицѣ, но въ то же время съ почтительнымъ и покорнымъ убѣжденіемъ, что она во всемъ поступаетъ правильно. Это выраженіе не ускользнуло отъ нея, и Рэчель тихонько дотронулась до руки своего товарища, точно въ знакъ благодарности.
-- Мы съ тобою такіе вѣрные и старинные друзья, Стефенъ, да и сами становимся такими стариками!
-- Нѣтъ, Рэчель, ты ни крошечки не постарѣла.
-- Мудрено, чтобъ одинъ изъ насъ старился, а другой нѣтъ, пока мы оба остаемся въ живыхъ,-- со смѣхомъ подхватила она,-- но во всякомъ случаѣ такимъ стариннымъ друзьямъ было бы грѣшно и безполезно скрывать другъ отъ друга правду. Намъ лучше не гулять вдвоемъ слишкомъ часто. Изрѣдка, конечно, можно! Въ самомъ дѣлѣ было бы слишкомъ тяжело никогда не бывать вмѣстѣ,-- прибавила молодая женщина съ беззаботной веселостью, которую старалась передать и своему спутнику.
-- Да, это тяжело во всѣхъ отношеніяхъ, Рэчель.
-- А ты старайся не думать объ этомъ; тогда будетъ легче.
-- Я стараюсь уже давно, да все мало толку. Но ты права, люди пожалуй начнутъ судачить даже про тебя. Ты была для меня такой отрадой всѣ эти годы, Рэчель; ты сдѣлала мнѣ столько добра, столько разъ ободряла меня въ горькія минуты, что твоя воля для меня законъ. И законъ справедливый, свѣтлый, какъ солнце! Лучше многихъ писаныхъ законовъ.
-- Не брани ихъ, Стефенъ,-- поспѣшно возразила она, съ нѣкоторой тревогой, взглядывая на его лицо.-- Оставь ихъ въ покоѣ.
-- Да,-- произнесъ онъ, медленно покачивая головой.-- Оставь ихъ въ покоѣ; не касайся ничего. Пускай все идетъ своимъ чередомъ. Это какой-то омутъ, болото; а между тѣмъ -- не тронь его!...
-- Ты опять за то же?-- сказала Рэчель, снова ласково касаясь его руки, какъ будто съ тѣмъ, чтобъ вывести Стефена изъ задумчивости, въ которой онъ на ходу покусывалъ длинные концы своего развязаннаго шейнаго платка.
Это прикосновеніе произвело немедленное дѣйствіе. Стефенъ оставилъ въ покоѣ свой плащъ, и, повернувъ къ молодой женщинѣ улыбающееся лицо, сказалъ съ добродушнымъ смѣхомъ:
-- Да, милая Рэчель, невылазное болото, въ которомъ я застрялъ. Ужъ много разъ проваливался я въ него и никакъ не могу оттуда выбраться совсѣмъ.
Они прошли порядочное разстояніе и теперь приближались къ своимъ домамъ. Жилище Рэчели было ближе. Оно помѣщалось въ одной изъ многочисленныхъ улочекъ, къ услугамъ которыхъ популярный гробовщикъ (извлекавшій порядочный доходъ изъ единственной, жалкой и зловѣщей роскоши, доступной бѣднякамъ) держалъ траурную лѣстницу съ тѣмъ, чтобы убогій людъ, ежедневно поднимавшійся и спускавшійся по крутымъ лѣстницамъ, могъ плавно спуститься изъ этого міра печали и воздыханій -- прямо черезъ окна. Рэчель остановилась на углу и, пожимая руку Стефена, пожелала ему спокойной ночи.
-- Доброй ночи, дорогая, доброй ночи,-- отвѣчалъ онъ.
Она пошла своей скромной женской поступью по темной улицѣ, а онъ стоялъ, провожая глазами ея легкую фигуру, пока она не скрылась въ одномъ изъ убогихъ домишекъ. Пожалуй, каждая складка ея грубой шали была полна интереса для этого человѣка, а каждый звукъ ея голоса находилъ откликъ въ его сердцѣ.
Потерявъ ее изъ вида, онъ повернулъ къ себѣ домой, поглядывая отъ времени до времени на небо, по которому быстро неслись облава. Но погода стала проясняться, дождь прекратился, и мѣсяцъ выглянулъ изъ-за тучъ, освѣщая высокія трубы Коктоуна надъ громадными доменными печами и отбрасывая титаническія тѣни отъ паровыхъ машинъ на стѣны фабричныхъ помѣщеній. Настроеніе Стефена какъ будто прояснилось вмѣстѣ съ погодой, пока онъ шелъ домой.
