Настало утро. Прелестная Аврора, о которой такъ много было пѣто и писано, уже коснулась своими розовыми перстами кончика носа миссъ Пексниффъ. Богиня имѣла рѣзвую привычку дѣлать это всякій день съ милою Черити, или, говоря прозаически, кончикъ носа очаровательной дѣвушки былъ всегда весьма-красенъ во время завтрака. Странный феноменъ какого-то кислаго и ѣдкаго свойства обнаруживался также въ ея нравѣ, какъ будто нѣсколько лимоновъ было выжато въ нектаръ ея душевнаго расположенія.
Въ обыкновенныхъ случаяхъ, такое обстоятельство выказывалось тѣмъ, что мистеръ Пинчъ получалъ весьма жидкій, слабо или вовсе неподслащенный чай и весьма малое количество масла. Но на слѣдующее, послѣ описаннаго выше пиршества, утро, Черити позволила ему вполнѣ распоряжаться всѣми съѣстнымъ припасами, такъ что бѣдный Пинчъ совершенно растерялся отъ новой для него свободы и отъ отсутствія тѣхъ признаковъ вниманія, какое раньше оказывали ему при выдачѣ сахара, масла и иныхъ порцій, вниманія, къ которому онъ такъ прочно привыкъ. Было также что-то грозное въ спокойствіи новаго ученика; онъ "безпокоилъ" самого Пексниффа насчетъ хлѣба и масла и даже съ самымъ убійственнымъ хладнокровіемъ овладѣлъ собственными, предназначенными для исключительнаго употребленія Пексниффа тостами {Тоаst -- очень любимый англичанами нарѣзанный ломтями и поджаренный хлѣбъ.}, прежде нежели тотъ успѣлъ опомниться. Онъ, повидимому, дѣлалъ самое обычное дѣло, и ожидалъ, что Пинчъ послѣдуетъ его примѣру; онъ дошелъ даже до того, что спросилъ его, отчего онъ задумался и ничего не ѣстъ,-- слова, заставшія бѣднаго Тома потупить глаза и чувствовать себя, какъ будто онъ какимъ нибудь непростительнымъ поступкомъ нарушилъ довѣренность мистера Пексниффа; словомъ, у несчастнаго Пинча совсѣмъ пропалъ аппетитъ.
Между тѣмъ, молодыя дѣвушки, несмотря на эти жестокія испытанія, сохранили самое лучшее расположеніе духа, хотя онѣ и дѣлали между собою нѣкоторые особенные тайные знаки. Когда завтракъ началъ приходить къ концу, мистеръ Пексниффъ, улыбаясь, объяснилъ причину общаго удовольствія:
-- Рѣдко случается, Мартинъ, чтобъ я и мои дочери оставляли наше жилище. Но мы намѣрены сдѣлать это сегодня.
-- Неужели?-- воскликнулъ новый ученикъ.
-- Да,-- отвѣчалъ Пексниффъ, показывая ему письмо:-- меня призываютъ въ Лондонъ дѣла по архитектурнымъ занятіямъ, мой другъ Мартинъ; а я давно уже обѣщалъ дочерямъ, что при первой поѣздкѣ возьму ихъ съ собою. Мы отправимся сегодня вечеромъ и возвратимся не ранѣе, какъ черезъ недѣлю.
-- Надѣюсь, что молодыя дѣвицы останутся довольны своей поѣздкою?-- замѣтилъ Мартинъ.
-- О, конечно!-- вскричала Мерси, щелкая пальцами.-- Боже, одна мысль о Лондонѣ!
-- Пылкое дитя!-- сказалъ задумчиво отецъ.-- А между тѣмъ, въ этихъ юношескихъ мечтахъ есть что-то особенное, и какъ рѣдко онѣ сбываются! Я помню, что въ дѣтствѣ я былъ твердо убѣжденъ, что слоны родятся съ цѣлыми замками и башнями на спинахъ. Я потомъ узналъ свое заблужденіе, а между тѣмъ подобныя видѣнія когда-то тѣшили меня. Даже въ то время, когда я открылъ, что пригрѣлъ на груди страуса, а не человѣка-ученика, даже и тогда я утѣшался ими.
При этомъ ужасномъ намекѣ на Джона Вестлока, Пинчъ поперхнулся своимъ чаемъ. Онъ въ это утро получилъ отъ него письмо, что Пексниффу было извѣстно.
