Тусклый свѣтъ свѣчи мерцалъ въ окнѣ, къ которому нерѣдко приставлялась траурная лѣстница, чтобъ спустить по ней то, что было дороже всего на свѣтѣ для убитой горемъ вдовы съ кучей голодныхъ дѣтей. И подъ этимъ окномъ у Стефена стало еще мрачнѣе на душѣ при мысли, что изъ всѣхъ случайностей земного существованія ни одна не постигаетъ людей съ такимъ лицепріятіемъ, какъ смерть.
Передъ нею ничто -- неравенство рожденія. Положимъ, что сегодня ночью въ одно и тоже мгновеніе родился ребенокъ у короля и у простого ткача. Что значило различіе ихъ жребія на ряду со смертью, которая постигаетъ полезное другимъ или безгранично любимое существо и въ тоже, время щадитъ никому не нужную постылую женщину?
Угрюмо вступилъ рабочій въ свое жилище, притаивъ дыханіе, замедляя шаги. Онъ поднялся по лѣстницѣ, отворилъ дверь и вошелъ въ комнату.
Тамъ господствовала тишина и спокойствіе. Рэчель сидѣла у кровати.
Она повернула голову, и ея свѣтлый образъ разсѣялъ полночный мракъ въ душѣ Стефена. Дѣвушка сидѣла у кровати, бодрствуя у изголовья его жены и ухаживая за нею. Собственно, онъ только угадывалъ, что тамъ лежитъ его жена; но Рэчель повѣсила пологъ надъ кроватью, чтобъ скрыть ее отъ его глазъ. Отвратительная одежда жены была убрана, а нѣкоторыя вещи Рэчель лежали въ комнатѣ. Все было на своемъ мѣстѣ, все въ порядкѣ, который постоянно соблюдалъ самъ Стефенъ; небольшой огонь былъ недавно разведенъ въ каминѣ, а мѣсто передъ очагомъ тщательно подметено. Ткачу казалось, что онъ видитъ все это по лицу Рэчель, и онъ не спускалъ съ него глазъ. Впрочемъ, оно заволоклось передъ нимъ туманомъ умиленныхъ слезъ, наполнившихъ его глаза; тѣмъ не менѣе, онъ успѣлъ замѣтить раньше, какъ серьезно смотрѣла она на него также сквозь слезы.
Дѣвушка снова повернулась къ постели и, убѣдившись, что тамъ все смирно, заговорила тихимъ, спокойнымъ, веселымъ голосомъ:
-- Я такъ рада, что ты пришелъ, наконецъ, Стефенъ. Сегодня ты замѣшкался.
-- Я бродилъ взадъ и впередъ по улицамъ.
-- Я такъ и думала. Но погода совсѣмъ не годится для прогулки. Льетъ дождь и шумитъ вѣтеръ.
Вѣтеръ? И то правда. Настоящая буря. Въ трубѣ такъ и гудитъ и воетъ! Бродить часами въ такое ненастье и даже не замѣчать, вѣтрено ли на дворѣ!
-- Я заходила сюда еще днемъ, Стефенъ! Хозяйка прибѣгала за мною въ обѣденное время, такъ какъ здѣсь оказалась больная, которой нуженъ уходъ. И она хорошо сдѣлала, Стефенъ. Больная лежитъ въ бреду и безпамятствѣ. Вдобавокъ, она избита и изранена.
Ткачъ подошелъ къ стулу, еле передвигая ноги, и сѣлъ противъ Рэчели, поникнувъ головой.
-- Я пришла, чтобы помочь, насколько хватитъ моихъ силъ. Пришла, во-первыхъ, потому, что мы когда-то работали съ ней вмѣстѣ въ молодые годы и еще потому что ты полюбилъ ее и женился на ней, когда она была моей подругой...
Онъ приникъ морщинистымъ лбомъ къ своей рукѣ, съ подавленнымъ стономъ.
-- И, потомъ, я знаю твое сердце и вполнѣ увѣрена, что ты слишкомъ жалостливъ, чтобъ допустить ее умереть или хотя бы только страдать за недостаткомъ помощи. Ты знаешь, что сказано въ писаніи: "Кто изъ васъ безъ грѣха, пусть первый броситъ въ нее камень". Много нашлось людей, которые дѣлали это. Но ты не способенъ добить ее послѣднимъ камнемъ, Стефенъ, когда она дошла до такого жалкаго положенія.
-- О, Рэчель, Рэчель!
-- Ты жестоко страдалъ; пусть вознаградитъ тебя небо!-- сказала она съ глубокою жалостью. А я навсегда останусь твоимъ убогимъ другомъ всѣмъ моимъ сердцемъ и помышленіемъ.
