Лучшій изъ архитекторовъ и землемѣровъ имѣлъ лошадь, въ которой враги его находили большое сходство съ нимъ самимъ,-- сходство не наружное, потому что конь былъ костлявъ и тощъ, пользуясь всегда гораздо меньшею, сравнительно съ его житейскими потребностями, порціею, нежели самъ мистеръ Пексниффъ,-- но болѣе въ нравственномъ отношеніи, потому что и конь подавалъ обильныя надежды, которыхъ не имѣлъ обычая выполнять. Онъ всегда какъ-будто приготовлялся бѣжать, а между тѣмъ не бѣжалъ; двигаясь самою медленною, рысью, онъ такъ высоко вскидывалъ ноги, что, глядя на него, всякій былъ увѣренъ, что онъ бѣжитъ по крайней мѣрѣ по четырнадцати миль въ часъ; къ тому же, онъ всегда былъ такъ доволень своею рысью и такъ мало огорчался, когда ему приходилось сравнивать бѣгъ свой съ бѣгомъ гораздо болѣе рысистыхъ коней, что невозможно было не ошибаться. Животное это вселяло въ грудь чужихъ людей живѣйшія надежды, но за то знавшіе его короче рѣшительно приходили въ отчаяніе.
На этомъ конѣ, запряженномъ въ оконтуженный крытый кабріолетъ, долженъ былъ, въ одно ясное морозное утро, ѣхать мистеръ Пинчъ въ Сэлисбюри, за новымъ ученикомъ мистера Некскиффа.
О, простосердечный Томъ Пинчъ! Съ какою гордостью ты застегиваешь свой сюртукъ, прозванный какимъ-то шутникомъ "великаномъ", за его многолѣтнюю службу, и съ какою заботливостью и въ тоже время добродушною шутливостью убѣждаешь кучера Сама дать коню ходу, руководимый искреннимъ убѣжденіемъ, что добрая лошадь можетъ идти самымъ рѣзвымъ аллюромъ, и шла бы, еслибъ ей не мѣшали. Кто безъ улыбки смотрѣлъ бы на тебя (улыбки любовной, ласковой, потому что кто-же рѣшился бы насмѣхаться надъ тобою, бѣднягой!), зная, что эта поѣздка расшевелитъ и оживитъ тебя, и видя какъ ты ставишь рядомъ съ собою котелокъ съ ѣдою, чтобы позавтракать потомъ, на досугѣ, когда схлынетъ первый подъемъ твоего одушевленія! Видя какъ ты, при отъѣздѣ, ласково и съ тихою признательностью киваешь головою листеру Пексниффу, стоящему въ своемъ ночномъ колпакѣ у окна, всякій крикнетъ тебѣ въ видѣ напутствія:-- "Помогай тебѣ Боже, Томъ! Пошли тебѣ Богъ уѣхать въ такое тихое и спокойное мѣсто, гдѣ ты могъ бы всегда жить въ мирѣ и не знать горя!"
Нѣтъ лучше времени для поѣздки или прогулки, какъ ясное холодноватое утро, когда кровь бойко бѣжитъ по жиламъ, разливается по всему тѣлу съ ногъ до головы, и вмѣстѣ съ нею бѣгутъ молодыя надежды. А Томъ поѣхалъ какъ разъ въ одинъ изъ тѣхъ славныхъ зимнихъ деньковъ, которые заткнутъ за поясъ любой лѣтній день, и способны посрамить весну съ ея сѣрымъ холодомъ. Бубенцы издавали яркій звонъ, словно и они, какъ живое существо, ощущали на себѣ бодрящее дѣйствіе чистаго, студенаго воздуха. Деревья сыпали на дорогу вмѣсто листьевъ пушистые клочья инея, которые казались Тому брилліантовою пылью. Трубы встрѣчныхъ домовъ выкидывали изъ себя дымъ прямыми столбами и эти дымовыя колонны вздымались высоко, высоко, словно нарочно улетали подальше отъ земли, не хотѣли обременятъ ее своимъ паденіемъ, видя какъ она прекрасна, какъ разукрасила ее зима. На рѣчкѣ лежалъ такой тонкій и такой прозрачный ледокъ, что вода могла бы -- казалось Тому -- пріостановиться въ своемъ теченіи, еслибъ захотѣла полюбоваться окружающею веселою и свѣжею картиною утра. А для того, чтобы не дать солнцу разрушить это очарованіе, надъ землею повисъ легкій туманъ, такой, какой иной разъ бываетъ въ лунныя лѣтнія ночи.
Томъ Пинчъ ѣхалъ не скоро, но съ иллюзіей быстраго движенія, что было также хорошо,-- и все, что съ нимъ на пути случалось, приводило его въ восхищеніе: онъ видѣлъ, какъ ему обрадовалась жена шоссейнаго сборщика, и даже самъ сборщикъ, малый крутого нрава, пожелалъ ему добраго утра; маленькія ребятишки весело кричали ему въ слѣдъ "мистеръ Пинчъ, мистеръ Пинчъ!" Даже блестящіе глазка и бѣлыя плечики выглядывали на него изъ оконъ многихъ домовъ; иныя хорошенькія дѣвушки и женщины кланялись и улыбались ему; нѣкоторыя даже посылали ему ручкою поцѣлуи, когда онъ оглядывался назадъ,-- ибо всѣ знали, что бѣдный Пинчъ человѣкъ не опасный и что съ нимъ можно многое себѣ позволить.
Солнце уже взошло высоко. Томъ Пинчъ продолжалъ ѣхать въ пріятныхъ мысляхъ и ожиданіяхъ, какъ вдругъ онъ увидѣлъ впереди на дорогѣ пѣшехода, путешествовавшаго по одному съ нимъ направленію и громко напѣвавшаго веселыя пѣсни. То былъ молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати пяти или шести, одѣтый нараспашку, такъ что концы его краснаго шейнаго платка развѣвались иногда у него за спиною, а по временамъ Пинчъ могъ разсмотрѣть на откидывавшихся отворотахъ воткнутый въ петлю пучекъ рябины. Онъ продолжалъ напѣвать съ такимъ усердіемъ, что разслышалъ стукъ колесъ, не прежде, какъ Пинчъ очутился близехонько за нимъ; тогда онъ обратилъ къ нему кислое лицо и пару весьма веселыхъ глазъ и вдругъ замолчалъ.
