Была уже глубокая осень, когда заходящее солнце, пробиваясь сквозь туманъ, господствовавшій впродолженіе всего дня, проглянуло на маленькую Уильтширскую деревню, находящуюся въ небольшомъ разстояніи отъ добраго стараго города Сэлисбюри.
Подобно внезапному проблеску памяти въ умѣ старика, оно разлило свѣтъ на окрестную страну, которая снова зазеленѣла молодостью и свѣжестью. Мокрая трава заблистала; скудные остатки зелени, разбросанные мѣстами и храбро противившіеся самовластному вліянію рѣзкихъ вѣтровъ и раннихъ морозовъ, оживились; ручеекъ, пасмурный въ продолженіе цѣлаго дня, развеселился улыбкою, и птицы защебетали на обнаженныхъ сучьяхъ, какъ будто воображая, что зима уже прошла и снова настала весна. Флюгеръ шпица старой церкви заблисталъ сочувствіемъ ко всеобщей радости, и отѣненныя ивами окна отразили такіе отблески свѣта, какъ будто въ старомъ строеніи заперто теплоты и свѣта на двадцать жаркихъ лѣтъ.
Даже тѣ признаки поздняго времени года, которые наиболѣе напоминали о приближающейся зимѣ, украшали ландшафтъ и не затмѣвали его живыхъ чёртъ своимъ скучнымъ вліяніемъ. Павшіе листья, которыми земля была усѣяна, издавали пріятный запахъ и смягчали отдаленный шумъ колесъ и конскаго топота. На неподвижныхъ вѣтвяхъ нѣкоторыхъ деревьевъ висѣли остатки осеннихь плодовъ и ягодъ; другія, украшенныя небольшими клочками покраснѣвшихъ и увядшихъ листьевъ, спокойно ожидали ихъ отпаденія; около иныхъ лежали груды снесенныхъ вѣтромъ и свалившихся яблоковъ, тогда какъ другія, вѣчно зеленыя, стояли сурово и пасмурно, какъ будто напоминая, что природа даритъ долговѣчностью не веселыхъ и чувствительныхъ своихъ любимцевъ, а созданія болѣе суровыя и могучія. А между тѣмъ, красные лучи уходящаго солнца пробивались свѣтлыми путями сквозь мрачныя ихъ вѣтви, какъ будто не желая лишить и ихъ своихъ прощальныхъ отблесковъ.
Черезъ минуту все померкло; солнце закатилось за длинныя темныя полосы облаковъ, скопившихся на западномъ горизонтѣ; свѣтъ исчезъ. Старая церковь сдѣлалась но прежнему мрачною и холодною; ручеекъ пересталъ улыбаться, птицы замолкли, и пасмурность наступающей зимы надъ всѣмъ воцарилась.
Задулъ вечерній вѣтеръ, и легкіе высохшіе сучья затрещали подъ его скучные напѣвы; увядшіе листья поддались съ деревьевъ, спасаясь отъ холоднаго преслѣдованія; земледѣлецъ выпрягъ лошадей изъ плуга и, повѣсивъ голову, отправился съ ними домой; огоньки заблистали въ окнахъ деревни.
Тогда-то явилась во всемъ сіяніи деревенская кузница: веселые мѣха дули на огонь во всѣ щеки; раскаленное желѣзо разсыпало вокругъ себя искры; сильный кузнецъ со своими дюжими помощниками отпускалъ своей работѣ такіе удары, что самой темной ночи было бы любо смотрѣть, а дюжина дѣвочекъ, собравшихся у входа, глазѣла съ такимъ наслажденіемъ, какъ будто природа создала ихъ собственно для того, чтобъ онѣ торчали вокругъ пылающаго горна какъ столбы.
Наконецъ, сердито заревѣлъ вѣтеръ. Ворвавшись въ кузницу, онъ закрутилъ искры въ горнѣ и принялся раздувать пламя, какъ будто соперничая съ мѣхами; съ воемъ вынесъ онъ изъ трубы милліоны искръ, и такъ качнулъ старую вывѣску, красовавшуюся надъ дверьми сосѣдняго кабачка, что нарисованный на ней синій драконъ присмирѣлъ больше обыкновеннаго.
Стыдно было, казалось бы, уважающему себя вѣтру устремлять свою злобность на такія жалкія вещи какъ палый листъ. Однако, надругавшись надъ дракономъ, онъ не побрезгалъ наброситься и на листья, и нанесъ имъ такой страшный толченъ, что они, кувыркаясь, кружась, сталкиваясь, летѣли по воздуху, выдѣлывая самые отчаянные прыжки. Но тирану-вѣтру и этого было мало, онъ не могъ этимъ насытить своей ярости. Онъ накидывался на отдѣльныя кучки листьевъ, подхватывалъ ихъ, преслѣдовалъ и гналъ неумолимо и загонялъ ихъ въ ямы, въ кучи сложеннаго на дворѣ дерева; едва они тамъ укладывались и успокаивались какъ онъ снова выметалъ ихъ оттуда, перепутывалъ ихъ съ прихваченными мимоходомъ древесными опилками и опять принимался ихъ гонять, гонять!..
