Почтенный мистеръ Пексниффъ, простившись, какъ въ предыдущей главѣ было сказано, съ своимъ родственникомъ, ушелъ домой и не выходилъ цѣлые три дня; иногда только онъ прогуливался далѣе предѣловъ своего сада, въ ожиданіи, не позоветъ ли его больной его родственникъ, движимый раскаяніемъ; онъ рѣшился простить его во что бы ни стало и любить его не смотря ни на что. Но упорство суроваго старика было такъ велико, что онъ и не думалъ каяться. Четвертый день нашелъ мистера Пексниффа еще болѣе удаленнымъ отъ своей христолюбивой цѣли, нежели первый.
Впродолженіе этого промежутка, онъ посѣщалъ "Дракона" во всякое время дня и ночи, и, платя добромъ за зло, выказывалъ самое искреннее участіе въ выздоровленіи упрямаго страдальца до такой степени, что мистриссъ Люпенъ рѣшительно растаяла отъ его безкорыстной заботливости и пролила много слезъ удивленія и восторга, тѣмъ болѣе, что онъ особенно часто замѣчалъ ей, что онъ сдѣлалъ бы то же самое для всякаго посторонняго, для всякаго нищаго.
Въ то же время старый Мартинъ Чодзльвитъ оставался взаперти въ своей комнатѣ, не видясь ни съ кѣмъ, кромѣ своей спутницы, и только изрѣдка принимая къ себѣ хозяйку. Но лишь только она входила, Мартинъ притворялся засыпающимъ. Онъ не говорилъ ни съ кѣмъ, кромѣ Мери, и то тогда лишь, когда они оставались наединѣ, хотя мистеръ Пексниффъ, напрягавшій часто попустому всѣ силы своего, слуха при подслушиваніи у дверей, и увѣрялъ, что Мартинъ иногда дѣлается необыкновенно разговорчивымъ.
На четвертый вечеръ Пексниффъ подошелъ къ прилавку "Дракона" и, не найдя за нимъ мистриссъ Люпенъ, отправился прямо наверхъ, съ христолюбивою цѣлью приложить свое ухо еще разъ къ замочной скважинѣ и узнать, что подѣлываетъ жестокосердый его родственникъ. Случилось такъ, что мистеръ Пексниффъ, проходя но корридору на ципочкахъ къ лучу свѣта, выходившему туда обыкновенно сквозь замочную скважину изъ спальни старика, замѣтилъ, что лучъ этотъ не выходилъ болѣе; полагая, что, можетъ быть, скрытный паціентъ закрылъ его изъ недовѣрчивости изнутри, онъ поспѣшно наклонился, чтобъ въ этомъ удостовѣриться, какъ голова его вдругъ пришла въ столь сильное столкновеніе съ другою головою, что онъ вскрикнулъ отъ боли. Тотчасъ же послѣ этого, онъ почувствовалъ себя схваченнымъ за горло чѣмъ то, пахнувшимъ какъ смѣсь нѣсколькихъ мокрыхъ зонтиковъ, пивной бочки, боченка съ горячимъ пуншемъ и лачки крѣпкаго курительнаго табака. Существо, издававшее такой запахъ, повлекло его внизъ по лѣстницѣ къ. прилавку "Синяго Дракона", и тамъ мистеръ Пексниффъ увидѣлъ себя въ рукахъ какого то незнакомаго джентльмена самой странной наружности, который одною рукою держалъ его, а другою потиралъ себѣ голову и смотрѣлъ на него, Пексниффа, весьма недружелюбно.
Господинъ этотъ казался весьма грязнымъ и непривлекательнымъ. Про одежду его можно было сказать, что она не доходила ни до какихъ крайностей; пальцы далеко высовывались изъ перчатокъ, и подошвы непристойнымъ образомъ отдѣлялись отъ верхней части сапоговъ; панталоны -- нѣкогда ярко-синяго цвѣта, но отъ времени поблѣднѣвшіе -- далеко не доходили до низу и были такъ туго растянуты между подтяжками и штрипками, что ежеминутно грозили разлетѣться около колѣнъ. Синій сюртукъ военнаго покроя былъ застегнетъ снизу до подбородка; галстухъ неопредѣленнаго цвѣта гармонировалъ съ остальною частью туалета, а шляпа дошла до такою состоянія, что никто не рѣшилъ бы сразу, какого цвѣта она была первоначально, чернаго или бѣлаго. Онъ носилъ усы, густые, взъерошенные, въ самомъ свирѣпомъ и сатанинскомъ вкусѣ, а на головѣ огромные растрепанные волосы. Ensemble этого господина былъ весьма грязенъ, дерзокъ, размашистъ и низокъ.
-- Ты подслушивалъ у двери, негодяй!-- крикнулъ этотъ джентльменъ.
Мистеръ Пексниффъ оттолкнулъ его и сказалъ:
-- Удивляюсь, куда дѣвалась мистриссъ Люпенъ! Знаетъ ла эта добрая женщина, что здѣсь есть человѣкъ, который...
-- Стой,-- воскликнулъ усатый джентльменъ:-- она объ этомъ знаетъ! Что жъ далѣе?
-- Что жь далѣе, сударь? Да знаете ли вы, что я другъ и родственникъ этого больного джентльмена? Что я его покровитель, его...
-- А готовъ поклясться, что не мужъ его племянницы, потому что тотъ сейчасъ только былъ здѣсь.
-- Что, вы подъ этимъ разумѣете, сударь? Что вы мнѣ разсказываете?
-- Погодите немножко!-- вскричалъ другой.-- Вы, можетъ быть, тотъ самый родственникъ, который живетъ въ здѣшней деревнѣ?
-- Да, я тотъ самый родственникъ!-- отвѣчалъ добродѣтельный человѣкъ.
-- Ваше имя Пексниффъ?
-- Такъ точно.
-- Горжусь тѣмъ, что узналъ васъ и прошу вашею извиненія,-- сказалъ усатый, коснувшись рукою шляпы и нырнувъ тою же рукою лотомъ за галстухъ, въ намѣреніи вытащить оттуда воротнички (это было однако безуспѣшно).-- Вы видите во мнѣ, сударь, человѣка близкаго къ тому джентльмену, который наверху. Погодите немного.