-- Маркъ!-- вскричалъ Томъ Пинчъ, осадивъ лошадь:-- кто бы могъ ожидать встрѣтить тебя здѣсь? Это удивительно!
Маркъ дотронулся рукою до шляпы и сказалъ плачевнымъ голосомъ, что онъ идетъ въ Сэлисбюри.
-- Да какимъ молодцомъ ты смотришь!-- продолжалъ Пинчъ, разсматривая его съ большимъ удовольствіемъ.
-- Благодарствуйте, мистеръ Пинчъ.-- Что же касается до моей молодцоватости, то видите въ чемъ дѣло...-- Тутъ онъ сдѣлалъ особенно печальную мину.
-- Въ чемъ же дѣло?
-- Въ чемъ дѣло! Всякій можетъ быть въ хорошемъ расположеніи духа, если онъ хорошо одѣтъ. Въ этомъ еще мало толку. Вотъ, еслибъ я былъ теперь въ лохмотьяхъ и очень веселъ, то считалъ бы себя въ большомъ выигрышѣ, мистеръ Пинчъ.
-- Такъ ты пѣлъ съ горя, потому что хорошо одѣтъ?
-- Всякое ваше слово можно напечатать, мистеръ Пинчъ,-- возразилъ Маркъ съ широкою улыбкой.
-- Ты престранный человѣкъ, Маркъ! Я и всегда такъ думалъ, но теперь я убѣжденъ въ томъ. Я тоже ѣду въ Сэлюсбири; не хочешь ли сѣсть со мною? Мнѣ это будетъ очень пріятно.
Молодой человѣкъ поблагодарилъ Пинча и воспользовался его предложеніемъ. Продолжая ѣхать, они вели между собою такую бесѣду:
-- Послушай, Маркъ, видя тебя такимъ щеголемъ, я былъ почти увѣренъ, что ты собираешься жениться.
-- Что-жъ, сударь, я и объ этомъ думалъ; можетъ статься, что и есть возможность быть веселымъ съ женою, когда у дѣтей корь и они покрыты синяками и часто ушибаются. Только я боюсь этого. Я не предвижу себѣ отъ этого ничего добраго.
-- Можетъ быть, ты ни въ кого не влюбленъ, Маркъ?
-- Кажется, ни въ кого особенно.
-- Что-жъ, Маркъ! Бываютъ случаи, что люди женятся и на тѣхъ, кто имъ вовсе не нравится; это зависитъ отъ того, какъ ими смотрятъ на вещи.
-- Все такъ, но этакъ можно слишкомъ далеко заѣхать, не правда ли?
-- Можетъ быть.
И оба они весело засмѣялись.
-- Дай вамъ Богъ счастья, сударь, хоть вы и мало меня знаете. Мнѣ кажется, что нѣтъ человѣка, который бы такъ, какъ я, сумѣлъ выйти молодцомъ изъ самыхъ крутыхъ обстоятельствъ, которыхъ было бы достаточно, чтобъ привести другого въ отчаяніе. Мое мнѣніе таково, что никто никогда не узнаетъ половину того, что во мнѣ ель, безъ какого-нибудь особеннаго случая; а такіе случаи мнѣ не представляются. Я оставляю "Дракона", мистеръ Пинчъ.
-- Оставляешь "Дракона!" Послушай, Маркъ... да я внѣ себя отъ удивленія.
-- Да, сударь! Какая мнѣ польза оставаться въ "Драконѣ"? Это мѣсто вовсе не по мнѣ. Когда я оставилъ Лондонъ и поселился тамъ,-- я изъ Кента, сударь,-- я былъ твердо убѣжденъ, что это самый скучный уголокъ въ цѣлой Англіи. Но, Боже мой! Въ "Драконѣ" скука не живетъ; тамъ такія пѣсни, продѣлки и веселье, что никому не можетъ быть скучно.
-- Но если молва справедлива, въ чемъ я и убѣжденъ, Маркъ, я думаю, ты самъ причиной по крайней мѣрѣ половины этого веселья и что, когда ты уйдешь, оно пропадетъ.
-- Можетъ быть, это отчасти и правда; но все-таки тутъ мало утѣшительнаго.
-- Ну,-- сказалъ Пинчъ, послѣ краткаго молчанія:-- я едва могу понять тебя, Маркъ. Да что же сдѣлалось съ мистриссъ Люпенъ?
Маркъ пристально смотрѣлъ на дорогу и отвѣчалъ, что это, можетъ быть, до нея и не касается, и что найдется много славныхъ малыхъ, которые будутъ очень рады занять его мѣсто. Онъ знаетъ съ дюжину такихъ ребятъ.
-- Все это довольно вѣроятно,-- сказалъ Пинчъ:-- но я не думаю, чтобъ мистриссъ Люпенъ имъ очень обрадовалась. Я всегда полагалъ, что ты, Маркъ, составилъ бы славную пару съ мистриссъ Люпенъ, да и всѣ такъ думали, сколько мнѣ извѣстно.
-- Я никогда не говорилъ ей ничего особенно любезнаго, отвѣчалъ Маркъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ:-- ни она мнѣ, хоть я и не знаю, что случится впередъ. Какъ бы то ни было, по моему, изъ этого не будетъ толку.
-- Изъ того, что ты будешь хозяиномъ "Дракона"?
-- Конечно, нѣтъ, сударь: это совершенно разстроило бы такого человѣка, какъ я. Чтобъ я усѣлся спокойно на мѣстѣ на всю свою жизнь, и чтобъ ни одинъ человѣкъ меня не узналъ!