-- Позаботься, мой милый Мартинъ,-- продолжалъ Пексниффъ съ прежнею веселостью:-- чтобъ домъ нашъ не убѣжалъ въ наше отсутствіе. Мы предоставляемъ въ твое распоряженіе все: для тебя здѣсь нѣтъ ничего завѣтнаго, не такъ какъ юношѣ въ арабской сказкѣ. Какъ онъ тамъ представленъ, м-ръ Пинчъ?.. Кажется, ввидѣ кривого альманаха?..
-- Это кадендеръ {Арабское названіе странствующихъ монаховъ (дервишей) въ "Тысячѣ и одной ночи".}...-- робко отвѣтилъ Пинчъ.
-- Ну, календарь и альманахъ, это, я полагаю, одно и то же,-- замѣтилъ м-ръ Пексниффъ, снисходительно улыбаясь.-- Да... Такъ вотъ, Мартинъ, можешь веселиться, мой другъ, и, если угодно, заклать упитаннаго тельца!
Такъ какъ во владѣніяхъ мистера Пексниффа не паслось ни одного тельца, ни жирнаго, ни тощаго, то послѣднюю часть его рѣчи можно было считать реторическимъ украшеніемъ, послѣ котораго почтенный джентльменъ всталъ и повелъ своего ученика въ теплицу и разсадникъ архитектурнаго генія -- въ свой рабочій кабинетъ.
-- Посмотримъ,-- сказалъ онъ, роясь между бумагами:-- чѣмъ бы тебѣ заняться во время нашего отсутствія, Мартинъ? Положимъ, что я желалъ бы имѣть идею монумента лондонскому лорду-мэру, или, напримѣръ, гробницы шерифа, или хоть хлѣва, по новой системѣ, для парка вельможи? Помпа, напримѣръ, была бы весьма полезнымъ занятіемъ. Мнѣ даже кажется, что фонарный столбъ изящнаго вида утончаетъ вкусъ и даетъ ему классическое направленіе. Что бы ты сказалъ о художественно разработанномъ шлагбаумѣ?
-- Какъ вамъ будетъ угодно...
-- Стой! Знаешь ли что, мой другъ? Такъ какъ ты, навѣрно, честолюбивъ и долженъ хорошо чертить, что ты скажешь о планѣ гимназіи? Можетъ быть, молодой человѣкъ съ такимъ вкусомъ и нападетъ на какую-нибудь идею, хотя, повидимому, и неудобоисполнимую, но которую я, при нѣкоторой обработкѣ, могъ бы привести въ надлежащій видъ? Потому что главное у насъ -- окончательная обработка, которой научаетъ только долговременная опытность. Ха, ха, ха! Въ самомъ дѣлѣ,-- продолжалъ онъ, дружески трепля но плечу своего молодого друга:-- мнѣ бы очень любопытно и забавно было видѣть, что бы ты сдѣлалъ изъ зданія гимназіи?
Мартинъ взялся за дѣло съ готовностью, и Пексниффъ далъ ему нѣкоторыя наставленія и нужные для выполненія инструменты и матеріалы. Онъ особенно распространялся о магическомъ дѣйствіи нѣкоторыхъ окончательныхъ почерковъ руки опытнаго мастера своего дѣла, что, конечно, было удивительно, потому что враги Пексниффа утверждали, что бывали случаи, будто мастерское введеніе новаго слуховаго окна., или кухонной двери, или полдюжины ступенекъ, превращали планы учениковъ его въ его собственные, за что карманы его вознаграждались деньгами. Но ужъ таково могущество генія!
-- Когда, для разнообразія, тебѣ вздумается перемѣнить родъ занятій, то Пинчъ покажетъ тебѣ, какъ разбивать планъ сада, или узнать разность уровня дороги между моимъ домомъ и хоть вонь тѣмъ придорожнымъ столбомъ, или что-нибудь въ этомъ же родѣ. Тамъ на дворѣ цѣлыя кучи кирпичей и цвѣточныхъ горшковъ, Мартинъ. Если ты дашь имъ форму чего-нибудь, что мнѣ напомнило бы Церковь св. Петра въ Римѣ или Софійскую Мечеть въ Константинополѣ, мнѣ будетъ это крайне пріятно. А теперь,-- сказалъ Пексниффъ въ заключеніе:-- мы можемъ оставить наши профессіональныя дѣла и обратиться къ частнымъ; теперь пойдемъ потолковать въ мою спальню, пока я буду приготовлять свой чемоданъ.