Сказавъ это, онъ коснулся пальцемъ кончика своего носа, какъ-будто собираясь посвятить Пексниффа въ важную тайну. Снявъ шляпу, онъ началъ рыться въ множествѣ лежавшихъ въ ней измятыхъ бумагъ, перемѣшанныхъ съ обрывками табачныхъ листьевъ, и, наконецъ, вытащило грязный конвертъ, пропитанный табачнымъ запахомъ.
-- Читайте!-- сказалъ онъ, подавая письмо Пексниффу.
-- Оно адресовано на имя эсквайра Чиви-Сляйма,-- отвѣчалъ тотъ.
-- Надѣюсь, что вы знаете Чиви-Сляйма?
Мистеръ Пексниффъ пожалъ плечами, какъ будто желая выразить: "къ сожалѣнію, знаю".
-- Хорошо, въ этомъ-то и заключается все мое дѣло!-- Усатый джентльменъ еще разъ нырнулъ за рубашечный воротникъ и вытащилъ кончикъ тесемки.
-- Все это очень странно, мой другъ,-- сказалъ Пексниффъ, покачивая головою и улыбаясь.-- Однако, я очень сожалѣю, что нахожусь вынужденнымъ сказать вамъ, что вы не хоть, за кого себя выдаете. Я знаю мистера Сляйма.
-- Стой!-- воскликнулъ усачъ.-- Погодите немного!-- Потомъ, уставившись противъ камина спиною къ огню и подобравъ лѣвою рукою полы сюртука, а правою поглаживая усы, онъ началъ:
-- Понимаю вашу ошибку, но не обижаюсь ею. Почему?-- потому что она мнѣ льститъ. Вы полагаете, что я выдаю себя за Чиви Сляйма? Если есть на свѣтѣ человѣкъ, за котораго бы я желалъ, чтобъ меня по ошибкѣ приняли, то это, конечно, мистеръ Сляймъ. Онъ человѣкъ самаго высокаго и независимаго духа; оригинальный, умный, классическій, даровитый,-- человѣкъ совершенно шекспировскій, если не мильтоновскій, и вмѣстѣ съ тѣмъ самая отвратительная собака, какую я только знаю. Но, сударь, я не имѣю тщеславія желать быть сочтеннымъ за Сляйма. Я готовъ сравнить себя съ каждымъ человѣкомъ во всей вселенной; но Сляймъ -- о, нѣтъ! Сляймъ гораздо выше меня!
-- Я судилъ по адресу письма.
-- И вы ошиблись. Знаете ли, мистеръ Пексниффъ, что у всякаго генія свои особенности. Сэръ, особенности моего друга Сляйма заключаются въ томъ, что онъ всегда ждетъ за угломъ; онъ вѣчно за угломъ, сударь, даже и теперь; это ужъ характеристическая черта, которая не должна ускользнуть отъ его историка или біографа; иначе общество не будетъ удовлетворено, никакъ не будетъ удовлетворено.
Мистеръ Пексниффъ кашлянулъ.
-- Біографъ Сляйма, кто бы онъ ни былъ, долженъ обратиться ко мнѣ; или, если я отправлюсь туда, откуда никто не возвращается, то къ моимъ душеприказчикамъ. Я собралъ нѣсколько анекдотовъ о немъ. Онъ чертовски краснорѣчивъ, и не далѣе какъ пятнадцатаго числа прошлаго мѣсяца употребилъ одно выраженіе -- такое выраженіе, сударь, что самъ Наполеонъ Бонапарте не постыдился бы произнести его въ рѣчи къ своимъ солдатамъ.
-- Да скажите мнѣ,-- спросилъ мистеръ Пексниффъ, видимо совсѣмъ сбитый съ толку: -- что же здѣсь надобно мистеру Сляйму?
-- Во-первыхъ, сударь, вы позволите мнѣ сказать, что я съ негодованіемъ протестую противъ всего, что только кто нибудь рѣшится сказать не въ пользу моего друга Сляйма; во-вторыхъ, я долженъ отрекомендоваться вамъ; имя мое, сударь, Тиггъ. Имя Монтэгю Тиггъ вѣрно извѣстно вамъ, потому что оно тѣсно связано съ главными событіями испанской воины?
Пексниффъ слегка покачалъ головою.
-- Все равно. Человѣкъ этотъ былъ мой отецъ, и я ношу его имя, вслѣдствіе чего я гордъ -- гордъ, какъ Люциферъ. Извините меня на минуту: я желаю, чтобъ другъ мой Сляймъ присутствовалъ при нашей бесѣдѣ.
Съ этими словами, онъ выбѣжалъ къ наружной двери "Синяго Дракона" и почти тотчасъ же возвратился съ товарищемъ, ростомъ ниже его, одѣтымъ въ изношенную синюю камлотовую шинель съ полинялою красною подкладкою. Угловатыя черты лица его посинѣли отъ долгаго ожиданія на холодѣ, а взъерошенные рыжіе бакенбарды и волосы давали его физіономіи вовсе не шекспировское и не мильтоновское выраженіе.
-- Ну,-- сказалъ мистеръ Тиггъ, треснувъ одной рукою по плечу своего друга, а другою обращая на него вниманіе Пексниффа:-- вы между собою родня, а родные никогда другъ съ другомъ не сходятся, что весьма мудро и неизбѣжно, потому что иначе все человѣческое общество состояло бы исключительно изъ семейныхъ кружковъ и люди надоѣли бы другъ другу до-нельзя. Еслибъ вы были въ хорошихъ отношеніяхъ между собою, я смотрѣлъ бы на васъ, какъ на самую противоестественную чету; во видя васъ, какъ вы есть, я полагаю, что вы оба должны быть чертовски глубокомысленны, и что съ вами до нѣкоторой степени можно разсуждать.
Здѣсь мистеръ Чиви Сляймъ толкнулъ своего друга изъ подтишка локтемъ и пошепталъ ему что-то на ухо.