-- Да знаетъ ли мистриссъ Люпенъ, что ты ее хочешь оставить?
-- Нѣтъ еще; но она должна узнать. Я сегодня утромъ намѣренъ отыскать себѣ что нибудь новое и приличное,-- отвѣчалъ онъ, указывая головою на городъ.
-- Въ какомъ родѣ, Маркъ?
-- Да я думалъ найти себѣ что нибудь по кладбищенской части.
-- Что ты, Маркъ, Богъ съ тобой!
-- Это будетъ славное, сырое, червивое занятіе, сударь, и въ немъ веселый человѣкъ найдетъ себѣ извѣстность. Если тутъ не выйдетъ по моему, можно будетъ найти себѣ другого рода дѣло: напримѣръ, у гробового мастера, у тюремщика, которому приходится видѣть много горя, у доктора, вѣчнаго морителя людей, у полицейскаго, у сборщика пошлинъ... Да есть много ремеслъ, которыя дадутъ мнѣ случай доставить себѣ кредитъ и извѣстность.
Мистеръ Пинчъ былъ до такой степени озадаченъ этими замѣчаніями, что только изрѣдка могъ выговорить одно или два слова и только искоса посматривалъ на веселое лицо своего страннаго пріятеля, вовсе необращавшаго вниманія на его наблюденія. Наконецъ, они подъѣхали къ повороту, недалеко отъ въѣзда въ городъ, и Маркъ сказалъ, что онъ намѣренъ здѣсь сойти.
-- Но послушай, Маркъ,-- сказалъ мистеръ Пинчъ, только теперь замѣтившій, что у его спутника грудь такъ же открыта, какъ лѣтомъ и сморщивалась отъ каждаго дуновенія холоднаго зимняго вѣтра:-- отчего ты не носишь жилета или фуфайки?
-- А зачѣмъ бы я сталъ ихъ носить?
-- Зачѣмъ? Чтобъ согрѣвать грудь!
-- Богъ съ вами, сударь! Вы меня не знаете. Моя грудь не требуетъ согрѣванія; да еслибъ и требовала, то чего мнѣ ожидать отъ того, что я не ношу жилета или фуфайки? Воспаленія легкихъ, можетъ быть? Что-жъ? Вѣдь быть веселымъ съ воспаленіемъ въ легкихъ чего нибудь да стоитъ.
На все это Пинчъ отвѣчалъ только частымъ киваньемъ головы, а Маркъ, поблагодаривъ его за услужливость, выскочилъ изъ кабріолета, не давъ ему времени остановиться, и своротилъ въ переулокъ. Концы его краснаго платка и распахнутая одежда развѣвались по прежнему, и онъ, оглядываясь по временамъ назадъ, чтобъ кивнуть Пинчу, казался самымъ беззаботнымъ, веселымъ и забавнымъ малымъ въ свѣтѣ. Товарищъ его съ задумчивымъ лицомъ продолжалъ путь въ Сэлисбюри.
Мистеръ Пинчъ воображалъ себѣ Сэлисбюри самымъ отчаянно-дикимъ и развращеннымъ мѣстомъ; сдавъ лошадь трактирному конюху и замѣтивъ, что часа черезъ два зайдетъ посмотрѣть довольно ли ей дано овса, онъ пошелъ бродить по улицамъ, со смутными мыслями о ихъ таинственности и чертовщинѣ. Маленькому заблужденію его много помогло то, что день его пріѣзда былъ рыночный и онъ увидѣлъ на площади цѣлую тьму телѣгъ, обозовъ, одноколокъ, корзинъ, зелени, мяса, живности и всякой всячины; вокругъ всего этого толпились фермеры и работники, покупщики и продавцы въ самыхъ чудныхъ и разнохарактерныхъ костюмахъ; всѣ эти люди шумно толковали между собою, торговались, платили деньги, сводили счеты и возились съ такими огромными расходными книгами, что когда онѣ были у нихъ въ карманахъ, почти невозможно было вынуть ихъ, не получивъ съ натуги апоплексическаго удара,-- а обратная укладка ихъ въ карманы необходимо доводила до спазмовъ. Тамъ отличались также своими голосами жены фермеровъ, въ мѣховыхъ шапкахъ и красныхъ салопахъ, разъѣзжавшія на коняхъ, очищенныхъ отъ всѣхъ земныхъ страстей, отправлявшихся по желанію всадницъ всюду, безъ желанія узнать для чего, и готовыхъ простоять въ китайской фарфоровой лавкѣ такъ неподвижно, что можно было бы съ безопасностью обложить каждое ихъ копыто цѣлымъ обѣденнымъ или чайнымъ сервизомъ. Множество собакъ сильно интересовалось состояніемъ цѣнъ и покупками своихъ хозяевъ, и вообще Пинчу представилось большое смѣшеніе языковъ, принадлежавшихъ людямъ и четвероногимъ.
Мистеръ Томъ Пинчъ смотрѣлъ на все съ удивленіемъ и былъ особенно пораженъ выставкою желѣзныхъ и стальныхъ вещей въ одной лавкѣ, пораженъ до того, что рискнулъ купить себѣ карманный ножикъ съ семью лезвеями и безъ единаго острія (какъ впослѣдствіи оказалось). Истощивъ свою наблюдательность на рынкѣ, онъ поспѣшилъ взглянуть на свою лошадь и, убѣдясь, что ей дали овса въ волю, снова отправился гулять по городу и удивляться. Онъ съ изумленіемъ останавливался передъ лавками часовщиковъ и мастеровъ золотыхъ и серебряныхъ дѣлъ, видя въ окнахъ такія сокровища, для пріобрѣтенія которыхъ надобно было бы имѣть чудовищныя богатства; но болѣе всего тронула его книжная лавка съ выставленными въ окнѣ книгами, альбомами, гравюрами, роскошными изданіями и проч. Чѣмъ бы не пожертвовалъ онъ, чтобъ имѣть хоть часть этихъ книгъ на своей узкой полкѣ въ домѣ Пексниффа! Теперь его уже не интересовали ни аптеки, съ множествомъ блестящихъ бутылей, банокъ и стоянокъ, украшенныхъ золотыми ярлыками, ни магазины портныхъ и сапожниковъ: онъ остановился однако, чтобъ прочитать театральную аффишку и смотрѣлъ въ дверь съ нѣкоторымъ трепетомъ, какъ вдругъ увидѣлъ смуглаго джентльмена съ длинными волосами, отдававшаго какому-то мальчику приказаніе сбѣгать къ нему домой и принести его большой мечъ. Услышавъ это, мистеръ Пинчъ остался прикованнымъ къ своему мѣсту отъ удивленія, и навѣрно остался бы въ такомъ положеніи до поздней ночи, еслибъ колоколъ стараго собора не зазвонилъ призыва къ вечернему богослуженію.