Раны, о которыхъ говорила дѣвушка, должно быть, покрывали шею добровольной изгнанницы. Рэчель принялась перевязывать ихъ, попрежнему не отдергивая занавѣски. Она намочила полотняную тряпку въ тазу, куда влила какой-то жидкости изъ пузырька, и осторожно приложила компресъ къ больному мѣсту. Трехногій столикъ былъ придвинутъ къ самой кровати, и на немъ стояли двѣ стклянки.
Слѣдя за проворными руками Рэчели, Стефенъ свободно могъ разобрать со своего мѣста надпись крупными буквами на сигнатуркѣ. Онъ вдругъ смертельно поблѣднѣлъ, чувствуя, какъ имъ овладѣваетъ ужасъ.
-- Я посижу здѣсь до трехъ часовъ, Стефенъ,-- сказала молодая женщина, спокойно опускаясь на прежнее мѣсто.-- Компресъ надо перемѣнить ровно въ три, и тогда будетъ можно оставить больную до утра.
-- Но тебѣ необходимо отдохнуть; вѣдь, завтра ты должна работать, дорогая.
-- Я отлично выспалась вчера и могу не спать нѣсколько ночей подрядъ, если понадобится. Вотъ тебѣ такъ нуженъ отдыхъ, ты блѣденъ и страшно утомленъ. Постарайся заснуть въ креслѣ, пока я здѣсь. Навѣрно, ты не спалъ вчера, а завтра тебя ждетъ работа потруднѣе моей.
Въ эту минуту на дворѣ снова зашумѣла и завыла буря, и ему почудилось, что бѣсъ его недавней злобы носится надъ домомъ, отыскивая лазейку, чтобъ снова овладѣть имъ. Рэчель изгнала злого духа и не впуститъ его; Стефенъ былъ увѣрснъ, что она способна защитить его отъ него же самого.
-- Больная не узнаетъ меня, Стефенъ,-- продолжала дѣвушка,-- она только бормочетъ невнятныя слова и смотритъ въ упоръ, не видя ничего. Нѣсколько разъ заговаривала я съ нею, но она ничего не понимаетъ! Пожалуй, это къ лучшему; когда она придетъ въ себя, мое дѣло будетъ уже сдѣлано, и она не догадается ни о чемъ!
-- А долго ли, Рэчель, пробудетъ она безъ памяти?
-- Докторъ надѣется, что завтрашній день она, пожалуй, придетъ въ себя.
Взглядъ Стефена снова упалъ на пузырекъ, и по его тѣлу прошелъ трепетъ, отъ котораго онъ весь содрогнулся. Рэчель подумала, что онъ простудился на сырости.
-- Нѣтъ,-- возразилъ ткачъ,-- это не оіъ того. Я испугался.
-- Испугался?
-- Да, да; мнѣ было страшно при возвращеніи... страшно, когда я бродилъ по улицамъ. Когда я раздумывалъ. Когда я...
Его опять заколотилъ ознобъ, и Стефенъ поднялся, держась за каминную доску. Рука, которою онъ приглаживалъ свои намокшіе волосы, дрожала, точно парализованная.
-- Стефенъ!
Рэчель рванулась къ нему, но онъ протянулъ руку, удерживая ее.
-- Нѣтъ! Не надо; прошу тебя, не надо. Оставайся тамъ, гдѣ ты сидѣла, у кровати. Я хочу смотрѣть на тебя, такую добрую, такую милосердную. Я хочу тебя видѣть тамъ, гдѣ увидѣлъ, когда вошелъ сюда. Ничто не можетъ быть лучше этого зрѣлища. Ничто! Ничто! Ничто!
Съ нимъ сдѣлалась сильнѣйшая дрожь, и Стефенъ опустился въ кресло. Немного спустя, онъ овладѣлъ собою и, облокотившись на колѣно, а ладонью подпирая голову, могъ, наконецъ, взглянуть на Рэчель. При тускломъ свѣтѣ свѣчи сквозь слезы, застилавшія глаза, ему мерещилось сіяніе вокругъ ея головы. И онъ былъ готовъ повѣрить, что такъ оно и было. Ему невольно вѣрилось въ это подъ завыванье бури, которая потрясала окно, стучала дверью внизу и носилась надъ домомъ съ жалобнымъ воемъ и стономъ.
-- Когда она поправится, Стефенъ, то, пожалуй, оставитъ тебя въ покоѣ и перестанетъ докучать тебѣ. Во всякомъ случаѣ будемъ надѣяться на это. А теперь я замолчу, потому что ты долженъ заснуть.