-- Чивъ,-- сказалъ Тиггъ громко:-- я сейчасъ дойду до этого; я буду дѣйствовать подъ своею собственною отвѣтственностью, или вовсе не буду дѣйствовать; такой незначительный заемъ, какъ одна крона, для человѣка твоихъ дарованій, конечно, не встрѣтитъ препятствій со стороны мистера Пексниффа.
Видя, однако, что добродѣтельный человѣкъ не раздѣляетъ его увѣренности, онъ снова приложилъ палецъ къ носу, давая этимъ почувствовать, что требованіе небольшихъ займовъ есть другая особенность генія друга его Сляйма, и что самъ онъ, Тиггъ, имѣетъ сильное, хотя и безкорыстное сочувствіе къ этой слабости.
-- О, Чивъ, Чивъ!-- присовокупилъ мистеръ Тиггъ, разсматривая своего пріятеля съ глубокомысленнымъ вниманіемъ:-- ты, клянусь жизнью, представляешь собою странный образчикъ маленькихъ слабостей, овладѣвающихъ великими умами. Еслибъ на свѣтѣ не было телескоповъ, то, наблюдая тебя, Чивъ, я бы готовь былъ убѣдиться, что и на солнцѣ есть пятна! Но какъ ни разсуждай, а свѣтъ будетъ идти по своему, мистеръ Пексниффъ! Гамлетъ правду говоритъ, что сколько ни размахивай Геркулесъ своею палицею вокругъ себя, а все онъ не можетъ запретить кошкамъ кричать по ночамъ на крышахъ, или помѣшать, чтобъ бѣшеныхъ собакъ стрѣляли на улицахъ въ жаркое лѣто. Жизнь наша задача, самая адски мудреная задача! Но объ этомъ нечего говорить, ха, ха, ха!..
Послѣ такого предисловія, мистеръ Тиггъ раздвинулъ ноги шире, значительно погладилъ усы и продолжалъ:
-- Я вамъ скажу въ чемъ дѣло. Я самый мягкосердечный человѣкъ во вселенной и не могу выдержать, видя васъ обоихъ, готовыхъ перерѣзать другъ другу глотки, тогда какъ вы ничего отъ этого не выиграете. Мистеръ Пексниффъ, вы довольно дальній родственникъ того, кто тамъ наверху, а мы его племянникъ. Когда я говорю "мы", значить Чивъ. Можетъ быть, что, къ сущности, вы и ближе родня этому старому хрычу, нежели мы; но какъ бы то ни было, а ни вамъ, ни намъ поживы никакой отъ него не будетъ. Клянусь вамъ моею блистательною честью, что я глядѣлъ въ эту замочную скважину, съ малыми промежутками отдыха, съ девяти часовъ сегодняшняго утра, въ ожиданіи отвѣта на самое умѣренное и джентльменское требованіе временнаго пособія -- только пятнадцати гиней, и подъ мое поручительство! А онъ въ это время сидитъ взаперти съ какою то совершенно чужою особою и разливаетъ передъ нею всѣ сокровища своей сердечной довѣренности. Скажу рѣшительно:-- такой порядокъ вещей не долженъ, не можетъ и не будетъ существовать; нельзя этого допустить!
-- Всякій человѣкъ,-- отвѣчалъ Пексниффъ:-- имѣетъ право, полное, несомнѣнное право (котораго я ни за какія земныя блага не буду оспаривать) располагать своею собственностью, какъ ему угодно, лишь бы это не было противно нравственности и религіи. Я могу внутренно чувствовать, что мистеръ Чодзльвитъ не питаетъ ко мнѣ той христіанской любви, какая должна бы существовать между нами; не смотря на то, я не могу сказать, чтобъ холодность его ко мнѣ была внѣ всякаго оправданія. Оборони Боже! Кромѣ того, мистеръ Тиггъ, какимъ образомъ воспретить г. Чодзльвиту ту особенную и чрезвычайною откровенность, о которой вы говорите? Я допускаю ея существованіе и оплакиваю ее -- за него самого! Судите же, мой почтеннѣйшій, сами, а мнѣ кажется, что вы говорите попусту.
-- Что до этого,-- замѣтилъ Тиггь:-- вопросъ, конечно, затруднителенъ.
-- Безъ сомнѣнія такъ,-- отвѣчалъ Пексниффъ, и въ это время онъ разсматривалъ своего собесѣдника съ чувствомъ внутренняго сознанія огромной, раздѣляющей ихъ, нравственной бездны:-- безъ сомнѣнія, вопросъ этотъ весьма затруднителенъ, и я далеко не убѣжденъ, чтобъ кто-нибудь имѣлъ право рѣшать его. Добраго вечера, господа.
-- Вы вѣрно не знаете, что Спотльтоэ здѣсь?-- замѣтилъ мистеръ Тиггъ.
-- Что за Спотльтоэ?-- спросилъ Пексниффъ, остановись невольно въ дверяхъ.
-- Мистеръ и мистриссъ Спотльтоэ,-- отвѣчалъ Чиви Сляймъ, эсквайръ, недовольнымъ тономъ:-- Спотльтоэ женился на дочери брата моего отца, не правда ли? Мистриссъ Спотльтоэ родная племянница Чодзльвита, такъ ли? Она нѣкогда была его любимицей, а вы еще спрашиваете, что за Спотльтоэ?
-- Нѣтъ!-- вскричалъ Пексниффъ, устремивъ глаза въ потолокъ:-- это дѣлается нестерпимо. Жадность этихъ людей ужасаетъ меня!
-- Да не одни Спотльтоэ здѣсь, Тиггъ,-- сказалъ Чиви Сляймъ, глядя на него и обращаясь къ Пексниффу.-- Энтони Чодзльвитъ и сынъ его также пронюхали объ этомъ и пріѣхали сюда сегодня послѣ обѣда. Я видѣлъ ихъ минутъ пять тому назадъ, стоя за угломъ.
-- О, Маммонъ, Маммонъ!-- воскликнулъ Пексниффъ, ударивъ себя въ лобъ.
-- Такъ вотъ, сударь,-- продолжалъ Сляймъ:-- его братъ и еще племянникъ къ вашимъ услугамъ.