Помощникомъ органиста былъ старинный пріятель Пинча и такой же, какъ онъ, тихій, спокойный малый. На счастіе Тома, самого органиста въ тотъ вечеръ не было въ церкви и помощникъ его оставался одинъ. Томъ помогалъ ему и, наконецъ, совершенно овладѣвъ органомъ, до того заигрался, что всѣ уже вышли изъ собора и привратникъ принужденъ былъ напомнить ему, что пора запирать двери; иначе онъ игралъ бы всю ночь -- такъ восхитили его глубокіе звуки органа, торжественно раздававшіеся подъ сводами стараго сэлисбюрійскиго собора. Было уже поздно, когда Томъ простился съ своимъ пріятелемъ и отправился обѣдать.
Такъ какъ фермеры, по окончаніи своихъ торговъ, поплелись домой, трактиръ, въ которомъ Пинчъ остановился, совершенно опустѣлъ и ему приготовили обѣдъ въ лучшей комнатѣ, противъ пылающаго камина; онъ съ величайшимъ усердіемъ напалъ на сочный ростбифъ и блюдо съ горячимъ картофелемъ, а когда передъ нимъ поставили кружку лучшаго уильширскаго пива, онъ почувствовалъ себя столь счастливымъ, что по временамъ клалъ ножикъ и вилку, и весело потиралъ себѣ руки. Наконецъ, принявшись за сыръ, онъ вспомнилъ, что пріѣхалъ въ Сэлисбюри за новымъ ученикомъ своего покровителя, Пексниффа, и принялся размышлять, какого рода человѣкъ долженъ быть этотъ новый ученикъ? Черезъ нѣсколько минутъ, дверь отворилась, и въ комнату вошелъ какой-то джентльменъ, внесшій съ собою огромное количество холоднаго воздуха.
-- Ужасный морозъ, сударь!-- сказалъ онъ, вѣжливо прося Пинча не безпокоиться: -- у меня ноги совсѣмъ окоченѣли.
Послѣ этого онъ придвинулъ кресла къ серединѣ камина и усѣлся противъ огня.
-- Вы вѣрно были долго на воздухѣ, сударь?-- спросилъ его Пинчъ съ участіемъ.
-- Цѣлый день наверху дилижанса.
-- Вотъ отчего онъ такъ выстудилъ комнату,-- подумалъ Пинчъ.-- Бѣднякъ, видно, что онъ препорядочно промерзъ!
Пріѣзжій задумался въ свою очередь и сидѣлъ пять или десять минутъ передъ каминомъ не говоря ни слова. Наконецъ онъ поднялся и снялъ съ себя шерстяной шарфъ и теплый сюртукъ, но не сдѣлался оттого нисколько разговорчивѣе, ибо усѣлся снова и, развалившись въ креслахъ, принялся кусать себѣ ногти. Онъ былъ молодъ, не болѣе двадцати одного года, и хорошъ собою, съ смѣлыми черными глазами и живостью во взглядѣ и пріемахъ, составлявшихъ большую противоположность съ робостью Тома Пинча.
Въ комнатѣ были стѣнные часы, на которые молодой человѣкъ часто поглядывалъ. Томъ также часто дѣлалъ то же самое, отчасти изъ сочувствія къ своему молчаливому товарищу, а отчасти и потому, что новый ученикъ долженъ былъ пріѣхать и отыскать его въ половинѣ седьмого -- время, до котораго оставалось уже недолго. Всякій разъ, когда пріѣзжій заставалъ Тома глядящаго на часы, ему дѣлалось неловко, какъ будто его на чемъ нибудь поймали; замѣтивъ это, молодой человѣкъ сказалъ ему съ легкою улыбкой:
-- Повидимому, время интересуетъ насъ обоихъ. Дѣло въ томъ, что я долженъ встрѣтить здѣсь одного джентльмена.
-- И я также.
-- Въ половинѣ седьмого.
-- Въ половинѣ седьмого!-- вскричалъ Пинчъ съ изумленіемъ.-- Молодой джентльменъ, котораго я дожидаюсь, долженъ спроситъ здѣсь о нѣкоемъ мистерѣ Пинчѣ.
-- Боже мой!-- воскликнулъ другой, вскочивъ со стула.-- А я во все это время заслоняю отъ васъ огонь. Я и не воображалъ, чтобъ вы были мистеръ Пинчъ! Я тотъ самый мистеръ Мартинъ, за которымъ вы пріѣхали; прошу извинить меня. Какъ вы поживаете? Да придвиньтесь ближе къ камину.
-- Благодарствуйте, благодарствуйте; мнѣ вовсе не холодно, а вы прозябли, и камъ предстоитъ еще холодное путешествіе. Впрочемъ, если вы этого хотите, пожалуй. Я очень радъ,-- продолжалъ Томъ, улыбаясь съ свойственнымъ ему неловкимъ радушіемъ:-- очень радъ, что вы именно тотъ, кого я ожидалъ. Съ минуту назадъ я думалъ, что желалъ бы увидѣть его похожимъ на васъ.