Мартинъ послѣдовалъ за нимъ, и они оставались наединѣ болѣе часа, оставя Тома Пинча одного. Когда молодой человѣкь возвратился, Томъ нашелъ его весьма молчаливымъ и недовольнымъ, такъ что, сдѣлавъ ему нѣсколько незначительныхъ постороннихъ вопросовъ, Томъ счелъ неделикатнымъ мѣшать его размышленіямъ и оставилъ его въ покоѣ.
Еслибъ даже Мартинъ и былъ разговорчивъ, то Тому не пришлось бы этимъ воспользоваться: во-первыхъ, Пексниффъ позвалъ къ себѣ Тома и велѣлъ встать на чемоданъ и представлять изъ себя древнія статуи, пока чемодану не вздумается допустить замкнуть себя; потомъ миссъ Черити просила его завязать ея дорожный мѣшокъ; потомъ миссъ Мерси послала за нимъ, чтобъ онъ уложилъ ей ящикъ; потомъ онъ долженъ былъ составить подробную опись всему багажу Пексниффовъ; потомъ онъ взялся перетащить все на низъ и смотрѣть, какъ всѣ вещи перевезутъ отъ дома до того мѣста, гдѣ останавливается дилижансъ, и, наконецъ, дождаться прибытія дилижанса. Словомъ, дѣяній Тома Пинча въ тотъ день хватило бы любому носильщику; но съ его доброю волей все было ни по чемъ, и когда онъ, наконецъ, утиралъ потъ, сидя на перекресткѣ надъ багажомъ Пексниффовъ, сердце его радовалось при мысли, что онъ угодилъ своему благодѣтелю.
-- Я почти боялся,-- сказалъ Томъ, вынимая изъ кармана письмо:-- что не успѣю написать его, а это было бы жаль: пересылка по почтѣ стоитъ дорого. Она будетъ рада моему письму, а извѣстно, что Пексниффъ со мною хорошъ попрежнему. Я бы попросилъ Вестлока навѣстить ее, но боюсь, что онъ станетъ говорить ей противъ Пексниффа, а это ее огорчитъ. Кромѣ того, посѣщеніе молодого человѣка могло навлечь на нее непріятности.
Томъ Пинчъ съ полминуты казался расположеннымъ къ грусти, однакожъ скоро успокоился и продолжалъ свои размышленія:
-- Джонъ былъ славный, веселый малый; я бы желалъ въ немъ только одного -- чтобъ онъ любилъ Пексниффа. По его мнѣнію, я бы долженъ былъ упасть духомъ, а по моему, я необыкновенно счастливъ, что наткнулся на такого человѣка, какъ Пексниффъ. Должно быть, я родился съ серебряною ложкою во рту. И вотъ, мнѣ опять удача съ новымъ ученикомъ! Я никогда не видалъ такого любезнаго, открытаго, благороднаго малаго какъ этотъ. Да какъ скоро мы сошлись! Онъ родня Пексниффу и толковый малый, такъ что онъ найдетъ дорогу въ свѣтѣ... Да вотъ и онъ; идетъ себѣ по переулку, какъ будто переулокъ со всѣми домами принадлежитъ ему.
Въ самомъ дѣлѣ, пока Пинчъ говорилъ, Мартинъ подошелъ къ нему, нисколько не озадаченный честью вести подъ руку миссъ Мерси, ни ея трогательными прощаньями. Миссъ Черити шла объ руку съ отцомь вслѣдъ за ними. Такъ какъ дилижансъ уже подъѣзжалъ, Томъ приступилъ, не теряя времени, къ своему покровителю и просилъ его доставить письмо сестрѣ его.
-- О,-- сказалъ Пексниффъ, разсматривая адресъ письма:-- твоей сестрѣ, Томасъ? Хорошо, хорошо; письмо будетъ передано; не безпокойтесь объ этомъ, мистеръ Пинчъ.