-- Въ этомъ то и состоитъ все дѣло,-- заговорилъ Тиггъ.-- Вотъ настоящая цѣлъ, до которой я добираюсь постепенно, тогда какъ другъ мой Сляймъ попалъ въ нее разомъ, нѣсколькими словами. Мистеръ Пексниффъ, такъ какъ вашъ родственникъ (а Чиви дядя) Мартинъ Чодзльвитъ здѣсь, то необходимо принять нѣкоторыя предосторожности, чтобъ онъ снова не исчезъ, и, что всего важнѣе, надобно всѣми мѣрами противодѣйствовать вліянію на него его любимицы. Это всякій легко пойметъ. Вся родня стекается сюда. Настало время забыть всѣ частные раздоры и несогласія и возстать противъ общаго врага; когда онъ будетъ отбитъ, всякій попрежнему примется хлопотать за себя, и, по мѣрѣ умѣнья, можетъ вытянуть себѣ что нибудь изъ шкатулки завѣщателя. Какъ бы ты ни было, теперь надобно быть осторожнымъ. Подумайте объ этомъ. Вы насъ найдете во всякое время въ "Полумѣсяцѣ-и-Семи-Звѣздахъ" этой деревни, готовыхъ принять благоразумныя предложенія. Гм! Чивъ, мой другъ, посмотри, каково на дворѣI
Мистеръ Чиви Сляймъ поспѣшно исчезъ, и, какъ легко догадаться, отправился за уголъ. Мистеръ Тиггъ, раздвинувъ ноги донельзя, кивалъ Пексниффу головою и улыбался.
-- Мы не должны слишкомъ строго осуждать маленькія странности нашего друга Сляйма. Вы видѣли, какъ онъ мнѣ шепталъ на ухо?
Мистеръ Пексниффъ видѣлъ это.
-- И слышали мой отвѣтъ?
Мистеръ Пексниффъ слышалъ его.
-- Пять шиллинговъ, а?-- сказалъ Тиггъ задумчиво.-- О, что за необыкновенный малый! И какъ онъ умѣренъ!
Мистеръ Пексниффъ не отвѣчалъ.
-- Пять шиллинговъ!-- продолжалъ Тиггъ съ прежнею задумчивостью:-- и на условіи возвратитъ ихъ пунктуально на той недѣлѣ. Вы слышали объ этомъ?
Мистеръ Пексниффъ не слыхалъ этого.
-- Нѣтъ? Вы меня удивляете! А въ этомъ то и заключаются сливки всего дѣла. Я въ жизнь свою не видалъ другого человѣка, который бы такъ выполнялъ данное обѣщаніе. Вамъ не нужно ли мелкой монеты? Я вамъ дамъ сдачи.
-- Нѣтъ, благодарю васъ, вовсе не нужно.
-- Гм! Еслибъ вамъ было нужно, я могу достать. Послѣ этого, онъ началъ посвистывать, но секундъ черезъ десять остановился и посмотрѣлъ пристально на Пексниффа.
-- Можетъ быть, вы не желаете дать Сляйму пять шиллинговъ взаймы?
-- Да, я не имѣю такого желанія.
-- А-га!-- воскликнулъ Тиггъ, какъ будто только сейчасъ догадавшись, что Пексниффъ можетъ имѣть какую нибудь причину не одолжать Сляйма:-- очень можетъ быть, что вы и правы. Но вы, конечно, не обнаружите такого же нехотѣнія въ отношеніи ко мнѣ, и не откажитесь дать мнѣ пять шиллинговъ на тѣхъ же условіяхъ?
-- Я полагаю, что не могу этого сдѣлать.
-- Ни даже полкроны? Не можетъ быть!
-- Ни даже полкроны.
-- Ну, такъ мы дойдемъ до самой забавной суммы, полутора шиллинга, ха, ха, ха!
-- И эта сумма встрѣтитъ то же препятствіе.
Услышавъ это увѣреніе, мистеръ Тиггъ искренно пожалъ ему обѣ руки, увѣряя его весьма серьезно, что онъ одинъ изъ самыхъ замѣчательныхъ и толковыхъ людей, какихъ ему когда либо случалось встрѣчать, и что онъ желаетъ чести покороче съ нимъ познакомиться. Потомъ онъ замѣтилъ, что другъ его Сляймъ имѣетъ нѣкоторые характеристическіе оттѣнки, которыхъ онъ, какъ человѣкъ строгой честности, одобрить не можетъ; и что онъ готовъ извинить ему эти небольшія отступленія вслѣдствіе удовольствія, доставленнаго ему знакомствомъ мистера Пексниффа, которое восхитило его гораздо болѣе, нежели могъ бы обрадовать успѣхъ въ попыткѣ маленькаго займа. Послѣ того, онъ простился съ Пексниффомъ и ушелъ, немножко недовольный, но нисколько не конфузясь претерпѣнною неудачею, какъ слѣдовало джентльмену такого рода.
Размышленія Пексниффа въ тотъ вечеръ и ночь были неутѣшительны, тѣмъ болѣе, что извѣстія, сообщенныя ему Тиггомъ и Сляймомъ о стеченіи родни Чодзльвита, были совершенно подтверждены послѣ подробнѣйшаго развѣдыванія. Спотльтоэ остановились прямо въ "Драконѣ" и, не теряя времени, принялись за дѣло. Появленіе ихъ тамъ произвело столь сильное впечатлѣніе, что мистриссъ Люпенъ, догадавшись о цѣли ихъ прибытія, побѣжала съ этою вѣстью къ Пексниффу сама, и вотъ отчего, разошедшись съ нею, почтенный джентльменъ не нашелъ ея у прилавка. Энтони Чодзльвитъ съ сыномъ своимъ Джонсомъ поселились скромно въ "Полумѣсяцѣ-и-Семи-Звѣздахъ", темномъ деревенскомъ кабакѣ; а слѣдующій дилижансъ привезъ такую тьму добрыхъ родственниковъ бѣднаго Мартина Чодзльвита, что менѣе чѣмъ въ сутки все помѣщеніе въ "Синемъ Драконѣ" и другихъ кабачкахъ и портерныхъ лавкахъ было занято, и поднялось въ цѣнѣ на сто процентовъ.