-- Очень радъ слышать это,-- возразилъ Мартинъ, снова пожимая ему руку:-- увѣряю васъ, что я не ожидалъ удачи, чтобъ мистеръ Пинчъ оказался такимъ, какъ вы.
-- Будто-бы! Вы не шутите?
-- Нисколько. Мы съ вами поладимъ какъ нельзя лучше, я въ этомъ увѣренъ: а это для меня не малое утѣшеніе, потому что, сказать вамъ по правдѣ, я не изъ такихъ, чтобъ легко могъ ужиться со всякимъ. Но теперь я совершенно доволенъ. Сдѣлайте одолженіе, потрудитесь позвонить.
Мистеръ Пинчъ исполнилъ его желаніе.
-- Еси вы любите пуншъ, то позвольте мнѣ велѣть подать намъ по стакану самаго горячаго, для того, чтобъ завязать нашу дружбу приличнымъ образомъ. Скажу вамъ по секрету, мистеръ Пинчъ, никогда въ жизни не чувствовалъ я такой нужды въ чемъ нибудь тепломъ и утѣшительномъ какъ теперь; но, не зная васъ, я не желалъ, чтобъ вы застали меня за пуншемъ, потому что, знаете, первыя впечатлѣнія дѣйствуютъ сильно и проходятъ не скоро.
Мистеръ Пинчъ согласился, и пуншъ былъ заказанъ. Черезъ нѣсколько минутъ его подали -- онъ былъ крѣпокъ и горячъ. Выпивъ за здоровье другъ друга, оба сдѣлались откровеннѣе.
-- Я нѣсколько сродни Пексниффу, знаете?-- сказалъ молодой человѣкъ.
-- Будто бы?
-- Да; дѣдъ мой ему двоюродный или троюродный братъ, и потому онъ какъ-то мнѣ приходится.
-- Такъ ваше имя Мартинъ?-- сказалъ Пинчъ задумчиво.
-- Ну, да; я бы желалъ, чтобъ моя фамилія была Мартинъ, потому что моя собственная не очень красива, и ее долго подписывать Меня зовутъ Мартиномъ Чодзльвитомъ.
-- Боже мой!-- вскричалъ Пинчъ, невольно вздрогнувъ.
-- Васъ, кажется, удивляетъ то, что у меня есть имя и фамилія? Этимъ добромъ надѣлена большая часть смертныхъ,-- возразилъ его товарищъ, поднося стаканъ свой къ губамъ.
-- О, нѣтъ! Совсѣмъ нѣтъ! Вовсе не то!-- отвѣчалъ Линчъ, вспомнивь, что Пексниффъ особенно наказывалъ ему не говорить новому ученику ни слова о старомъ Мартинѣ Чодзльвитѣ. Бѣдный Томъ совершенно смѣшался, и, чтобъ какъ-нибудь поправиться, также поднесъ свой стаканъ къ губамъ. Оба смотрѣли другъ на друга черезъ свои стаканы и наконецъ опорожнили ихъ.
-- Десять минутъ тому назадъ я приказывалъ въ конюшнѣ, чтобъ лошадь была готова,-- сказалъ Пинчъ, глядя на часы.-- Не пора ли намъ ѣхать?
-- Извольте.
-- Не хотите ли вы править лошадью?
-- Это зависитъ оттого, мистеръ Пинчъ, какова лошадь,-- отвѣчалъ Мартинъ, смѣясь: -- если она дрянная, то рукамъ моимъ будетъ удобнѣе и теплѣе въ карманахъ.
Кончивъ счеты съ трактирщикомъ, при чемъ молодой Чодзльвитъ заплатилъ за пуншъ, они одѣлись какъ могли теплѣе и вышли на крыльцо, у котораго уже стоялъ конь мистера Пексниффа.
-- Нѣтъ, мистеръ Пинчъ, я не буду править, очень вамъ благодаренъ. А между прочимъ, у меня есть съ собою ящикъ: можно ли будетъ взять его съ собою?
-- О, разумѣется! Дикъ, положи его какъ нибудь въ кабріолетъ.
Ящикъ былъ не совершенно такихъ размѣровъ, чтобъ его можно было сунуть во всякій уголъ; но конюхъ Дикъ вмѣстѣ съ Чодзльвитомъ кое-какъ уложили его. Мартинъ усѣлся очень спокойно, а Пинчу, который долженъ былъ править и на сторонѣ котораго былъ сундукъ его новаго пріятеля, пришлось такъ скорчиться, что онъ едва могъ смотрѣть впередъ черезъ свои колѣни. Наконецъ они тронулись.
Вечеръ былъ ясный. Луна серебрила подернутую инеемъ окрестность. Сначала, окружавшая нашихъ путешественниковъ тишина склоняла ихъ къ молчанію; но черезъ нѣсколько времени пуншъ, вмѣстѣ съ свѣжимъ и здоровымъ воздухомъ, развязалъ имъ языки, и они сдѣлались необыкновенно разговорчивы. На половинѣ дороги, они остановились, чтобъ напоить лошадь, и Мартинъ, весьма щедрый отъ природы, заказалъ еще по стакану пуншу, отчего новые пріятели не сдѣлались нисколько молчаливѣе. Главныхъ предметомъ разговора были, разумѣется, мистеръ Пексниффъ и его семейство. Томъ Пинчъ, со слезами на глазахъ, разсказывалъ съ такимъ чувствомъ о благодѣяніяхъ, которыми осыпалъ его Пексниффъ, что всякій, сколько ни будь одаренный чувствомъ долженъ бы былъ боготворить его достойнаго учителя, который, разумѣется, не могъ и предчувствовать подобнаго обстоятельства, иначе бы онъ не отправилъ Пинча за своимъ новымъ ученикомъ.
Такимъ образомъ, они ѣхали, ѣхали, ѣхали, какъ говорится въ сказкахъ, и наконецъ увидѣли передъ собою огоньки, мѣстечко и церковь его, которой колокольня отбрасывала длинную тѣнь на кладбище.
