Было уже сказано о томъ, какъ нѣкій драконъ раскачивался и жалобно покрякивалъ надъ дверьми деревенскаго кабачка. То былъ старый, почтенный драконъ; много зимнихъ бурь, дождей, снѣговъ, слякоти и града превратили его первоначальный ярко синій цвѣтъ въ тускло сѣрый. А онъ все себѣ висѣлъ да висѣлъ, съ самымъ нелѣпымъ видомъ взвиваясь на дыбы и постепенно утрачивая, мѣсяцъ за мѣсяцемъ, свѣжесть своей окраски. Кто смотрѣлъ на него съ одного бока вывѣски, тому начинало казаться, что онъ исчезаетъ съ этого бока, словно продавливаясь сквозь вывѣску и появляясь потомъ на другой ея сторонѣ.
Но все же это былъ Драконъ учтивый и почтенный; по крайней мѣрѣ онъ быль таковъ въ свои лучшіе дни. Одну изъ своихъ лапъ онъ все держалъ около носа, словно хотѣлъ сказать:-- "Ничего, это я только такъ, я шучу!" Другую лапу онъ простиралъ, дѣлая жестъ гостепріимнаго приглашенія. Вообще Драконы нашихъ временъ сдѣлали успѣхи въ благонравіи и цивилизаціи. Прежній, древній драконъ требовалъ себѣ на обѣдъ красавицу дѣвицу, притомъ каждый день, съ такой же аккуратностью, съ какою джентльмены требуютъ себѣ горячую булочку; а нынѣшній привлекаетъ къ себѣ холостяковъ да сбивающихся съ пути женатыхъ, а женскій полъ скорѣе отбиваетъ нежели привлекаетъ.
Однако, посвятивъ нѣкоторую долю вниманія этимъ животнымъ, не будемъ дальше, углубляться въ нѣдра естественной исторіи; намъ нужно знать только одного этого Дракона, поселившагося по сосѣдству съ мистеромъ Пексниффомъ. Это учтивое твореніе не помѣшаетъ намъ продолжать нашу повѣсть.
Много лѣтъ покачивался и покрякивалъ онъ передъ двумя окнами лучшей спальни кабачка или трактира, которому онъ далъ свое названіе; но никогда, во все время его существованія, не было внутри такой тревоги, какъ на слѣдующій вечеръ послѣ разсказанныхъ нами происшествій; тамъ поднялась такая бѣготня, суетня и хлопоты, какихъ ни одинъ въ свѣтѣ драконъ, гиппогрифъ или единорогъ не запомнитъ съ тѣхъ поръ, какъ этимъ твореніямъ суждено красоваться на вывѣскахъ.
Причиною всего этого быль внезапный пріѣздъ стараго господина съ молодою дамою на почтовыхъ. Никто не зналъ откуда, никто не зналъ куда они ѣхали; они своротили съ большой дороги и остановились противъ "Синяго Дракона". Старый джентльменъ, вдругъ заболѣвшій въ каретѣ, страдая отъ самыхъ нестерпимыхъ судорогъ и спазмъ, клялся, что онъ ни за что не позволитъ послать за докторомъ и не пріиметъ никакихъ лекарствъ, кромѣ тѣхъ, которыми помогала ему обыкновенно молоденькая дама изъ дорожной аптечки. Онъ совершенно сбилъ съ толку и перепуталъ хозяйку трактира, которая предлагала ему свои услуги; изъ всѣхъ ея предложеній, онъ согласился на одно -- лечь въ постель.
Онъ былъ очень боленъ и жестоко страдалъ, можетъ статься, потому, что онъ былъ крѣпкій и сильный старикъ, съ желѣзною волей и звонкимъ голосомъ. Но ни опасенія за жизнь, ни боль не перемѣняли его рѣшимости -- не принимать никого. Чѣмъ хуже ему дѣлалось, тѣмъ непреклоннѣе была его настойчивость; онъ объявилъ, что если для него пошлютъ за кѣмъ бы то ни было, мужчиной, женщиной или ребенкомъ, то онъ уйдетъ изъ дома, хотя бы ему пришлось умереть на порогѣ. Видя трудное положеніе старика, хозяйка рѣшилась послать за единственнымъ жившимъ въ деревнѣ медицинскимъ существомъ -- бѣднымъ аптекаремъ, который въ то же время содержалъ мелочную лавочку; разумѣется, его не нашли, и потому хозяйка, все еще внѣ себя отъ хлопотъ, послала того же гонца за мистеромъ Пексниффомъ, какъ за ученымъ и нравственнымъ человѣкомъ, который въ состояніи помогать какъ страждущему тѣлу, такъ и духу. Но и это тайное порученіе не имѣло успѣха: гонецъ объявилъ, что и Пексниффа не было дома. Между тѣмъ, старика уложили въ постель и часа черезъ два ему сдѣлалось на столько лучше, что промежутки между припадками стали гораздо рѣже и наконецъ, постепенно, страданія его кончились, хотя утомленіе было необычайно.