Листья, словно испуганные, мчались во весь духъ и старались хоть куда-нибудь схорониться отъ неугомоннаго преслѣдователя, въ какой-нибудь закрытый уголокъ, откуда ему трудно было ихъ добыть; они прятались подъ свѣсы крышъ, цѣплялись за космы сѣна, сложеннаго въ стогъ, влетали въ комнаты черезъ окна, забивались въ изгородь. Наконецъ, воспользовавшись внезапно открывшейся входною дверью въ домѣ мистера Пексниффа, они залетѣли къ нему въ сѣни. Вѣтеръ все мчался по ихъ слѣдамъ, и лишь только мистеръ Пексниффъ пріотворилъ дверь, вѣтеръ дунулъ въ нее съ такою силою, что она ударила почтеннаго джентльмена въ лобъ, и онъ въ одно мгновеніе ока растянулся у крыльца; въ то же самое время, найдя заднюю дверь отворенною, сквозной порывъ погасилъ свѣчу, бывшую въ рукахъ миссъ Пексниффъ, и потомъ, какъ будто радуясь своей продѣлкѣ, закрутился далѣе, черезъ болота и луга, по холмамъ и полямъ.
Въ то же время мистеръ Пексниффъ, ударившись головою объ уголъ ступени своего крыльца, лежалъ недвижно на улицѣ, вытаращивъ глаза на свою дверь; полученный имъ ударъ былъ изъ тѣхъ, которые зажигаютъ цѣлую иллюминацію искръ въ глазахъ несчастливцевъ, которымъ они достаются, вѣроятно, для ихъ развлеченія. Должно быть, что дверь дома имѣла наружность болѣе поучительную, нежели обыкновенныя двери, потому что онъ лежалъ передъ нею и созерцалъ ее необычайно долго, не думая справиться, ушибся онъ, или нѣтъ. Онъ не откликнулся даже на рѣзкій окликъ миссъ Пекснифффъ, пронзительно закричавшей въ замочную скважину: "кто тамъ?", и даже, когда миссъ Пекснифффъ, пріотворивъ дверь и заслоняя свѣчу отъ вѣтра рукою, оглядывалась на всѣ стороны, онъ не сдѣлалъ никакого замѣчанія и даже не показалъ ли малѣйшаго признака желанія быть поднятымъ.
-- Это ты!-- кричала миссъ Пекснифффъ мнимому шалуну, котораго она подозрѣвала въ ненамѣренномъ ударѣ въ дверь:-- ужъ тебѣ за это достанется!
Но мистеръ Пекснифффъ, можетъ быть потому, что ему уже значительно "досталось", не отвѣчалъ ничего.
-- Успѣлъ ужъ увернуться за уголъ!-- продолжала миссъ Пекснифффъ. Она сказала это наугадъ, но, случайно, слова были очень удачно примѣнимы къ случаю. У мистера Пекснифффа, ошеломленнаго ударомъ, такъ все завертѣлось, а потомъ затмилось въ головѣ, что, пожалуй, похоже было на то, что онъ убѣжалъ за уголъ.
Сказавъ нѣсколько словъ о констэблѣ и висѣлицѣ, миссъ Пексниффъ хотѣла уже снова затворитъ дверь, какъ отецъ ея, приподнявшись на одинъ локоть, охнулъ.
-- Его голосъ!-- вскричала миссъ:-- батюшка!
При этомъ восклицаніи, другая миссъ Пексниффъ выскочила изъ комнаты, и обѣ, общими усиліями, поставили несчастнаго джентльмена на ноги.
-- Па!-- кричали онѣ въ голосъ.-- Па! Говорите же, па! Да не смотрите такъ дико, милый па {Ра, сокращенное papa и "ma", вмѣсто mama, въ общемъ употребленіи въ англійскихъ семействахъ. Примѣч. переводчика.}!
Но такъ какъ, въ положеніи Пексниффа, ни одинъ джентльменъ не въ состояніи владѣть выраженіемъ своей физіономіи, то и онъ продолжалъ стоять съ разинутымъ ртомъ и вытаращенными глазами; шляпа съ него свалилась, лицо было блѣдно, волосы стояли дыбомъ, платье было въ грязи -- словомъ, вся наружность его была такъ жалка, что обѣ дочери невольно вскрикнули.
-- О-охъ!-- простоналъ онъ:-- Теперь мнѣ лучше!
-- Онъ приходитъ въ себя!-- вскричала младшая миссъ.
-- Онъ заговорилъ!-- воскликнула старшая.