-- Славная церковь!-- сказалъ Мартинъ, замѣтивъ, что товарищъ его убавляетъ рыси и безъ того не рысистаго коня.
-- Не правда ли?-- отозвался Томъ съ гордостью.-- Здѣсь лучшій органъ, какой мнѣ только случалось слышать. Я на немъ играю.
-- Въ самомъ дѣлѣ? Врядъ ли онъ стоить труда. Много ли онъ вамъ доставляетъ?
-- Ничего.
-- Ну, такъ вы странный человѣкъ.
За этимъ замѣчаніемъ послѣдовало краткое молчаніе.
-- Когда я говорю "ничего",-- замѣтилъ Пинчъ:-- я подразумѣваю матеріальныя выгоды; но органъ доставляетъ мнѣ величайшее удовольствіе самъ собою и по временамъ счастливѣйшіе часы, какіе я только могу запомнить. Недавно еще, онъ доставилъ мнѣ случай... но васъ это не будетъ интересовать, я думаю?
-- О, напротивъ! Что же?
-- Онъ доставилъ мнѣ случай увидѣть одно изъ самыхъ милыхъ и очаровательныхъ личикъ, какія только вы можете вообразить себѣ.
-- А я таки умѣю это вообразить,-- возразилъ задумчиво Мартины -- или долженъ умѣть, если только у меня есть память.
-- Она пришла въ первый разъ очень рано утромъ, только что начало разсвѣтать. Когда я увидѣлъ ее сверху, мнѣ показалось сначала, что она какой нибудь духъ, и меня обдало морозомъ; разумѣется, я тотчасъ же опомнился н. къ счастью, не пересталъ ирать на органѣ.
-- Отчего же къ счастью?
-- Отчего? Да потому, что она тутъ стояла и слушала. Я былъ въ очкахъ и разсмотрѣлъ ее хорошо; она была прелестна. Черезъ нѣсколько минутъ, она изъ церкви ушла, а я все продолжалъ играть, до тѣхъ поръ, пока она не скрылась совершенно.
-- Зачѣмъ же это?
-- Какъ зачѣмъ? Да затѣмъ, чтобъ она думала, что никто ее не видитъ, и когда нибудь возвратилась.
-- Что жъ, она пришла въ другой разъ?
-- Разумѣется. На слѣдующее утро и на слѣдующій вечеръ также, но всегда одна и когда въ церкви никого не было. Я вставалъ по утрамъ раньше и сидѣлъ въ церкви позже, для того, чтобъ она находила двери отпертыми и могла слышать органъ. Такимъ образомъ приходила она въ продолженіе нѣсколькихъ дней и всегда слушала. Но теперь ея уже нѣтъ здѣсь и всего вѣроятнѣе, что мнѣ уже никогда не прійдется ее встрѣтить.
-- И вы ничего больше о ней не знаете?
-- Ничего.
-- И вы не слѣдовали за нею, когда она уходила?
-- Зачѣмъ бы я сталъ ее тревожить? Развѣ мое общество могло быть ей нужно? Она приходила для органа, а не для меня; зачѣмъ же я бы сталъ выгонять ее изъ мѣста, которое ей нравилось? Да, чтобъ доставить ей хотя минутное удовольствіе каждый день, я готовъ для нея играть на органѣ до глубокой старости; я былъ бы счастливъ и доволенъ, еслибъ она думала обо мнѣ, хоть какъ о части музыки; я былъ бы болѣе нежели вознагражденъ, еслибъ она меня смѣшивала съ чѣмъ нибудь, что ей нравится.
Новый ученикъ не могъ надивиться скромности Пинча и уже, готовъ былъ высказать ему свое мнѣніе, какъ они очутились передъ дверьми дома Пексниффа. Передавъ лошадь, Пинчъ повелъ своего товарища, упрашивая его не говоритъ ни полслова никому о томъ, что онъ ему разболталъ въ приливѣ откровенности.
Мистеръ Пексниффъ, очевидно, не ожидалъ ихъ ранѣе, какъ еще черезъ нѣсколько часовъ. Онъ былъ окруженъ открытыми книгами и заглядывалъ то въ одинъ, то въ другой томъ съ карандашомъ въ зубахъ и руками, вооруженными самыми чудными математическими инструментами. Миссъ Черити также не ждала ихъ, потому что была сильно занята сооруженіемъ какого-то огромнаго ночного чепчика для бѣдныхъ; миссъ Мерси также была застигнута врасплохъ; она примѣривала юбку на куклу дитяти ихъ сосѣда. Словомъ, трудно застигнуть кого-нибудь врасплохъ болѣе, нежели какъ это случилось теперь съ семействомъ Пексниффа.
-- Какъ,-- воскликнулъ онъ: -- вы ужъ здѣсь? И при этомъ вопросѣ, озабоченное лицо его приняло выраженіе неожиданной радости.--Здравствуй, мой другъ Мартинъ; очень радъ видѣть тебя въ своемъ смиренномъ жилищѣ!
Съ этими словами, онъ обнялъ его и трепалъ нѣсколько секундъ по спинѣ правою рукою, какъ будто желая выразить, что чувства его слишкомъ сильны для словъ.
-- А вотъ мои дочери, Мартинъ, мои единственныя двѣ дочери, которыхъ ты съ самаго дѣтства не видалъ... Охъ, эти семейные раздоры! Что жъ, мои милыя, зачѣмъ же вы краснѣете отъ того, что васъ застали за вашими ежегодными занятіями? Мы было собрались принять тебя, мой другъ, какъ гостя,-- продолжалъ Пексниффъ улыбаясь.-- Но этакъ мнѣ больше нравится, право, больше!
Обѣ сестры протянули Мартину свои лилейныя руки съ самымъ очаровательно невиннымъ выраженіемъ.
-- Ну, а какъ ты доволенъ нашимъ другомъ Пинчемъ, Мартинъ?
-- Какъ нельзя больше, сударь; мы съ нимъ сошлись съ перваго раза.