Въ одинъ изъ промежутковъ отдыха, старикъ, озираясь съ осторожностью и съ видомъ таинственнымъ и недовѣрчивымъ, попытался воспользоваться письменными принадлежностями, которыя онъ вслѣдъ пряности въ себѣ и положить на столъ подлѣ кровати; хозяйка "Синяго Дракона" и молодая дама сидѣли около камина въ той же комнатѣ.
Хозяйка имѣла самую образцовую наружность трактирщицы; то была полная, плотная, румяная вдова, въ полномъ цвѣтѣ, съ розами на передникѣ, чепчикѣ, свѣжихъ щекахъ и губахъ, свѣтлыми черными глазами и черными какъ смоль волосами; она была не то, чтобъ очень молода, но вы бы присягнули, что на свѣтѣ есть множество молоденькихъ женщинъ, которыя вамъ бы и на половину такъ не понравились, которыхъ бы вы на четверть на столько не полюбили, какъ ее. Сидя у огня, она оглядывалась по временамъ вокругъ себя съ гордостью истинной хозяйки. Комната была обширная, съ низкимъ потолкомъ, покоробившимся поломъ и вовсе не принадлежала къ легкомысленно свѣтлымъ спальнямъ новѣйшаго времени, въ которыхъ нельзя было порядочно сомкнуть глаза. Здѣсь все было устроено такимъ образомъ, чтобъ постоялецъ помнилъ, что ему надобно спать и что онъ здѣсь именно за тѣмъ, чтобъ спать. Видъ и размѣры кровати, комода, стульевъ, занавѣсокъ, словомъ всего, такъ и располагали къ храпѣнію. Даже чучело лисицы, поставленное на комодъ для красы, не обнаруживало ни малѣйшей искры наклонности къ бдѣнію: глаза у нея вывалились и она спала стоя.
Вниманіе хозяйки "Синяго Дракона" бродило недолго по этимъ предметамъ; оно вскорѣ остановилось на ея сосѣдкѣ, которая съ потупленными глазами сидѣла передъ каминомъ въ молчаливой задумчивости. Она была очень молода, не болѣе семнадцати лѣтъ; пріемы ея обнаруживали робость, но вмѣстѣ съ тѣмъ показывали присутствіе духа и умѣніе владѣть своими душевными движеніями: послѣднее она доказала во время ухаживанья за больнымъ старикомъ. Ростъ ея былъ малъ, станъ легокъ и гибокъ; но всѣ прелести молодости и дѣвственности украшали ея блѣдное лицо. Темные волосы, распустившись во время недавней тревоги, упадали въ безпорядкѣ на затылокъ, но никто не имѣлъ бы духа упрекать ее въ томъ. Платье ея было весьма просто, но прилично и всѣ пріемы ея согласовались съ неизысканностью одежды. Сначала она сидѣла около кровати; но, видя, что больной успокоился и хочетъ заняться, она потихоньку отодвинулась къ камину, во-первыхъ, чувствуя, что старикъ желаетъ избѣгнуть наблюденія, а, во-вторыхъ, и для того, чтобъ втихомолку предаться своимъ чувствамъ, которыя она прежде должна была подавлять.
-- Часто съ этимъ джентльменомъ бываютъ такіе припадки, миссъ?-- спросила ее шепотомъ хозяйка "Синяго Дракона", уже успѣвая изучить своимъ наблюдательнымъ женскимъ взглядомъ своихъ постояльцевъ.
-- Я видала его очень больнымъ прежде, но не такъ, какъ въ нынѣшнюю ночь.
-- И съ вами были всѣ лекарства и рецепты, миссъ? Какая предусмотрительность!
-- Они заготовлены на подобные случаи. Мы никогда безъ нихъ не путешествуемъ.
-- О!-- подумала хозяйка:-- Такъ мы имѣемъ привычку путешествовать, и путешествовать вмѣстѣ!..
-- Этотъ джентльменъ,-- конечно, вашъ дѣдушка,-- начала она послѣ краткаго молчанія:-- отказывается отъ посторонней помощи; онъ навѣрное васъ очень тревожитъ, миссъ?
-- Дѣйствительно, положеніе его напугаю меня въ этотъ вечеръ. Но... онъ мнѣ не дѣдушка.
-- Я хотѣла сказать батюшка,-- поправилась хозяйка.
-- И не отецъ, и не дядя. Мы вовсе не родня другъ другу.
-- Ахъ, Боже мой! Какъ же я могла такъ ошибиться! Я и не догадаліясь. что всякій джентльменъ, когда онъ боленъ, кажется гораздо старѣе, нежели онъ въ самомъ дѣлѣ... Я бы должна была называть васъ мистриссъ, а не миссъ!