Онъ закрылъ глаза больше въ угоду ей, чѣмъ ради отдыха своей усталой головѣ; но мало-по-малу, прислушиваясь къ шуму вѣтра, Стефенъ пересталъ его слышать; завыванія бури какъ будто заглушилъ мѣрный стукъ ткацкого станка или громкій людской говоръ, который гудѣлъ въ ушахъ рабочаго цѣлыми днями (въ этомъ гулѣ онъ различалъ и собственный голосъ). Наконецъ, даже это послѣднее слабое сознаніе дѣйствительности исчезло. Онъ забылся долгимъ безпокойнымъ сномъ.
Ему снилось, что онъ въ церкви, гдѣ сочетается бракомъ съ какою-то женщиной, давно любимой имъ. Но то не была Рэчель; и это удивило его даже въ чаду воображаемаго счастья. Во время совершенія обряда, когда онъ узнавалъ среди поѣзжанъ знакомыхъ людей, еще остававшихся въ живыхъ, и другихъ, которые давно умерли, въ церкви вдругъ настала кромѣшная тьма, смѣнившаяся вслѣдъ затѣмъ ослѣпительнымъ свѣтомъ. Свѣтъ лился отъ одной строки скрижалей съ десятью заповѣдями на алтарѣ, и слова этой строки озаряли собою все зданіе. Вмѣстѣ съ тѣмъ они громко раздавались по церкви, точно огненныя литеры были одарены голосами. Тутъ все окружающее разомъ измѣнилось; все пропало; остался онъ да священникъ. Они стояли подъ открытымъ небомъ, лицомъ къ лицу съ такой огромной толпой народа, что еслибъ собрать всѣхъ людей на свѣтѣ въ одно мѣсто, она и тогда не могла быть многочисленнѣе; и весь этотъ народъ смотрѣлъ на него съ отвращеніемъ; и среди этого милліона глазъ, устремленныхъ на него, онъ не встрѣтилъ ни одного сострадательнаго или привѣтливаго взора. Онъ стоялъ на высокомъ помостѣ подъ своимъ собственнымъ ткацкимъ станкомъ. Однако, поднявъ глаза, чтобъ разглядѣть, какую принялъ форму этотъ станокъ, онъ услыхалъ внятное похоронное чтеніе и понялъ, что приговоренъ къ смерти. Еще минута, и роковой помостъ рухнулъ подъ нимъ, и онъ провалился.
Послѣ того Стефенъ рѣшительно не могъ постичь, какимъ образомъ вернулся онъ опять къ своей обыденной жизни и снова попалъ въ знакомыя мѣста; такъ или иначе, по это случилось. Онъ опять жилъ, но надъ нимъ тяготѣлъ жестокій приговоръ: ему было не суждено больше видѣть лица Рэчели и слышать ея голоса ни въ этой жизни, ни въ будущей, ни во вѣки вѣковъ. Безпрестанно скитаясь съ мѣста на мѣсто безъ малѣйшей надежды впереди, онъ отыскивалъ чего то, самъ не зная, въ чемъ оно заключается (ему было извѣстно только одно, что онъ безвозвратно обреченъ на эти поиски). Невыразимый ужасъ, леденящая боязнь какого-то неумолимаго призрака терзали его. Все, на что ни обращались его взоры, принимало видъ этого страшнаго предмета. Единственной цѣлью такого жалкаго существованія было не допускать, чтобы кто нибудь изъ окружающихъ узналъ этотъ призракъ. Напрасный трудъ! Если онъ выпроваживалъ всѣхъ изъ комнатъ, гдѣ таилось привидѣніе, если запиралъ на ключъ ящики и шкапы, гдѣ оно пряталось, если удалялъ любопытныхъ отъ тѣхъ мѣстъ, гдѣ, какъ ему было извѣстно, оно скрывалось, и выгонялъ ихъ на улицы, то даже фабричныя трубы принимали все тотъ же ужасный видъ, а ихъ опоясывало крупными литерами роковое слово.
Но вотъ опять зашумѣлъ вѣтеръ, дождь забарабанилъ по крышамъ, и обширныя пространства, по которымъ скитался Стефенъ, тѣсно сдвинулись вокругъ него, оказавшись четырьмя стѣнами его собственной комнаты. Еслибъ не потухшій огонь въ комнатѣ, онъ подумалъ бы, что только сейчасъ закрылъ глаза. Рэчель, повидимому, дремала въ креслѣ у изголовья больной. По крайней мѣрѣ, она не шевелилась, закутавшись въ теплый платокъ. Столикъ былъ попрежнему придвинутъ къ самой кровати, а на немъ, въ своемъ естественномъ объемѣ и видѣ, стоялъ предметъ, который неотступно преслѣдовалъ Стефена во снѣ и мерещился ему въ каждомъ углу.