Съ этими радостными словами, обѣ принялись цѣловать щеки мистера, Пексниффа и втащили его въ домъ. Послѣ этого, младшая Дочь выбѣжала на улицу, подобрала растерянные отцомъ ея во время паденія шляпу, узелокъ, зонтикъ, перчатки и проч., и, наконецъ, затворивъ дверь, обѣ дочери принялись разсматривать раны и ушибы своего отца. И то и другое не было опасно; почтенный джентльменъ ссадилъ себѣ локти и колѣни и получилъ около затылка новую шишку, неизвѣстную френологамъ. Облегчивъ эти ушибы наружными средствами и успокоивъ мистера Пексниффа стаканомъ крѣпкаго грога, старшая дочь начала разливать чай, а младшая принесла изъ кухни дымящееся блюдо съ бараниной и яйцами, а потомъ усѣлась на низкомъ стулѣ подлѣ отца, такъ что глаза ея были наравнѣ съ столомъ.
Изъ этого скромнаго положенія не должно еще выводить, что младшая миссъ Пексниффъ была такъ молода, чтобъ ей ужъ и нельзя было сидѣть на обыкновенномъ стулѣ по короткости ногъ: она сѣла на маленькій стулъ потому, что ея простодушіе и невинность были необычайны; она сдѣлала это такъ изъ игривости, изъ дѣтской шаловливости, изъ милой рѣзвости. Трудно вообразить себѣ существо болѣе наивное и вмѣстѣ съ тѣмъ болѣе плутоватое; она была такъ свѣжа и такъ безыскусственна, что никогда не носила гребенокъ, ни завивала, ни расчесывала, ни расплетала своихъ волосъ; она просто носила ихъ въ сѣткѣ, изъ подъ которой они вырывались своенравными локонами. Станъ ея быль немножко полноватъ и достигъ уже совершеннаго развитія, а между тѣмъ иногда -- и какъ же это было мило!-- она нашивала фартучекъ. О, младшая миссъ Пексниффъ была дѣйствительно "чудесная штучка", какъ ее назвалъ одинъ молодой провинціальный поэтъ въ стихахъ своихъ.
Самъ мистеръ Пексниффъ былъ человѣкъ глубоко нравственный, человѣкъ серьезный, съ высокими чувствами и рѣчами: онъ назвалъ свою младшую дочь Мерси, т. е. Жалость, и ужь, конечно, для такого чистосердечнаго существа трудно бы было придумать имя болѣе къ лицу. Имя сестры ея было Черити, т. е. Милосердіе, и также шло къ ней очень хорошо; ея проницательный, здравый разсудокъ, кроткая, но не сердитая важность, составляли самую очаровательную противоположность съ живостью и рѣзвостью младшей сестры. И эти противоположности сходились довольно часто, невольно, почти безъ вѣдома обѣихъ сестеръ.
Было уже замѣчено, что мистеръ Пексниффъ быль человѣкъ необычайно нравственный, особенно на словахъ и въ перепискѣ. Въ этомъ примѣрномъ человѣкѣ было больше добродѣтельныхъ правилъ, нежели въ прописяхъ любого учителя чистописанія. Нѣкоторые, правда, сравнивали его съ придорожнымъ столбомъ, который только указываетъ дорогу, а самъ по ней не ходитъ; но чего не выдумаютъ зависть и вражда! Онъ всегда носилъ низенькій бѣлый галстухъ, котораго узла не видалъ ни одинъ смертный, потому что онъ завязывался сзади, и выпускалъ длинные, туго накрахмаленные рубашечные воротнички. Волосы съ просѣдью онъ зачесывалъ кверху; былъ полонъ, но не толстъ, сладокъ и масленистъ въ пріемахъ и обращеніи.. Словомъ, вся его наружность, не выключая чернаго фрака, вдовства и болтавшагося на ленточкѣ двойного лорнета -- все невольно вызывало восклицаніе: "Какой высоконравственный человѣкъ мистеръ Пексниффъ!"
Мѣдная дощечка на дверяхъ объявляла проходящимъ, что здѣсь живетъ "Пексниффъ, архитекторъ"; на карточкахъ своихъ онъ прибавлялъ "и землемѣръ". Правда, никто не могъ припомнить, чтобъ мистеръ Пексниффъ что-нибудь выстроилъ или вымѣрилъ, но познанія его въ этихъ предметахъ не приводили никого въ сомнѣніе.
Главныя, если не исключительныя занятія мистера Пексниффа состояли въ томъ, что онъ бралъ къ себѣ на воспитаніе юношество; онъ имѣлъ особенный талантъ отыскивать довѣрчивыхъ родителей и опекуновъ молодыхъ людей, которые въ состояніи хорошо платить. Получивъ задатокъ съ молодого человѣка и принявъ его въ свой домъ, г-нъ Пексниффъ отбиралъ его математическіе инструменты (если они были оправлены въ серебро или вообще дорого стоили), приглашалъ его считаться членомъ его семейства и отсыпалъ ему цѣлую кучу комплиментовъ на счетъ его родственниковъ или опекуновъ; потомъ онъ давалъ ему полную свободу въ двухъ комнатахъ, выходившихъ на улицу, гдѣ, въ сообществѣ нѣсколькихъ чертежныхъ столовъ, параллельныхъ линеекъ, туго раздвигавшихся циркулей и двухъ или трехъ молодыхъ джентльменовъ, ему предоставлялось, впродолженіе трехъ или пяти лѣтъ, измѣрять со всѣхъ сторонъ высоту Сэлисбюрійскаго Собора и дѣлать построеніе въ воздухѣ огромнаго количества замковъ, парламентскихъ залъ и публичныхъ зданій. Нигдѣ и никогда, можетъ быть, не сооружалось этого рода строеній въ такомъ множествѣ, какъ подъ надзоромъ почтеннаго Пексниффа,
-- Даже земныя блага, которыми мы сейчасъ пользовались,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, кончивъ свой чай:-- даже сливки, сахаръ, чай, хлѣбъ, баранина...