-- Я уже сказала вамъ, что мы не родня,-- сказала съ кротостью молодая дѣвушка, хотя и съ небольшимъ смущеніемъ. Мы нисколько не родня, даже и не супруги. Вы звали меня, Мартинъ?
-- Звалъ тебя?-- вскричалъ тревожно старикъ, поспѣшно пряча подъ одѣяло бумагу, которую онъ писалъ.-- Нѣтъ.
Она подошла шага на два къ кровати, но вдругъ остановилась.
-- Нѣтъ!-- повторилъ онъ, съ раздраженнымъ удареніемъ.-- Зачѣмъ ты меня спрашиваешь? Еслибъ я и звалъ тебя, то къ чему эти вопросы?
-- Должно быть заскрипѣла вывѣска, сударь,-- замѣтила хозяйка;-- примѣчаніе, мимоходомъ сказать, не очень лестное для голоса стараго джентльмена.
-- Что бы ни было, сударыня, все-таки не я. Да что ты стоишь, Мери, какъ будто я зачумленный! Но онѣ боятся меня,-- прибавилъ онъ, откидываясь на подушки:-- даже она! Проклятіе тяготѣетъ надо мною... Да чего мнѣ и ждать!
-- Да развеселитесь, сударь, оставьте эти больныя фантазіи,-- сказала добродушная хозяйка.
-- Что такое больныя фантазіи?-- возразилъ онъ.-- Что вы знаете о фантазіяхъ? Кто вамъ говорилъ о фантазіяхъ? Старая пѣсня -- фантазіи!
-- Да перестаньте, сударь; вѣдь не у однихъ больныхъ свои фантазіи, бываютъ онѣ и у здоровыхъ, да еще какія странныя!
Какъ ни невинна казалась эта рѣчь, она подѣйствовала на старика, какъ масло на огонь. Онъ поднялъ голову и устремилъ на хозяйку свои черные глаза, которыхъ блескъ еще болѣе увеличивался отъ блѣдности впалыхъ щекъ, а щеки, въ свою очередь, казались еще блѣднѣе отъ длинныхъ развѣвавшихся волосъ и отъ черной бархатной скуфьи, которую носилъ старикъ.
-- О, ты начинаешь слишкомъ скоро,-- сказалъ онъ тихимъ голосомъ, какъ будто разсуждая съ самимъ собою.-- Однако, ты не теряешь времени и заслуживаешь свою плату; ты вѣрно неисполняешь то, что тебѣ поручено; но кто бы могъ быть твоимъ кліентомъ?
Хозяйка взглянула съ величайшимъ удивленіемъ на ту, которую онъ называлъ Мери и которая стояла уныло, съ потупленными глазами, потомъ на него; сначала, она отступила невольно, воображая себѣ, что старикъ съ ума сошелъ; но медленность его рѣчи и обдуманность, выражавшаяся въ его рѣзкихъ чертахъ, отклоняли подобное предположеніе.
-- Кто же бы это былъ? Не думай, чтобъ мнѣ было слишкомъ трудно угадать его,-- продолжалъ старикъ.
-- Мартинъ,-- вмѣшалась Мери, взявъ его за руку:-- подумайте, что мы здѣсь очень недавно и что даже имя ваше здѣсь неизвѣстно.
-- А почему же нѣтъ, если ты...-- онъ повидимому готовъ былъ сказать, что она, можетъ быть, разболтала это хозяйкѣ; но вспомнивъ нѣжныя попеченія молодой дѣвушки, онъ остановился и замолчалъ.
-- Перестаньте, сударь, вы скоро выздоровѣете, все это пройдетъ,-- сказала мистриссъ Лишенъ; (подъ этимъ именемъ "Синему Дракону" разрѣшалось давать убѣжище людямъ и четвероногимъ) -- вы забыли, что окружены здѣсь только друзьями.
-- О,-- вскричалъ старикъ съ нетерпѣливымъ стономъ:-- зачѣмъ говорить мнѣ о друзьяхъ! Можешь ли ты или кто бы то ни было сказать мнѣ, кто мой друзья и кто враги?
-- Да, по крайней мѣрѣ, эта молодая миссъ другъ вамъ, въ этомъ я увѣрена!
-- Она не имѣетъ искушенія быть моимъ врагомъ,-- воскликнулъ старикъ голосомъ, выражавшимъ совершенную безнадежность:-- я полагаю, что она не противъ меня; впрочемъ, Богъ знаетъ! Но оставьте меня, я попробую заснуть; пусть свѣча останется на этомъ мѣстѣ.