Онъ произнесъ это обѣщаніе съ такимъ снисходительнымъ и покровительственнымъ видомъ, что Томъ подумалъ, что онъ просилъ слишкомъ многаго, и принялся усердно благодарить его. Обѣ миссъ Пексниффъ очень забавлялись извѣстіемъ о сестрѣ Пинча. О, ужасъ! Одна идея о миссъ Пинчъ! Милосердое небо!
Томъ радовался ихъ веселости, считая ее знакомъ благорасположенія къ нему, смѣялся, потиралъ себѣ руки и желалъ имъ счастливаго пути. Когда уже дилижансъ тронулся, онъ все кланялся и махалъ рукою вслѣдъ отъѣзжающимъ и былъ такъ восхищенъ любезностью молодыхъ дѣвицъ, что даже не обратилъ вниманія на Мартина, задумчиво прислонившагося къ столбу.
Молчаніе, наставшее, послѣ шумнаго отправленія дилижанса и голодный вѣтеръ заставляли обоихъ опомниться. Они обернулись и рука объ руку направились къ дому.
-- Какъ вы печальны,-- сказалъ Томъ:-- что съ вами?
-- Ничего такого, о чемъ стоило бы говорить: весьма малымъ больше вчерашняго и гораздо больше того, что будетъ завтра, надѣюсь. Я не въ духѣ, Пинчъ.
-- А я напротивъ. Не правда ли, вашъ предшественникъ, Джонъ, былъ очень любезенъ, написавъ ко мнѣ изъ Лондона?
-- Можетъ быть,-- отвѣчалъ небрежно Мартинъ:-- я готовъ былъ бы думать, что ему будетъ не до васъ, Пинчъ.
-- Того же ожидалъ и я, а между тѣмъ онъ держитъ свое слово. Онъ пишетъ:-- "любезный Пинчъ, я часто о тебѣ думаю", и много другого хорошаго...
-- Онъ долженъ быть чертовски любезный малый,-- замѣтилъ Мартинъ нѣсколько сердито:-- потому что онъ вѣрно думалъ не то, что писалъ.
-- Отчего же? Вы думаете, что онъ писалъ это съ тѣмъ, чтобъ мнѣ угодить?
-- Ну, да, можетъ быть! Вѣроятно ли, чтобъ молодой человѣкъ, избавившійся изъ заточенія въ этой гадкой норѣ и наслаждающійся полною свободою въ Лондонѣ, могъ думать о чемъ-нибудь или о комъ-нибудь, что онъ оставилъ за собою здѣсь? Подумайте сами, Пинчъ, натурально ли это?
Послѣ краткаго молчанія и размышленія, Пинчъ отвѣчалъ покорнымъ голосомъ, что безразсудно ожидать такихъ вещей, и что Мартину это лучше должно быть извѣстно.
-- Разумѣется, мнѣ это лучше извѣстно.
-- Я такъ и чувствую,-- сказалъ Пинчъ съ робостью. Послѣ этого, оба снова впали въ глубокое молчаніе, и, не говоря ни слова, дошли до дома. Уже стемнѣло.
Миссъ Черити Пексниффъ, зная, что остатки отъ вчерашняго пира нельзя взять съ собою въ Лондонъ и что нѣтъ средствъ сохранить ихъ искусственными способами до возвращенія, оставила все на двухъ тарелкахъ въ распоряженіе учениковъ ея отца. Вслѣдствіе чего, они нашли въ кабинетѣ двѣ хаотическія груды остатковъ съѣстныхъ припасовъ, состоящія изъ апельсинныхъ кусочковъ, переломанныхъ ломтиковъ поджаренаго хлѣба, измятыхъ и перемѣшанныхъ съ крошечными остатками слоенаго пирога и нѣсколькихъ цѣлыхъ морскихъ сухарей. Остатки вина изъ двухъ бутылокъ были слиты въ одну; словомъ, новые друзья нашли всѣ средства необычайно роскошно подкрѣпиться.
Мартинъ Чодзльвитъ смотрѣлъ на все это съ безконечнымъ презрѣніемъ и, вываливъ цѣлую кучу угля въ каминъ, усѣлся противъ него въ самыхъ спокойныхъ креслахъ. Пинчъ, чтобъ найти и себѣ мѣстечко противъ огня, сѣлъ на стуликѣ миссъ мерси и принялся наслаждаться яствами и питіями.