-- Что, старый пріятель!-- сказалъ Пексниффъ, глядя на Пинча съ чувствомъ.-- Вѣдь кажется, еще вчера только Томъ Пинчъ былъ мальчикомъ, а ужъ много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ мы съ нимъ сошлись!
Томъ Пинчъ не могъ выговоритъ ни слова. Онъ былъ такъ тронутъ, что только пожималъ руку своему учителю.
-- А между тѣмъ, мы съ Томомъ долго еще будемъ идти по одному пути, вѣрные другъ другу и исполненные надежды. Ну, ну, ну,-- прибавилъ онъ растроганнымъ голосомъ, пожавъ Пинчу локоть:-- полно толковать объ этомъ! Мартинъ, другъ мой, чтобъ ты чувствовалъ себя здѣсь совершенно какъ дома, пойдемъ со мною. Я покажу тебѣ, какъ мы живемъ и какъ тебѣ прійдется жить. Пойдемъ!
Взявъ свѣчу, онъ уже готовился выйти изъ комнаты съ своимъ молодымъ родственникомъ, какъ вдругъ остановился въ дверяхъ:
-- Ты пойдешь съ нами, Томъ Пинчъ?
Томъ не только готовъ бы былъ идти съ нимъ по комнатѣ: онъ пошелъ бы даже на явную смерть для такого человѣка!
-- Вотъ,-- сказалъ Пексниффъ, отворяя дверь:-- наша маленькая гостиная, которою мои дочери особенно гордятся; вотъ, Мартинъ,-- (отворяя другую дверь) -- комната, куда свалены мои планы и модели, все бездѣлицы! Вотъ мой портретъ, работы Спиллера, и бюстъ, работы Спокера: говорятъ, что послѣдній имѣетъ больше сходства. Вотъ книги по нашей части. Я и самъ кое-что настрочилъ, но ничего еще не издалъ. Теперь пойдемъ наверхъ. Вотъ, (отворяя еще дверь) -- моя комната: я здѣсь занимаюсь, когда семейство мое уже покоится; мнѣ говорятъ, что это вредно, да что жъ дѣлать? Ars longa, vita brevis. Здѣсь ты можешь найти все въ готовности для набрасыванія идей и замѣчаній.
Послѣднія слова его пояснялись маленькимъ круглымъ столикомъ, на которомъ стояла лампа и было положено нѣсколько листовъ бумаги, карандаши и чертежный инструментъ, такъ что еслибъ какая нибудь архитектурная идея вдругъ озарила умъ его, онъ бы могъ хоть въ полночь вскочить съ постели и набросать ее на бумагу. Наконецъ, онъ пріостановился у одной двери, какъ будто не рѣшаясь вдругъ отворить ее.
-- Почему жъ нѣтъ?-- сказалъ онъ, рѣшившись наконецъ отпереть. Вотъ комната моихъ дочерей; она чиста, въ ней хорошій воздухъ. Вотъ разныя растенія, книги, цвѣты, птички. Все это бездѣлицы, которыя особенно нравятся молодымъ дѣвушкамъ. (Замѣтимъ мимоходомъ, что птичникъ состоялъ изъ одной клѣтки съ безхвостымъ воробьемъ, взятымъ на этотъ случай изъ кухни).
-- Вотъ,-- продолжалъ мистеръ Пексниффъ, отворивъ настежъ двери въ знаменитую, выходившую на улицу гостиную:-- вотъ комната, въ которой проявилось таки нѣсколько таланта. Здѣсь мнѣ пришла въ голову идея колокольни, которая со временемъ будетъ выстроена. Мы работаемъ здѣсь, милый Мартинъ. Въ этой комнатѣ образовалось нѣсколько архитекторовъ,-- не такъ ли, Пинчъ?
Томъ Пинчъ не только вполнѣ согласился,-- онъ даже вполнѣ повѣрилъ тому, что говорилъ учитель.
-- Вы видите,-- продолжалъ Пексниффъ: -- нѣкоторые слѣды нашихъ дѣяній. Сэлисбюрійскій Соборъ съ сѣвера; вотъ другой видъ съ южной стороны; этотъ съ восточной, а этотъ съ западной. Вотъ тотъ же соборъ съ юго-востока, а вотъ съ сѣверо-запада. Планъ моста. Тюрьма. Сиротскій домъ. Церковь. Пороховой магазинъ по новому проекту. Винный погребъ. Планы, фасады, разрѣзы, всякая всячина. А вотъ,-- присовокупилъ онъ, войдя въ другую большую комнату, въ которой стояли четыре кровати:-- вотъ и ваша комната; ее будетъ раздѣлять съ вами спокойный товарищъ Томъ Пинчъ. Отсюда видъ на югъ,-- очень мило. Вотъ маленькая библіотека мистера Пинча, все пріятно и приспособлено къ дѣлу. Коли ты, мой другъ Мартинъ, найдешь нужнымъ какое нибудь измѣненіе для большаго удобства, прошу сказать объ этомъ; не только друзьямъ, даже совершенно чужимъ людямъ мы даемъ въ этомъ полную свободу.
Мистеръ Пексниффъ говорилъ правду. Онъ съ самымъ неограниченнымъ либерализмомъ позволялъ ученикамъ своимъ требовать въ этомъ отношеніи всего, что только могло представиться ихъ фантазіямъ. Нѣкоторые джентльмены заходили такъ далеко, что лѣтъ по пяти сряду напоминали о томъ же самомъ, не будучи ни разу остановлены исполненіемъ своихъ просьбъ.
-- Домашняя прислуга живетъ наверху,-- продолжалъ Пексниффъ:-- вотъ и все. Послѣ этого, выслушавъ съ большою любезностью все, что ему говорилъ молодой другъ его на счетъ будущаго устройства своего вообще, онъ снова привелъ его въ свой кабинетъ.