Когда онѣ отошли отъ кровати, онъ вытащилъ изъ подъ одѣяла бумагу, которую писалъ, и сжегъ ее на свѣчѣ; потомъ, погасивъ свѣчу, отворотился съ тяжкимъ вздохомъ, накрылъ себѣ голову одѣяломъ и успокоился.
Сожженіе бумаги значительно напутало мистриссъ Люпенъ и заставило ее опасаться пожара. Но молодая дѣвушка не показала ни малѣйшаго удивленія, ни любопытства, ни безпокойства, и шепнула хозяйкѣ, что она намѣрена оставаться въ комнатѣ еще нѣсколько времени, прося ее въ то же время не безпокоиться о ней, потому что она привыкла оставаться одна и проведетъ время въ чтеніи.
Мистриссъ Люпенъ была съ избыткомъ надѣлена любопытствомъ, а потому въ другое время простого намека было бы слишкомъ недостаточно, чтобы заставить ее уйти; но теперь она такъ растерялась отъ всей этой таинственности, что, не говоря ни слова, удалилась въ свою комнату и бросилась въ кресла въ сильномъ волненіи. Въ эту минуту вошелъ мистеръ Пексниффъ и, сладко улыбаясь, пробормоталъ:
-- Добраго вечера, мистриссъ Люпенъ.
-- Ахъ, Боже мой, какъ я рада, что вы пришли!
-- Если я могу быть чѣмъ-нибудь полезенъ, то и я очень радъ, что пришелъ сюда.
-- Одинъ старый джентльменъ, заболѣвшій въ дорогѣ, былъ такъ плохъ сію минуту, сударь,-- сказала плачевно хозяйка.
-- О, ему было плохо?-- повторилъ мистеръ Пексниффъ.
Вѣдь, кажется, нѣтъ ничего особенно оригинальнаго въ этомъ замѣчаніи; но удареніе, съ которымъ онъ его произнесъ, благость, съ которою онъ кивнулъ головою, кроткій тонъ и чувство своего превосходства были такъ увлекательны, что мистриссъ Люпенъ почувствовала себя совершенно утѣшенною. Еслибъ онъ даже сказалъ, что дважды два -- четыре, то и тогда заставилъ бы удивляться своему человѣколюбію и мудрости.
-- Ну, а каково ему теперь?
-- Ему лучше; онъ совсѣмъ успокоился.
-- А, ему лучше и онъ успокоился. Хорошо, очень хорошо!
-- Должно быть, ему тяжко на душѣ, сударь, потому что онъ говоритъ престранныя вещи; мнѣ кажется, что вы бы ему очень могли помочь добрымъ совѣтомъ.
-- Надобно постараться помочь ему,-- отвѣчалъ мистеръ Пексниффъ, покачивая головою, какъ будто не довѣряя своимъ силамъ.
-- Я боюсь, сударь,-- продолжала хозяйка, оглядываясь, не подслушиваетъ ли ее кто-нибудь:-- я очень опасаюсь, что совѣсть его неспокойна насчетъ его сношеній съ одною молодою, очень молодою дѣвушкою... на которой онъ... не женатъ...
-- Мистриссъ Люпенъ,-- сказалъ Пексниффъ, поднявъ руку почти съ строгостью:-- вы говорите -- дѣвушка, молодая дѣвушка?
-- Очень молодая особа,-- повторила мистриссъ Люпенъ, краснѣя и присѣдая: но я такъ встревожена, что не знаю, какъ вамъ ее назвать -- ту, которая съ нимъ...
-- Ту, которая съ нимъ,-- бормоталъ мистеръ Пексниффъ, грѣясь около камина:-- Ахъ, Боже мой, Боже мой!
-- Вмѣстѣ съ тѣмъ, я должна вамъ сказать, по чистой совѣсти, что ея видъ и манеры обезоруживаютъ всякія подозрѣнія.
-- Подозрѣнія ваши, мистриссъ Люпенъ, весьма естественны, и, можетъ быть, безошибочны; я посмотрю на этихъ путешественниковъ.
Сказавъ это, онъ снялъ съ себя теплый сюртукъ и, пробѣжавъ пальцами въ волосахъ, положилъ одну руку зд пазуху, кротко кивая хозяйкѣ, чтобъ она показала ему дорогу.
-- Прикажете постучаться?-- спросила мистриссъ Люпенъ, когда они подошли къ дверямъ.
-- Нѣтъ,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ:-- но потрудитесь войти.
Они вошли на ципочкахъ; старикъ все еще спалъ, а молодая спутница его продолжала читать у камина.
-- Я опасаюсь,-- прошепталъ мистеръ Пексниффъ:-- что все это очень сомнительно!
Въ это время онъ подошелъ ближе къ Мери, которая, услышавъ его шаги, встала. Пексниффъ взглянулъ на книгу и снова прошепталъ хозяйкѣ:-- Да, сударыня, книга хорошая. Я этого и опасался; тутъ что-нибудь да кроется, непремѣнно кроется.