Еслибъ Діогенъ воскресъ и вкатился съ своею бочкою въ комнату мистера Пексинффа и увидѣлъ Пинча на стуликѣ миссъ Мерси съ рюмкой и тарелкой, онъ не выдержалъ бы и навѣрно бы улыбнулся при видѣ полнаго и совершеннаго удовольствія Тома и наслажденія, съ какимъ онъ дѣлалъ честь объѣдкамъ, запивая ихъ кислою смѣсью краснаго и бѣлаго вина. Нѣкоторые люди потрепали бы его по спинѣ или пожали бы ему руку за урокъ въ простотѣ и неприхотливости. Одни посмѣялись бы вмѣстѣ съ нимъ, а другіе надъ нимъ. Изъ послѣднихъ былъ Мартинъ, который, не въ силахъ будучи удерживаться долѣе, залился громкимъ смѣхомъ.
-- Вотъ хорошо! Наконецъ-то вы развеселились!-- сказалъ Томъ, весело кивая головою.
При этомъ поощреніи, молодой Мартинъ расхохотался сильнѣе прежняго.
-- Никогда въ жизни не видывалъ я такого чудака, какъ вы, Пинчъ.
-- Неужели? Что жъ, немудрено, что вы меня находите чудакомъ, потому что я вовсе не видалъ свѣта, а ужъ вы вѣрно видѣли многое?
-- Достаточно для моихъ лѣтъ,-- отвѣчалъ Мартинъ, придвигая стулъ еще ближе къ камину.-- Да что жъ это, чортъ возьми! Наконецъ я долженъ же говорить съ кѣмъ-нибудь откровенно. Я буду откровененъ съ вами, Пинчъ.
-- Что жъ, хорошо; вы мнѣ докажете этимъ свою дружбу.
-- Вѣдь я не стою на вашей дорогѣ
-- Нисколько.
-- Ну, такъ, чтобъ сократить длинную исторію,-- сказалъ Мартинъ съ нѣкоторымъ усиліемъ надъ собою:-- вы должны знать, что я съ дѣтства воспитанъ для большихъ надеждъ, и что меня научили вѣрить, что я со временемъ долженъ быть очень богатъ. Оно бы такъ и вышло безъ нѣкоторыхъ обстоятельствъ, которыя я вамъ разскажу и которыя привели меня къ тому, что теперь я лишенъ наслѣдства.
-- Вашимъ отцомъ?-- спросилъ Пинчъ съ удивленіемъ.
-- Дѣдомъ. Родителей моихъ давно уже нѣтъ; я ихъ даже не помню.
-- И я также.
-- Во всякомъ случаѣ, Пинчъ, весьма натурально любить нашихъ родителей, когда они живы, или чтить ихъ память послѣ ихъ смерти, когда мы ихъ знали. Но такъ какъ я лично не помню ничего о своихъ, вы не удивитесь, если я не буду о нихъ слишкомъ много сантиментальничать. Да, по правдѣ, я этого и не дѣлаю.
Пинчъ задумчиво смотрѣлъ на огонь. Когда товарищъ его пріостановился, онъ вздрогнулъ и сказалъ:
-- Разумѣется.
-- Однимъ словомъ,-- продолжалъ Мартинъ:-- я во всю свою жизнь былъ воспитанъ и лелѣянъ этимъ дѣдомъ. Онъ имѣетъ много очень хорошихъ качествъ, въ томъ нѣтъ никакого сомнѣнія; но вмѣстѣ съ тѣмъ у него два огромные недостатка: во-первыхъ, онъ упрямъ до нельзя, а, во-вторыхъ веллчайшій эгоистъ.
-- Неужели?
-- Въ этихъ двухъ отношеніяхъ я не думаю, чтобъ нашелся подобный ему человѣкъ. Вообще, я слыхалъ, что его недостатки свойственны всей нашей фамиліи; можетъ бытъ, это и правда. Все, что я могу сдѣлать, это -- стараться не пріобрѣсти нашихъ наслѣдственныхъ качествъ.
-- Конечно, это самое лучшее.
-- Ну, сударь, эгоизмъ дѣлаетъ его взыскательнымъ, а упрямство рѣшительнымъ и непоколебимымъ. Слѣдствія этого -- необычайныя претензіи на почтеніе, покорность, самоотверженіе и прочее отъ меня. Я переносилъ отъ него многое, потому что ему обязанъ (если только можно считать себя обязаннымъ своему родному дѣду), и потому что искренно былъ къ нему привязанъ; не смотря на то, мы часто ссорились, ибо я не всегда былъ въ силахъ выдерживать его капризы. Но теперь, Пинчъ, я дошелъ до самой существенной части моей исторіи:-- я влюбленъ!