Его квартира въ еще болѣе узкой улицѣ, чѣмъ та, гдѣ жила Рэчель, была расположена надъ маленькой лавченкой. Какимъ образомъ находились люди, считавшіе выгоднымъ продавать или покупать убогія игрушки, выставленныя въ окнѣ этой лавченки между дешевыми газетами и окорокомъ (которому на другой день предстояло выдти въ тиражъ) это вопросъ посторонній. Жилецъ досталъ съ полки своей огарокъ, зажегъ его отъ другого огарка, горѣвшаго на прилавкѣ, и, не обезпокоивъ хозяйку, заснувшую въ своей коморкѣ рядомъ, поднялся по лѣстницѣ къ себѣ на квартиру.
Она состояла изъ одной комнатки, уже давно познакомившейся съ траурной лѣстницей при другихъ постояльцахъ, но такой опрятной въ настоящее время, какъ только возможно требовать отъ крайнѣ тѣснаго помѣщенія. Въ одномъ углу стоялъ старый письменный столъ съ разложенными на немъ книгами и рукописями; мебель была приличная, въ достаточномъ количествѣ и хотя воздухъ здѣсь былъ спертый, но комната отличалась чистотой.
Направляясь къ камину, чтобъ поставить свѣчу на придвинутый къ нему маленькій столикъ, Стефенъ внезапно споткнулся обо что-то. Отступивъ назадъ, онъ посмотрѣлъ на полъ и увидалъ сидѣвшую на немъ женскую фигуру.
-- Боже мой, это ты!-- воскликнулъ онъ, отшатнувшись еще дальше.-- Какъ попала ты опять сюда?
Что это была за женщина! Опустившееся, пьяное существо. Съ трудомъ удерживалась она въ сидячемъ положеніи, упираясь въ полъ ладонью одной руки, тогда какъ другая свободная рука напрасно старалась откинуть спутанные волосы съ ея лица и только больше пачкала его при этомъ грязью. Отталкивающее созданіе въ лохмотьяхъ, въ сальныхъ пятнахъ и брызгахъ грязи, и еще болѣе отталкивающее своимъ нравственнымъ паденьемъ, оскорблявшее чувство стыдливости своимъ непристойнымъ видомъ.
Послѣ нѣсколькихъ неудачныхъ попытокъ сопровождаемыхъ нетерпѣливой бранью, пьяной женщинѣ все таки удалось откинуть волосы со лба, чтобъ взглянуть на Стефена. Она сидѣла на полу, покачиваясь взадъ и впередъ, выдѣлывая какіе-то жесты своей ослабѣвшей рукой, какъ будто въ дополненіе къ взрыву смѣха, хотя лицо ея оставалось попрежнему безсмысленнымъ и соннымъ.
-- Что, пришелъ? Явился, любезный,-- хрипло вымолвила, наконецъ, она, еле ворочая языкомъ, и опустила голову на грудь.-- Вернулась?-- скрипучимъ голосомъ продолжала гостья нѣсколько минутъ спустя, точно отвѣчая на вопросъ хозяина.-- Ну да, вернулась! И опять вернусь и всегда буду возвращаться. Назадъ? Да, назадъ. Почему же нѣтъ?
Очнувшись отъ своего собственнаго безсмысленнаго крика, она кое-какъ поднялась съ пола и стояла теперь, прислонившись спиною къ стѣнѣ, размахивая жалкимъ обрывкомъ шляпки, завязки которой были у нея въ рукѣ, и усиливаясь смутить Стефена своимъ презрительнымъ взглядомъ.
-- Вотъ я опять продамъ всѣ твои пожитки и снова продамъ ихъ, и еще двадцать разъ буду продавать!-- кричала она съ яростной угрозой, порываясь въ то же время пуститься въ какую-то дикую вызывающую пляску.-- Пошелъ прочь съ кровати,-- прибавила она (Стефенъ сидѣлъ на краю постели, закрывъ руками лицо). -- Ступай прочь, говорятъ тебѣ. Это моя кровать, я имѣю на нее право!
Когда названная гостья направилась невѣрными шагами къ постели, Стефенъ съ дрожью брезгливости уклонился отъ нея и перешелъ на другой конецъ комнаты, не отнимая руки отъ лица. Между тѣмъ, женщина грузно шлепнулась на кровать и вскорѣ захрапѣла. Стефенъ сѣлъ на стулъ, на которомъ и провелъ всю ночь. Только разъ поднялся онъ, чтобъ прикрыть жену одѣяломъ; ему казалось, что руки недостаточно заслоняли ее отъ его глазъ даже въ темнотѣ.