Старикъ Стефенъ спустился по бѣлымъ ступенямъ крыльца, затворивъ за собою черную дверь съ мѣдной дощечкой при помощи громадной мѣдной точки, которую онъ потеръ на прощаніе рукавомъ своего пальто, замѣтивъ, что прикосновеніе его горячей руки заставило потускнѣть ея блескъ. Послѣ того рабочій перешелъ на другую сторону улицы, не подымая своихъ потупленныхъ глазъ, и хотѣлъ двинуться дальше въ печальномъ раздумьѣ, какъ вдругъ кто-то дотронулся до его руки.
То не было прикосновеніе, въ которомъ онъ болѣе всего нуждался въ ту минуту -- прикосновеніе, способное утишить бурю, бушевавшую у него въ душѣ, какъ та простертая десница высочайшей Любви и терпѣнія, что усмирила нѣкогда разъяренное море,-- хотя тѣмъ не менѣе до него дотронулась рука женщины. Когда Стефенъ остановился и обернулся, глазамъ его представилась старуха, высокая и все еще статная, несмотря на преклонные годы. Ея простое платье отличалось опрятностью, хотя къ башмакамъ прилипла грязь съ большой дороги, которая указывала на далекое путешествіе пѣшкомъ. Ея растерянность среди непривычнаго уличнаго шума, свернутый теплый платокъ на рукѣ, тяжелый зонтикъ и маленькая корзинка, свободныя перчатки съ черезчуръ длинными пальцами, къ которымъ были непривычны ея руки,-- все обнаруживало въ ней деревенскую старушку въ праздничной одеждѣ, пришедшую въ Коктоунъ по какому нибудь экстренному дѣлу. Стефенъ Блэкпуль схватилъ всѣ эти мелочи въ одну минуту съ быстрой наблюдательностью его сословія. Съ тѣмъ напряженнымъ вниманіемъ на лицѣ, которое характеризуетъ глухихъ людей и многихъ фабричныхъ, принужденныхъ работать руками и вмѣстѣ съ тѣмъ напрягать зрѣніе среди оглушительнаго грохота и стука машинъ, онъ нагнулся къ старушкѣ, чтобы хорошенько разслышать, о чемъ она его спрашиваетъ.
-- Извините, сэръ, не вы-ли это вышли сейчасъ вонъ изъ того дома?-- спросила женщина, указывая на жилище мистера Баундерби.-- Мнѣ кажется, то были вы, если только, на мою неудачу, я не приняла васъ за другого.
-- Да, миссисъ, то былъ я
-- А довелось ли вамъ -- простите любопытство старухи!-- увидѣть хозяина?
-- Да, миссисъ.
-- Ну, какъ онъ поживаетъ, сэръ? Попрежнему осанистъ, смѣлъ, рѣчистъ и крѣпокъ?
Когда крестьянка выпрямилась сама и подняла голову, чтобъ наглядно пояснить свой вопросъ, Стефену вдругъ показалось, что онъ уже видѣлъ ее гдѣ-то, и она произвела на него тогда непріятное впечатлѣніе.
-- О, да,-- отвѣчалъ онъ, пристальнѣе всматриваясь въ нее,-- мистеръ Баундерби, именно, таковъ, какъ вы говорите.
-- Значитъ, здоровъ и свѣжъ, какъ вольный вѣтеръ?-- продолжала старуха.
-- Точно такъ,-- подтвердилъ рабочій. Какъ разъ, когда я тамъ былъ, онъ пилъ и ѣлъ до отвалу. Самъ толстый, а голосъ, что твоя труба.
-- Покорнѣйше благодарю!-- воскликнула старуха, внѣ себя отъ восхищенія. Большое вамъ спасибо!
Тутъ Стефенъ убѣдился, что первый разъ въ жизни видитъ се, хотя у него все еще мелькало въ головѣ смутное воспоминаніе, точно ему приснилась однажды старая женщина, похожая на эту старуху.
Между тѣмъ, она не отставала отъ него, идя съ нимъ рядомъ, и онъ, желая оказать ей вниманіе, спросилъ наобумъ:
-- Не правда ли, какой хлопотливый городъ нашъ Коктоунъ?
-- Ужасно хлопотливый!-- подтвердила крестьянка.
Тутъ Стефенъ замѣтилъ, что, судя по всему, она явилась сюда прямо изъ деревни, и получилъ отъ старухи утвердительный отвѣтъ:
-- Какъ же, сегодня поутру съ парламентскимъ поѣздомъ. Проѣхала сорокъ миль по желѣзной дорогѣ и сегодня же укачу назадъ за сорокъ миль. До станціи мнѣ понадобилось пройти девять миль пѣшкомъ да и на обратномъ пути, если никто не подвезетъ меня до дому, пройду опять столько же. Вѣдь, недурно для моихъ лѣтъ, сэръ, какъ по вашему?-- прибавила болтливая старушка, весело блестя глазами.
-- Что и говорить! Только не дѣлайте этого слишкомъ часто, миссисъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ. Всего разъ въ годъ,-- отвѣчала она, качая головой. Я трачу на это свои сбереженія однажды въ годъ. Я пріѣзжаю сюда въ положенное время, чтобъ погулять по улицамъ и посмотрѣть на господъ.