Пинчъ смотрѣлъ на него съ возрастающимъ участіемъ.
-- Говорю вамъ, я влюбленъ -- влюбленъ въ одно изъ самыхъ милыхъ существъ во всей подсолнечной. Но она въ полной зависимости отъ моего дѣда. И еслибъ онъ узналъ, что она смотритъ благосклонно на страсть мою, она лишилась бы всего. Въ такой любви нѣтъ ничего себялюбиваго, надѣюсь?
-- Себялюбиваго! Вы поступили благородно:-- любить ее и, зная ея зависимость, даже не открывать ей...
-- Что вы толкуете, Пинчъ? Не будьте смѣшны, ради Бога. Что вы разумѣете подъ словами "не открывать ей"?
-- Извините,-- отвѣчалъ Томъ:-- я полагалъ, вы это подразумѣвали, иначе я бы не сказалъ.
-- Еслибъ я не открылъ ей моей любви, такъ что и проку было бы въ томъ, что я влюбленъ?
-- Это правда. Я могу подозрѣвать, что она вамъ сказала на ваше объясненіе,-- прибавилъ онъ, глядя на пріятное лицо Мартина.
-- Не совсѣмъ, Пинчъ,-- возразилъ онъ, слегка нахмурясь:-- потому что у нея какія-то ребяческія понятія о благодарности, обязанности и тому подобномъ; но въ главномъ вы не ошиблись: сердце ея принадлежитъ мнѣ, я въ этомъ увѣренъ.
-- Я такъ и думалъ; это очень натурально.
-- Хоть я и велъ себя съ самаго начала съ величайшею осторожностью, я не могъ однакожъ сдѣлать такъ, чтобъ дѣдъ мой, до крайности недовѣрчивый, не возымѣлъ подозрѣнія. Онъ ей не сказалъ ни слова, но напалъ на меня наединѣ и осыпалъ меня обвиненіями, будто я хочу посягнуть на вѣрность и привязанность къ нему (вотъ образчикъ его эгоизма!) молодого творенія, которое онъ вскормилъ собственно съ тѣмъ, чтобъ имѣть надежнаго и безкорыстнаго друга, когда онъ меня женитъ по своему усмотрѣнію. На это я вспыхнулъ немедленно и объявилъ ему наотрѣзъ, что никто кромѣ меня не можетъ и не будетъ располагать моею женитьбой.
Пинчъ разинулъ ротъ отъ удивленія и смотрѣлъ на огонь пристальнѣе прежняго.
-- Можно себѣ вообразить,-- продолжалъ Мартинъ:-- что это его кольнуло, и что онъ совершенно ко мнѣ перемѣнился. Слово за словомъ, дошло до того, что я долженъ былъ или отказаться отъ нея, или онъ откажется отъ меня. Теперь, Пинчъ, вы должны знать, что я не только отчаянно влюбленъ въ нее (хоть она и бѣдна, но умъ и красота ея таковы, что она не унизила бы никакой партіи), но что главная черта моего характера состоитъ въ томъ, что я непоколебимо...
-- Упрямы,-- подсказалъ добродушно Томъ. Но это напоминаніе не было принято такъ хорошо, какъ онъ ожидалъ, потому что молодой человѣкъ возразилъ на это съ нѣкоторою запальчивостью:
-- Что вы за человѣкъ, Пинчъ!
-- Извините, я думалъ, что вамъ нужно слово.
-- Совсѣмъ не нужно мнѣ этого слова; развѣ я вамъ сказалъ, что упрямство составляетъ главную черту моего характера? Я намѣренъ былъ сказать, еслибъ вы дали мнѣ договорить, что главное качество мое -- непоколебимая твердость.
-- О, да! Конечно, вижу, вижу!
-- Ну, а будучи человѣкомъ твердымъ, я, разумѣется, не долженъ былъ уступить ни на тысячную долю дюйма.
-- Разумѣется.
-- Ну, да. Чѣмъ болѣе онъ упорствовалъ, тѣмъ настойчивѣе дѣлался я самъ.