-- Кто этотъ джентльменъ?-- спросила хозяйку дѣвушка.
-- Тсъ, не безпокойтесь, сударыня,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ хозяйкѣ, которая собралась было отвѣчать.-- Эта молодая особа извинитъ меня, если я буду отвѣчать ей коротко, что я живу въ этой деревнѣ, можетъ быть, не лишенъ нѣкотораго вліянія, хотя и мало заслуженнаго, и что вы меня сюда вызвали. И здѣсь, какъ вездѣ, смѣю надѣяться, я сочувствую больнымъ и скорбящимъ.
Съ этими выразительными словами, онъ подошелъ къ кровати, взглянулъ на спящаго, завернутаго съ головою въ одѣяло, и весьма спокойно развалился въ близь стоявшихъ креслахъ, ожидая его пробужденія. Прошло съ полчаса, пока старикъ пошевельнулся; наконецъ, онъ поворотился на другой бокъ, пріоткрылъ свое лицо въ ту сторону, гдѣ сидѣлъ Пексниффъ, и медленно началъ протирать глаза, не замѣчая, впродолженіе нѣсколькихъ минуть, своего нежданнаго посѣтителя.
Во всемъ этомъ не было ничего необыкновеннаго, кромѣ впечатлѣнія, произведеннаго этимъ на Пексниффа. Онъ судорожно сжалъ руками ручки креселъ; глаза и ротъ его открылись отъ удивленія, волосы поднялись на головѣ, и наконецъ, когда старикъ поднялся на постели и разглядѣлъ его самого съ неменьшимъ душевнымъ волненіемъ, онъ громко воскликнулъ:-- Вы Мартинъ Чодзльвитъ?
-- Да, я Мартинъ Чодзльвитъ, и Мартинъ Чодзльвитъ желаетъ, чтобъ ты былъ повѣшенъ, прежде, нежели пришелъ тревожить его сонъ. Но что я говорю, этотъ человѣкъ мнѣ приснился!-- сказалъ онъ, отворачиваясь и ложась снова.
-- Милый братецъ!-- началъ Пексниффъ.
-- Такъ, вотъ его первыя слова!-- вскричалъ старикъ, всплеснувъ руками.-- Съ первыхъ словъ онъ напоминаетъ о нашемъ родствѣ! Я это зналъ! Всѣ они такъ дѣлаютъ! Близкіе или дальше, у всѣхъ одинъ обычай! Ухъ!... Какой огромный сводъ лжи, плутней, обмановъ, коварства одно названіе родства раскрываетъ переда мною!
-- Не будьте такъ поспѣшны, мистеръ Чодзльвитъ,-- сказалъ Пексниффъ въ высшей степени чувствительнымъ тономъ, потому что онъ уже оправился отъ удивленія и снова получилъ полную власть надъ своею добродѣтельною особою.-- Вы будете сожалѣть объ этомъ, я знаю, что будете жалѣть.
-- Ты знаешь!-- отвѣчалъ Мартинъ презрительно.
-- Да, да, мистеръ Чодзльвитъ. Не воображайте, чтобъ я имѣлъ намѣреніе льстить вамъ; я слишкомъ далекъ отъ этого! Не думайте также, чтобъ я сталъ повторять то непріятное слово, которое васъ сейчасъ такъ сильно взволновало. Для чего я буду это дѣлать? Чего мнѣ отъ васъ ждать? Въ вашихъ рукахъ нѣтъ ничего такого, сколько мнѣ извѣстно, чего бы стоило домогаться, судя по счастію, которое оно вамъ доставляетъ.
-- Это справедливо,-- пробормоталъ старикъ.
-- Сверхъ того,-- продолжалъ Пексниффъ, наблюдая за производимымъ имъ впечатлѣніемъ:-- вамъ должно быть ясно, что еслибъ я и хотѣлъ вкрасться въ ваше доброе мнѣніе, то прежде всего ужъ конечно не адресовался бы къ вамъ, какъ къ родственнику, зная напередъ, что одинъ этотъ титулъ былъ бы для меня худшимъ рекомендательнымъ словомъ.
Мартинъ не отвѣчалъ ни слова, но повидимому соглашался съ нимъ.
-- Нѣтъ,-- продолжалъ Пексниффъ, держа руку за пазухою, какъ-будто готовясь вынуть оттуда свое сердце по первому востребованію на разсмотрѣніе Мартина Чодзльвита:-- нѣтъ, я пришелъ предложить свои услуги человѣку, совершенно мнѣ чуждому, и не навязываюсь вамъ съ ними теперь, потому что знаю, что вы мнѣ не повѣрите. Видя васъ на этой кровати, я смотрю на васъ какъ на чужого и интересуюсь вами не болѣе того, какъ интересовался бы человѣкомъ совершенно мнѣ постороннимъ, который находился бы въ вашемъ теперешнемъ положеніи. А для васъ, мистеръ Чодзльвитъ, человѣкъ столько же посторонній, сколько вы для меня.
