Когда Джонсъ пробирался по улицамъ, вздрагивали ли прохожіе, которые попадались ему навстрѣчу, сами не зная отчего? Нарушался ли невинный сонъ дѣтей неяснымъ ощущеніемъ какой-то преступной тѣни, которая падала на ихъ кроватки? Выли ли собаки, пробирались ли за нимъ голодныя крысы, предчувствуя пиршество, которое онъ имъ готовить?
Онъ направилъ путь къ западной большой дорогѣ и скоро добрался до нея; потомъ онъ проѣхалъ значительное разстояніе на крышѣ дилижанса, который догналъ его, пока онъ шелъ пѣшкомъ. Когда дилижансъ своротилъ съ его пути, онъ пошелъ или побѣжалъ опять пѣшкомъ черезъ поля и луга и снова очутился на дорогѣ. Наконецъ, онъ увидѣлъ у одной таверны лѣнивый, медленный ночной дилижансъ, который останавливался, гдѣ могъ; Джонсъ сторговалъ себѣ мѣсто снаружи и не сходилъ съ него, пока онъ не прибылъ на разстояніе нѣсколькихъ миль отъ своего назначенія. Такимъ образомъ просидѣлъ онъ на верху дилижанса всю ночь.
Всю ночь!.. И кто это выдумалъ, что вся природа ночью покоится сномъ! Кто лучше его зналъ, что это вздоръ и глупая выдумка!
Рыбы спятъ въ холодной чистой водѣ рѣкъ и ручьевъ; это можетъ быть такъ. Птицы покоятся на вѣтвяхъ деревьевъ; животныя тихо спятъ на пастбищахъ или у себя въ стойлахъ; спятъ и люди. Но что-же изъ того, коли торжественная ночь бодрствуетъ, не смыкая глазъ, остается чуткою ко всему такъ же, какъ и дневной свѣтъ. И высокія деревья, и свѣтлый мѣсяцъ, и яркія звѣзды, и узенькія тропы, и широкія дороги,-- все это не знаетъ сна. Ему казалось, что не было такой былинки на лугу, соломинки на нивѣ, которая бы не бодрствовала, и чѣмъ она была неподвижнѣе, тѣмъ, казалось ему, неотступнѣе и настойчивѣе наблюдала за нимъ.
Но онъ все-таки спалъ. Онъ ѣхалъ среди этихъ божьихъ стражей, онъ спалъ и не мѣнялъ цѣли своей поѣздки. Въ своихъ тревожныхъ снахъ онъ минутами забывалъ о ней, но она сама о себѣ напоминала и будила его; только не могла пробудить его раскаянія, не будила его совѣсти.
Порою ему снилось, что онъ лежитъ въ своей постели и думаетъ о томъ, какъ свѣтитъ мѣсяцъ, думаетъ о томъ, что вотъ теперь стоитъ ночь, и что слышенъ стукъ колесъ.
Вдругъ въ дверь просовываетъ голову старый приказчикъ его отца и манитъ его. Онъ послушно встаетъ и видитъ, что на немъ та самая одежда, въ которой онъ теперь былъ одѣтъ. И вотъ онъ идетъ со старикомъ куда-то, и приходятъ они въ какой-то незнакомый городъ. Онъ видитъ улицы и видитъ на домахъ названія этихъ улицъ, но только они написаны какими-то буквами, которыхъ онъ не можетъ понять. Но это его нисколько не смущаетъ, потому что онъ вдругъ вспоминаетъ этотъ городъ и улицы; онъ бывалъ тутъ раньше. Только улицы были какія то особенныя, ступенями; чтобъ перебраться изъ одной улицы въ другую надо было спускаться по маленькой, неловкой лѣстницѣ; около нея была веревка, и надо было за нее держаться; но какъ только онъ брался за эту веревку она начинала крутиться и вертѣться у него въ рукѣ, и онъ отъ этого приходилъ въ ужасъ, и его пронимала дрожь; но онъ сейчасъ же успокаивался.
Онъ шелъ куда-то на пиршество, и его вдругъ начало сильно безпокоить, что онъ туда явится въ такомъ неподходящемъ костюмѣ.