-- Такъ и должно.
-- Въ томъ то и дѣло,-- и такимъ манеромъ я и очутился здѣсь!
Мистеръ Пинчъ нѣсколько минутъ перемѣшивалъ угли въ каминѣ съ озадаченною физіономіей, наконецъ, сказалъ:
-- Вы, конечно, знали Пексниффа прежде?
-- Только по имени. Я никогда не видалъ его, потому-что дѣдъ мой держалъ не только себя, но и меня какъ можно дальше отъ всѣхъ нашихъ родственниковъ. Я разстался съ нимъ недалеко отъ здѣшнихъ мѣстъ, потомъ пріѣхалъ въ Сэлисбюри, гдѣ узналъ, что Пексниффъ беретъ къ себѣ учениковъ, и рѣшился ѣхать къ нему, имѣя нѣкоторый вкусъ къ архитектурѣ вообще, а больше потому, что онъ...
-- Такой прекрасный человѣкъ,-- прервалъ Томъ, потирая руки:-- о, вы въ этомъ не ошиблись.
-- Но совѣсти сказать, я объ этомъ мало думаю. Я обратился къ Пексниффу больше потому, что дѣдъ мой его терпѣть не можетъ, а послѣ его самовластнаго обращенія со мной я имѣлъ весьма естественное желаніе идти ему наперекоръ, сколько будетъ возможно! Ну, такъ вотъ почему я теперь здѣсь! Обязательство мое съ молодою дѣвушкою долго не можетъ быть приведено въ исполненіе, потому-что ни ей, ни мнѣ будущность не представляетъ ничего блестящаго, а я не могу думать о женитьбѣ прежде, нежели буду въ состояніи жениться. Я считаю рѣшительно невозможнымъ и противнымъ моей совѣсти погрузиться въ бѣдность, нищету и любовь въ тѣсной комнаткѣ на какомъ-нибудь чердакѣ или въ пятомъ этажѣ!
-- Не говоря уже о ней,-- замѣтилъ Томъ вполголоса.
-- Конечно, не говоря уже о ней. Для нея, безъ сомнѣнія, было бы не такъ жестоко подвергнуться такой необходимости: во-первыхъ, она меня очень любитъ, во-вторыхъ, я пожертвовалъ для нея весьма, многимъ, а я могъ бы имѣть лучшіе виды.
Долго Томъ не могъ выговорить "разумѣется"; наконецъ, однако, чтобъ не раздражить своего товарища, онъ съ трудомъ произнесъ это слово.
-- Въ этой любовной исторіи есть одно странное обстоятельство,-- началъ снова Мартинъ:-- помните ли вы, Пинчъ, разсказъ вашъ о прекрасной слушательницѣ вашей игры на органѣ?
-- Какъ не помнить.
-- Это была она.
-- Я ждалъ, что вы это скажете,-- вскричалъ Томъ, вскочивъ со стула и пристально глядя на Мартина:-- неужли вы такъ думаете?
-- Это была она,-- повторилъ молодой человѣкъ.-- Судя по тому, что я слышалъ отъ Пексниффа, она была здѣсь и уѣхала отсюда вмѣстѣ съ моимъ дѣдомъ. Да полно вамъ пить это кислое вино, Пинчъ. Вѣдь съ вами сдѣлается обморокъ!
-- Да, можетъ быть, оно и нездорово. А вы думаете, что это точно была она?
Мартинъ кивнулъ головою въ знакъ согласія, и прибавивъ. что будь это нѣсколькими днями ранѣе, онъ увидѣлъ бы ее, онъ раскинулся въ креслахъ и вертѣлся въ нихъ какъ избалованное дитя.
Сердце Тома было нѣжно; онъ не могъ видѣть равнодушно чужихъ страданій, а тѣмъ болѣе страданій человѣка, къ которому онъ чувствовалъ расположеніе и который, какъ онъ думалъ, платитъ ему тѣмъ же. Каковы бы ни были его мысли нѣсколько минутъ тому назадъ, онъ поспѣшилъ утѣшить своего молодого пріятеля.