Тамъ произошла большая перемѣна. Пиршественныя приготовленія въ обширномъ масштабѣ были уже окончены, и обѣ миссъ Пексниффъ ждали ихъ возвращенія съ гостепріимными взглядами. На столѣ стояли двѣ бутылки столоваго вина, бѣлаго и краснаго, блюдо съ ломтиками поджареннаго хлѣба, другое съ яблоками, третье съ морскими сухарями, тарелка съ тонко нарѣзанными апельсинами, посыпанными сахаромъ, и въ высшей степени пышный слоеный пирогъ домашняго печенія. Такое необычайное великолѣпіе до крайности поразило Тома Пинча, который смотрѣлъ на это, какъ на банкетъ, приготовленный для лорда-мэра.
-- Мартинъ,-- сказалъ мистеръ Пексниффъ:-- сядетъ между вами, мои милыя, а Пинчъ подлѣ меня. Выпьемъ за здоровье нашего будущаго товарища, и да будемъ мы счастливы вмѣстѣ! Мартинъ, другъ мой, будьте здоровы! Мистеръ Пинчъ, если ты будешь жалѣть бутылку, то мы поссоримся.
Стараясь, изъ уваженія къ чувствамъ присутствующихъ, смотрѣть такъ, какъ будто вино не кисло и не заставляетъ морщиться, онъ опорожнилъ свою рюмку.
-- Теперешній кружокъ нашъ вознаграждаетъ меня за многія неудовольствія и неудачи. Будемте же веселы! Съ этими словами, онъ взялъ морской сухарь:-- только несчастныя сердца никогда не могутъ развеселиться а мы не таковы,-- нѣтъ!
Въ подобныхъ поощреніяхъ къ веселію проходило время; а мистеръ Пинчъ, можетъ быть, для того, чтобъ увѣрить себя, что все, имъ видимое и слышимое не волшебный сонъ, а праздничная существенность, ѣлъ все съ величайшимъ усердіемъ и особенно примѣтно напалъ на ломтики поджареннаго хлѣба, заставляя ихъ исчезать съ удивительною быстротою. Онъ также не задумывался надъ виномъ; напротивъ, помня рѣчь Пексниффа, атаковалъ бутылку съ такимъ ожесточеніемъ, что при каждой новой рюмкѣ, миссъ Черити, несмотря на свою гостепріимную рѣшимость, останавливала на немъ окаменяющій взглядъ, какъ будто онъ былъ какое нибудь привидѣніе. Самъ Пексниффъ, въ эти мгновенія, не могъ удержаться отъ нѣкоторой задумчивости.
Мартинъ сразу подружился съ молодыми дѣвицами. Они вспоминали годы своего дѣтства и были очень счастливы. Миссъ Мерси неумѣренно смѣялась всему, что говорилъ Мартинъ, а иногда, глядя на счастливую физіономію мистера Пинча, съ нею дѣлались такіе припадки веселости, что чуть не доходили до истерики. Старшая сестра ея выговаривала ей за этотъ неумѣренный смѣхъ, замѣчая сердитымъ шепотомъ, что тутъ нечему радоваться, и что она скоро потеряетъ терпѣніе съ этимъ плѣшивымъ уродомъ.
Наконецъ, настало время ложиться спать. Молодыя миссъ встали и, простившись съ Чодзльвитомь весьма дружески, съ отцомъ своимъ весьма почтительно, а съ Пинчемъ весьма снисходительно, отправились въ свою комнату. Пексниффъ непремѣнно хотѣлъ проводить своего новаго ученика въ его комнату для личнаго наблюденія за тѣмъ, что ему можетъ быть удобно, и потому взялъ его подъ руку и снова повелъ въ спальню, а Пинчъ предшествовалъ имъ со свѣчею.
-- Мистеръ Пинчъ,-- сказалъ Пексниффъ, скрести руки и усаживаясь на одну изъ пустыхъ кроватей:-- здѣсь, кажется, нѣтъ щипцовъ; потрудись спуститься и принести ихъ.
Пинчъ, радуясь случаю быть полезнымъ, немедленно убѣжалъ.
-- Ты, мой другъ Мартинъ, извини недостатокъ полировки Тома Пинча,-- сказалъ Пексниффъ съ улыбкою покровительства и сожалѣнія, когда Пинчъ ушелъ.-- Онъ хорошій малый.
-- Онъ прекраснѣйшій малый, сударь.
-- О, да! Томасъ Пинчъ хорошій человѣкъ. Онъ очень благодаренъ. Я никогда не раскаивался въ томъ, что пріютилъ Томаса Пинча.
-- Я полагаю, вы никогда и не будете въ этомъ каяться.
-- Нѣтъ, надѣюсь, что нѣтъ! Бѣднякъ, онъ всегда радъ сдѣлать все, что можетъ; но у него плохія способности. Ты можешь употребить его въ свою пользу, Мартинъ, если угодно. У Тома одинъ недостатокъ: онъ иногда немножко склоненъ забыться, но это легко остановить. Добрая душа! Съ нимъ легко справиться. Покойной ночи!
-- Покойной ночи, сударь.
Въ это время, Пинчъ возвратился со щипцами.
-- Покойной ночи и тебѣ, Пинчъ, благослови тебя Богъ!
Призвавъ небесное благословеніе на главы своихъ молодыхъ друзей, Пексниффъ ушелъ къ себѣ въ комнату. Пинчъ и Мартинъ, препорядочно усталые, скоро заснули. Если Мартину что нибудь снилось, до ключа къ его сновидѣніямъ мы доберемся въ послѣдующихъ страницахъ. Что касается до Пинча, ему снились только праздники, церковные органы и серафимы-Пексниффы. Самъ же Пексниффъ, пришедъ къ себѣ, просидѣлъ часа два передъ каминомъ, пристально и въ глубокой задумчивости глядя на огонь. Но наконецъ и онъ заснулъ. Такимъ образомъ, въ спокойные ночные часы, въ одномъ и томъ же домѣ укладывается столько же несообразныхъ и противорѣчащихъ мыслей и фантазій, какъ въ головѣ сумасшедшаго.