Вдругъ пологъ у постели какъ будто колыхнулся. Ткачъ сталъ присматриваться. Дѣйствительно, складки занавѣси шевелились. Вотъ изъ-за нея высунулась рука и стала шарить по столику. Потомъ пологъ заколебался замѣтнѣе; женщина, лежавшая на кровати, отдернула его и сѣла на постели.
Своими страшными глазами, такими блуждающими и дикими, такими пристальными и большими, она обводила комнату, минуя уголъ, гдѣ спалъ хозяинъ въ своемъ креслѣ. Потомъ ея глаза вернулись къ тому углу, и больная заслоняла ихъ рукою отъ свѣта, пока смотрѣла туда. Снова окинула она взоромъ окружающее, точно не замѣчая Рэчели, и опять уставилась въ уголъ. Когда женщина вторично заслонила рукою глаза, скорѣе отыскивая ни Стефена, чѣмъ всматриваясь въ него,-- потому что она инстинктивно угадывала близость мужа,-- онъ смотрѣлъ на нее и думалъ, что въ этихъ отталкивающихъ чертахъ, заклейменныхъ позоромъ, какъ и въ душѣ его жены, погрязшей въ распутствѣ, не осталось и слѣда той невинной дѣвушки, которая вступила съ никъ въ супружество по любви восемнадцать лѣтъ назадъ. Еслибъ онъ самъ не былъ свидѣтелемъ ея постепеннаго паденія, то никогда не повѣрилъ бы, что это одно и то-же человѣческое существо.
Все это время Стефенъ не двигался и не имѣлъ силы пошевелиться, словно завороженный какими-то чарами; онъ могъ только наблюдать за нею.
То погружаясь въ сонливое отупѣніе, то несвязно бормоча про себя какой-то вздоръ, она сидѣла нѣкоторое время, облокотившись на согнутыя колѣни и подпирая руками голову. По вотъ больная принялась снова озираться и тутъ впервые замѣтила столикъ съ пузырьками.
Она тотчасъ кинула взглядъ въ сторону мужа съ тѣмъ же вызывающимъ видомъ, какъ и вчера, и съ жадностью, но тихо и осторожно протянула руку. Она взяла со столика кружку и сидѣла, съ минуту соображая, который изъ пузырьковъ ей выбрать. Наконецъ, она схватила тотъ изъ нихъ, въ которомъ заключалась быстрая и неизбѣжная смерть, и, на глазахъ мужа, вытащила пробку зубами.
Былъ ли то сонъ или дѣйствительность, но у Стефена пропалъ голосъ, и онъ не могъ пошевелиться. Если это не кошмаръ, и урочный часъ для нея еще не пробилъ, то проснись, Рэчель, проснись!
Должно быть, та-же мысль мелькнула и у больной. По крайней мѣрѣ, она посмотрѣла на Рэчель и крайне медленно, крайне осторожно опорожнила стклянку. Питье поднесено къ ея губамъ. Еще мгновеніе, и она погибла безвозвратно, хотя бы проснулся весь свѣтъ и поспѣшилъ къ ней на помощь. Но тутъ Рэчель вскочила съ подавленнымъ крикомъ. Пьяница отбивалась, ударила дѣвушку, схватила ее за волосы; однако Рэчель отняла у нея кружку.
-- Все обошлось благополучно, Стефенъ. Я сама уснула. Теперь скоро три. Постой!.. Вотъ бьютъ часы...
Вѣтеръ донесъ въ окно бой часовъ съ сосѣдней колокольни; пробило три. Стефенъ и Рэчель прислушивались къ монотоннымъ ударамъ. Стефенъ взглянулъ на дѣвушку, замѣтилъ ея блѣдность, растрепанные волосы, красныя царапины на лбу и убѣдился, что зрѣніе и слухъ его бодрствовали. Рэчель все еще не выпускала кружку изъ рукъ.
-- Я такъ и думала, что теперь около трехъ,-- сказала она, спокойно выливая лекарства изъ кружки въ тазикъ и смачивая въ этой жидкости свѣжій компресъ -- Какъ я рада, что осталась! Приложу послѣдній разъ примочку, и готово! Больная опять успокоилась. Остатки лекарства надо вылить изъ тазика: это слишкомъ вредное снадобье, чтобъ оставлять даже такую малость.