-- Все поправится со временемъ,-- сказалъ онъ:-- я въ этомъ увѣренъ; препятствія, которыя вамъ теперь кажутся такими горькими, только скрѣпятъ вашу сердечную связь на будущее время Я часто слыхалъ и читалъ, что такъ бываетъ всегда, и чувствую, что это правда. Когда обстоятельства идутъ противъ насъ,-- прибавилъ онъ съ добродушною улыбкой, которая, не смотря на его некрасивое лицо, была бы пріятнѣе самаго свѣтлаго взгляда какой-нибудь неземной красавицы:-- надобно принимать ихъ какъ онѣ есть и стараться терпѣніемъ и добрымъ расположеніемъ духа обработать ихъ въ лучшій для насъ видъ. Я не въ состояніи сдѣлать ничего для кого бы то ни было: вы знаете, какъ слабы мои способы, но готовности у меня пропасть. Если я чѣмъ-нибудь могу быть вамъ полезенъ, не считаю нужнымъ увѣрить, что я буду радехонекъ сдѣлать все.
-- Благодарю, премного благодарю,--возразилъ Мартинъ, пожимая ему руку:-- вы добрѣйшій малый, клянусь честью! Я бы, конечно, не задумался воспользоваться вашею услужливостью, если бы вы могли помочь мнѣ,-- Потомъ, съ нетерпѣніемъ взъерошивъ волосы и посмотрѣвъ на Тома, онъ прибавилъ:-- Знаете, въ этомъ вы такъ же мало можете мнѣ помочь, какъ еслибъ вы были сковорода или кочерга.
-- Все-же могу сочувствовать вамъ.
-- А знаете ли, что вы даже въ эту минуту можете оказать мнѣ услугу?
-- Какую?
-- Прочитайте мнѣ что нибудь.
-- Съ величайшимъ удовольствіемъ,-- отвѣчалъ Томъ, съ энтузіазмомъ хватая свѣчу:-- я васъ оставлю на минуту въ потемкахъ и сейчасъ возвращусь съ книгою. Какую вы хотите? Шекспира?
-- Хоть Шекспира,-- сказалъ его пріятель, зѣвая и потягиваясь.-- Это будетъ кстати; я такъ усталъ отъ сегодняшней хлопотни и новизны всего меня окружающаго, что, кажется, не найдется для меня высшаго наслажденія, какъ быть усыпленнымъ чтеніемъ. Если я засну, вы не разсердитесь?
-- Нисколько.
-- Ну, такъ начинайте, когда угодно. Если вы увидите, что я начну засыпать, то не переставайте (разумѣется, если васъ это не утомитъ), потому что пріятно пробуждаться подъ тѣ же звуки, подъ которые засыпаешь. Вы этого никогда не испытывали?
-- Нѣтъ, никогда.
-- Ну, такъ мы когда-нибудь попробуемъ, когда будемъ въ духѣ. Итакъ, ступайте; ничего, что я останусь въ потемкахъ.
Мистеръ Пинчъ поспѣшилъ изъ комнаты и черезъ минуту возвратился съ однимъ изъ драгоцѣнныхъ томовъ, которые стояли на полкѣ подлѣ его кровати. Мартинъ въ то же время соорудилъ себѣ изъ трехъ стульевъ родъ временной софы и растянулся передъ каминомъ въ самомъ удобномъ положеніи.
-- Только читайте не слишкомъ громко.
-- Хорошо.
-- Вамъ не будетъ холодно?
-- Нисколько.
-- Ну, такъ я готовъ слушать.
Пинчъ бережно открылъ книгу, выбралъ по своему вкусу пьесу и принялся читать. Черезъ нѣсколько минутъ пріятель его уже храпѣлъ.
-- Бѣдняжка,-- сказалъ Томъ тихо:-- такъ молодъ, а ужъ столько натерпѣлся! И какъ благородно съ его стороны, что онъ мнѣ во всемъ открылся. Такъ это была она! Кто бы могъ подумать?
Вспомнивъ, однако, уговоръ свой съ Мартиномъ, онъ снова принялся за чтеніе и заинтересовался имъ до того, что забылъ снимать со свѣчи и поддерживать огонь въ каминѣ. Послѣднее обстоятельство напомнилъ ему Мартинъ Чодзльвитъ, проснувшись черезъ часъ и вскричавъ:
-- Да ужъ огонь въ каминѣ давно погасъ. Не мудрено, что мнѣ снилось, будто я замерзъ. Велите принести угольевъ. Что вы за чудакъ, Пинчъ!