Отечественные мусорщики, позабавившись нѣсколькими маленькими, но шумными перепалками между собою, разсѣялись въ разныя стороны, и мистеръ Гредграйндъ водворился у себя дома на вакаціонное время.
Онъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ съ убійственно-статистическими часами и писалъ, несомнѣнно, доказывая что нибудь -- вѣроятно, главнымъ образомъ то, что милосердный самарянинъ, въ сущности, былъ плохимъ политико-экономистомъ. Шумъ дождя неособенно безпокоилъ его, но онъ все же отвлекалъ порою мистера Гредграйнда отъ работы, заставляя его поднимать голову, какъ будто почтенный депутатъ собирался увѣщевать разбушевавшіяся стихіи. При особенно сильномъ рокотѣ грома онъ посматривалъ по направленію къ Коктоуну, соображая, что молнія могла ударить въ одну изъ высокихъ фабричныхъ трубъ.
Громъ гремѣлъ уже вдалекѣ, но дождь, попрежнему, лилъ потоками, когда дверь кабинета внезапно распахнулась. Мистеръ Гредграйндъ выглянулъ изъ за лампы, стоявшей на столѣ, и съ удивленіемъ увидалъ передъ собою свою старшую дочь.
-- Луиза!
-- Отецъ, мнѣ надо съ тобой поговорить.
-- Что случилось? Какой у тебя странный видъ! И, Боже мой -- прибавилъ мистеръ Гредграйндъ, изумляясь все больше и больше,-- неужели ты пришла сюда пѣшкомъ въ такую бурю?
Она ощупала руками платье, точно не отдавая себѣ яснаго отчета въ происходившемъ, и отвѣчала:-- "Да". Послѣ того молодая женщина раскутала голову и, бросивъ, куда попало, свой плащъ и капюшонъ, остановилась передъ отцомъ, такая блѣдная, такая растрепанная, съ такимъ вызывающимъ видомъ, полнымъ отчаянія, что тотъ испугался.
-- Что съ тобою? Заклинаю тебя, Луиза, скажи мнѣ, что случилось?
Она упала на стулъ, стоявшій напротивъ, и коснулась своей холодной рукой отцовской руки.
-- Вѣдь, ты воспитывалъ меня съ колыбели, отецъ?
-- Да, Луиза.
-- Я проклинаю тотъ часъ, когда я родилась на такую участь!
Онъ посмотрѣлъ на нее съ сомнѣніемъ и страхомъ, безсознательно твердя:
-- Проклинаешь тотъ часъ? Проклинаешь тотъ часъ?
-- Какъ могъ ты дать мнѣ жизнь и въ то же время отнять у меня тѣ неоцѣнимыя сокровища, которыя возвышаютъ ее надъ состояніемъ сознательной смерти? Гдѣ прелести моей души? Гдѣ чувства моего сердца? Что ты сдѣлалъ, о, отецъ, что ты сдѣлалъ съ садомъ, который долженъ былъ нѣкогда роскошно зацвѣсти вотъ здѣсь, въ этой необъятной пустынѣ?
Она ударяла себя обѣими руками въ грудь.
-- Еслибъ онъ хоть когда нибудь цвѣлъ тутъ, въ моей душѣ, то одного его праха было бы достаточно, чтобъ спасти меня отъ пустоты, куда погружается теперь вся моя жизнь. Я не хотѣла этого говоритъ; но помнишь ли ты, отецъ, послѣдній нашъ разговоръ въ этой комнатѣ?
Мистеръ Гредграйндъ до такой степени не былъ подготовленъ къ тому, что слышалъ теперь, что едва собрался съ духомъ отвѣтить
-- Да, Луиза.
-- То, что сорвалось у меня съ языка сегодня, было бы сказано много тебѣ еще тогда, еслибъ ты хоть немного расположилъ меня къ искренности. Я не упрекаю тебя, отецъ. То, чего не воспиталъ ты во мнѣ, ты не воспитывалъ никогда и въ самомъ себѣ. Но, о, Боже мой, еслибъ ты вовсе пренебрегъ моимъ воспитаніемъ, насколько лучшимъ и болѣе счастливымъ существомъ была бы я теперь!
Услышавъ такія слова въ награду за всѣ свои отеческія попеченія, мистеръ Гредграйндъ поникъ головою на руку и застоналъ вслухъ.