Улицы начали наполняться народомъ. Вотъ онъ хлынулъ со всѣхъ сторонъ; все больше и больше людей набирается въ улицахъ, тысячи, милліоны людей; всѣ идутъ по одному направленію куда-то въ безконечную даль, и всюду виднѣются цвѣты; толпы пѣшихъ идутъ въ одну сторону, а навстрѣчу имъ движутся толпы всадниковъ на бѣлыхъ коняхъ. Вдругъ откуда-то явилась ужасная фигура и громко возопила о томъ, что настаетъ послѣдній день для всего міра. Крикъ этотъ подхватили, онъ разросся, онъ сталъ всеобщимъ, и всѣ стали требовать суда и спѣшили въ судъ. Началась безумная давка. Джонсъ и его спутникъ -- безпрестанно принимавшій все новый видъ, не остававшійся однимъ и тѣмъ же и двухъ минутъ подрядъ, хотя Джонсъ видѣлъ, что онъ не отходилъ отъ него ни на мгновеніе -- были оттѣснены куда-то на крыльцо, и оттуда съ ужасомъ смотрѣли на бурную толпу, въ которой было много знакомыхъ лицъ, много и незнакомыхъ, но казавшихся во снѣ знакомыми. Вдругъ изъ густой толпы поднялась мертвая, страшная, багровая голова, и онъ зналъ эту голову, и она громко обвиняла его въ томъ, что еще не случилось, но должно было случиться въ этотъ день. И они сцѣпились и начали бороться. Онъ старался освободить руку, въ которой у него была дубина, чтобы этою дубиною нанести ударъ... Въ эту минуту сознаніе вернулось къ нему, онъ проснулся. Онъ увидалъ, что взошло солнце.
Восходъ солнца обрадовалъ его. Тишина темной, бдительной ночи путала его своими видѣніями. Мысль о смертоубійствѣ наводила на него невольный ужасъ!
Да, о смертоубійствѣ! Онъ ѣхалъ за тѣмъ, чтобъ свершить его, и не скрывалъ этого отъ себя.
-- Высади меня здѣсь,-- сказалъ Джонсъ.
-- Не доѣзжая города, а?-- замѣтилъ почтальонъ.
-- А полагаю, что могу выйти, когда мнѣ угодно.
-- Разумѣется. Мы и не заплачемъ объ этомъ. Слѣзай, только скорѣе, вотъ и все.
Кондукторъ дилижанса слѣзъ, чтобъ получить деньги. Джонсу показалось, что онъ смотритъ на него съ какимъ то особеннымъ любопытствомъ.
-- На что ты глазѣешь?-- спросилъ Джонсъ.
-- Не на красавца,-- возразилъ кондукторъ.-- Если хочешь знать свою судьбу, то можешь утѣшиться тѣмъ, что ты не утонешь. Это отрадно.
Прежде, чѣмъ онъ успѣлъ отвѣчать, почтальонъ хлестнулъ его бичомь, кондукторъ вскочилъ на свое мѣсто, и карета умчалась. Джонсъ остался посреди дороги, грозя имъ кулакомъ. Обдумавъ хорошенько, онъ отчасти остался доволенъ тѣмъ, что его приняли за сварливаго простолюдина, и что никто не подозрѣвалъ его инкогнито.
Вошелъ въ кустарникъ мили за три отъ мѣста, куда онъ направлялся, выдернулъ онъ изъ плетня крѣпкую, толстую, сучковатую дубину и принялся обрѣзывать и обдѣлывать ножомъ ея головку.
Прошелъ день. Солнце начало заходить.
Въ это тихое и мирное время два человѣка выѣхали изъ города въ кабріолетѣ, по довольно уединенной дорогѣ. Это случилось въ тотъ самый день, когда мистеръ Пексниффъ уговорился обѣдать въ Сэлисбюри вмѣстѣ съ мистеромъ Монтегю. Теперь, новый акціонеръ Англо-Бенигальскаго Общества возвращался домой, а предсѣдатель сидѣлъ вмѣстѣ съ нимъ для того, чтобъ, отъѣхавъ на короткое разстояніе, возвратиться въ городъ черезъ поля по пріятной тропинкѣ, которую мистеръ Пексниффъ хотѣлъ ему указать. Джонсъ зналъ это, потому что шатался на дворѣ трактира, пока они тамъ обѣдали, и слышалъ ихъ распоряженія.