-- И яйца,-- напомнила Черити вполголоса.
-- И яйца,-- сказалъ отецъ:-- все это имѣетъ свою нравственную сторону. Видите ли, какъ все это приходитъ и уходитъ! Всякое, удовольствіе скоропреходяще: мы не можемъ даже долго ѣсть. Упиваясь невиннымъ напиткомъ, мы получаемъ водяную болѣзнь; отъ крѣпкихъ мы пьянѣемъ. Какое утѣшительное размышленіе!
-- Не говорите мы пьянѣемъ, па,-- замѣтила старшая миссъ.
-- Когда я говорю "мы", моя милая,-- возразилъ отець:-- я подразумѣваю все человѣчество; въ морали нѣтъ личностей. Даже и этотъ случай,-- продолжалъ онъ, показывая на выросшую на затылкѣ шишку:-- доказываетъ намъ, что мы ни что иное какъ...-- онъ хотѣлъ было сказать "черви", но вспомнивъ, что у червей нѣтъ на головѣ волосъ, поправился и договорилъ -- жалкая перстъ. Мерси, мой другъ, помѣшай въ каминѣ.
Исполнивъ приказаніе отца, Мерси сѣла на свой стуликъ и положила цвѣтущую щеку на колѣно къ отцу. Миссъ Черити придвинулась ближе къ камину, какъ будто готовясь къ разговору и смотрѣла отцу въ глаза.
-- Да,-- заговорилъ мистеръ Пексниффъ:-- мнѣ удалось еще одно предпріятіе: у насъ скоро будетъ новый жилецъ.
-- Молодой?-- спросила Черити.
-- Да-а-а, молодой,-- протянулъ мистеръ Пексниффъ.-- Онъ будетъ имѣть случай воспользоваться выгодами лучшаго практическаго архитектурнаго воспитанія, соединенными съ удобствами домашней жизни и постояннымъ сообществомъ съ людьми, которые (какъ ни скромна ихъ доля и ограничены средства) твердо знаютъ свои нравственныя обязанности.
-- О, па!-- вскрикнула Мерси, поднявъ пальчикъ:-- да это прямо изъ печатнаго объявленія!
-- Ахъ ты моя птичка, пѣвунья-щебетунья!-- сказалъ отецъ. Но тутъ приходится сдѣлать оговорку. Называя свою дочку птичкою, мистеръ Пексниффъ отнюдь не могъ намекать на ея пѣвческіе таланты, ибо она ими не обладала. Мистеръ Пексниффъ просто на просто любилъ звучныя, гармоничныя слова и фразы, которыя ловко и удачно округляютъ рѣчь, впрочемъ, иной разъ, и не особенно безпокоился о ихъ смыслѣ и значеніи. А произносить такія слова онъ умѣлъ вѣско, многозначительно, производя ими очень прочное впечатлѣніе на слушателей, которые дивились его краснорѣчію и умѣнью находить слова и обороты, украшающія рѣчь.
-- Хорошъ онъ собою, па?-- спросила младшая сестра.
-- Глупенькая,-- сказала старшая:-- а великъ ли задатокъ?
-- Боже мой, Черри!-- вскричала миссъ Мерси:-- какая ты разсчетливая!
-- Онъ хорошъ собою,-- протянулъ снова мистеръ Пексниффъ ясно и медленно:-- довольно таки недуренъ. Я не жду отъ него немедленнаго задатка.
Несмотря на различіе своихъ наклонностей, Черити и Мерси открыли глаза болѣе обыкновеннаго при этомъ нежданномъ извѣстіи.
-- Но что же изъ этого!-- сказалъ Пексниффъ, улыбаясь.-- Развѣ на свѣтѣ ужъ нѣтъ безкорыстія? Неужели мы всѣ, люди, выстроены въ противныхъ и враждебныхъ другъ другу рядахъ? Есть нѣсколько и такихъ, которые ходятъ по серединѣ, помогаютъ нуждающимся и не пристаютъ ни къ одной сторонѣ!
Въ этихъ филантропическихъ отрывкахъ было нѣчто утѣшительное для сестеръ. Онѣ обмѣнялись взглядами, и лица ихъ и рознились.