-- Отецъ, еслибъ при нашемъ послѣднемъ разговорѣ съ тобою въ этой комнатѣ ты зналъ, что меня пугало, пока я боролась съ собою (вѣдь, съ самаго дѣтства я только и дѣлала, что подавляла каждый естественный порывъ своего сердца), еслибъ ты зналъ тогда, что въ моей душѣ еще жили чувства, привязанности, влеченія, склонности, способныя развиться, не поддающіяся никакому человѣческому разсчсту и такъ же мало доступныя ариѳметическимъ выкладкамъ, какъ недосягаемо сухимъ умамъ познаніе Творца,-- еслибъ ты зналъ все это, развѣ выдалъ бы ты меня за человѣка, котораго я сознательно ненавижу теперь?
-- Нѣтъ... Нѣтъ, мое бѣдное дитя,-- отвѣчалъ мистеръ Гредграйпдъ.
-- Обрекъ ли бы ты свою дочь на холодное, мертвящее воспитаніе, которое испортило и ожесточило ее? Отнялъ ли бы ты у меня духовную сторону моей жизни, дѣтскую вѣру,-- мое единственное убѣжище отъ всего низкаго и дурного въ окружающей меня дѣйствительности, ту вѣру, которая научила бы меня быть смиреннѣе, довѣрчивѣе къ людямъ и дала бы мнѣ силы приноситъ имъ пользу въ скромной сферѣ жизни, отведенной мнѣ судьбою?
-- О, нѣтъ, нѣтъ, Луиза!
-- А между тѣмъ, отецъ, еслибъ я была слѣпорожденной, бродила ощупью и только посредствомъ осязанія знакомилась съ внѣшнимъ видомъ всего окружающаго, дополняя остальное своимъ воображеніемъ, я была бы въ милліонъ разъ умнѣе, счастливѣе, добрѣе и человѣчнѣе, невиннѣе и довольнѣе, чѣмъ въ данную минуту, съ моими зрячими глазами. Ну, а послѣ всего этого выслушай, отецъ, что я пришла тебѣ сообщить.
Онъ подался къ ней, чтобъ поддержать ее рукою. Луиза поднялась съ мѣста при этомъ движеніи отца, и теперь они стояли, прильнувъ одинъ къ другому; рука дочери лежала на плечѣ мистера Гредграйнда, а ея глаза пристально смотрѣли ему въ лицо.
-- Томимая нравственнымъ голодомъ и жаждою, которые никогда не утолялись, ни на одну минуту,-- продолжала она,-- съ пылкимъ стремленіемъ въ невѣдомую область, гдѣ правила, цифры, опредѣленія не владычествовали безраздѣльно, я росла въ безпрерывной борьбѣ, отвоевывая каждую пядь на своемъ жизненномъ пути.
-- А я и не подозрѣвалъ, что ты была несчастна, дитя мое!
-- Я же всегда понимала это, отецъ. Въ своей ожесточенной борьбѣ я почти оттолкнула отъ себя и сокрушила своего ангела-хранителя, обратившись къ демону. Все, чему я училась, внушало мнѣ одно сомнѣніе, недовѣріе, презрѣніе и сожалѣніе о томъ, чему меня совсѣмъ не учили. Моимъ единственнымъ печальнымъ утѣшеніемъ служила мысль, что жизнь скоро пройдетъ и что въ ней нѣтъ ничего такого, изъ за чего стоило бы страдать и бороться.
-- И это въ твои годы, Луиза!-- съ глубокой жалостью воскликнулъ отецъ.
-- Да, въ мои годы,-- подтвердила она. При такихъ условіяхъ, отецъ -- безъ страха и безъ всякой пользы открываю я теперь омертвѣлость моего ума, которую сознаю вполнѣ,-- при такихъ условіяхъ ты предложилъ мнѣ въ мужья мистера Баундерби. Я вышла за него. Ни передъ нимъ, ни передъ тобою не притворялась я, что онъ мнѣ милъ; и я, и ты, и онъ самъ,-- всѣ мы отлично знали, что я никогда его не любила. Нельзя, однако, сказать, чтобъ при выходѣ въ замужество я не повиновалась голосу чувства: я рѣшила на этотъ шагъ ради пользы Тома и ему въ угоду. Я совершила безразсудство, увлекшись химерой, и лишь понемногу поняла всю нелѣпость и безуміе своего поступка. Но, вѣдь, Томъ былъ предметомъ моей единственной сердечной привязанности въ жизни, можетъ быть, именно, потому, что я понимала, какъ онъ жалокъ. Теперь дѣло не въ томъ, хотя мое признаніе, пожалуй, заставитъ тебя отнестись снисходительнѣе къ его заблужденіямъ, отецъ.