-- Только посмотрѣть на нихъ?
-- Съ меня и того довольно,-- отвѣчала женщина съ большою серьезностью и одушевленіемъ. Мнѣ ничего и не требуется больше! Я давно уже стояла на этой сторонѣ улицы, поджидая выхода того джентльмена, объяснила она, кивая головой на жилище мистера Баундерби. Да, нынѣшній годъ, онъ что-то замѣшкался, я такъ и не видала его. Вмѣсто хозяина дома оттуда вышли вы. Но если мнѣ суждено уѣхать обратно, не взглянувши на него хоть мелькомъ,-- вѣдь, съ меня и того достаточно!-- то я, по крайней мѣрѣ, повидала васъ, а вы только что видѣли его. Нечего дѣлать, надо удовольствоваться этимъ!
Тутъ она посмотрѣла на Стефена такъ пристально, точно старалась запечатлѣть въ памяти его черты, и глаза ея уже не были такъ веселы, какъ за минуту передъ тѣмъ.
При всей терпимости Стефена къ различію человѣческихъ вкусовъ и при всемъ его подчиненіи коктоунскимъ патриціямъ, онъ отказывался постичь, какъ можно было такъ сильно интересоваться личностью мистера Баундерби. Но въ ту минуту они проходили какъ разъ мимо церкви, и при взглядѣ на башенные часы, ткачъ ускорилъ свой шагъ.
-- Вы спѣшите на работу?-- спросила его крестьянка, безъ труда поспѣвая за нимъ.
-- Да, мнѣ пора.
Когда она узнала, гдѣ онъ работаетъ, то стала держать себя еще страннѣе.
-- Неужели вы не счастливы?-- спросила чудачка.
-- Почти ни одинъ человѣкъ не проживетъ безъ печали, миссисъ,-- уклончиво отвѣчалъ Стефенъ, потому что старуха, казалось, была вполнѣ убѣждена въ его необычайномъ благополучіи, и ему стало жаль разочаровывать ее. Онъ зналъ по опыту, что на свѣтѣ много всякаго горя, но если эта женщина, проживъ такъ долго, могла еще вѣрить въ человѣческое счастье, то тѣмъ лучше для нея. Что ему за дѣло до ея заблужденій!
-- Эдакая жалость! Должно быть, у васъ семейныя непріятности?-- продолжала она.
-- Не безъ того,-- небрежно отвѣчалъ ткачъ.
-- Но за то на фабрикѣ вы совершенно счастливы у такого хозяина, какъ вашъ?
-- Да, тамъ у меня нѣтъ никакихъ непріятностей,-- подтвердилъ Стефенъ. Тамъ все въ порядкѣ. Все идетъ правильно.
Онъ не дошелъ до того, чтобъ сказать, въ угоду ей, что тамъ господствовало подобіе божественнаго права, хотя мнѣ приходилось слышать не разъ кое что въ этомъ родѣ за послѣдніе годы.
Они вступили теперь на покрытую угольной пылью окольную дорогу, которая вела на фабрику; она была уже запружена рабочими. Колоколъ звонилъ; дымный змѣй извивался кольцами, а слонъ готовился закивать головою. Придурковатая старуха восхищалась даже колоколомъ. По ея словамъ, нигдѣ не слыхивала она колокола лучше этого и съ такимъ внушительнымъ звономъ!
Когда Стефенъ остановился и добродушно протянулъ ей руку на прощанье, она полюбопытствовала, давно ли онъ работаетъ здѣсь.
-- Да ужъ лѣтъ двѣнадцать,-- отвѣчалъ ткачъ.
-- Я должна поцѣловать руку, трудившуюся двѣнадцать лѣтъ на такой славной фабрикѣ!-- подхватила крестьянка.
И какъ онъ не отбивался, она поймала таки его руку и поднесла къ губамъ. Независимо отъ ея преклоннаго возраста и деревенской простоты, въ этой женщинѣ таилось что то привлекательное, въ чемъ Стефенъ не могъ хорошенько дать себѣ отчета. Странное дѣло, даже въ этомъ фантастическомъ поступкѣ какъ будто не было ничего несвоевременнаго и неумѣстнаго, но заключалось, напротивъ, что то такое, что никто, кромѣ нея, не съумѣлъ бы такъ сдѣлать, съ такою серьезностью или такъ искренно и трогательно.
Ткачъ просидѣлъ за своимъ станкомъ добрыхъ полчаса, раздумывая объ этой странной встрѣчѣ, какъ вдругъ ему понадобилось встать, чтобъ поправить что то. Пользуясь случаемъ, онъ выглянулъ изъ окна, примыкавшаго къ его углу, и увидалъ старуху, которая, попрежнему, стояла передъ фабрикой, восторженно любуясь грудою фабричныхъ зданій. Не замѣчая ни копоти, ни грязи, ни сырости, позабывъ длинные концы отъ деревни до города и обратно, она погрузилась въ ихъ созерцаніе, словно тяжелый грохотъ, вылетавшій изъ многоэтажнаго корпуса, ласкалъ ея слухъ, какъ упоительная музыка.