Словомъ, дѣло дошло до того, что "Синій Драконъ" очутился въ осадномъ положеніи; но Мартинъ Чодздьвитъ храбро выдерживалъ нападеніе: онъ не принималъ никого, отсылалъ назадъ всѣ письма, посылки и предложенія, и упорно отказывался отъ капитуляціи. Въ это время, различныя партіи родныхъ сходились между собою въ сосѣдствѣ; но какъ съ давняго времени извѣстно, что вѣтви фамиліи Чодзлъзитовъ никогда не отличались согласіемъ, то и въ теперешнемъ случаѣ страшно было видѣть взгляды, которыми перекидывались между собою, движимыя враждебными интересами отрасли; страшно было слышать слова, которыми онѣ другъ друга честили. Словомъ, всѣ добрыя чувства были погребены, всѣ старые счеты возобновлены, желчь взаимной ненависти и корыстнаго соперничества затопила всѣ сердца.
Наконецъ, начиная отчаиваться въ успѣхѣ, нѣкоторыя изъ воюющихъ партій начали уже заговаривать между собою въ довольно умѣренныхъ выраженіяхъ и почти всѣ вели себя сносно прилично въ отношеніи къ Пексниффу, изъ уваженія къ его высокой репутаціи и политическому вліянію. Такимъ образомъ, они мало по малу начали соединяться противъ упорства Мартина Чодзльвита, и дошли до того, что согласились -- если только выраженіе это можно примѣнить къ Чодзльвитамъ -- согласились собраться для общаго совѣта въ домѣ Пексниффа въ назначенный день.
Если мистеръ Пексниффъ когда нибудь смотрѣлъ настоящимъ святымъ, то, конечно, въ этотъ достопамятный день; даже улыбка его провозглашала: "я вѣстникъ мира!" Если когда-нибудь человѣкъ соединялъ въ себѣ кротость агнца съ кротостью голубя, не примѣшивая къ тому ни малѣйшей черты крокодила или змія,-- это, конечно, былъ мистеръ Пексниффъ. А обѣ барышни Пексниффъ!.. Старшая Черити какъ бы всѣмъ своимъ существомъ говорила:-- "Насъ горько обидѣли злые родственники, но мы все и всѣмъ прощаемъ!" -- Мерси же была такъ ясна и младенчески невинна, что зайди она въ такомъ видѣ въ чащу лѣса, птички не испугались бы ее, и начали бы ее ласкать! Вся семья сіяла неописуемою словами благостью духа!
Но настало время и общество собралось. Когда мистеръ Пексниффъ всталъ съ своего стула, поставленнаго въ концѣ стола, съ обѣими дочерьми по сторонамъ, и указывалъ гостямъ своимъ стулья, глаза и лицо его такъ отсырѣли отъ благодушной испарины, что можно было сказать, что онъ находится въ состояніи влажной добродѣтели! А общество -- завистливое, себялюбивое, бездушное, жестокосердое, недовѣрчивое общество, погрязшее въ своекорыстіи, сомнѣвавшееся во всѣхъ и во всемъ,-- оно вовсе не оказывало расположенія размягчиться или быть усыпленнымъ сладкими рѣчами Пексниффовъ. Настоящіе дикобразы!
Во-первыхъ, тутъ былъ мистеръ Спотльтоэ, до такой степени плѣшивый и съ такими густыми бакенбардами, что, казалось, онъ будто какимъ-нибудь могучимъ средствомъ удержалъ волосы, исчезавшіе съ головы, и прикрѣпилъ ихъ неразрывными узами къ лицу. Потомъ мистриссъ Спотльтоэ, женщина совершенно поэтической комплекціи, сухая, говорившая своимъ искреннимъ пріятельницамъ, что означенныя бакенбарды были "путеводительною звѣздою ея существованія"; теперь, изъ сильной привязанности къ своему дядюшкѣ Чодзльвиту и отъ удара, нанесеннаго ея чувствамъ подозрѣніемъ въ покушеніи на его завѣщаніе, она могла только проливать слезы и стонать. Потомъ тутъ были Энтони Чодзльвитъ съ сыномъ своимъ Джонсомъ. Лицо старика до того заострилось отъ утомленія и хитрости, что казалось, будто оно прорѣзаетъ ему дорогу въ биткомъ набитой комнатѣ, когда онъ огибалъ отдаленнѣйшіе стулья; а сынъ его Джонсъ, повидимому, такъ хорошо воспользовался уроками и примѣромъ своего отца, что казался годомъ или двумя старѣе его, когда они стояли рядомъ, шептались и подмигивали другъ другу своими красными глазами. Потомъ тутъ была вдова умершаго брата Мартина Чодзльвита, женщина сверхъестественно-непріятная, съ сухимъ и костлявымъ лицомъ, которая готова была показать себя настоящимъ Сампсономъ со стороны твердости характера, и запереть своего свояка въ домъ сумасшедшихъ, гдѣ онъ сидѣлъ бы до тѣхъ поръ, пока не доказалъ бы ей, что онъ ее очень любитъ. Подлѣ нея сидѣли ея три перезрѣлыя дочери, до того измучившія себя тугою шнуровкою, что совершенно исчахли, и выражали даже носами своими, длинными и тонкими, что корсеты ихъ были всегда очень узки. Еще былъ тутъ молодой джентльменъ, внучатный племянникъ Мартина Чодзльвита, весьма смуглый и волосатый, рожденный, повидимому, только для того, чтобъ отражать въ зеркалѣ первую идею и первоначальный очеркъ человѣческаго лица, никогда недорисовываемый. Потомъ была одинокая женщина, кузина, замѣчательная только сильною глухотою и всегдашнею головною болью. Потомъ былъ Джорджъ Чодзльвитъ, веселый холостякъ, имѣвшій притязаніе на молодость и на то, что онъ нѣкогда былъ еще моложе, склонный къ дородности и перекормленный до такой степени, что глаза его вытаращивались и казались вѣчно удивляющимися. Наконецъ, тутъ присутствовали мистеръ Чиви-Сляймъ и другъ его, Тиггъ. Достойно замѣчанія, что хотя всѣ присутствующіе ненавидѣли другъ друга за то, что принадлежали къ той же фамиліи, они всѣ вмѣстѣ, общими силами, ненавидѣли мистера Тигга за то, что онъ не былъ имъ сродни.