-- О, не будемъ вѣчно разсчитывать, вычислять и задумывать впередъ,-- продолжалъ отецъ, глядя на огонь и улыбаясь болѣе и болѣе:-- мнѣ это наскучило. Если наклонности наши чистосердечно направлены къ добру, то предадимся имъ, хотя бы насъ и ожидалъ въ будущемъ убытокъ вмѣсто барыша. Не такъ ли, Черити?
Оглянувшись на дочерей и видя, что обѣ онѣ улыбаются, мистеръ Пексниффъ бросилъ имъ по нѣжному взгляду, которымъ младшая была до того тронута, что вдругъ повисла на шею отцу и поцѣловала его разъ двадцать съ самымъ неумѣренно веселымъ смѣхомъ, такъ что даже благоразумная Черити присоединилась къ ней.
-- Та-та-та! Что это за ребячество!-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, отводя рукою Мерси.-- Зачѣмъ смѣяться безъ причины, когда, можетъ быть, придется еще плакать? Что новаго въ домѣ со вчерашняго дня? Джонъ Вестлокь отправился, надѣюсь?
-- Нѣтъ еще,-- отвѣчала Черити.
-- А почему же нѣтъ? Его срокъ кончился вчера, и чемоданъ быль готовъ, я самъ видѣлъ.
-- Онъ ночевалъ въ "Драконѣ",-- возразила старшая миссъ:-- и обѣдалъ съ мистеромъ нинчемъ; они провели вечеръ вмѣстѣ, а Пинчъ возвратился домой очень поздно.
-- А когда я его встрѣтила на лѣстницѣ, на,-- вмѣшалась Мерси съ своею обычною вертлявостью:-- онъ смотрѣль такимъ чудовищемъ! Глаза красные, тусклые, какъ будто вареные, цвѣтъ лица ужасный, и отъ него нестерпимо несло табачнымъ дымомъ и пуншемъ.
-- Мнѣ кажется,-- сказалъ Пексниффъ съ видомъ человѣка, кротко переносящаго оскорбленіе:-- что г. Пинчъ могъ бы избрать себѣ лучшаго товарища, а не того, кто меня такъ огорчилъ на прощаньѣ. Мнѣ кажется, г. Пинчъ поступилъ неделикатно; скажу болѣе, я даже не совершенно увѣренъ, чтобъ это было благодарно со стороны мистера Пинча.
-- Да чего ждать отъ Пинча!-- вскричала Черити, съ презрѣніемъ ударяя на это имя.
-- Какъ можно такъ выражаться, моя милая,-- возразилъ кротко отецъ:-- развѣ мистеръ Пинчъ не ближній намъ? Вѣдь и онъ составляетъ частицу обширнаго итога человѣчества, мой другъ, и мы имѣемъ право и должны надѣяться, что въ немъ со временемъ разовьются тѣ добрыя качества, обладаніе которыми внушитъ намъ смиренное уваженіе къ самимъ себѣ. Нѣтъ, нѣтъ, оборони Боже, чтобъ я рѣшился сказать, что отъ мистера Пинча нельзя ждать ничего добраго. Но г. Пинчъ оскорбилъ меня и обманулъ мои ожиданія; о немъ я, конечно, буду нѣсколько худшаго мнѣнія, нежели прежде; но о цѣломъ человѣчествѣ -- нѣтъ, о, нѣтъ!
Въ это время послышался легкій ударъ въ наружную дверь.
-- Вотъ это животное,-- сказала миссъ Черити:-- я увѣрена, что онъ пришелъ съ Вестлокомъ, чтобъ помочь ему перенести чемоданъ въ дилижансъ. Попомните мои слова, если онъ не за тѣмъ пришелъ.
Пока она говорила, чемоданъ, какъ можно было разслышать, понесли изъ переднихъ комнатъ, но послѣ нѣсколькихъ словъ поставили на полъ и кто-то постучался въ двери кабинета.
-- Войдите!-- вскричалъ мистеръ Пексниффъ не строгимъ, а только добродѣтельнымъ тономъ.
Некрасивый, неповоротливый, весьма близорукій и значительно, преждевременно оплѣшивѣвшій довольно молодой человѣкъ воспользовался этимъ позволеніемъ; видя, что мистеръ Пексниффъ сидитъ спиною къ нему и разсматриваетъ огонь въ каминѣ, онъ въ недоумѣніи пріостановился въ дверяхъ. Онъ былъ далеко нехорошъ собою; но, несмотря на его неуклюжесть, изношенное платье табачнаго цвѣта, сутуловатость и смѣшную привычку вытягивать шею, его нельзя было съ перваго взгляда считать дурнымъ человѣкомъ. Ему было около тридцати лѣтъ, но онъ принадлежалъ къ тому странному разряду людей, которые въ молодости кажутся старѣе и никогда не доходятъ до внѣшней дряхлости, даже въ самой глубокой старости.
Держась за ручку дверей, онъ смотрѣлъ поперемѣнно то на отца, то на Черити, то на Мерси; но все семейство какъ будто нарочно не обращало на него вниманія, а только пристальнѣе смотрѣло въ огонь,
-- Извините, мистеръ Пексниффъ, что я васъ обезпокоилъ, но...