Они разговаривали громко и весело, такъ что восклицанія и смѣхъ ихъ можно было слышать издали, несмотря на стукъ колесъ и лшпалиныхъ подковъ. Столбикъ обозначалъ входъ въ кустарникъ по узкой тропинкѣ. Кабріолетъ остановился.
-- О, мы прибыли слишкомъ споро, слишкомъ скоро!-- сказалъ мистеръ Пексниффъ.-- Но вотъ то самое мѣсто, почтенный сэръ. Держитесь только тропинки и вы неминуемо пройдете черезъ лѣсокъ. Тамъ тропинка будетъ еще уже; но сбиться съ нея нѣтъ возможности. Когда мы опять увидимся? Надѣюсь, что скоро?
-- Надѣюсь,-- отвѣчалъ Монтегю.
-- Добраго вечера!
-- Добраго вечера!
Пока мистеръ Пексниффъ былъ въ виду и оборачивался, чтобъ кланяться предсѣдателю, онъ стоялъ на дорогѣ и улыбался. Но когда новый партнеръ его исчезъ, Монтегю сѣлъ на столбикъ съ совершено измѣнившимся выраженіемъ лица.
Онъ былъ разгоряченъ виномъ, но не веселъ. Замыселъ его удался, но онъ не обнаруживалъ торжества: онъ былъ утомленъ постоянными усиліями выдержать свою роль передъ Пексниффомъ, а можетъ быть, и наступившія вечернія сумерки казались ему чѣмъ-то зловѣщимъ и внушали неопредѣленное предчувствіе близкой бѣды.
Если извѣстныя намъ жидкости сжимаются и прячутся въ свои стеклянныя жилы передъ дождемъ, вѣтромъ или морозомъ, то почему невозможно, чтобъ кровь человѣческая, по свойствамъ своимъ, не предчувствовала того, что подняты руки для ея пролитія?
Несмотря на теплый воздухъ, кровь текла вяло и холодно въ жилахъ Монтегю. Его бросило въ дрожь; онъ всталъ со столбика и пошелъ по тропинкѣ, но вдругъ остановился, не рѣшаясь, идти ли по одинокой тропинкѣ, или возвратиться на дорогу.
Онъ пошелъ по тропинкѣ.
Лучи заходившаго солнца свѣтили ему прямо въ лицо. Онъ никогда не обращалъ вниманія на пѣніе птичекъ и благоуханіе цвѣтовъ; но теперь оглядывался вокругъ себя съ грустью; теперь взоръ его останавливался на соломенныхъ крышахъ бѣдныхъ хижинъ и на крестѣ шпица деревенской церкви. Потомъ онъ пошелъ дальше, дальше, въ долинку, которая привела его къ лѣску.
Лѣсокъ былъ густъ и тѣнистъ; тропинка извивалась въ немъ узкимъ слѣдомъ. Монтегю пріостановился: тишина этого мѣста устрашила его.
Послѣдніе лучи солнца свѣтили туда косвенно, проводя золотые просвѣты по вѣтвямъ и листьямъ; они угасли, и мало по малу воцарились сумерки. Было такъ тихо, что казалось, будто мохъ, покрывавшій старые пни, и тотъ быль проникнутъ этимъ безмолвіемъ. Деревья начали принимать фантастическіе и таинственные образы.
Монтегю вошелъ въ лѣсъ и медленно углублялся въ него по извилистой тропинкѣ. Иногда слѣдъ его обозначался легкимъ трескомъ какой-нибудь вѣтки, протягивавшейся поперекъ его пути; иногда онъ виднѣлся снова въ какомъ нибудь просвѣтѣ; наконецъ, онъ исчезъ.
Онъ исчезъ, и никто не видалъ и не слыхалъ его, исключая одного человѣка, который, раздѣляя и отводя передъ собою листья и вѣтви, выскочилъ изъ лѣса съ другой стороны, вскорѣ послѣ того, какъ Монтегю въ немъ скрылся.
Что оставилъ въ лѣсу этотъ человѣкъ, прянувшій изъ него, какъ изъ ада?
Трупъ убитаго, павшаго отъ руки его въ густой, одинокой чашѣ!
Убійца выскочилъ изъ лѣса въ такомъ изступленіи, что листья и вѣтки летѣли передъ нимъ, какъ дождь, и упалъ на траву; но тотчасъ же вскочилъ на ноги и, наклонившись, побѣжалъ вдоль плетня къ дорогѣ. Достигши ея, онъ пошелъ поспѣшно по пути въ Лондонъ.