Вотъ каковъ былъ милый родственный кружокъ, собравшійся въ лучшей гостиной мистера Пексниффа и пріятно приготовленный броситься на Пексниффа или кого бы то ни было, кто рискнулъ бы сказать что-нибудь и о чемъ-нибудь.
-- Я считаю себя необыкновенно счастливымъ,-- началъ мистеръ Пексниффъ, вставъ со стула и обведя взорами общество:-- видя васъ собравшимися здѣсь; позвольте объявить вамъ нашу благодарность за честь, которую вы сдѣлали мнѣ и моимъ дочерямъ. Мы вполнѣ чувствуемъ это и никогда не забудемъ.
-- Мнѣ очень жаль прерывать васъ, Пексниффъ,-- замѣтилъ мистеръ Спотльтоэ, грозно поглаживая бакенбарды:-- но вы берете на себя слишкомъ много. Неужели вы думаете, что кто-нибудь можетъ имѣть намѣреніе отличать васъ передъ всѣми, сударь?
Всеобщій одобрительный ропотъ отозвался на это замѣчаніе.
-- Если вы намѣрены продолжать такъ, какъ начали,-- воскликнулъ Спотльтоэ съ возраетающимъ жаромъ, ударивъ кулакомъ по столу,-- то чѣмъ раньше вы кончите и чѣмъ скорѣе мы разойдсмся, тѣмъ лучше! Я, сударь, понимаю ваше заносчивое желаніе считаться главою этой фамиліи; но я вамъ скажу, сударь...
-- О, да! Конечно! Онъ скажетъ! Что? Ужъ не онъ ли глаза? Какъ бы не такъ!-- Начиная съ характерной женщины, всѣ напустились на мистера Спотльтоэ, который послѣ тщетныхъ попытокъ быть выслушаннымъ, принужденъ былъ сѣсть, скрестя руки, съ бѣшенствомъ покачивая головою и давая знать пантомимою женѣ своей, что если только негодный Пексниффъ вздумаетъ продолжать, онъ его уничтожитъ.
-- Я не жалѣю,-- началъ снова мистеръ Пексниффъ: -- по истинѣ не жалѣю объ этомъ маленькомъ замѣшательствѣ. Пріятно чувствовать, что притворство чуждо насъ, и что всякій является здѣсь въ настоящемъ своемъ видѣ и характерѣ.
Тутъ старшая дочь характерной женщины поднялась со стула и, дрожа всѣмъ тѣломъ, больше отъ злости, нежели отъ робости, изъявила надежду, что нѣкоторые люди, конечно, явятся въ своемъ настоящемъ характерѣ, хотя бы только для новизны, и что когда они будутъ говорить о своихъ родственникахъ, то не должно упускать изъ вида замѣтить всѣхъ присутствующихъ, иначе что-нибудь можетъ дойти до слуха этихъ родственниковъ. Что же касается до красныхъ носовъ, она еще не знала, чтобъ красный носъ безчестилъ кого-нибудь, тѣмъ болѣе, что никто не сотворилъ и не выкрасилъ себѣ носа, но что природа снабдила каждаго изъ насъ этою частью лица безъ нашего спроса; но и въ этомъ случаѣ она имѣетъ большое сомнѣніе, краснѣе ли одни носы другихъ или только въ половину такъ красны. Замѣчаніе это было принято съ рѣзкимъ одобрительнымъ говоромъ со стороны сестеръ ораторши, а миссъ Черити Пексниффъ спросила съ большою вѣжливостью, не на ея ли счетъ пущены были сдѣланныя старою дѣвицею низкія замѣчанія; получивъ въ отвѣтъ пословицу, что "кому шапка впору, пусть тотъ ее и носитъ", она начала злое и исполненное личностей возраженіе, въ которомъ была поддержана сестрою своею Мерси, хохотавшею притомъ отъ всего сердца. Такъ какъ невозможно, чтобъ разность въ мнѣніяхъ между женщинами, въ присутствіи другихъ женщинъ, могла имѣть мѣсто безъ того, чтобъ всѣ не приняли дѣятельнаго участія въ спорѣ, то и характерная женщина съ двумя остальными своими дочерьми, мистриссъ Спотльтоэ и глухая кузина разомъ вмѣшались въ дѣло.
Двѣ миссъ Пексниффъ были по плечу тремъ миссъ Чодзльвитъ, и какъ всѣ пять,-- говоря фигурнымъ языкомъ нашего времени -- были подъ парами высокаго давленія, то нѣтъ, сомнѣнія, что споръ продолжался бы долго, еслибъ не помогла бѣдѣ высокая храбрость характерной женщины, которая такъ отдѣлала и озадачила мистриссъ Спотльтоэ, что та черезъ двѣ минуты ударилась въ слезы. Она пролила ихъ столько и такъ растрогала ими своего мужа, что этотъ джентльменъ, поднося сжатый кулакъ къ глазамъ Пексниффа, какъ будто кулакъ его былъ рѣдкостью, разсмотрѣніе которой увеличило бы познанія добродѣтельнаго человѣка, и обѣщавъ вытолкать въ пинки Джорджа Чодзльвита, подхватилъ подъ руки свою жену и вышелъ волнуемый негодованіемъ. Эта диверсія развлекла вниманіе сражавшихся и ослабила ссору, которая мало-по-малу затихла.
Тогда мистеръ Пексниффъ поднялся еще разъ. Въ то же время, двѣ миссъ Пексниффъ смотрѣли такъ, какъ будто не только въ комнатѣ, но даже во всей вселенной не было существъ, извѣстныхъ подъ названіемъ трехъ миссъ Чодзльвитъ; а миссъ Чодзльвитъ съ своей стороны показали такое же невѣдѣніе о существованія двухъ миссъ Пексниффъ.