-- Безъ извиненій, мистеръ Пинчъ,-- отвѣчалъ добродѣтельный джентльменъ, не оборачиваясь.--Не угодно ли вамъ сѣсть, мистеръ Пинчъ; да потрудитесь запереть дверь.
-- Слушаю, сударь,-- отвѣчалъ Пинчъ, не запирая, однако, дверей, а кивая кому то, стоявшему за нимъ:-- Вестлокъ, сударь, узнавъ, что вы возвратились домой...
-- Мистеръ Пинчъ, мистеръ Пинчъ!-- сказалъ Пексниффъ, повернувшись вмѣстѣ со стуломъ и глядя на него съ видомъ глубокой скорби:-- я не ожидалъ этого отъ васъ, я не заслужилъ этого отъ васъ!
-- Даю вамъ честное слово, сударь!..
-- Чѣмъ меньше вы скажете, мистеръ Пинчъ, тѣмъ лучше. Я не жалуюсь -- не оправдывайтесь.
-- Да выслушайте, сударь, сдѣлайте милость! Вестлокъ, сударь, разставаясь съ вами совсѣмъ, желаетъ оставить за собою только друзей. Вестлокь имѣлъ съ вами маленькія непріятности.
-- Маленькія непріятности!-- повторила Черити.
-- Маленькія непріятности!-- отозвалась Мерси.
-- Милыя мои!-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, кротко поднявъ руку. Послѣ торжественной паузы онъ кивнулъ головою Пинчу, какъ будто приглашая его продолжать; но тотъ растерялся до такой степени, что разговоръ вѣрно тѣмъ бы и кончился, еслибъ не выступилъ красивый, недавно возмужалый молодой человѣкъ и не вмѣшался въ него.
-- Ну, мистеръ Пексниффъ,-- сказалъ онъ съ улыбкою:-- не сердитесь на меня; я очень сожалѣю о нашихъ неудовольствіяхъ и мнѣ весьма жаль, что я васъ огорчилъ. Перестаньте же сердиться!
-- Я не сержусь ни на кого.
-- Я тебѣ говорилъ, что онъ незлопамятенъ,-- сказалъ Пинчъ вполголоса:-- я знаю, что онъ не сердится! Онъ это всегда говоритъ.
-- Такъ дайте же мнѣ вашу руку!-- вскричалъ Вестлокь, подвигаясь впередъ и мигая Пинчу, чтобъ тотъ былъ внимательнѣе.
-- Гм!-- промычалъ мистеръ Пексниффъ самымъ кроткимъ тономъ.
-- Такъ вы мнѣ дадите руку?
-- Нѣтъ, Джонъ,-- отвѣчалъ Пексниффъ съ самымъ ангельскимъ спокойствіемъ: -- нѣтъ, я не протяну вамъ руки, Джонъ. Я простилъ васъ прежде, нежели вы перестали упрекать меня: я обнялъ васъ въ душѣ, Джонъ, а это лучше, нежели протянуть вамъ руку.
-- Пинчъ,-- сказалъ юноша, оборачиваясь къ Пинчу, съ сердечнымъ отвращеніемъ къ своему прежнему учителю:-- что я тебѣ предсказывалъ?
Бѣдный Пинчъ взглянулъ на Пексниффа, не сводившаго съ него глазъ, потомъ на потолокъ, и не отвѣчалъ ни слова.
-- Что до вашего прощенія, мистеръ Пексниффъ, я не желаю его на такихъ условіяхъ. Я не хочу быть прощеннымъ.
-- Вы не хотите, Джонъ? Но вы должны, вы не можете отъ этого избавиться. Прощеніе обидъ -- высокое качество, высокая добродѣтель -- она внѣ вашего вліянія! Я васъ простилъ, и вы ничѣмь не можете заставить меня вспомнить зло, которое вы мнѣ дѣлали.
-- Зло!-- вскричалъ Вестлокь со всѣмъ жаромъ и увлеченіемъ своего возраста: -- вотъ странный человѣкъ! Зло! Я сдѣлалъ ему зло! Онъ даже и не хочетъ вспомнить о пяти стахъ гинеяхъ, которыя онъ извлекъ изъ меня подъ ложными предлогами; или о семидесяти гинеяхъ ежегодной платы за квартиру и столъ, которые не стоятъ и семнадцати! Вотъ мученикъ!..
-- Деньги, Джонъ, корень всего зла, и мнѣ прискорбно видѣть, что оно пустило уже свои отпрыски въ васъ; но я не хочу помнить объ этомъ. Я не хочу помнить даже о поведеніи одного совратившагося съ истиннаго пути человѣка, который привелъ васъ теперь сюда, чтобъ нарушить сердечное спокойствіе того, кто готовъ бы былъ пролить за него всю кровь свою!
Голосъ Пексниффа трепеталъ, слышны были всхлипыванья его дочерей; въ то же время въ воздухѣ носились неясные звуки: -- "скотъ! дикарь!"