Онъ привлекъ къ себѣ дочь. Она положила обѣ руки на его плечи и продолжала, не спуская съ него пристальнаго взора:
-- Когда я вышла замужъ, и для меня не было больше возврата назадъ, во мнѣ поднялась прежняя борьба. Всѣ мои чувства возставали противъ ненавистныхъ узъ; эта борьба еще болѣе ожесточилась, по причинѣ рѣзкаго различія нашихъ характеровъ, несходства между нами во всемъ,-- несходства, котораго не смогутъ сгладитъ для меня никакія общія правила и законы, покуда они не будутъ въ состояніи указать анатому того мѣста, гдѣ онъ долженъ ударить своимъ скальпелемъ въ сокровенные тайники моей души.
-- Луиза!-- воскликнулъ умоляющимъ тономъ мистеръ Гредграйндъ, отлично помнившій все, что произошло между ними, когда Баундерби сватался къ его дочери.
-- Я не упрекаю тебя, отецъ, и не жалуюсь. Я пришла сюда не съ тѣмъ.
-- Что могу я сдѣлать для тебя, дитя мое? Требуй все, чего ты хочешь.
-- Сейчасъ, отецъ, я скажу... Послѣ того мнѣ случайно подвернулось новое знакомство. То былъ человѣкъ, какихъ я не. видывала еще до тѣхъ поръ: свѣтскій, развязный, легкомысленный, любезный. Онъ не лицемѣрилъ, но откровенно сознавался въ своемъ пренебреженіи ко всему на свѣтѣ, чего я отчасти боялась втайнѣ. Почти съ самаго начала нашего знакомства онъ далъ мнѣ понять (я и теперь не знаю, какъ, какими способами удалось ему, этого достичь! ), что разгадалъ меня, что онъ читаетъ мои мысли. Я не могла считать его хуже самой себя. Между нашими натурами существовало какъ будто близкое сродство. Я только не могла постичь, почему этотъ человѣкъ, не обращавшій ни на что вниманія, могъ такъ сильно заинтересоваться мною.
-- Тобою, Луиза?
Мистеръ Гредграйндъ былъ готовъ машинально выпустить дочь изъ объятій, но почувствовалъ, что силы покидаютъ ее, и замѣтилъ дикій огонь, разгоравшійся у ней въ глазахъ, попрежнему, пристально устремленныхъ на него.
-- Не стану объяснять, подъ какимъ предлогомъ добился онъ моего довѣрія,-- продолжала она. Да и не все ли равно? Достаточно того, что онъ достигъ своей цѣли. Все, что тебѣ извѣстно объ исторіи моего замужества, онъ вскорѣ узналъ такъ же коротко, какъ и ты.
Лицо мистера Гредграйнда покрылось смертельною блѣдностью, и онъ обвилъ дочь обѣими руками.
-- Хуже этого я ничего не сдѣлала; я не обезчестила тебя. Но, если ты спросишь, полюбила ли я его, люблю ли теперь, я скажу тебѣ прямо, отецъ: пожалуй, что такъ. Я сама не знаю.
Луиза внезапно сняла руки съ отцовскихъ плечъ и прижала ихъ къ своему сердцу, тогда какъ ея преобразившееся лицо и выпрямленный станъ говорили о рѣшимости сдѣлать послѣднее усиліе, чтобъ закончить свою исповѣдь и дать исходъ долго подавляемымъ чувствамъ, рвавшимся наружу.
-- Сегодня вечеромъ -- мужа не было дома -- этотъ человѣкъ видѣлся со мною и сказалъ, что меня любитъ. Въ настоящую минуту онъ меня ждетъ; мнѣ пришлось обѣщать ему свиданіе за неимѣніемъ иного средства избавиться отъ его присутствія. Не знаю, огорчена ли я, стыжусь ли я себя; не знаю, унижена ли я въ собственныхъ глазахъ. Знаю, только, что теперь никакая ваша философія, никакая наука не спасутъ меня. Отецъ, ты самъ довелъ меня до этого; спаси же какъ нибудь свою дочь.
Мистеръ Гредграйндъ во время подхватилъ Луизу, чтобъ не дать ей упасть. Но она вскрикнула не своимъ голосомъ:
-- Я умру, если ты не выпустишь меня! Дай мнѣ упасть на полъ!
И отецъ положилъ ее на земь, и видѣлъ, какъ гордость его сердца, торжество его воспитательной системы, его любимая дочь лежала безчувственной массой у его ногъ.