Говоря такимъ образомъ, она опорожнила тазикъ въ каминную золу, а пузырекъ разбила о камни очага. Послѣ того ей оставалось только хорошенько закутаться въ свой байковый платокъ передъ тѣмъ, какъ выйдти на улицу, на дождь и вѣтеръ.
-- Ты позволишь мнѣ, Рэчель, проводить тебя въ эту позднюю пору?
-- Нѣтъ, Стефенъ; вѣдь, тутъ близко.
-- А ты не боишься оставить меня съ нею вдвоемъ?-- сказалъ онъ шепотомъ, провожая ее до дверей.
Она только взглянула на него и промолвила: "Стефенъ", а онъ опустился передъ ней на колѣни на этой убогой, старой лѣстницѣ и поднесъ край ея теплаго платка къ губамъ.
-- Ты ангелъ Благослови тебя, Господь!
-- Я твой другъ, Стефенъ, а больше ничего. Далеко мнѣ до ангеловъ. Между ними и грѣшной труженицей лежитъ цѣлая бездна. Моя маленькая сестренка теперь среди ангеловъ, но она перестала быть человѣкомъ.
При этихъ словахъ Рэчель подняла на минуту глаза, а затѣмъ ея взглядъ снова остановился съ кротостью на его лицѣ.
-- Ты преобразила меня, привела отъ зла къ добру. Ты заставляешь меня смиренно желать быть похожимъ на тебя и опасаться быть разлученнымъ съ тобой въ будущей жизни. Благодаря тебѣ, я выхожу чистымъ изъ грязи. Ты ангелъ; ты и не знаешь, что, можетъ быть, спасла отъ гибели мою душу.
Она взглянула на него; онъ попрежнему стоялъ передъ нею на колѣняхъ съ измученнымъ лицомъ, не выпуская изъ рукъ ея платка,-- и упрекъ замеръ на губахъ дѣвушки.
-- Я пришелъ домой въ отчаяніи, утративъ всякую надежду. Я сходилъ съ ума при мысли, что за одно только слово жалобы съ моей стороны меня сочли какимъ-то бунтовщикомъ. Я сказалъ тебѣ тогда, что испугался. Меня напугалъ пузырекъ съ ядомъ, стоявшій на столѣ. Никогда въ жизни не сдѣлалъ я зла ни одной живой душѣ, но, увидавъ эту стклянку, подумалъ: "могу ли я поручиться, что не сотворю чего нибудь надъ собой, или надъ ней, или надъ нами обоими?"
Съ искаженнымъ отъ ужаса лицомъ, Рэчель прижала обѣ ладони къ его губамъ, чтобъ онъ умолкъ. Своей свободной рукой Стефенъ схватилъ эти руки и, придерживая ихъ, а въ тоже время не выпуская ея платка, поспѣшно продолжалъ:
-- Но я увидѣлъ тебя, Рэчель, у кровати. Я видѣлъ тебя тамъ всю ночь. Въ своемъ тревожномъ снѣ я сознавалъ твое присутствіе. Съ этихъ поръ я буду видѣть тебя тамъ всегда. Теперь при каждомъ взглядѣ на жену, при каждой мысли о ней мнѣ будетъ казаться, что твой образъ витаетъ возлѣ нея. Я не стану смотрѣть ни на что, не стану думать ни о чемъ такомъ, что меня раздражаетъ, не вспомнивъ въ тоже время, что ты всегда при мнѣ. Я постараюсь терпѣливо ждать, постараюсь надѣяться, что настанетъ часъ, когда мы уйдемъ съ тобою вмѣстѣ въ дальнюю страну, за глубокую пропасть, въ тотъ лучшій міръ, куда пересилилась твоя маленькая сестра.
Онъ снова поцѣловалъ край ея платка и отпустилъ Рэчель. Она простилась съ нимъ прерывающимся голосомъ и вышла на улицу.
Вѣтеръ дулъ съ той стороны, гдѣ вскорѣ долженъ былъ забрезжить разсвѣтъ, и дулъ попрежнему яростно. Онъ разогналъ облака; дождь пересталъ, или передвинулся дальше, и на небѣ ярко сіяли звѣзды. Стефенъ стоялъ съ непокрытой головой на улицѣ, провожая глазами Рэчель. Въ грубомъ воображеніи этого человѣка между Рэчелью и будничными событіями его жизни было такое же громадное разстояніе, какъ между сіяніемъ небесныхъ свѣтилъ и тусклымъ свѣтомъ свѣчи въ окнѣ.