-- Прощеніе обидъ,-- продолжалъ Пексниффъ:-- полное и чистосердечное прощеніе прилично уязвленному сердцу, разстерзанной груди. Я съ гордостью говорю: я простилъ его! Нѣтъ! Прошу,-- воскликнулъ онъ громче, видя, что Пинчъ хотѣлъ заговорить:-- не дѣлайте никакихъ замѣчаній; я не въ силахъ выслушать ихъ; можетъ быть, черезъ нѣсколько времени у меня будетъ достаточно твердости, чтобы разсуждать съ вами, какъ будто ничего и не бывало; но не теперь, нѣтъ, не теперь!
-- Эхъ!-- вскричалъ Джонъ Вестлокъ со всѣмъ презрѣніемъ и отвращеніемъ, какое только можетъ выразить это междометіе.-- Прощайте, сударыни. Пойдемъ, Пинчъ; не стоитъ думать объ этомъ. Я былъ правъ, а ты нѣтъ. Но все это пустяки; ты будешь умнѣе въ другой разъ.
Сказавъ это, онъ почти насильно вывелъ Пинча изъ кабинета; потомъ оба подняли чемоданъ и направились къ дилижансу, который каждую ночь проѣзжалъ мимо угла одного переулка въ нѣкоторомъ разстояніи отъ дома Пексниффа. Нѣсколько минутъ шли они молча; наконецъ молодой Вестлокъ разразился громкимъ смѣхомъ, на который однако не отозвался его товарищъ.
-- Послушай, Пинчъ,-- сказалъ онъ отрывисто, послѣ продолжительнаго молчанія:-- ты удивительно наивенъ! Чертовски простъ и наивенъ!
-- Что жъ, тѣмъ лучше!
-- Тѣмъ лучше?-- Тѣмъ хуже!
-- А между-тѣмъ,-- сказалъ Пинчъ со вздохомъ:-- я далеко не такъ невиненъ, какъ ты говоришь, потому что я жестоко огорчилъ почтеннаго Пексниффа. Какъ онъ скорбѣлъ!
-- Онъ скорбѣлъ!
-- Да развѣ ты не видѣлъ, Джонъ, что у него чуть слезы не выступили изъ глазъ? Развѣ ты не слышалъ, что онъ готовъ пролить свою кровь за меня?
-- Да развѣ тебѣ нужно, чтобъ кто нибудь пролилъ за тебя свою кровь?-- вскричалъ Вестлокъ, видимо раздраженный.-- Проливаетъ ли онъ для тебя что нибудь изъ того, что тебѣ нужно? Дастъ ли онъ тебѣ выгодныя занятія, свѣдѣнія, карманныя деньги? Дастъ ли онъ тебѣ даже хоть баранины въ приличной пропорціи съ картофелемъ и овощами?
-- Послушай,-- сказалъ Пинчъ со вздохомъ:-- мнѣ кажется, что я ужасный обжора; я не могу скрыть этого отъ себя.
-- Ты обжора! Почему жъ ты такъ думаешь?
Вмѣсто отвѣта, Пинчъ вздохнулъ и потомъ продолжалъ:
-- Джонъ, такъ или иначе, въ глазахъ моихъ нѣтъ ничего хуже неблагодарности; и когда онъ меня въ этомъ упрекаетъ, я дѣлаюсь совершенно несчастливъ.
-- И ты думаешь, что онъ этого не замѣчаетъ?-- замѣтилъ Вестлокъ презрительно. Послушай, Пинчъ; прежде, нежели я буду продолжать, потрудись исчислить причины, но которымъ ты долженъ быть ему благодарнымъ.
-- Во-первыхъ, онъ взялъ меня къ себѣ на воспитаніе за гораздо меньшую противь обыкновеннаго цѣну.
-- Ну, далѣе?-- возразилъ его пріятель, нисколько не тронутый такимъ примѣромъ великодушія.
-- Далѣе,-- вскричалъ Пинчъ въ отчаяніи: да тутъ все! Моя бѣдная бабушка умерла, вполнѣ счастливая тѣмъ, что оставила меня въ рукахъ такого прекраснаго человѣка; я выросъ въ его домѣ, я его повѣренный, его помощникъ; онъ даетъ мнѣ жалованье, и когда его дѣла поправятся, тогда моя будущность прояснится. Но прежде всего, Джонъ, ты долженъ знать, что я родился для гораздо скромнѣйшей доли и не имѣю никакихъ особенныхъ способностей и дарованій.
Онъ выговорилъ все это съ такимъ убѣжденіемъ и чувствомъ, что товарищъ его невольно перемѣнилъ тонъ. Такъ какъ они уже пришли къ перекрестку, то спустили чемоданъ на землю и сѣли на него рядомъ.
-- Послушай, Томъ Пинчъ, мнѣ кажется, ты одинъ изъ лучшихъ ребятъ въ свѣтѣ.
-- Вовсе нѣтъ; еслибъ ты зналъ Пексниффа столько, сколько я его знаю, ты бы сказалъ это о немъ и былъ бы правь.