Сказавъ это, мистеръ Пексниффъ откинулся на спинку кресла, лицо его блистало такою святою радостью и кротостью, что мисстриссъ Люпенъ удивлялась, не видя вокругъ его головы сіянія.
Настало продолжительное молчаніе. Старикъ съ усиливавшимся безпокойствомъ нѣсколько разъ ворочался съ боку на бокъ; мистриссъ Люпенъ и Мери молча глядѣли на кровать, а Пексниффъ, прищурясь, поигрывалъ своимъ лорнетомъ.
-- Что?...-- воскликнулъ онъ наконецъ, взглянувъ на кровать.-- Извините, мнѣ показалось, что вы что то сказали, мистриссъ Люпенъ,-- продолжалъ онъ, медленно подымаясь.-- Я, кажется, больше ненуженъ; джентльмену этому лучше, и вы сами можете за нимъ ухаживать. А?
Этотъ второй вопросительный знакъ былъ вызванъ новою перемѣною положенія старика, обернувшагося лицомъ къ Пексниффу въ первый разъ послѣ того, какъ онъ отъ него отворотился.
-- Если вы желаете что-нибудь сказать мнѣ, прежде, нежели я уйду, я къ вашимъ услугамъ; но я долженъ требовать напередъ, чтобы вы обращались ко мнѣ, какъ къ человѣку постороннему, совершенно постороннему.
Чодзльвитъ посмотрѣлъ на него, потомъ, сдѣлавъ знакъ своей молодой спутницѣ удалиться, что она тотчасъ же и выполнила вмѣстѣ съ хозяйкою, и онъ остался глазъ на глазъ съ Пексниффомъ. Долго они смотрѣли другъ на друга; наконецъ, старикъ прервалъ молчаніе.
-- Такъ вы желаете, чтобъ я обратился къ вамъ, какъ къ человѣку совершенно мнѣ постороннему, не такъ ли?
Мистеръ Пексниффъ отвѣчалъ только трогательною пантомимою.
-- Желаніе ваше будетъ исполнено,-- продолжалъ Мартинъ.-- Я, сударь, человѣкъ богатый, не столько, можетъ быть, какъ думаютъ, но все таки богатый. Я не скряга, хотя въ этомъ меня обвиняли и многіе тому вѣрили. Я не нахожу никакого удовольствія въ томъ, чтобъ копить деньги, ни въ томъ, чтобъ обладать ими: демонъ, называющійся этимъ именемъ, не приноситъ мнѣ ничего, кромѣ несчастія.
Мистеръ Пексниффъ смотрѣлъ въ это время такъ добродѣтельно, что, кажется, масло не растаяло бы у него во рту.
-- Я не скряга, но и не мотъ,-- продолжалъ старикъ.-- Одни любятъ копить деньги, другіе -- тратить ихъ; я не принадлежу ни къ тѣмъ, ни къ другимъ. Скорби и огорченія -- вотъ все, что мнѣ доставили деньги... Онѣ мнѣ ненавистны.
Внезапная мысль блеснула въ умѣ Пексниффа и вѣроятно тотчасъ же отразилась на его физіономіи, потому что Мартинъ Чодзльвитъ вдругъ заговорилъ рѣзче и строже.
-- Вы, вѣроятно, хотите мнѣ присовѣтовать, чтобъ я для своего душевнаго спокойствія избавился отъ источника моихъ страданій и передалъ бы его кому нибудь, кому бремя это не показалось бы столь тяжкимъ, хоть вамъ, напримѣръ? Но, мой добрый христіанинъ, въ этомъ то и состоитъ мое главное затрудненіе. Я знаю, что другимъ деньги дѣлали добро; что черезъ нихъ многіе торжествовали и справедливо хвастались обладаніемъ этого главнаго ключа къ мірскимъ почестямъ и наслажденіямъ. Но кому, какому честному, достойному и безукоризненному существу передамъ я этотъ талисманъ теперь, или послѣ моей смерти? Знаете ли вы такого человѣка? Добродѣтели ваши, безъ сомнѣнія, необычайны; но назовете ли вы мнѣ хоть какую-нибудь живую тварь, которая выдержала бы столкновеніе со мною?
-- Столкновеніе съ вами?-- отозвался Пексниффъ.
-- Да, столкновеніе со мною, со мною! Вы слышали о человѣкѣ, котораго главное несчастіе состояло въ томъ, что онъ все къ чему ни касался, обращалъ въ золото. Главное проклятіе моей жизни заключается въ томъ, что золотомъ, которымъ я владѣю, я испытываю металлъ, изъ котораго сдѣланы люди, и нахожу его ложнымъ и пустымъ.