Онъ не жалѣлъ о томъ, что сдѣлалъ. Мысль, что объ этомъ узнаютъ, пугала его,-- а когда она его оставляла и прежде? Но онъ не чувствовалъ ни сожалѣнія, ни раскаянія. Пока онъ былъ въ лѣсу, чаща и тишина наводили на него ужасъ; теперь же, когда онъ свершилъ преступленіе и выбрался оттуда, страхъ его страннымъ образомъ останавливался на темной комнаткѣ, изъ которой онъ вышелъ, заперевъ ее на замокъ. Комната эта ужасала его несравненно больше, чѣмъ лѣсъ. Кровавая тайна хранилась для него тамъ, а не въ лѣсу.
Онъ прошелъ пѣшкомъ миль десять и остановился у таверны, въ ожиданіи дилижанса, который скоро долженъ былъ проѣхать въ Лондонъ и который отправлялся не изъ тѣхъ странъ, гдѣ свершилось преступленіе. Джонсъ сѣлъ на скамью за дверьми, подлѣ какого-то простолюдина, курившаго трубку. Онъ потребовалъ себѣ пива и, отпивъ изъ кружки, предложилъ ее своему сосѣду, который поблагодарилъ его и также выпилъ. Джонсъ не могъ удержаться отъ мысли, что еслибъ человѣкъ этотъ зналъ все, то навѣрно, не рѣшился бы пить изъ одной съ нимъ кружки.
-- Славная ночь!-- сказалъ новый его знакомецъ:-- чудный былъ закатъ солнца!
-- Я не видалъ его,-- поспѣшно отвѣчалъ Джонсъ.
-- Не видалъ?
-- Какъ же, чортъ возьми, могъ я его видѣть, когда я спалъ!
-- Спалъ? а-га!-- Простолюдинъ казался нѣсколько удивленнымъ неожиданною раздражительностью Джонса, но не сказалъ ни слова и продолжалъ курить. Черезъ нѣсколько минутъ послышался стукъ въ двери извнутри.
-- Это что?-- вскричалъ Джонсъ.
-- Право не знаю.
Джонсъ подумалъ о комнаткѣ, о возможности, что въ дверь ея стучатся по какому нибудь особенному случаю; объ опасеніяхъ стучащихся, которые рѣшаются, наконецъ, разломать замокъ; о томъ, что, нашедъ комнату пустою, они отворятъ дверь на дворъ, такъ что ему нельзя будетъ войти туда, не показавшись въ своемъ переодѣваньѣ. Это поведетъ къ говору, говоръ къ уликѣ, улика къ смертной казни...
Стукъ внутри таверны продолжался. Джонсъ не могъ его слушать, заплатилъ за пиво и ушелъ. Онъ скитался по незнакомымъ ему мѣстамъ цѣлый день и ночью очутился на уединенной дорогѣ переодѣтый, въ какомъ то странномъ и смутномъ состояніи духа.
Но онъ не раскаивался. Онъ такъ ненавидѣлъ Монтегю, такъ былъ имъ подавленъ, что не могъ не желать освободиться отъ его гнета какимъ бы то ни было образомъ. Еслибъ онъ снова очутился въ подобныхъ обстоятельствахъ, онъ не задумался бы повторить преступленіе. Угрызенія совѣсти и раскаяніе не мучили его. Но страхъ его былъ такъ великъ, что онъ самъ былъ какъ будто призракомъ, какъ будто карающею тѣнью, которая его преслѣдовала.
Вскорѣ подъѣхалъ дилижансъ, и онъ усѣлся наверху, вмѣстѣ съ простымъ народомъ. Онъ боялся, чтобъ сосѣди его не заговорили о томъ, что найденъ трупъ убитаго. Хоть онъ и зналъ, что это невозможно, но невѣдѣніе его спутниковъ ободряло его, и онъ началъ думать, что тѣло никогда не будетъ найдено. Несмотря на то, что въ продолженіе ночи воображеніе окружало его призраками и смутными, безобразными видѣніями, онъ на разсвѣтѣ смотрѣлъ на убійство, какъ на дѣло давно прошедшее, и почти считалъ себя въ безопасности оттого только, что ѣхавшіе съ нимъ не знали еще о преступленіи.