-- Весьма горестно,-- сказалъ Пексниффъ, по христіански забывъ о кулакѣ мистера Спотльтоэ:-- что другъ нашъ ушелъ такъ скоро, хотя мы и можемъ взаимно поздравить себя съ этимъ, какъ съ доказательствомъ его довѣрчивости къ тому, что мы скажемъ въ его отсутствіи. Не правда ли, это утѣшительно?
-- Пексниффъ,-- сказалъ Энтони Чодзльвитъ: -- не будьте лицемѣромъ.
-- Не быть чѣмъ, почтенный другъ мой?
-- Лицемѣромъ.
-- Черити, моя милая, когда я пойду спать, напомни мнѣ, чтобъ я особенно усердно помолился за мистера Энтони Чодзльвита, потому что онъ былъ несправедливъ ко мнѣ.
Это было сказано самымъ сладостнымъ тономъ и въ сторону, какъ будто только для дочери. Потомъ онъ началъ:
-- Такъ какъ всѣ наши мысли сосредоточились на нашемъ любезномъ, но жестокосердомъ родственникѣ, который не хочетъ насъ видѣть, вы собрались сегодня какъ будто на поминки, хотя, благодаря Бога, въ домѣ нѣтъ покойника.
Характерная дама вовсе не была увѣрена, чтобъ за это исключеніе стоило благодарить Бога; напротивъ...
-- Очень хорошо, сударыня! Но какъ бы то ни было, мы здѣсь; а собравшись, мы должны разсмотрѣть: возможно ли будетъ какими-нибудь позволительными средствами...
Характерная дама замѣтила, что въ такихъ случаяхъ всѣ средства позволительны, и что Пексниффу это такъ же хорошо извѣстно, какъ и ей самой.
-- Положимъ, что и такъ, сударыня,-- продолжать Пексниффъ:-- скажемъ, что намъ надобно разсмотрѣть, можно ли какими бы ни было средствами открыть глаза нашему достойному родственнику и ознакомить его съ настоящимъ характеромъ и намѣреніями той молодой женщины, которой странное положеніе, въ отношеніи къ нему, набрасываетъ тѣнь позора на всю фамилію, и которая, какъ намъ извѣстно,-- иначе почему бы ей быть его неразлучною спутницей?-- которая имѣетъ самые низкіе замыслы на его собственность и основываетъ ихъ на его слабости.
Въ этотъ разъ всѣ, несоглашавшіеся прежде ни въ чемъ между собою обнаружили одно мнѣніе. Боже милосердый! Она осмѣливается имѣть замыслы на его собственность!.. За это характерная дама присудила отравить ее ядомъ; дочкамъ ея показалось достаточнымъ запоретъ несчастною въ тюрьму на хлѣбъ и воду; кузина съ головною болью предлагала Ботани-Бэй, а двѣ миссъ Пексниффъ думали, что довольно было бы ее хорошенько высѣчь.
-- Теперь,-- сказалъ Пексниффъ, переждавъ этотъ взрывъ:-- я не зайду такъ далеко, чтобъ утверждать, что она дѣйствительно заслуживаетъ всѣ наказанія, къ которымъ ее сейчасъ приговорили; но съ другой стороны, не стану доказывать, чтобъ она была и безукоризненна. Я хотѣлъ замѣтить, что, по моему мнѣнію, должно прибѣгать къ какому-нибудь практическому способу -- внушить нашему почтенному... скажу ли, нашему уважаемому?..
-- Нѣтъ!-- прервала громко характерная дама.
-- Я не скажу этого, сударыня:-- итакъ, нашему почтенному родственнику, чтобъ онъ внималъ голосу природы, а не... какъ, бишь, называются эти баснословныя животныя?.. Тѣ, которыя обыкновенно поютъ въ водѣ?.. Я совершенно забылъ это языческое названіе...
-- Лебеди,-- напомнилъ Джорджъ Чодзльвитъ.
-- Нѣтъ, не лебеди, а что-то похожее на нихъ.
-- Устрицы,-- проговорилъ племянникъ съ недоконченною физіономіей.
-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ Пексниффъ съ своею обычною любезностью:-- и не устрицы, хотя идея ваша превосходна. Постойте!.. Сирены, да, да, сирены! Я хотѣлъ сказать, что надобно внушить нашему почтенному родственнику, чтобъ онъ внималъ голосу природы и родства, а не напѣвамъ той сирены, которая опутываетъ его своими сѣтями. Мы должны вспомнить, что у нашего почтеннаго родственника есть внукъ, къ которому я чувствую сильное сердечное влеченіе и котораго весьма желалъ бы видѣть сегодня между нами. Прекрасный молодой человѣкъ, съ большими надеждами! Я хотѣлъ предложить вамъ постараться уничтожить недовѣрчивость почтеннаго мистера Мартина Чодзльвита и тѣмъ доказать наше собственное безкорыстіе.
-- Если мистеръ Джорджъ Чодзльвитъ желаетъ мнѣ что-нибудь сказать,-- прервала характерная женщина сурово:-- я прошу его обратиться прямо ко мнѣ, а не смотрѣть на меня и моихъ дочерей такъ, какъ будто онъ хочетъ съѣсть насъ.
-- Что касается до смотрѣнія, мистриссъ Надъ,-- возразила сердито мистеръ Джорджъ: -- я слыхалъ поговорку, что "кошка имѣетъ полную свободу разсматривать монарховъ"; а потому, будучи членомъ этой фамиліи, считаю себя въ правѣ глядѣть на особу, вошедшую въ нее только посредствомъ супружества. Что же до съѣденія васъ, позвольте замѣтить, что я не людоѣдъ, сударыня.
-- Это еще неизвѣстно!-- вскричала характерная дама.
-- Во всякомъ случаѣ, еслибъ я даже и былъ людоѣдомъ,-- возразилъ разгоряченный Джорджъ Чодзльвитъ:-- то мнѣ бы показалось, что дама, пережившая трехъ мужей и пострадавшая весьма мало отъ этихъ потерь, должна быть необычайно жестка и вовсе не аппетитна.
Характерная женщина немедленно встала.