Мистеръ Пексниффъ покачалъ головою и сказалъ:-- Вы такъ думаете?
-- Да, я такъ думаю! Послушайте,-- продолжалъ онъ съ возрастающею горечью: -- я, богатый человѣкъ, прошелъ между людьми всѣхъ родовъ и состояній, родственниками, друзьями и чужими; я вѣрилъ имъ, когда былъ бѣденъ, и не ошибался, потому что они меня не обманывали и но дѣлали зла другъ другу. Но разбогатѣвъ, я не встрѣтилъ ни одной натуры, въ которой не отыскалъ бы скрытаго разврата, ждавшаго только случая, чтобъ обнаружиться. Измѣна, обманъ, низкіе помыслы, ненависть къ соперникамъ, истиннымъ или воображаемымъ, изъ за моей благосклонности, или, лучше, для моихъ денегъ; подлость, притворство, корысть, низкопоклонство, или... и тутъ онъ посмотрѣлъ въ глаза своему родственнику -- или наружный видъ честной независимости, худшій изъ всего этого:-- вотъ прелести, которыя мнѣ обнаружило мое богатство. Братъ противъ брата, дитя противъ отца, друзья, попирающіе ногами лица друзей своихъ -- вотъ зрѣлища, сопровождавшія меня на пути моемъ. Разсказываютъ повѣсти -- истинныя или ложныя -- будто-бы бывали богачи, которые, прикидываясь бѣдняками, отыскивали добродѣтель и вознаграждали ее,-- глупцы! Они должны были бы показать себя людьми, которые бы стоили того, чтобы ихъ обмануть, ограбить; чтобъ было изъ чего хлопотать около нихъ мерзавцамъ, которые послѣ, изъ благодарности, готовы на плевать на ихъ могилы, еслибъ имъ только удалось обмануть ихъ! Тогда поиски ихъ кончались бы тѣмъ же, чѣмъ мои, и изъ нихъ вышло бы то же, что изъ меня.
Мистеръ Пексниффъ, не зная что сказать и разсчитывая, что Мартинъ не дастъ ему говорить, показалъ, что имѣлъ намѣреніе отвѣчать, пока старикъ переводилъ духъ. Онъ не ошибся: замѣтивъ его намѣреніе, Чодзльвитъ прервалъ его.
-- Выслушайте меня до конца; судите, какую выгоду вамъ доставитъ повтореніе вашего посѣщенія, и потомъ оставьте меня въ покоѣ. Я до такой степени портилъ окружавшихъ меня возбужденіемъ въ нихъ моимъ присутствіемъ корыстолюбивыхъ видовъ; я произвелъ столько семейныхъ раздоровъ; я столько времени былъ горящимъ факеломъ, зажигавшимъ всѣ дурные газы и пары нравственныхъ атмосферъ людей, которые безъ меня были бы безвредны,-- что наконецъ бѣжалъ отъ людей, бѣжалъ отъ всѣхъ, кто меня зналъ, и искалъ себѣ убѣжища, какъ преслѣдуемый всѣми. Молодая дѣвушка, которая сейчасъ была здѣсь... Что?... Ужъ ваши глаза заблистали? Вы ужъ ее ненавидите? Не такъ ли?
-- Клянусь честью, сударь!-- сказалъ мистеръ Пексниффъ, положивъ руку на сердце и потупляя глаза.
-- Я забылъ,-- вскричалъ старикъ, устремивъ на него проницательные взоры, которыхъ силу тотъ повидимому чувствовалъ:-- извините, я забылъ, что вы мнѣ чужой! Я изъ эту минуту вспомнилъ объ одномъ Пексниффѣ, моемъ родственникѣ. Молодая дѣвушка эта -- сирота, которую я принялъ и воспиталъ; болѣе года она моя постоянная спутница. Я торжественно поклялся -- и это ей извѣстно -- что не оставлю ей послѣ моей смерти ни одного шиллинга, хотя при жизни моей она и получаетъ отъ меня довольно. Между нами уговоръ, чтобы другъ другу не говорить никакихъ нѣжностей, и называть другъ друга не иначе, какъ христіанскими нашими именами. Она привязана къ моей жизни узами выгоды и потеряетъ многое, когда я умру; она, можетъ-быть, искренно оплачетъ меня, но я объ этомъ мало думаю. Вотъ единственный другъ, котораго я имѣю и какого желаю имѣть. Судите изъ этого разсказа, какія выгоды вамъ отъ меня предстоятъ, оставьте меня и никогда ко мнѣ не возвращайтесь.
Мистеръ Пексниффъ медленно всталъ и, прокашлявшись приличнымъ образомъ, вмѣсто предисловія, началъ.