-- Я скажу о немъ все, что тебѣ угодно, и ни слова въ его осужденіе.
-- Это будетъ для меня, а не для него,-- сказалъ Пинчъ, недовѣрчиво качая головою.
-- Для кого тебѣ угодно, Томъ, лишь бы это тебѣ нравилось. О! онъ чудный малый! Онъ никогда не выпоражнивалъ въ свои карманы трудовыхъ денегъ, сбереженныхъ твоей бѣдною бабушкою. Вѣдь она была ключницей, не такъ ли, Томъ?
-- Да, ключницей у одного джентльмена.
-- Онъ никогда не выманивалъ ея денегъ, ослѣпляя ее перспективою твоего будущаго счастія и богатства, до которыхъ (онъ зналъ это лучше всякаго другого) ты никогда не доживешь! Онъ никогда не спекулировалъ на любовь ея къ тебѣ, на гордость ея при твоемъ воспитаніи, на желаніе ея видѣть тебя джентльменомъ. О нѣтъ, онъ этого никогда не дѣлалъ, Томъ!
-- Конечно, нѣтъ,-- отвѣчалъ Томъ, глядя въ глаза своему пріятелю съ нѣсколько недовѣрчивымъ выраженіемъ.
-- Я говорю то же самое; онъ взялъ плату меньшую той, которую требовалъ, не потому, чтобъ больше нечего было взять, конечно, нѣтъ! Онъ держитъ тебя при себѣ помощникомъ не потому, чтобъ ты былъ ему нуженъ, что твоя вѣра во всѣ его притязанія полезна ему какъ нельзя больше, что твоя честность отражается и на него, что твои занятія, чтеніе старинныхъ книгъ, изученіе иностранныхъ языковъ и прочее, извѣстно далѣе здѣшняго околотка; что слухи объ этомъ достигли даже до Сэлисбюри, и что его, Пексниффа-учителя, считаютъ тамъ человѣкомъ ученымъ и важнымъ. Ты этимъ не дѣлаешь ему никакой пользы, Томъ, безъ всякаго сомнѣнія!
-- Разумѣется, нѣтъ,-- сказалъ Пинчъ съ смущеннымъ видомъ.
-- Да вѣдь я и говорю, что смѣшно даже подозрѣвать подобныя вещи.
-- Это было бы сумасшествіемъ!
-- Сумасшествіемъ!-- возразилъ молодой Вестлокъ.-- Конечно, сумасшествіемъ. Кто, кромѣ сумасшедшаго подумаетъ, что Пексниффу большая забота, когда по воскресеньямъ говорятъ, что тотъ, кто добровольно играетъ въ церкви на органѣ и готовится къ тому цѣлые вечера, его воспитанникъ? Кто, кромѣ сумасшедшаго, вообразитъ, чтобъ ему было выгодно слышать имя свое во всѣхъ устахъ съ безчисленнымъ множествомъ прибавленій и эпитетовъ, которыми такъ щедро надѣляетъ его твоя благодарность? Кто, кромѣ сумасшедшаго, вообразитъ себѣ, что ты прославляешь его гораздо дешевле и удобнѣе всѣхъ аффишъ? Также безразсудно предполагать, чтобъ онъ не открывалъ передъ тобою всѣхъ сокровеннѣйшихъ мыслей, всѣхъ чувствъ своихъ; чтобъ онъ не былъ необыкновенно щедръ къ тебѣ. И, наконецъ, не правда-ли, надобно быть совершеннымъ чудовищемъ, чтобъ думать, что онъ получаетъ барыши отъ твоихъ природныхъ качествъ, заключающихся въ необыкновенной недовѣрчивости къ самому себѣ и въ самой слѣпой довѣрчивости къ тѣмъ, кто этого вовсе не заслуживаетъ? Какъ ты думаешь, Томъ? Вѣдь все это было бы сумасшествіемъ!
Пинчъ слушалъ его, какъ остолбенѣлый. Когда товарищъ его кончилъ, онъ глубоко вздохнулъ и пристально смотрѣлъ ему въ глаза, какъ-будто желая прочитать въ нихъ истинный смыслъ его словъ; наконецъ, онъ только что хотѣлъ отвѣчать, какъ вдругъ раздался звукъ рога, и пріятели должны были разстаться. Пинчъ протянулъ руку своему товарищу.
-- Обѣ руки, Томъ. Я буду писать къ тебѣ изъ Лондона, помни!
-- Да,-- отвѣчалъ Пинчъ:--пожалуйста, пиши. Прощай, будь счастливъ! Я едва могу вѣрить, что ты уѣзжаешь; мнѣ кажется, что ты пріѣхалъ только вчера. Прощай, прощай, другъ!
Джонъ Вестлокъ искренно пожалъ ему руки и вскочилъ на свое мѣсто, наверху дилижанса; дилижансъ тронулся и Пинчъ долго смотрѣлъ ему въ слѣдъ.
-- Чудный, славный малый; жаль только, что онъ такъ жестоко несправедливъ къ Пексниффу!