Въ пять часовъ утра дилижансъ въѣхалъ въ Лондонъ. Джонсъ выскользнулъ изъ своего мѣста позади кареты, не требуя отъ почтальона, чтобъ онъ остановилъ лошадей. Потомъ, входя въ какую нибудь улицу, онъ напередъ заглядывалъ въ нсе, нѣтъ ли тамъ кого нибудь; удостовѣрившись, что она пуста, онъ пробѣгалъ еи быстро и съ тѣми же предосторожностями входилъ въ другую, въ третью улицу. Особенно внимательно осматривалъ онъ въ улицахъ и закоулкахъ около своего дома.
Проходъ, ведшій въ страшную комнату снаружи, былъ пустъ. Онъ вошелъ въ него на ципочкахъ, притаивъ дыханіе, и прислушался у двери. Никакого звука! Повернувъ ключъ дрожащею рукою, онъ тихо толкнулъ колѣномъ дверь. Но въ это время чудовищный ужасъ овладѣлъ имъ.
Что если передъ нимъ очутится мертвецъ!
Онъ озирался со страхомъ, съ мучительнымъ безпокойствомъ -- никого!
Вошедъ въ комнату, онъ заперся на замокъ и старался запачкать ключъ въ золѣ и пыли, послѣ чего повѣсилъ его на прежній гвоздь. Онъ раздѣлся, связалъ свой костюмъ въ узелокъ, чтобъ при наступленіи ночи бросить его въ рѣку, и замкнулъ его въ комодъ; потомъ легъ въ постель.
Его мучила нестерпимая жажда; огонь жегъ его внутренность: онъ безпрестанно прислушивался съ напряженнымъ вниманіемъ къ малѣйшему шуму, принимая его каждый разъ за приступъ къ страшному стуку въ дверь; съ ужасомъ вскакивалъ, подходилъ къ зеркалу, и ему казалось, что преступленіе было написано четкими буквами на лицѣ его. Когда онъ ложился снова и завертывался въ одѣяло, ему казалось, что біеніе собственнаго сердца выговариваетъ слова: "убійца! убійца! убійца!"
Приближалось утро. Въ домѣ началась ходьба, открывали ставни, и по временамъ Джонсу слышались тихіе шаги около дверей. Онъ пробовалъ кликнуть кого нибудь, но во рту его было сухо, какъ будто ротъ былъ полонъ горячимъ пескомъ. Наконецъ, онъ сѣлъ на кровати и закричалъ;
-- Кто тамъ?
То была жена его.
-- Который часъ?
-- Девять.
-- Не стучался... не стучался ли кто нибудь сюда вчера? Меня что то безпокоило. Но ты бы не добилась отъ меня отвѣта иначе, какъ разломавъ дворъ.
-- Нѣтъ, никто не стучалъ,-- отвѣчала она.
Это было хорошо. Онъ ждалъ ея отвѣта, притаивъ дыханіе.
-- Мистеръ Педжетъ хотѣлъ тебя видѣть, но я сказала, что ты усталъ и не велѣлъ себя тревожить. Онъ ушелъ, говоря, что все равно. Когда я отворяла окно, чтобъ освѣжить воздухъ, и видѣла, что онъ сегодня очень рано утромъ проходилъ по улицѣ; но еще не былъ здѣсь.
Педжетъ проходилъ рано утромъ по улицѣ! Джонсъ трепеталъ при мысли, что могъ бы наткнуться на него -- на него, человѣка, который избѣгалъ всѣхъ, заботился только о своихъ собственныхъ секретахъ и ничего не видѣлъ.
Джонсъ велѣлъ женѣ приготовить завтракъ наверху и одѣлся въ то платье, которое оставилъ за дверьми, когда пошелъ въ первый разъ въ заднюю комнату. Тайный страхъ удерживалъ его у дверей; но, наконецъ, онъ переломилъ себя и пошелъ, напередъ взглянувъ на себя въ зеркало. Ему казалось, что на лицѣ его написана повѣсть преступленія.
Какъ онъ ни остерегался обнаружить въ себѣ что нибудь особенное, не могъ не прислушиваться и скрыть того, что онъ прислушивается. Ему казалось, что онъ долженъ ожидать чего то; напряженное вниманіе его было пыткою, предшествовавшею приближающаяся карѣ!