-- Я прибавлю,-- продолжалъ мистеръ Джоржъ:-- не называя никого по имени, что по моему было бы гораздо приличнѣе, еслибъ особы, втершіяся въ нашу родню, пользуясь нѣкоторыми слабыми сторонами извѣстныхъ членовъ ея до супружества и уморивъ ихъ потомъ, хотя онѣ и каркали надъ ними такъ громко, какъ будто собирались умирать надъ ихъ могилами,-- что такія особы лучше поступили бы, отказавшись отъ роли воронъ относительно живыхъ членовъ этой фамиліи. Я полагаю, что онѣ лучше бы сдѣлали, оставаясь дома, чѣмъ запуская пальцы въ фамильный пирогъ, котораго запаха было бы для нихъ достаточно миляхъ въ пятидесяти отсюда.
-- Я должна была ожидать этого!-- воскликнула характерная женщина, презрительно озираясь вокругъ и направляясь къ дверямъ вмѣстѣ съ дочерьми:-- я была приготовлена ко всему этому! Да и чего другого можно ожидать въ подобной атмосферѣ?
-- Не направляйте на меня вашего полу-пенсіоннаго взгляда, сударыня,-- присовокупила миссъ Черити: я не могу его перенести.
Этотъ молодецкій ударъ мѣтилъ на половинную пенсію, которою характерная женщина пользовалась во время вторичнаго вдовства и до третьяго замужества. Дѣйствіе его было необычайно!
-- Вступивъ въ вашу родню, жалкая дѣвчонка,-- отвѣчала мистриссъ Надъ:-- я потеряла свои права на благодарность отечества; теперь я чувствую, какъ себя унизила, промѣнявъ признательность соединенныхъ королевствъ Великобританіи и Ирландіи на такое гнусное родство. Теперь, мои милыя, если вы готовы и достаточно наслушались любезностей этихъ молодыхъ дѣвицъ, мнѣ кажется, мы можемъ уйти. Мистеръ Пексниффъ, мы вамъ до крайности обязаны, вы превзошли себя; благодарю васъ за доставленное намъ удовольствіе, очень благодарю! Прощайте.
Съ этими словами характерная дама вышла вмѣстѣ съ своими дочерьми изъ дома Пексниффа, и всѣ три, движимыя одною мыслію, подняли носы вверхъ на одинаковую высоту, переговариваясь между собою съ презрительнымъ видомъ. Проходя мимо оконъ гостиной, онѣ, для нанесенія рѣшительнаго и послѣдняго удара бывшимъ въ ней, притворились совершенно торжествующими и восхищенными и исчезли изъ вида. Прежде, нежели мистеръ Пекснифъ и оставшіеся собесѣдники успѣли что-нибудь сказать, другая фигура, съ противоположной стороны, быстрыми шагами прошла мимо оконъ и немедленно послѣ того мистеръ Спотльтоэ ворвался въ гостиную. Лицо его горѣло, жирныя капли пота текли съ огромной лысины на бакенбарды, онъ дрожалъ всѣми членами и, запыхавшись, едва переводилъ духъ.
-- Что съ вами, почтенный другъ мой?-- спросилъ его удивленный Пексниффъ.
-- О, да! О, конечно! Безъ всякаго сомнѣнія!-- кричалъ тотъ:-- Вы его слушаете? Слушайте дольше! Онъ вамъ скажетъ! Онъ все скажетъ!..
-- Да въ чемъ дѣло? воскликнуло нѣсколько голосовъ.
-- Ничего!-- отвѣчалъ Спотльтоэ:-- совершенно ничего! Совершенные пустяки! Спросите только его! Онъ вамъ все скажетъ!
-- Я не понимаю нашего друга,-- сказалъ Пексниффъ, совершенно озадаченный.
-- Не понимаетъ! Онъ не понимаетъ!-- кричалъ Спотльтоэ.-- Вы, сударь, хотите сказать, что не знаете, что случилось? Что вы не заманили насъ сюда для исполненія вашихъ замысловъ? Вы, пожалуй, скажете, что не знали о томъ, что мистеръ Чодзльвитъ уѣзжаетъ, и что онъ уже теперь уѣхалъ?
-- Уѣхалъ!-- было общее восклицаніе.
-- Да, уѣхалъ,-- отозвался Спотльтоэ.-- Уѣхалъ, пока мы сидѣли здѣсь, и никто не знаетъ куда!.. О, безъ сомнѣнія, никто этого не знаетъ! Хозяйка до послѣдней минуты думала, что они выѣхали прогуляться; она ничего и не подозрѣвала... О, конечно, нѣтъ!
Прибавя къ этимъ возгласамъ нѣчто въ родѣ ироническаго воя и посмотрѣвъ нѣсколько секундъ на общество, взбѣшенный джентльменъ поднялся снова и ушелъ тѣми же неистовыми шагами.
Напрасно силился Пехсннффъ увѣрять, что этотъ новый и удачный побѣгъ былъ для него такою же новостью и такимъ же ударомъ, какъ и для всѣхъ прочихъ. Невозможно исчислить всѣхъ взваленныхъ на него обвиненій и энергическихъ комплиментовъ, которыми его на прощаньи надѣлилъ каждый изъ его родственниковъ.
Нравственное положеніе Тигга сдѣлалось теперь сквернымъ, а глухая кузина, выходя, оскоблила себѣ нѣсколько разъ башмаки о скребку, поставленную на крыльцѣ, въ доказательство, что она отряхаетъ прахъ съ ногъ своихъ, оставляя такое измѣнническое и нечистое мѣсто.
Что-же касается мистера Пексниффа, то у него оставалось солидное утѣшеніе, что всѣ его родственники и благопріятели возненавидѣли его отнынѣ много покрѣпче, чѣмъ раньше. Онъ, съ своей стороны, обладая крупнымъ капиталомъ христіанской любви, не оставался передъ ними въ долгу, и удѣлилъ изъ этого капитала очень щедрую часть на ихъ долю. Это чрезвычайно его утѣшило,-- фактъ, наглядно свидѣтельствующій о томъ, съ какою легкостью находитъ себѣ утѣшеніе въ житейскихъ треволненіяхъ истинно добродѣтельный человѣкъ.