-- Мистеръ Чодзльвитъ!
-- Что еще? Ступайте; вы мнѣ надоѣли!
-- Очень сожалѣю объ этомъ, сударь, но считаю себя обязаннымъ выполнить одинъ долгъ, отъ котораго не откажусь, никакъ не откажусь.
Съ грустію сообщаемъ читателямъ печальный фактъ, что въ то время, какъ мистеръ Пексниффъ стоялъ подлѣ кровати со всѣмъ достоинствомъ благости и адресовался къ Чодзльвиту, старикъ бросилъ сердитый взглядъ на подсвѣчникъ, какъ будто чувствуя сильное желаніе пустить имъ въ голову своего родственника; однако, онъ удержался и только пальцемъ указалъ ему дверь, давая знать, что этимъ путемъ онъ можетъ выйти изъ комнаты.
-- Благодарю васъ,-- сказалъ Пексниффъ:-- я ухожу; но прежде нежели васъ оставлю, прошу позволенія говорить; скажу болѣе, мистеръ Чодзльвитъ: я хочу и долженъ быть выслушанъ. Нисколько не дивлюсь тому, что вы мнѣ сказали; все это весьма естественно, и большую часть этого я зналъ напередъ. Я не скажу,-- продолжалъ онъ, вынимая носовой платокъ и мигая, какъ будто невольно, обоими глазами:-- не стану увѣрять васъ, что вы то мнѣ ошиблись. При теперешнемъ расположеніи вашего духа, я бы этого ни за что не сказалъ. Я бы даже желалъ быть иначе созданнымъ, чтобъ быть въ силахъ подавить этотъ невольный признакъ слабости, которой не могу скрыть отъ васъ, но которая меня унижаетъ, и которую я прошу васъ извинить. Мы скажемъ, если вамъ угодно,-- продолжалъ онъ съ нѣжностью:-- что онъ происходитъ отъ табака, нюхательныхъ солей или спиртовъ, луку или чего бы то ни было, кромѣ настоящей причины.
Здѣсь онъ на минуту пріостановился и закрылъ лицо платкомъ; потомъ, слабо улыбаясь, и придерживаясь за кровать, снова началъ:
-- Но, мистеръ Чодзльвитъ, забывая о себѣ, я обязанъ своей репутаціи -- я имѣю ее, дорожу ею, и передамъ ее въ наслѣдство моимъ дочерямъ -- я обязанъ сказать вамъ въ пользу другого лица, что поведеніе ваше неправо, безчеловѣчно, противоестественно! Скажу вамъ, не страшась вашего гнѣва, что вы не должны забывать своего внука, молодого Мартина, которому сама природа даетъ право на ваши попеченія. Вы должны позаботиться о будущности этого молодого человѣка, и вы это сдѣлаете! Я думаю,-- сказалъ онъ, глядя на перо и чернильницу:-- что вы уже это сдѣлали. Да благословитъ васъ за это Богъ! Да благословитъ Онъ васъ за то, что вы меня ненавидите! Покойной ночи.
Сказавъ это, онъ сдѣлалъ рукою торжественною привѣтствіе и, положивъ ее снова за пазуху, удалился. Онъ былъ растроганъ, но шелъ твердо; подверженный слабостямъ обыкновенныхъ смертныхъ, онъ былъ поддержанъ совѣстью.
Мартинъ лежалъ нѣсколько времени съ выраженіемъ безмолвнаго удивленія, смѣшаннаго съ бѣшенствомъ; наконецъ онъ прошепталъ:
-- Что бы это значило? Неужели этотъ лживый мальчикъ избралъ его своимъ орудіемъ? Почему же нѣтъ? Онъ былъ противъ меня вмѣстѣ съ прочими,--всѣ они птицы одного полета. Еще заговоръ! О, эгоизмъ, эгоизмъ! Куда не обернись, вездѣ одно и то же.
Въ это время, блуждающіе глаза его остановились на сожженой бумагѣ.
-- Еще завѣщаніе составленное и уничтоженное! Ничто не рѣшено, ничего не сдѣлано, а я могъ умереть въ эту ночь! Вижу, на какое гадкое употребленіе эти деньги пойдутъ наконецъ!-- кричалъ онъ, почти метаясь на постели.-- Преисполнивъ горечью всю мою жизнь, онѣ расплодятъ и послѣ смерти моей раздоръ и злыя страсти. Такъ всегда бываетъ. Какіе процессы вырастаютъ изъ могилъ богатыхъ каждый день; сколько является ненависти, обмана, клеветы между ближайшими родственниками! О, эгоизмъ, эгоизмъ! Всякій для себя и никто для меня!
Эгоизмъ! А развѣ его мало было въ размышленіяхъ и исторіи Чодзльвита?