Немного спустя она исчезла, а за нею исчезъ и дневной свѣтъ. Снова вспыхнули газовые огни, и курьерскій поѣздъ промчался на всѣхъ парахъ мимо волшебнаго замка по аркамъ сосѣдняго віадука, почти незамѣтный среди однообразнаго движенія машинъ, почти неслышный, благодаря ихъ стуку и гудѣнью. Но мысли Стефена давно уже блуявдали въ унылой комнатѣ надъ маленькой лавчонкой, вокругъ гнуснаго образа пьяной женщины, валявшейся на кровати, давившаго тяягслымъ бременемъ его сердце.
Но вотъ машина замедляетъ свой ходъ, слабо вздрагиваетъ, подобно падающему пульсу, и останавливается. Спятъ ударяютъ въ колоколъ; яркій свѣтъ въ мастерской гаснетъ; жара смѣняется прохладой; затихшія фабрики тонутъ въ сырыхъ потемкахъ ночи, тогда какъ ихъ высокія трубы тянутся къ небу, словно соперничая съ вавилонскою башней.
Съ тѣхъ поръ, какъ Стефенъ разговаривалъ съ Рэчель и провожалъ ее домой, прошло не болѣе сутокъ; но послѣ того надъ нимъ стряслась новая бѣда, въ которой никто не могъ его утѣшить, кромѣ этой дѣвушки. Зная, какъ ему необходимо услышать единственный голосъ, способный смягчить его гнѣвъ, онъ рѣшился пренебречь ея запрещеніемъ и подождать еще разъ свою подругу. Онъ такъ и сдѣлалъ, но молодая дѣвушка, очевидно, избѣгала встрѣчи съ нимъ; она уже ушла. Никогда еще не было ему такъ тяжело, какъ теперь, не видѣть ея кроткаго лица.
О, лучше совсѣмъ не имѣть пристанища, гдѣ преклонить голову, чѣмъ имѣть его и бояться туда заглянуть, какъ было съ нимъ!
Стефенъ поѣлъ и выпилъ, потому что дошелъ до крайняго изнеможенія, но онъ даже не замѣтилъ, что ему подавали, и, подкрѣпившись пищей, пошелъ бродить подъ холоднымъ дождемъ,-- одинъ со своими безотрадными думами.
Между нимъ и Рэчелью никогда не заходила рѣчь о новомъ бракѣ, но Рэчель, много лѣтъ тому назадъ, выказала ему горячее участіе. Вотъ почему лишь ей одной открывалъ онъ свое замкнутое сердце все это время, повѣряя терпѣливой подругѣ, терзавшее его безъисходное горе. И ему было хорошо извѣстно, что будь онъ свободенъ, то Рэчель съ радостью вышла бы за него. Онъ рисовалъ себѣ семейный очагъ, къ которому теперь могъ бы спѣшить, счастливый и гордый; думалъ о благопріятной перемѣнѣ въ немъ самомъ при такомъ благополучіи, думалъ о той легкости, которая смѣнила бы невыносимый гнетъ, давившій ему грудь, думалъ о возстановленіи своей поруганной чести, о самоуваженіи и спокойствіи, развѣянныхъ прахомъ. Онъ думалъ о безвозвратной утратѣ лучшей поры жизни, о гибельной перемѣнѣ въ своемъ характерѣ, становившемся хуже съ каждымъ днемъ; думалъ о своемъ ужасномъ существованіи, которое онъ влачилъ, связанный по ногамъ и рукамъ, прикованный къ женщинѣ, давно умершей для него, терзаемый злымъ демономъ въ ея образѣ. Онъ думалъ о Рэчели, о томъ, какъ молода была она, когда ихъ сблизило его семейное несчастье, какъ созрѣла она теперь и какъ скоро предстоитъ ей постарѣть. Онъ вспоминалъ, сколько дѣвушекъ повышло замужъ на ея глазахъ, сколько семействъ выросло вокругъ нея за эти годы; вспомнилъ, какъ безропотно шла она своей одинокой стезей -- ради него -- и какъ порою облачко грусти омрачало ея милое лицо, повергая его въ отчаяніе, вызывая въ немъ жестокіе укоры совѣсти. Онъ мысленно сопоставлялъ ея черты съ гнуснымъ обликомъ женщины, забравшейся къ нему вчера вечеромъ, и задавалъ себѣ вопросъ: возможно ли, чтобъ вся жизнь такого кроткаго, добраго, самоотверженнаго существа была принесена въ жертву такой низкой твари!
Обуреваемый этими думами, переполненный ими до того, что ему стало мерещиться, будто бы онѣ распираютъ все его тѣло, доведенный до болѣзненныхъ галлюцинацій, подъ вліяніемъ которыхъ окружающіе предметы начали принимать въ его глазахъ неестественныя формы и положенія, тогда какъ тусклое сіяніе уличныхъ фонарей окрашивалось багрянцемъ, Стефенъ побрелъ, наконецъ, домой.